Глава 18. На улице-2.

Первую неделю учебного года Игорь ознаменовал тремя двойками, тем самым став призером олимпиады двоечников. Причем все три — за один присест. Ему явно удалось войти в анналы, на радость всем, особенно — себе самому.

Первую он схлопотал с утра, не успев остыть после марш-броска от дома до школы. Не задалась алгебра. Двойку влепила новая алгебраичка, попутно — новая Классуха; ее звали Шифоньер. Шифоньером та была знатным, крупногабаритным, с массивными, покачивающимися антресолями, старой модификации, — бабушкиным. Ни с какой стороны не икеевский шифоньер, уж можете поверить! Дерек тщательно подбирал кандидатуру на место уничтоженной Надежды Шиляевой, он выбрал Шифоньер и не прогадал. От Шифоньера, утюжившего коридоры школы, разбегались кошки, звери и дети, уворачивались учителя, да кто угодно бы уворачивался, даже Сам. Шифоньер была незыблемой. Еще ее звали Влада Вячеславовна, и класс очень долго тупил, путая — Влада Вячеславовна, Слава Владиславовна, Слада Власлиславовна, — короче, еле запомнили.

Шифоньер не забавлялась демократией, с первого же дня подвязала класс на веревочки и точечно дергала, повелевая. Стремительно упрочнялась вера в то, что любой несогласный вполне может отхватить в дыню, без расовых или гендерных скидок. Однако Шифоньер знала правила игры, Влада В. очень хорошо их знала. Те, кто надо, получал в табель то, что нужно. Игорь в число «тех, кто надо» не входил. Двойка Игорю!

Второй двояк выпал по биологии. Игорь слабо разбирался в биологии. Его не интересовали внутренности и состав живых организмов, его увлечением были человеческие души. Он никогда не смог бы описать куст, мимо которого прошагал, или деревья, которые растут за домом, или одуванчик, на который помочился. Зато он мог бы в подробностях расписать процесс внутренней деградации биологички. Часть первая: бросил муж. Часть вторая: стала искрить феминистскими комментами в соцсетях. Часть третья: начала срываться на школьниках. Часть четвертая: обрезала волосы, у нее были действительно роскошные волосы, в противовес обезьяньему лицу; теперь же осталась одна обезьяна. Часть пятая: есть подозрение — квасит.

Игорь тучей проплыл к своей парте, посиневший от двух двоек. Класс проводил его привычными ободряющими смешками. Капец, смешно. Он плюхнулся рядом с невозмутимым, наполовину-девственным Романом Гунько. Несмотря на столько лет соседства, они не проделали и нескольких шагов к сближению, оставались соседями, которые «здрасьте-здрасьте». Ромку устраивало. Игоря тоже.

Когда на последнем уроке тонкая, иглоподобная географичка влепила ему третью «пару» за то, что он придумал, будто белый медведь живет в Антарктиде, больше никто не смеялся. Класс наблюдал за Игорем с тревогой, как за больным СПИДом. Сопровождаемый панихидным молчанием, он вернулся за парту, и лишь Леха Воробьев негромко обронил:

— Мещеряков, готовь ремень. — Но в голосе не слышалось издевки.

После школы, шагая в сторону дома, Игорь вспомнил тетю Нину. Слава небесам, что сегодня не было физики! Он бы точно словил «пару» по физике, потому что именно так работают черные дни. А потом ему пришлось бы тащить эту новость на загривке тете Нине. Ведь встречи выходного дня они не прекратили с наступлением первого сентября. Тетя Нина посчитала, что Игорь делает весомые успехи, и призвала к продолжению.

Домой идти не хотелось, Игорь решил дать кругаля, проветриться. Он полагал, что будет и дальше думать о тете Нине и ее гладкой коже, ему нравилось думать о ней. Но вместо этого он думал о Викторе Петрове. О том, что этот человек очень грустный, хоть и успешный. О том, что Виктор Петров боится Кабу — боится даже больше, чем Игорь. Он попросил у нее, это стопроцентно. Но не стал расставаться с мечтой и довольствоваться пресными, безрадостными благами, он посмел достичь цели; такое не прощается. Каба ждет своего дня, и Виктор Петров это знает, и Игорь ничем не может ему помочь, потому что в этом условно сплоченном мире, где докапыльщиков рать, и все друг друга торкают, колонны автомашин, море соцсетей и форумов, куча общественных организаций и коммуникационных каналов, — в этом перенаселенном мире у каждого — своя Каба. А еще Игорь отдавал себе отчет, что совершенно забил на любые рекомендации Виктора Петрова. Он продолжает жить, как жил. Ни в чем он не пытается реализоваться. В физике, разве что.

Игорь уже давно развил свои «боковые» чувства до остроты кошачьих усов. Хватило уголком зрения зацепить компашку пацанов возле подъезда, и все его индикаторы загорелись, как на Фукусиме. Он не взглянул на них, на этих ребяток, он шагал по чужому району; они оставались тенями. Но они были угрожающими тенями, это как пить дать.

Игорь двинул прочь. И тут же пожалел об этом: пока его просто изучали, но теперь он сам дал повод для знакомства. За спиной раздалось бодрящее:

— Э, куда пошел?! Слышь? Сюда иди! Э, ты, слышь? Как тебя там, слышь, замороженный?

Судя по тембру голоса, пацан примерно его возраста взывает к моральной ответственности. Игорь не повелся; вжав голову в плечи и делая вид, что не слышит, он семенил прочь, сдерживаясь, чтобы не задать галопчика. Он держал курс в сторону детской площадки, рассчитывая на то, что там — мамаши с колясками. Даже если не заступятся, то хоть гвалт поднимут.

— Куда втопил, не узнал, что ли?! — вдохновленно неслось сзади. — Как тебя там, э! Сюда иди, ебты! Мне бегать за тобой, что ли?

Ярко вспыхнул образ Алика-Фонарика. Полыхнул в памяти как символ запоздалой отместки. Теперь нет кольцевой дорожки, чтобы устраивать заячьи бега. Да и не той породы местная молодежь, чтобы гоняться за ним по кругу.

Игорь обернулся. Делать нечего — хуже, если налетят сзади. За спиной обнаружилось три четких пацанчика. Три Алика-Фонарика, только без фонариков. И без похмелья, с цепкими уличными мозгами и колючими глазками. Один лыбился во всю величину своей щели, его дружбаны — нет, не лыбились.

— Братан, ну ты че, не узнал, что ли? — добродушно попенял ему Улыбака, улыбаясь. — Куда ты щемишься, оглох, что ли?

Троица заняла классическую позицию: Улыбака — по центру, сотоварищи — по бокам. Улыбака был повыше Игоря, светловолосый, горбоносый и лучезарный, словно нашел пятак намедни и отдал в церковь. Игорю на секунду показалось, что он и впрямь его знает. Но откуда? В школе? Во дворе? Парни по бокам оставались фигурами. Который справа был в толстовке и с капюшоном на голове. Умный, шифруется.

— Как тебя, Максим? Макс, да? Как звать-то?

— Игорь, — проблеял Игорь.

— Точняк, Игорь! — пуще возликовал горбоносый Улыбака. — Я Валера, ну ты че? Валера Лобов, не узнал, что ли? Ебты, ну ты глючишь, братан! Че, не узнал?

И Игорь узнал.

Он прекратил думать о Валере Лобове в тот же миг, как прекратил думать о детском садике. А прекратил он это делать, едва покинув сад в последний день. Не то чтобы он имел предъявы к детскому саду: там-то он, в отличие от школы, ощущал себя в основном сносно. Но — по преимуществу. Стопроцентно Игорь кайфовал лишь дома, когда никого не было дома. А так — постольку поскольку. В принципе норм, можно ходить и играть, кормят знатно, и докапывальщики-то еще не подросли. За одним-единственным исключением, но это было убойное исключение, которое судьба уготовила Игорю в преддверии подростковой жизни.

Валера Лобов… Ходил с Игорем в одну группу и слыл докапывальщиком-подмастерьем. Валера был не тем приставалой, коими становятся под влиянием среды или обстоятельств: друзья-канальи, родители-бухарики, родственники-трепачи, старший брат-дебилоид или мультики по 2х2. Валера родился таким, он уже вылупился зрелым селезнем и вскорости обещал стать матерым селезнем. В садике он набирался опыта и отрабатывал приемчики. Сломать чью-нибудь башню. Отнять и раздолбать машинку, принесенную из дома. Просто отнять игрушку и не давать, доводя до слез. Дернуть девочку за косичку или еще за что-нибудь. Кинуть в кого-нибудь куском хлеба, пока воспитательница отвернулась, или плеснуть подливой. Однажды Валера нассал одному из пацанов во время дневного сна в постель. Спецом дождался, пока все уснут, а взрослые выйдут, и нассал. И ведь никто бы так и не узнал правду, жертва на долгие годы заполучила бы травму и репутацию зассанца, да случилась незадача: неожиданно вошла нянечка и запалила, как Лобов там журчит.

Игорю более или менее везло до поры до времени. Нет, Валера Лобов не выделял Игоря из коллектива и говнил ему столько же, сколько остальным, но Игорь старался не реагировать, и особо серьезных стычек припомнить не мог. А в тот весенний день, когда они группой гуляли на участке, Валера Лобов узрел песочницу и сочинил новый гамбит. Игорь почувствовал прелесть гамбита, когда ему сзади за шиворот посыпался песок.

Он обернулся, а там — Валера Лобов, улыбается. Ну точно, тот всегда улыбался, даже когда ссал товарищу в постель — улыбался. Не исключено, он был единственным, кто улыбается даже у зубного врача. Валерка Лобов, он был братом Лесных Орлов, корешом Аликофренов с фонарями наперевес, соратником сложивших головы Кореянинов. Лобов не пытался даже усложнить правила игры и состроить непричастного, чтобы другой угадывал, кто же швырнул песком. Светозарный вид Валеры говорил сам за себя. Игорь уведомил Валеру Лобова, что не желает принимать участие в его, несомненно, увлекательной игре, и вернулся к своим делам. Но вскоре вновь почувствовал горсть песка на своей шее.

Он терпел, сколько мог. Продолжалась эта песочная игра какое-то время, и почему Валеру не осадила воспитательница, и чем она вообще занималась — это отдельный вопрос. Игорь терпел; он ничего не знал о теории докапывальщиков, ничего не знал о стратегии толкания тележкой по ноге, а Валера Лобов знал о жертвах все, он тренировался с самого рождения. Так что Валера продолжал делать и ждал естественной развязки; и Игорь подставился. Молча подошел к песочнице, зачерпнул горсть песка и кинул в Валеру. Нет, он не швырнул песок прямо в харю, он вообще больше для протеста кинул, засыпал только Валеркины ноги. Но этого оказалось достаточно.

Дальше — щелчок, темнота перед глазами и крупицы памяти. Он помнил мелькнувший кулак — так быстро, что он ничего не успел предпринять. Он помнил, как орал в три горла и снискал внимание всего местного населения, включая бабушек из соседних домов, охающих на балконах. Еще помнил, как воспитательница пыталась остановить ему кровь из носа, а он блеванул на воспитательницу. Потом помнил, как нянечка с воспитательницей уже в туалете пытаются оттереть кровь с его одежды. Что делал в это время обладатель песка и кулаков Валера Лобов? Игорь не видел, но он точно знал: Валера — улыбается. Самой счастливой улыбкой на свете, потому что на Игоре он вышел на новый уровень докапывания. Стратегический.

Дома Игорь получил вдобавок от предков «вливание» за то, что спровоцировал драку, кидаясь в одногруппника песком. Так заявила досточтимая воспиталка, так подтвердил Валера Лобов, а Игорь был слишком изнурен, слишком напуган открывающимися перспективами новой жизни, что молча принял нагоняй.

Есть подозрение, что одним разбитым носом Игорь бы не отделался, потому что Валера Лобов вкурил суть, но время встало на сторону Игоря. Была весна, они ходили в подготовительную группу, и очень скоро садик — закончился. Игоря Мещерякова ждала встреча со школой и с соловьями, его ждала встреча с Имовичем и Лесным, встреча с дверными косяками и углами, встреча с докапывальщиками, встреча с Кабой.

И вот теперь он стоит перед ним. Старый друг-песочник и бескручинный улыбака Валера Лобов, эсквайр. Повзрослевший, поднаторевший, окрепший, разбивший за годы немало носов и усеяв путь цепочкой «фонариков». Два дружка из того же теста, можно не сомневаться.

— Привет… — только и мог пробормотать Игорь.

— Здорово, братан! — залучился, заискрил Валера Лобов как бенгальский огонь и протянул руку. — Давай пятак!

Игорь пожал руку. Потом, помедлив, протянул руку дружкам. Тот справа, который в толстовке, руку жать не стал, только хлопнул по ней своей пятерней, как делают рэперы в фильмах.

— Ты че, живешь тут? Или пришел к кому? А, Макс, че ты буксуешь?

— Он Игорь, — напомнил пацан слева. Теперь Игорь рассмотрел его. Этот имел курносый нос, а еще голубые глаза. Очень яркие, как у эсэсовца. Вообще красавчиком был. Ему бы для полноты картины пристальный взгляд снайпера, и можно хоть на постер, но взгляд парня оказался подмахивающим, бегающим и вороватым.

— Точняк, Игорь! — полыхнул добротой Валера. — Игорек, дал пятак — давай и полтинник!

Он хохотнул, и Голубоглазка хохотнул до кучи, а тот, что в толстовке, не хохотал, да и Игорь не находил причин надрывать животики.

— Ну че буксуешь? Есть полтинник? Серьезно, очень надо, выручишь. Ты ж тут не живешь, ебты, а че ходишь? Заплати налоги и спи спокойно, ебты!

— У меня нет… — заелозил Игорь.

— Че нет-то? — Валера явно расстроился, но лыбиться не перестал. — Ты че, Макс, попутал? Вон рюкзак у тебя нормальный, прикид клевый. Че, предки не дают денег на пивасик?

— У меня серьезно нет, — продолжал пугаться Игорь.

Сейчас они попросят позвонить, а то у них денег на телефоне нет. Потом они увидят его раздолбанную Нокию и перестанут выглядеть благодушно. Они заподозрят, что он над ними издевается и прячет в рюкзаке Айфон. А поскольку шмонать его на открытом месте они поостерегутся, то расклад будет таков: вдарят по кумполу, отправят домой, но последуют тишком сзади, после чего выберут момент для киносъемок в стиле а-ля Анзур Атоев.

Но до телефона не дошло. Голубоглазый вдруг придвинулся и вгляделся в Игоря, словно пытался найти на его лице упавшую ресничку.

— Оба, я ж тебя знаю! Ты Петрушка! Валер, это, короче, Петрушка.

— Че? — Валера обескуражился новым поворотом.

— В дзюдо вместе ходили. Петрушка это.

— Че Петрушка? — тупил Валера, не справляясь с новыми правилами. — Че, реально, погоняло такое?

— Петрушка, — кивнул голубоглазый. — Его все так звали. Я и не допер сначала, что за Игорь. Не помнишь меня, чувак? Я Жека.

Игорь не помнил. Сколько их там было, приблудных, — походят месяц и тикать. Он для вида наморщил лоб, потом сокрушенно покачал головой.

— И че, реально в дзюдо ходил? — заинтересованно перескочил Валера на новую кочку. — Приемы знаешь? Как там, закежь приемчик?

— Да че ты докопался до него, Валер! — махнул рукой голубоглазый. — Нет у него ни фига, ты же видишь. Пошли у братана моего стрельнем, он всяко даст.

И он пошел. И в толстовке — пошел за ним. А этот — не пошел. Этот с сомнением смотрел на Игоря, медля. Этот отличался от голубоглазого Жеки и другого. Жеке нужен был полтинник или немногим больше. Ради полтинника он бы не погнушался пнуть Игоря разок-другой или провести бросок через бедро, если помнит и не лохматит. А для Валеры полтинник — вторичен. Валера тут не сам по себе, он — в сценарии. Валера здесь с определенными установками, он четко проинструктирован.

Валера — Бог из машины. Он — посланник Кабы. И он явно запарывает задание.

— Ладно, Макс, или как там тебя, — сдался беспечально Валера. — Петруха, блин. Чеши давай. И ты мне полтинник должен, усек? Носи с собой теперь. В следующий раз встречу, если не отдашь, в мурло поймаешь.

Игорь не помнил, как добрался до дома. Постоянно оглядывался, не веря, что вот так легко отделался. Только на прошлой неделе он читал в Двадцатке пост о том, что какого-то школьника избили поздно вечером у дома. Сплошь и рядом такая жесть, так что Игорю здорово повезло. Петрушка… Надо же, он уж начал забывать свое погоняло. Вдобавок вспомнилась школа и двойки. Нет, Воробьев попал пальцем в небо, когда упоминал ремень: физические меры воспитания в их семье не практиковались. Но все равно приятного мало, мама точно не обрадуется. А тетя Нина? Во время следующей встречи она спросит у него, как дела в школе, — что ему отвечать?

Почему-то ключ не поворачивался в дверном замке. Игорь нахмурился, и в ту же секунду из-за двери до него донесся неясный шум. Он вынул ключ и просто нажал на дверную ручку. Дверь легко открылась. «Когда нельзя открыть дверь?» — вспомнилось ему кинговское.

— Когда она открыта, — пробормотал он и переступил порог.

Представляем вам дядю Саню, собственной персоной, выплывающего в прихожую! Причем выплывающего на алкогольных парах и окутанного ими же.

— О-ба-на, Игорек! — расплылся тот. — Ты как мышь! Здоро́во!

Еще один улыбака. Шоу-мюзикл улыбак какой-то. Дядя Саша сграбастал руку Игоря и неистово затряс вверх-вниз.

— Серег! — позвал дядя Саша в сторону кухни. — Сынуля пришел из школы. Ученик учил уроки, у него в чернилах щеки. — Он подмигнул Игорю и заржал. Игорь не нашел сил на вежливую ухмылку.

Обнаружился отец. Игорь с первого взгляда определил, что свою пороговую третью тот оставил далеко позади, и с тех пор его путь усеивали последующие пустые рюмки. Блин, а с чего вдруг? — мысленно психанул Игорь. Среда же! День на дворе, а эти нализались уже с утра.

— Привет, Игорюня! — Отец потрепал его по волосам. — Все нормально?

«Что если я расскажу ему про Валеру Лобова?» — вдруг задумался Игорь. Что он сделает? Ринется на улицу искать обидчика в сопровождении верного друга и оруженосца дяди Сани? И ведь найдет; а чего его искать, тусит там же, не меняя дислокации, во дворе или у магаза. Или же отец нахмурится и напомнит Игорю, что он вообще-то ходил в дзюдо несколько лет? Если у него терки с пацанами, а он не в состоянии разрулить, то это сугубо его пацанские проблемы.

Вот она! Пустота! Ее можно пощупать; она обосновалась в том месте, где у отца хранилась мечта всей жизни, а потом он швырнул ее на алтарь Кабе. Пару лет назад Игорь умолчал об Алике-Фонарике, опасаясь, что отец того вычислит и оторвет башку. А сегодня? А сегодня он уже сомневается. Он сомневается в том, как отец отреагирует на его дворовые конфликты, его страх, его проблемы и беды. Он сомневается в маме, что та войдет в его положение и посочувствует по поводу трех двоек подряд.

И он сомневается в себе. Ибо тот, кто сомневается в родителях, обречен сомневаться в себе. Он так и будет идти по жизни в пустом квартетном сценарии, не находя в себе уверенности и мужества из него выйти. Он будет пересаживаться с места на место, делая вид, что движется к успеху или мечте, он будет менять города и страны в поисках лучшей доли, он будет менять жен, любовниц, друзей, рестораны, вкусы, политические взгляды, книги; он будет рвать с любимыми и молча уходить в темноту, он будет отворачиваться от протянутых рук, он будет отворачиваться от бездомных животных, он будет предавать идеалы и бросать детей, и он будет убеждать себя, каждый день убеждать себя, что это просто так сложилось, что все это — обстоятельства, условия среды, пресловутый злой рок или Каба. Но это не так, и он — квартет, и Каба не при чем, он сам умолял ее на коленях. Он усомнился в своем отце, он усомнился в своей матери, и это сомнение стало тотальным, потому что он перестал доверять самым близким людям, которых мы просто любим, и нам не нужно их искать, чтобы полюбить. А значит — он больше не сможет доверять никому.

Но самое чудовищное: со временем он начинает винить их в своих сомнениях. За чередой неудач, пустых отношений, предательств, серых улиц и дождливых городов, на фоне возрастающих требований Кабы, на фоне пустых гулких комнат — начинает формироваться вина, и он убеждает себя, что это — их вина. Он забыл, он заставил себя забыть тот день, когда отец стоял в дверях со смущенной улыбкой и неуверенно просил сохранить в тайне его секрет, а он выболтал этот секрет тем же вечером, и пустота легла камнем.

Это он — предатель. Он предал мечту и предал любовь.

— Все нормально, пап, — сказал Игорь, но ему хотелось выть.

— Новый контракт обмываем, — раскатисто уведомил дядя Саша. — Так что скоро тачку поменяете.

Игорь кивнул, словно для него сейчас это что-то значило.

— Пап, я рюкзак оставлю и прогуляюсь! — бросил Игорь, а потом грустно подумал, что назавтра отец даже не вспомнит эту сцену.

Конечно же, он не собирался гулять. Он, черт его подери, уже нагулялся на сегодня. Он вышел из подъезда, увидел лазалку и вспомнил, что в это время дня тут редко кто бывает. Тогда он уселся на одну из перекладин. Солнце одухотворяло и приводило в восторг весь остальной мир — весь, кроме Игоря. Невдалеке шастал полуденный народ, но близко тропинки не пролегали. Игорь перевел дух, осознав, что его колбасит — физически и ментально.

Вот лазалка… Он вспомнил, как вис на ней в детстве. Его тянуло на улицу, но его не привлекало общество, характеристики персонажа Игоря Мещерякова были заложены уже тогда. Редко кто составлял компанию странному типу, висящему на железной каракатице. Лазалка была его корешом на протяжении какой-то главы жизни. Теперь же она — Валентина Ивановна, репетитор по физике. Она — Петров, Виктор Петрович, психотерапевт. Сколько времени Игорь провел здесь, карабкаясь по прутьям, подтягиваясь, провисая вниз головой, просто дурачась в однюху, воображая понятную только ему игру! И с чем же она у него ассоциируется сегодня, эта лазалка? С детством? С летним солнцем? Со свободой? Ни с чем. Она ассоциируется у него — ни с чем. Он забыл ее, эту космическую раскоряку, которая всегда была рада его появлению во дворе, как очень скоро он забудет Виктора Петрова, как тетя Нина забыла своего репетитора по физике.

А это и есть будущее. Это и есть — самое настоящее треклятое будущее под гнетом Кабы и ее обратных хотелок. Это время, когда уже не помнишь дворовых друзей. Когда меркнут самые яркие воспоминания, превращаясь в мутный кисель. Когда забываются любимые фильмы, и уже нет им места в жизни, нет времени, чтобы их пересмотреть. Когда книги заменяют соцсети, и герои старых историй умирают под сухими деревьями или уходят на кладбище под присмотром Вахтера. Когда забывается чувство бега ради бега, когда меркнет ощущение счастья ради счастья, когда бледнеет сладость первого поцелуя в подъезде, тускнеет запах пота закадычного друга, когда плесневеет вкус ветра, когда слезы высыхают раз и навсегда, и уже не можешь плакать, никогда не можешь плакать, даже теряя самых близких, и только грузишься и бухаешь. И внутренние светофоры переключаются на красный, они истошно сигналят, пытаясь выправить внутренние ритмы, но уже слишком поздно: ты продал мечту.

Что же он еще забыл, этот Игорь? Он помнил бабушку с дедом, он очень красиво распинался в кабинете у Петрова о том, что такое любовь. Их ли он любил? На самом деле. Помнил ли он их на самом деле? Может, он помнил исключительно себя, себя любимого, и, не желая отпускать последние крохи свободного детства, он привязал эти воспоминания к близким людям, подменил понятия? Он помнил себя, такого безоблачного, свободного от книг, от докапывальщиков, от лунатизма, от страха перед будущим, от обязательств перед Кабой, и он скучал единственно по себе, вовсе не по родным. По себе, который может чудить и фиглярствовать, и никто не поставит его за это в угол. По себе, который просыпается с улыбкой, зная, что впереди еще один чудесный день, и никаких богов из машины не существует. Себе, который может пялиться на голый зад маминой подруги, чувствуя религиозный восторг, без примеси стыда. Себе, который не следит за словами и поступками и продолжает напевать по жизни. СЕБЕ, который может, не думая, заложить деда с самогонкой, может, не думая, заложить родного отца…

А что он знал о них всех, о людях, которых «любил»? Почему дед с бабкой уехали из города в деревню перед смертью, что их толкнуло? Что чувствовала мама, когда он запросто выложил ей историю про женские духи и про туфли на низком каблуке в прихожей? Как жил отец, вернувшись с войны, уйдя в запой длиною год, и он не говорит, он никогда не рассказывает об этой войне; он рассказывает об этом только дяде Радику? Почему Петров, который выглядит успешным, солидным, мудрым и чистым, еще сравнительно молодым, кажется таким грустным и испуганным? Думал ли Игорь о том, почему тетя Нина каждые выходные нагружается алкоголем так, что поутру даже не чувствует, что халат задрался до спины, и трусы съехали на бок? Что испытывал Анзур Атоев все эти годы, ежедневно выходя из дома и отправляясь в школу, где его уже поджидал Димон Шиляев и Присные? Думал ли Игорь о ком-то, кроме себя самого, всего такого несчастного, преследуемого Кабой и докапывальщиками, а теперь вот — Богом из машины? Сопереживал ли он хоть кому-то, хоть уличному тупому коту?

Игорь взрослел. Не по годам, не по дням; он взрослел прямо сейчас, сидя на железной перекладине под сентябрьским солнцем. И ему совсем не нравилось такое поганое квартетное будущее. Ему не нравился он сам. Больше всего Игорю Мещерякову не нравился он сам.

— Привет.

Он подпрыгнул и чуть не завопил. И куда, интересно, делись его хваленые фукусимские индикаторы? Персонаж приблизился почти впритык, на расстоянии черенка лопаты, и это запросто мог быть Валера Лобов, это мог быть любой из племени Лесных Орлов. А он сидит тут, жалея себя и лазалку, наматывает сопли.

Но это оказался не Валера, не Орел и не местный участковый, который решил бы поинтересоваться, чего Игорь рассиживает, а не учит уроки. Перед ним стояла девчонка чуть постарше, ну или выглядящая таковой, с девчонками ведь не всегда поймешь. У персонажа оказались светлые, как у его мамы, волосы, девчонка выглядела дылдой — из-за высоченных каблуков. Модель прям! Или кажущаяся таковой, с девчонками ведь не поймешь. Юбка девушки прикрывала ее едва-едва, короткий топ обнажал плоский девичий живот и пупок, на котором поблескивал пирсинг.

И судя по выжидательному взгляду, это именно ему она бросила небрежное «привет», а теперь ждет, когда Игорь кинется ручкаться. Игорь ручкаться не хотел. Он изучил ее голые ноги, ее пупок, потом посмотрел ей в лицо; их взгляды встретились, внутри Игоря что-то щелкнуло, как искра между электродами. Он поспешил отвернуться. Ее глаза… Они были взрослыми, оценивающими, проникающими, томными и жгучими. Игоря слегка взопрел.

— Привет, — недружелюбно буркнул он, бесясь. Мысленно выругал себя: нашел время западать на девок.

— Время не подскажешь? У меня на мобиле часы сбились. Прикинь, два часа ночи показывают.

Девица поигрывала синеньким «самсунгом», идеально подходящим под цвет ее порочных глазок, к телефону был присобачен розовый брелок в виде бубенчиков, которые сейчас болтались у ее запястья. Игорь нехотя полез в карман и достал свою Нокию. Он вдруг впервые застеснялся своего старенького телефона.

— Без пяти три, — сообщил он тем же дружелюбном тоном человека, которого будят поутру первого января.

Когда девица не стала резко удаляться прочь, смерив его напоследок презрительным взглядом, а спокойно отреагировала на его «бычку», Игорь какой-то своей частью даже обрадовался. Она обошла его спереди, обдав резким, дразнящим, намертво запоминающимся запахом духов, мелькнув в шокирующей близости ляжками, обтянутыми нейлоном, и по-свойски уселась на соседнюю перекладину. Поставила сумочку на торчащие голые коленки и убрала мобильник внутрь. Игорь понятия не имел, как следует себя вести и что говорить, и на всякий случай нахохлился.

— Чего скучаешь один? Гуляешь? Или ждешь кого?

Он пожал плечами. Это выглядело как спазм.

— Я просто сижу, — только и придумал он.

— Понятно. — Ершистость Игоря ее вообще никак не колышела. — Прикольно. Меня Анжела зовут, а тебя?

— Игорь.

Она опять открыла сумочку, поковырялась там и извлекла тонкую пачку сигарет. Вынула одну, потом, помедлив, протянула пачку Игорю.

— Будешь?

Он коротко и испуганно взглянул на пачку, как будто ему предложили слопать жука, и коротко мотнул головой.

— Не куришь? — уточнила Анжела, прикурив от зажигалки и бегло, неумело затянувшись.

— Нет.

— Прикольно. — Она сделала еще одну затяжку и выпустила дым.

Помолчали. Видимо, для того Игорь и был нужен. Чтобы спокойно покурить рядом с чуваком, которому, если вдруг шухер, можно быстро спихнуть сигарету и сделать невинные глазки. Интересно, что сказала бы мама, если бы застукала его с сигаретой?

— Ты здесь живешь? — продолжала «знакомиться» Анжела. Игорь не обольщался на свой счет. Сейчас она докурит и отчалит, она забудет о нем уже в следующие пять минут, забудет навсегда.

Он ошибался насчет Анжелы. Он был ей очень, очень интересен; в данный момент он был самым интересным персонажем во всем мире. Но было бы намного лучше, если бы он оставался для этой девушки пустым местом.

— Да, здесь. — Он кивнул на свой дом.

— А чего сидишь? Ключ потерял? Или с предками полаялся?

— Просто так, — с неудовольствием поморщился Игорь. — Воздухом дышу.

— Прикольно ты дышишь, — хихикнула Анжела и стряхнула пепел, половину из которого ветерок швырнул на Игоря. — Парень мой тоже мамке впаривает, что воздухом дышит. А на самом деле курить бегает, потом жвачку жует. Я ему говорю — вейп кури, можно не париться с него. А он мне, типа, вейп — для девственников.

Она покосилась на него.

— Ты девственник?

Игорь окаменел. Она внимательно его изучила, держа сигарету как заправская леди, потом пожала плечами:

— Ну, не хочешь говорить, не говори. Может, я тебя напрягаю? Ты, может, подружку ждешь? Ты скажи, если что, я уйду.

— Не, не напрягаешь, — натужно выдавил он.

— Понятно. — Она последний раз затянулась и щелчком отбросила «бычок». — А подружка-то есть?

— Нет подружки…

— А я с двумя встречаюсь на самом деле, — беспечно уведомила Анжела. — Это, конечно, палевно, но просто так получилось. С одним вроде рассталась, с другим замутила. А потом тот первый приперся с цветами и песни орал под окнами, мамка меня на улицу выгнала, чтобы я его успокоила, а то соседи уже ругаться начали. Пока то-се, помирились. А со вторым тоже вроде как серьезно. Но я пока не стала никого обламывать, пока выбираю.

— Опасная тактика, — аккуратно заметил Игорь.

— В смысле? Че опасного-то?

— Могут вычислить и побить…

— Да пофиг! — хохотнула Анжела. — Че меня, пацаны не били, что ли?

Он уставился на нее. Анжела никак не производила впечатление девушки, прошедшей через кулачные бои.

— Что серьезно?

— Не веришь? — Она насмешливо покосилась. — Я вообще-то редко вру, только когда выбора нет. Пацанам своим вру, потому что выбора нет. Меня они всяко бить не будут, но могут друг с другом сцепиться, а нафиг это нужно.

— И за что тебя били? — не сдержал любопытства Игорь.

— Ну так… За измену. — Она хмыкнула, и тут же поправилась:— Нет, ты не подумай чего. Я так-то сама еще девственница, если что. С пацанами только тискаемся. Просто на днюхе как-то перепила и замутила с именинником. И пацан мой тогдашний нас запалил, как мы сосемся в ванной. Ну и надавал обоим.

— Понятно. — Игорь взглянул на свои руки, переваривая информацию. — Больно было?

— Ты че? — удивилась Анжела. — Я же пьянющая была, вообще ничего не помню. Какой больно? Мне парень все с утра рассказал, ну и синяк еще долго не сходил, я его еле замазала, чтобы матушка не докопалась. Ревнивый чувак был, но я его все равно кинула. Он потом приходил ко мне домой, пальцы гнул. Угрожал, прикинь. Кислотой, грит, плесну в лицо, если не вернешься. В общем, конченный оказался. Я с пацанами из квартала поговорила, они его встретили вечером и объяснили, как вести себя надо. Больше не приходил.

— Все равно стремно, — заметил Игорь. — Сейчас пропал, через год в голову стукнет и опять придет.

— Поэтому у меня в сумочке баллончик всегда, — ухмыльнулась Анжела.

Он посмотрел на нее и тоже понятливо ухмыльнулся за компанию. Их взгляды вновь встретились. И внезапно Игорь выпалил:

— Можно тебя спросить?

— Базара нет, спрашивай, — легко отозвалась Анжела.

— Ну в общем… Тебе же по-любому со стороны виднее. Я могу девчонке понравиться? Или я стремный?

Она коротко его оглядела, как в примерочной.

— Не, ты так-то нормальный, — вывела она. — Странный только. Геймер?

— Да нет. — Он помолчал. — Я книжки читаю.

— А, понятно. Прикольно. Старайся поменьше читать, побольше гулять в компаниях. Сам за девчонками не бегай, так их не зацепишь, никто не любит подкаблучников. Подкачайся, сделай стрижку понтовую, телефон нормальный прикупи. Девчонки к тебе сами будут липнуть. А что, совсем не ведутся?

Игорь хмыкнул.

— Да я и не пробовал.

— Тебе сколько?

— Четырнадцать.

— Пора уже пробовать, — убежденно заявила Анжела. — Если будешь дома сидеть, то ничего и не получится. Можешь в интернете познакомиться, но лучше все-таки в компании, где-нибудь на вечеринке. Или в клубешнике. А то так девственником и останешься.

Она помолчала, а потом добавила своим удивительно мелодичным голоском:

— А хочешь, не дадим друг другу умереть? Я тебе помогу, но и ты должен будешь для меня что-то сделать.

Полминуты Игорь сидел, как околдованный, слыша лишь шум в ушах. Каба? К нему подобралась Каба? В лице этой милой, порочной девицы? Ведь она сейчас толкует о сделке, она предлагает заключить очередную сделку, и Игорь вдруг находит себя готовым хотя бы послушать условия игры.

— И что это значит? — спросил он хрипло.

— Ты когда-нибудь видел вживую? Ну в смысле — это? Пелотку, в смысле.

Вот, блин, ты удивишься! — чуть не расхохотался Игорь. Он уже открыл рот, чтобы признаться Анжеле в своем грехе, но она его опередила, и фраза осталась зависшей. Позже он сообразил, насколько ему повезло. Он был готов выболтать этой незнакомой самке инцидент с тетей Ниной в детстве!

— Так-то девственник — это еще не показатель, — задумчиво рассуждала Анжела. — Мне МЧ рассказывал… Они как-то на вписке в карты играли на желание, и одна подруга проиграла, и ее заставили раздеться и бутылку в себя засунуть. Ну, не целую бутылку, а горлышко. И все пялились, прикинь, как она себе пихала между ног. Может, у тебя тоже что-то такое было? Если ты только не гомик. А то сейчас развелось гомиков.

— Я не гомик, — уверил Игорь.

— Прикольно. Давай ты мне свой покажешь, а я тебе свою? Я сама еще пистон не видела вживую, только в порнухе. Пацаны меня на секс уламывают, а я не хочу с двумя сразу, надо одного кого-то выбрать. А когда выберу — тогда уже все по-настоящему. Хочу посмотреть на твой, подготовиться. А я тебе свою покажу, все по-честному. Я еще свою никому не показывала, прикинь, ты будешь первым. Только давай сразу договоримся: руками не трогать. Ни ты, ни я. Если руками полезешь, я орать буду, отвечаю. Покажем друг другу, потом разбежимся.

Что-то врезалось в него локомотивом — горячее, огнедышащее. Сильнее, чем солнце, сильнее, чем страх перед Богом из машины. И вдарил этот локомотив не в голову, а намного ниже, и Игорь вспомнил истории о пацанах, у которых вставал на уроке перед вызовом к доске. Сейчас его собственная ширинка вздыбилась, распираемая изнутри тоннами взрывов в тротиловом эквиваленте.

— Ты прикалываешься? — прохрипел он наждачным голосом.

— Че прикольного? — Анжела надула губки и обдала его холодом. — Прикинь, такими вещами не прикалываются. Я к тебе как к пацану подошла. Говорю же, никому еще не показывала, тебе первому предложила. Подружки уже все шоркались, а я все торможу. Если буду дальше тормозить, пацаны меня всяко бросят, а это стремно, старой девой ходить. Так что ты мне поможешь. Ну и я тебе.

У Игоря стучало в висках и одновременно долбило в паху. Мысли путались. Он никогда не был силен в импровизациях.

— Ты так-то не думай, это не развод, — журчала рядом Анжела. — Я тебе отвечаю, что это не развод. Я тебе первая покажу. Ты вообще ничем не рискуешь, а я рискую. Но ты же не чушпан, не гнилой поцык? Ты же не слиняешь?

— А где?..

— В смысле — где? Прям здесь! — Анжела откинула голову и хохотнула. — Прикалываешься? Пошли к тебе домой. Ты же тут живешь?

— У меня не вариант, — проскрежетал Игорь. — Отец дома.

Ну, батя сотоварищи оценили бы юмор, приведи он Анжелу. Особенно сотоварищи бы оценили в лице дяди Сани.

— Понятно. Пошли в подъезд тогда. У вас же лифт есть? По лестнице особо никто не ходит? А то прикинь, тебя соседи запалят. Пошли, в подъезде сделаем.

Она поднялась первой, оправила юбку. Игорь не мог не посмотреть туда. На ее коротенькую, короче некуда, юбчонку, под которой таились самые заветные женские прелести.

— Ну, ты идешь? Какой подъезд?

Он был вынужден засунуть руки в карманы школьных штанов, чтобы слегка оттянуть брюки спереди и хоть немного скрыть свой стояк. Потом двинулся по направлению к своему подъезду, указывая путь. Анжела оказалась чуть выше него благодаря каблукам, дальномер Игоря не подвел. Он мельком подумал, что теперь по сценарию этого дебильного дня должна распахнуться подъездная дверь, и прямо навстречу из подъезда вывалится гурьба поддатых мужиков во главе с его родным отцом. Но никто не появился.

Они расположились на площадке между третьим и четвертым этажами. Анжела водрузила сумочку на высокий подоконник небольшого подъездного оконца и повернулась к Игорю.

— Ты готов? — Буднично и деловито.

Он кивнул, не доверяя своему голосу. Без тени неловкости или колебаний Анжела задрала юбку до талии, спустила сначала колготки, за ними — трусы. Игорь каменюкой таращился на то место, где сходились девичьи ноги, где сходились также фантазии и чаяния четырнадцатилетнего подростка. Даже фантазию не требовалось подключать, как с тетей Ниной. Девичье причинное место сверкало перед ним во всей красе, потому что Анжела была худенькой, и оттого ее половые губы выпирали вперед, как плавники двух дельфинов. А еще лобок был идеально гладким, девушка блюла гигиену. Чистота и порядок, как на взлетной полосе.

Вероятно, он мог бы пялиться на это вечно, но через секунду девица быстро натянула трусы с колготками и опустила юбку. Взяла с подоконника сумку и посмотрела на него насмешливо.

— Теперь ты.

Он стал торопливо расстегивать ширинку, путаясь в ремне и пуговицах. Потом сграбастал штаны с трусами и одним рывком опустил шмотье до колен. Его эрегированный член восстал, устремившись в сторону Анжелы царской стрелой. Он рвался к ней, к этой самке; он стенал, истерил, требовал; он поработил Игоря и вопил ему о своей тысячелетней жажде. Игорь не испытывал ни капли смущения, что его писюн торчит колом и что его оценивающе разглядывает незнакомая девица. Потому что это было круто. Это было намного круче, чем с тетей Ниной. Возбуждение нейтрализовало и страх, и стыд. К сожалению, осторожность тоже шла в паре с этими двумя.

— Прикольно. Ты не гомик. Доказал.

Он воспринял ее слова, как сигнал к занавесу, и хотел снова заправляться, но Анжела упреждающе взмахнула рукой.

— Погоди! Я еще не рассмотрела.

И вот он стоит, как вахлак, со спущенными штанами и торчащим стручком, на который вполне может сесть птичка… да что там птичка, туда Шварц может сесть со своими гирями. Стоит посреди собственного подъезда, перед незнакомой телкой, рискуя в любой момент прославиться. К примеру, бабка сверху решит прогуляться пешочком по лестнице. Ну та, которая «стукнула» в опеку. А в идеале — сама опека. Идут такие по лестнице, игнорируя лифт, чтобы сбросить пару килограммов, идут чтобы проверить Мещеряковых. А тут он сам: здрасьте, горемычные.

Он так и не понял, каким чудом в руках Анжелы вдруг оказался мобильник. Только что его не было, а потом — хобана, и Игорь видит уставившийся на него шпионский глаз, слышит характерный щелчок произведенного снимка. Возбуждение моментально схлынуло. Бог из машины достал его. Достал в собственном подъезде. Достал.

— На память оставлю, ладно? — с деланной беспечностью уведомила Анжела, и умыкнула телефон в сумку, свернув брелком в виде розовых бубенчиков. — Ты не думай, я никому не покажу. Я же не конченная.

Он резко натянул штаны, пошатнувшись от внезапного отрезвления. Член опал столь же стремительно, как и поднялся.

— Эй, погоди! — Еще один упреждающий взмах. Игорь, который намылился рвануть вверх по лестнице не прощаясь, замер на месте. — Погоди, я покурю еще одну. Не в обиду, просто курить одна не могу.

Сейчас он больше всего хотел уйти. Сейчас он осознал, что для нее этот обмен спущенными трусами не значил ровным счетом ничего. Анжела не покраснела, не побледнела, она не возбудилась, даже зрачки не расширились. Как машина, стаскивающая трусы. И это производило пугающее впечатление. С ней что-то произошло, с этой девушкой. Есть большая вероятность, что Анжела в своей жизни успела совершить сделку.

— Слушай, а есть сто рублей? Денег нет на телефоне, прикинь, а надо мамке позвонить. Я ей обещала. С подружкой все «бабосики» проболтала, сама не заметила.

Игорь Мещеряков ничуть не удивился изложенному сценарию. Теперь, когда похоть схлынула, он вполне рубил фишку.

— Нет, — буркнул он. — У меня только ключи и мобильник с собой. Могу со своего дать позвонить.

— Не, я при тебе не буду. — Анжела стряхнула пепел на лестничную клетку. — Ну просто мне потом еще раз позвонить нужно. Ну, парню своему. Одному из них, ты, короче, понял. Стольник нормально будет. Но лучше — пятихатка. Ты же тут живешь? Или наврал? Нет, не наврал, у тебя ключи от подъезда. Говоришь, батя дома? Ну круто же, стрельни у бати, я пока тут постою. Скажи, для девушки, он тебе всяко не откажет.

— Батя бухает, — отрезал Игорь.

— Прикольно.

Она затянулась. Не осеклась, не удивилась. Она была роботом, в свои 14 или 15 лет. Глаза этой машины изучали Игоря. Холодно и прицельно. Ох, Игорь, Петрушка ты гребаный, сказал он самому себе. И как ты мог быть таким лошарой?! Бог из машины — не Лобов. Бог из машины — Анжела.

— Слушай, я же тебе пообещала, что никому твою фотку не покажу. Мы же теперь друзья с тобой типа. Ты мою пелотку видел, а я — твой стоячий. Давай не будем срать на дружбу. Фигли там пятихатка всего. Тем более, если батя бухает. Прикинь, он может подумать, что я тебе «дала». Ну или «взяла», прикинь, как ты поднимешься, он будет тебя мужиком считать. Пятихатка всего. А лучше — штука. Давай, короче, так: штука — и разбежались. Я даже твою фотку удалю при тебе. Согласен?

Теоретически он мог бы вмонтировать ей в лобешник, вырвать сумку, достать телефон и сделать ему харакири. Воробьев так бы и поступил. И большинство знакомых пацанов так бы поступили. Но Анжела не прицепилась к большинству пацанов. Она прицепилась к нему, к Игорю Мещерякову, она просканировала его сразу, еще на лазалке. Игорь поразмыслил над достойным ответом, но ничего не придумал, и тогда просто задал стрекача вверх по лестнице. Он ожидал трехэтажного мата в напутствие, но позади царила тишина. И тишина пугала сильнее.

Он ворвался в квартиру как раз в тот момент, когда вся честная компания ворошилась в прихожке — отец, дядя Саша, дядя Радик и еще какой-то хрен. Гильдия куда-то навострила лыжи.

— Игорек? — удивился дядя Саша, узрев его. — Чет глюки какие-то… Ты ж вроде приходил уже?

— Я гулял.

Дядя Саша хохотнул.

— Все нормально, Игорюнь? — Язык у отца здорово заплетался.

— Все нормально, пап.

Игорь вдруг испытал бешеное желание разрыдаться и броситься отцу на шею. Сломать систему, стать маленьким, отмотать время назад, когда тебе все равно, что о тебе подумают другие, да никаких других не существует вовсе, есть только ты, есть твои родители, и есть этот океан любви между вами. Он хотел умолять его никуда не ходить, послать нахрен расстроившегося дядю Саню, насупленного дядю Радика. Они бы завалились перед ноутом, поставили бы какой-нибудь фильмец, все равно что, да хоть «Властелина Колец», и отец уснул бы на середине, и Игорь укрыл бы его пледом и оставался бы подле.

Он хотел задержать отца, потому что однажды в жизни ты понимаешь: это — последняя дверь. Больше не будет дверей, жизнь не предоставит вариантов, и сейчас все закончится. Закончится детство, закончатся приступы нежности, закончится сама любовь. Ты один на один со злобными докапывальщиками. Но если рядом отцы — любые злодеи отступают. Если рядом отцы, то лесные орлы забиваются в чащу, алики-фонарики бегут в подъезд, улыбаки рассасываются по подворотням, собаки-рассобаки ссутся и боятся нападать. И это свечение вокруг отца — оно непоколебимо, пока в него верит маленький мальчик, пока он помнит сказку, пока его герои продолжают жить. Оно непоколебимо, когда он берет отца за руку, и они вдвоем идут в кино или на рыбалку, когда он устраивается у отца на коленях и слушает его истории, когда катается у отца на спине, когда отец учит его завязывать шнурки или водить машину. Оно непоколебимо, пока есть вера, пока не променял ее на хотелки, пока не променял всю свою жизнь на мутные хотелки, пока не утратил всего себя.

Игорь Мещеряков проглотил сопли, запихнул подальше эмоции и ускользнул в свою комнату.

Первым же делом он бросился к окну и придирчиво обшарил взглядом окрестности, но Анжелу не обнаружил. Не важно, теперь у нее есть его фотка, где он со спущенными штанами и в полной боевой готовности позирует на фоне подъездных стен и перил. Она знает, где он живет. Она с легкостью вычислит, в какую школу он ходит. Наверняка, у нее найдутся местные подружки. Она может постучаться, скажем, Лене Козленко во Вконтакте. А потом скинуть ей фотку в личку. Дескать, зырь, какой изврат с вами в одном классе.

Игорь вспомнил гладкую Анжелкину вагину, и возбуждение огрело обухом, затмевая страх. Он уселся на диван, принял удобную позу, стащил трусы, схватил свой пылающий член в кулак и принялся истошно онанировать. Он едва не рычал, пытаясь сбросить нечеловеческий градус накала, и через полминуты кончил. Обильная сперма разбрызгалась по сторонам, распространив специфический запах, сперма залила его руку, стекла на яйца и на диван, образовав под Игорем влажное пятно.

К тому времени, как мама вернулась с работы, Игорь успел позаниматься онанизмом еще три раза.