Глава 15. У Петрова-5.

Игорь встретил гипноз легко и без промедления, как по волшебству. Как будто он настраивал себя загодя. Он, вырубился, едва Петров начал обратный отсчет. Плечи опали, мышцы лица разгладились, челюсть слегка отвалилась, — все это подтверждало, что он не симулирует в угоду врачу, а действительно впал в транс. Игорь Мещеряков отважно погрузился в мир теней и собственных страхов.

— Вернись к своим снам, к тем снам. Встреть их как друг, раскройся им, — монотонно проговаривал Петров, и перед глазами вспыхивал хоровод коротких заметок, стикеров памяти, приклеенных тут и там как попало, без всякого порядка. Болтающаяся в петлях, покореженная маньяком-домушником дверь, за которой проглядывает удаляющийся силуэт Виктора Цоя с гитарой за спиной. Острое лезвие ножа, рассекающее лист со стихами на две половины, которые погружаются в бездонный портфель. Задумчивый китайский парень Цжуан-цзы, выводящий на доске химические формулы. Кружащиеся в белом свечении снежинки, опускающиеся на покрытую золой от сожженных книг землю. Игорь Мещеряков продирался к своему подсознанию, к той заблокированной ее части, где он надеялся найти ответы.

Он шел к Кабе.

— Что ты видишь вокруг себя? — вопрошал Петров, и пепел всколыхнулся, пошел волнами, в нем начало что-то образовываться. То оживали книги, они всегда восстают из сожженной земли. Им не место в костре, не место в канализации или в выгребной яме, и если от них пытаются избавиться, они — мстят. Они переносят образы во внешний мир. Книги формировались из пепла повсюду вокруг Игоря, их обугленные поверхности обновлялись, исцелялись, становились цветными обложками.

А потом книги наводнили собой все.

— Я вижу книги, — говорил Игорь. — Много книг, они все вокруг меня. Не видно конца. Только они не книги на самом деле, они просто такими кажутся, чтобы было интереснее. На самом деле они — люди. Они хотят быть прочитанными. Все люди хотят быть прочитанными. С виду они зажатые, у них секреты и личная жизнь. Но втайне все мечтают найти своего верного читателя. Все в глубине души думают, что их история — самая увлекательная, их жизнь — самая увлекательная. Они, с одной стороны, боятся, что эту историю узнает много людей, но одновременно и хотят, чтобы кто-то их прочитал от корки до корки и рассказал остальным. Они верят, что от этого они станут бессмертными.

Игорь сделал паузу.

— Им хочется, чтобы кто-то заглянул в самое сердце, — продолжил он. — В первоисточник. Люди чувствуют, что другие их — не знают, даже самые близкие думают, что они не те, кто они есть. Постепенно люди и сами забывают, кто они есть. Они надеются, что, если их кто-то прочитает, они снова вернутся к себе. Но одновременно они боятся, что их кто-то прочитает, потому что тогда кто-то сможет причинить им вред. Этот конфликт, он всегда в людях.

Он помолчал, потом вдруг улыбнулся.

— Вы там тоже есть, — добавил он. — Вы тоже хотите быть прочитанным. У вас много тайн, ваша книга очень толстая…У вас желтая обложка.

Петров непроизвольно дотронулся до своего желтого галстука.

— Книги стоят на полках? — уточнил он. — Это библиотека? Хранилище?

— Это изначальный мир, — сказал Игорь, и Петров почувствовал, как покрывается мурашками. — Базовый мир. В нем нет еще ничего, только пространство для фантазии, свет, чтобы писать, и тени, чтобы прятать в них свои страхи. И эти книги, но на самом деле они не книги, тут не может быть книг. Я их вижу, как книги, просто по-другому не могу их видеть.

— Книги висят в воздухе?

— Они плывут. Мимо меня. Еще здесь есть дверь. Где-то в этом мире есть дверь, всего одна дверь. Но я ее не вижу, она за книгами. Я просто знаю, что она там.

— Куда ведет эта дверь? — спросил Петров, уже заранее спрогнозировав ответ. И он угодил в точку.

— Там — Каба. Это в сказке она лежала под камнем. Сказки меняются со временем. На самом деле Каба живет за дверью. Любая дверь в реальном мире может оказаться дверью Кабы.

— Забудем пока про Кабу, — быстро сказал Петров. — Поговорим о книгах. Ты можешь взять их в руки?

Игорь нахмурился, словно раздумывал или проверял.

— Могу. Руки у меня есть, я их вижу. Значит, могу трогать и брать.

— Но ты их не брал? Книги? Они тебе снятся каждый раз, но ты их не трогаешь?

— Я не могу их брать, — пояснил Игорь. — То, что в них написано, — не для меня.

— Ты считаешь, что не подходишь под определение «верного читателя»?

Игорь долго молчал, на лбу углубилась складка.

— Мне кажется, никто не должен их читать…

— Ты же сам говорил, что они хотят быть прочитанными, — возразил Петров. — И вокруг больше никого, только ты. Значит, они хотят быть прочитанными именно тобой.

Игорь вновь замолк, и теперь он молчал так долго, что Петров подумал, будто тот уснул или отключился. Он хотел уже его окликнуть, но Игорь его опередил:

— Мне кажется, это ловушка, — сказал он. — Они все — ловушки. Их вообще здесь не должно быть. Они здесь, потому что чтение — мое слабое место, я люблю читать. Если я начинаю читать, я отключаюсь. Люди всегда отключаются, когда читают. Даже если они читают газету или журнал. Когда кто-то читает, то можно подойти незаметно и вылить на него чай. Он заметит только когда обожжется. Люди так устроены, они должны периодически растворять свое «я». Те, кто не читают книги, могут заниматься спортом. Только это не обычное занятие спортом для удовольствия, они в нем теряют себя, свою личность. Или кто-то работает от зари до заката. Не просто работает, а тонет в работе. Всем нужно отключаться. И я отключаюсь. Это не просто книги вокруг, это все — люди, и многие — мои знакомые.

— Знакомые? — переспросил Петров.

— Знакомые люди, — эхом повторил Игорь, хмурясь. — Там есть папа. Там есть «Это». Там есть Леха Воробьев и Лена Козленко. Там есть Имович. Все там есть. Кроме мамы… Мамы нет.

Петров не понимал и половины из услышанного. Он не знал всех этих имен. Он быстро прикинул, имеет ли это сейчас значение. Решил, что нет. Сейчас важны только книги и Каба. Он даже не стал заострять внимание на том, что мама отсутствует среди Игоря «знакомых книг», хотя этот факт его царапнул.

— Ты видишь ее? Каба здесь?

— Каба, — бесцветно произнес Игорь, и его пальцы сжались на подлокотниках кресла. — Она всегда где-то здесь. Пока я не отдам долг.

«И ты об этом умолчал!» — в сердцах подумал Виктор Петров. Выходит, Игорь думает, что заключил с Кабой пакт, как это сделал сказочный Крив. И теперь он в долгу перед ней.

Интересно, что мог попросить для себя этот парень, мельком задумался Петров. Но решил, что на данный момент это тоже второстепенно.

— Ты можешь описать ее? — спросил вместо этого Петров.

— Нет. Она стоит за спиной, — неопределенно ответил Игорь. Потом добавил:— Она стоит прямо позади вас. И смотрит в окно.

На секунду Петров испугался. Он отчаянным усилием заставил себя не оборачиваться. Потому что он и так знал, что там увидит. Он увидит окно, за окном — детскую площадку, чуть дальше — жилой дом. Никакой Кабы тут нет.

— Она сейчас пришла к вам. Потому что и вы тоже должны для нее что-то сделать.

— Игорь, ты, вероятно, путаешь меня с Кривом? — возразил Петров. — Я не Крив, я Виктор Петров, и ты у меня в кабинете. Ты осознаешь, кто я?

— Вы пообещали, но не сделали, — говорил Игорь, не слыша вопросов. — Вы тоже не помните своих снов, когда она к вам приходит. Вы попросили ее о чем-то, и она исполнила. О чем-то очень сильном, очень масштабном. Теперь ваша очередь.

Петров покрылся мурашками. О чем мелет этот парень? У него нет никаких незавершенных пактов — ни с Кабой-Худобой, ни с Бабой Ягой, ни с проклятым дядей Гргой. Фишка в том, что подобные психологические тесты можно отнести к кому угодно. Любому человеку можно поставить в упрек: ты ведь просил, ты молился, и теперь за тобой должок. Потому что все люди о чем-то просят, постоянно, всю свою жизнь. Излюбленный метод шарлатанов — нажимать на распространенные кнопки.

— Все люди просят, — говорил Игорь, словно прочитав мысли Петрова. — Но они даже не знают, кого просят. Говорят: «Боже, исполни!» Говорят: «Хоть бы сбылось!» Наверное, когда-то давно они знали. Но потом время прошло, и сказки стали другими, и люди забыли. Но просить — не перестали. Часто то, о чем просят, сбывается. Значит, есть кто-то, кто исполняет просьбы. Никто не задумывается об этом. Они думают: само собой так стало. Они думают: повезло! Другие думают: видимо, удача на моей стороне. Верующие думают: бог помог или ангел-хранитель. Атеисты думают, что этого добились они сами, своим трудом. Все делают вид, что так и должно быть. Все убеждают себя, что это просто они такие хорошие, поэтому желание сбылось. Никто не хочет признаться, что он теперь в кредитах. Поэтому люди и не становятся теми, кем они хотят быть. Потому что сначала они, как Крив, просят какую-нибудь ерунду. Глаз чтобы выздоровел. Богатство чтобы пришло. Когда они понимают, что нужно просить мозгов и уменья, а не ходить вокруг да около, уже поздно. Долг накопился, и теперь это очень серьезный долг. Приходится расплачиваться не просто горстью землицы, а собственными мечтами. Каба — пожиратель мечтаний.

— Сосредоточимся на твоем долге, — прервал Петров. — Что ты должен для нее сделать?

— Я не знаю. Я не помню этого. Я только помню книги.

— А что если ты должен написать книгу? — предположил Петров. — И все крутится вокруг этого?

— Книгу, — эхом отозвался Игорь, и голос его звучал задумчиво.

— Написать книгу и отдать ее в качестве долга?

— В качестве долга, — тупо повторил Игорь. — Книгу в качестве долга. Она заберет ее. Заберет книгу стихов. Она хочет книгу стихов. Она хочет, чтобы я написал стихи. И отдал их ей. Только ей одной, больше никому. Хочет забрать мою мечту. Забрать ее себе.

Виктор Петров вспомнил. Он вспомнил о том, о чем ему рассказывала Вероника Мещерякова, мама Игоря, в тот первый день их знакомства, когда он попросил ее подробно описать случаи лунатизма. Она рассказывала, как Игорь стоял у стены и бубнил стихи с закрытыми глазами. Вот оно! То же самое, о чем Петров всегда подозревал! Задавленное честолюбие, убитые напрочь мечты и стремления, погребенный под плитой талант.

— Спроси ее! — вдруг предложил Петров. — Спроси, прав ли я. Хочет ли твоя Каба книгу?

Внезапно Петров отшатнулся. Спинка его кресла отпружинила, однако сила толчка была такая, что Петров откатился на колесиках к окну. Если бы это был не офисный стул, а, скажем, табурет, он бы свалился навзничь.

Лицо Игоря вдруг стало безжизненным. Оно стало мертвым. Только что на нем читалась глубина эмоций, — Петров моргнул, и перед ним — мертвец. Белое, пергаментное лицо, застывшие черты, неподвижное тело, свернувшаяся кровь. Виктор Петров не мог поверить своим глазам, что возможен такой резкий переход.

— Не говори о любви, придет страх, — прошамкал Игорь бесцветным, недосоленым, старческим голосом. — Со словом «измена» заснешь на устах. Видишь дверцу? Войди в нее. Видишь бутылочку? Выпей ее. Видишь петлю? У тебя нет пути. Назад. Ведь счастье нельзя обрести. Без потерь. Просто так.

— Игорь! — Петров преодолел желание схватить парня за плечо и встряхнуть.

— Мой сон, как всплеск, одно мгновенье. Закат-рассвет. А между ними — плач. Сквозь слезы предвкушаю вдохновенье. Во мгле. На пепелище неудач. Луна. 2 ночи. Чай давно остыл. Душа трепещет. Страх не превозмочь. Заклятый сном, рвусь из последних сил. Жить. Видеть эту ночь.

— Игорь! Ты меня слышишь?! — Сейчас Петров даже не задумывался над тем, что долдонит парень, смысл речитатива всего лишь касался подкорки. Его очень пугал этот безжизненный голос и мертвое лицо.

«Помните, был такой мульт, «Тайна третьей планеты»? — спросила его Вероника Мещерякова, и он помнил. Теперь он понимал, что она имела в виду. Нечеловеческий, дребезжащий, монотонный бубнеж. Планета Шелезяка. Воды нет. Растительности нет. Населена роботами.

— Кусками явь обрушилась на землю. Вновь дивный сон на белой плащанице. Там хоровод фиалковый, весенний. И нежный шепот, и родные лица. Вскочи же на загривок мирозданья! Увидь, мой друг, порвав обмана сети! Что сон — один из вымыслов страданья. А плащаница — одеянье смерти.

— Игорь! — воззвал Петров, начиная паниковать. — Игорь, двигайся на мой голос.

— Печаль. Вдали, за пеленой дождя. Гнев раскаленной лавы добела. Мне торопиться — не познать тебя. И не спешить — постигнуть, не любя. В огонь рванувшись, двери распахнуть. Мне не хватает храбрости. А жаль. Тоска и пепел. Вымостили путь. И тихо плачет даль. Печаль.

— Игорь, я сосчитаю до пяти, и ты проснешься. Ты будешь помнить только книги, больше ничего. Все остальное ты забудешь. Только книги! Раз, два…

— С утра — покупки. Вечером — застолья. Зимой — лыжня. А летом — по грибы. Мы обратились. Мы вам больше не рабы. Теперь довольствуемся только главной ролью.

— Пять!

Щелчок пальцами.

— Что, уже все? — будничто поинтересовался Игорь Мещеряков, оглядевшись по сторонам.

Они вдвоем пили сладкий чай, чтобы снять стресс, видит бог, им обоим это было нужно. Игорь смотрел в излюбленное окно, на излюбленный вид за окном. Он не помнил о том, что у окна стояла Каба, и Петров испытывал от этого лишь облегчение. Хватит с него Кабы-Худобы.

Вечер за окном благоухал; его заказали для них музы — музы творчества, музы открытий, музы вдохновений и инсайтов, музы шедевров и лебединых песен. Благоухание вечера прорывалось даже сквозь пластиковые окна внутрь кабинета. Вечер благоухал радостью, детскими визгами, счастливыми деньками бок о бок с другом, приятными воспоминаниями, загадочными историями из-под одеяла. Он благоухал чебуреками из открытых дверей столовых, он благоухал огоньками сигареток и фонариков в темноте, благоухал песнями под гитары и расставленными палатками, благоухал брызгами фонтанов и уходящим летом. Уходящим навсегда.

Он благоухал завершением чего-то очень важного и дорогого.

Игорь смотрел вглубь этого прощального вечера и, попивая чай, рассказывал Виктору Петрову свою историю:

— Мне было двенадцать где-то, когда я впервые с ним столкнулся. Потом я вспомнил, что о нем тоже рассказывала бабушка. Только она называла его Вахтер. Вкратце история такая: Вахтер был сторожем на кладбище. Почему он Вахтер, а не Сторож — я не знаю, в истории так. И вот на кладбище приходят дети, у некоторых детей ведь погибают очень близкие люди. А Вахтер очень сильно переживал, ему казалось, что грустные дети ломают всю картину мира, такие дети делают мир неправильным. И стал он после вахты выслеживать этих детишек и утаскивать к себе. В общем, я в тот день шел домой со школы, мне влепили двойку, Димон Шиляев порвал мне рубашку. Димон Шиляев в классе первым козлом был… Ну, он умер потом… Не важно. Я шел домой весь грустный-грустный, потом что-то… как-будто кольнуло. Всегда же чувствуешь, когда кто-то пялится. Я обернулся и увидел его, Вахтера. Серьезный такой мужик, идет за мной следом и пялится. Я перепугался и вспомнил бабушкину историю. Она говорила, что Вахтер давно перестал работать на кладбище и теперь он караулит детей везде, где может. Ходит по улицам, высматривает грустных детей, которые своей грустью делают мир неправильным. Находит таких, нападает, уносит к себе в берлогу и там совершает над ним всякие вещи.

Игорь прочистил горло, и было похоже, что он тем самым сдержал нервный смех.

— В общем, Вахтер этот топал за мной до самого подъезда. Я же грустный был… Делал мир неправильным. Я в последний момент догадался, что не стоит мне соваться в подъезд сейчас. Сел на скамейку, там безопаснее. Вряд ли он на улице ко мне полезет. А если полезет, я заору, и кто-то услышит или увидит. В подъезде — по-любому кранты. И мужик тот походу реально за мной шагал, я не придумал себе. Потому что когда я сел на скамейку, он даже растерялся и сперва не знал, куда ему деться. Не ожидал от меня такого, стал зачем-то рассматривать окна, а потом развернулся и утек. Нелепо все так. Сдается мне, кто-то пострашнее Вахтера за мной увязался в тот день.

Игорь хладнокровно отпил глоточек. Сказал:

— Есть такое выражение «бог из машины». Бог спускается на колеснице и разруливает всю замуту. Или же кто-то, типа бога. Какой-нибудь мудрый и могучий парень, наподобие кардинала Ришелье или Гэндальфа. Почти всегда в книгах этот бог из машины — добрый. Появляется под самый конец и всех спасает из-под колес от гибели, плохих же давит как клопов. Потом все уходят в закат, так строится сюжет, весь хэппи энд строится на этом приемчике. Гарри Гаррисон, Лукьяненко — там вообще бог на боге, они любители таких фишек. И ты потом такой прокручиваешь сюжет назад и удивляешься: всю дорогу ГГ ходил под наблюдением, всю дорогу его оберегали, а он даже об этом не подозревал до последнего момента. Хотя, если бы подозревал, то не сильно бы старался, наверное, и сюжету хана.

Петров не мог не улыбнуться. Глубина познаний этого кадра всегда ему импонировала, это выносило Игоря над его сверстниками на нереальную вертикаль. Игорь хлебнул глоточек. Потом сказал:

— Это все в книгах, но книги — врут. Писатели очень стараются писать так, чтобы люди поверили в чухню. Словно чудеса — бывают, словно желания исполняются просто так, потому что человек хороший, и ничего не нужно для этого делать. Что можно выиграть в лотерею, или спасти умирающий вид, или победить все мафии мира, досточно лишь целеустремленного ГГ и толики удачи. Словно бедные люди смеются всю жизнь, и им не нужны деньги. Словно трактирщика нужно наказывать только за то, что он родился бедняком. Словно над квартетом нужно глумиться, потому что они просто не знают, с чего начать, и пересаживаются. Бог из машины — самый чудовищный обман писателей, и кто-то это однажды придумал, а потом другие — подхватили. В реальном мире бог из машины — злой. Он — Вахтер. Он убийца и маньяк. Психопат. Он — посланник Кабы.

Несколько секунд Игорь молча прихлебывал свой чай мелкими-мелкими глоточками. Его взгляд, направленный в окно, сделался вдруг грустным-грустным, и Петров на секунду испугался, что парень заплачет. Вот только это будут не нюни, не сопли, это будут горькие мужские слезы. Слезы мужчины, который стоит перед обломками своего дома, который он строил всю жизнь. Или перед обломками детства.

К счастью, этого не произошло. Игорь сглотнул и сказал:

— Вы сами об этом рассказывали, помните, в первый раз? Робер Ледру. Который убил незнакомого человека. Так работает Бог из машины, когда кто-то отмазывается платить по долгам. Этот Ледру что-то попросил у Кабы, что-то очень и очень важное. А когда это сбылось, он убедил себя, что совпало, или он просто сыщик такой крутой, или повезло. Пришлось расплачиваться жизнью другого человека. Вряд ли тот другой, художник или кто он там, вообще был при делах. Все крутится вокруг Ледру и сделки. Но сначала долгое время Каба слала ему предупреждения. Этим можно объяснить нервный срыв Ледру на работе. Каба предупреждает с помощью докапывальщиков.

Петров удивленно поднял бровь. Игорь хмыкнул и пояснил:

— Ну, я их так для себя прозвал. Это люди, которые любят цепляться к другим людям. Докапывальщики. Любят докапываться. Они так-то нормальные челы, они — как мы. Но когда Каба объявляет «фас!», они реагируют первыми. По жизни они как-то заточены под чужие неприятности. Всегда чувствуют, когда кому-то плохо, и летят наперебой. Если тошнит в автобусе, обязательно прижмется вонючая бабка и будет нагнетать, и от нее уйти не получится, она так и будет елозить следом по всему автобусу. Если подвернул ногу на тренировке, на нее обязательно кто-нибудь наступит по пути домой. Хорошо, если только один раз. Если болит голова, в школе кто-то обязательно подкрадется сзади и двинет учебником. Если настроение плохое, кто-то обязательно сделает его еще хуже. Докапывальщики — пехота Кабы. Они сами этого не знают, они вообще не в курсах. Многие не осознают, что делают, бабка в автобусе по-любому думает о своих огурцах, а не о том, что кого-то там тошнит.

Игорь допил остатки чая. Потом он сказал:

— Когда докапывальщиков оказывается недостаточно, приходит Бог из машины. От него почти нереально спастись. Он очень непредсказуемый и не делает то же самое два раза. Однажды мне очень сильно повезло, когда я не стал заходить в подъезд, и Вахтер слинял по-тихому. Но в следующий раз за мной поедет трактор. Или камень упадет с крыши. Или подо мной провалится асфальт. Или перестрелка, и я — на линии огня. Все произойдет быстро и непредсказуемо.

Игорь глубоко вздохнул и сказал:

— Может быть, нет никакой Кабы. Мы ее просто придумали всем миром. Кто-то давно начал придумывать, потом каждый добавил что-то свое. Я не уверен, что услышал от бабушки историю именно так, как я ее вам рассказал. А может, и бабушка добавила что-то свое. И тот человек, который ей рассказал.

— Ну что ж, — негромко произнес Петров, поскольку Игорь потрясенно замолчал, удивленный своим же собственным признанием, — я рад, что ты это признаешь. И что не придется тебя переубеждать.

— Я всегда это подозревал, — смущенно сказал Игорь, словно и не услышал его. — Ну то есть — пятьдесят на пятьдесят. Либо Каба — это действительно существо, какая-то темная энергия, которая ко мне прицепилась. Либо — я и есть Каба. Я сам. И синяки я наношу себе во сне тоже сам. И родители это знают, но говорить боятся. Боятся, что у меня от этого еще больше крыша поедет. Чего-то они боятся в любом случае, я по их глазам вижу. Папа еще норм так, а мама сильно изменилась за последние годы. Я так-то сам изначально накосячил, сам все испортил, мой длинный язык всех подвел, всем подкинул свинью, всем нам… Может, я сам себя за это и наказываю. Давно было, а все простить себя не могу.

— Не хочешь поделиться? — спросил Петров.

— Не хочу. — Игорь поморщился. — Честно. И вообще, это не мои секретики, так что не имею права. Лучше я промолчу. Да и не суть ведь? Суть в том, что однажды я попросил у Кабы. И теперь я тоже должен для нее что-то сделать. Даже если я это просто выдумал, кредит есть кредит. У меня долг перед семьей, перед самим собой.

— Вот это и будет твоя следующая отправная точка! — оживился Петров. Парень выговорился, теперь пришел его черед. — И от этой точки ты пойдешь к выздоровлению. Ты должен что-то сделать, но ты не делаешь. А ответы — перед тобой.

— В смысле? — Игорь вопросительно воззрился на него.

— Твои книги. Которые тебе снятся. Которые хотят быть прочитанными, но ты их отталкиваешь. Что если в этих книгах — сюжеты? Эти сюжеты хотят быть реализованными. Они выбрали тебя, они хотят воспользоваться тобой, как инструментом, чтобы выйти на поверхность. А ты отрекаешься от них. И в глубине души ты понимаешь, что ты — предатель.

Игорь скривился.

— Намекаете, что я писатель по призванию? У меня не очень хорошо получается в плане творчества. Пробовал уже.

— Квартет должен тренироваться, — подловил Петров. — Звери не знали, с чего следует начать. Ты — знаешь. Открой книги во сне, прочитай сюжеты. А потом сядь и пиши. Но это не важно, писатель ты, худодник или Ален Делон. Вопрос не в писательстве. Вопрос — в реализации. Ты должен разрешить себе реализовываться, Игорь. Ты должен разрешить себе быть первым. Писать лучше всех. Сочинять лучше всех. Бегать лучше всех. Плавать. Или изобретать. А если сразу не получится, вспомни Соловья, наплюй и тренируйся усерднее. Только так ты сможешь прийти к своей мечте.

— Я не знаю свою мечту, — кисло отозвался Игорь.

— Но ты узнаешь! — воскликнул Петров. — В этом суть! Узнать не из книг, узнать не потому, что кто-то сказал, а узнать на своем собственном опыте. И я надеюсь, что когда-нибудь мы снова встретимся, и ты уже будешь знать свой путь.

Игорь дернулся и насторожился.

— Что это значит? Мы расстаемся?

— Ни в коем разе, Игорь. Мы — не расстаемся. Но мы пришли к такому переломному моменту, когда необходимо сделать паузу. Время разговоров закончилось. Наступило время действий.

Теперь сам Игорь — открытая книга. Он — исписанная страница за миг до того, как ветер истории перелистнет ее, но на этой странице — поистине все. Ошеломление новостями, пришедшими с почтовыми телеграммами. Боль разлуки перед открытыми дверями поездов. Сомнение в разумности мира над раскопанными братскими могилами. Надежда, когда врач выходит из операционной. Отрицание, когда взрываются дома или терпят крушение самолеты. Радость победы, когда взбираешься на Эверест. Веер человеческих чувств на лице одного лишь мальчика, и теперь Петров понимал его как никогда.

— А с чего вдруг? — недоверчиво пробормотал Игорь.

— Действия! — веско повторил Петров. — Тебе нужно начать действовать, и любые последующие сеансы этого не изменят. Ты должен начать реализацию персонажа по имени Игорь Мещеряков. Не обязательно в качестве писателя. Просто это лежит на поверхности, и намного проще взять в руки готовую книгу из сна, чем изобретать велосипед.

— Я понятия не имею, когда снова увижу этот сон с книгами, — проворчал Игорь. — Графика-то нету.

— О том и речь, — подтвердил Петров. — Сдвиги или результаты появятся только после того, как ты начнешь действовать. Только так мы сможем понять, верное ли мы выбрали направление. По результатам. Мы можем продолжать встречаться, но все разговоры будут крутиться вокруг этого. Либо вокруг отвлеченных тем, что вообще неприемлемо. Но мы и не сможем встречаться впустую.

— Предки, — кивнул Игорь.

— Рано или поздно твои родители начнут задавать вопросы и будут правы. Я не хочу жульничать и вытягивать деньги попусту, хотя руководство меня только похвалит. Но ты должен обязательно позвонить мне после того, как тебе приснится этот сон с книгами. Расскажешь, как все прошло, и мы будем по ходу решать, нужно ли возобновлять встречи. Есть большая вероятность, что этого не потребуется.

Игорь перевел взгляд в окно, на детскую площадку, окутанную косыми лучами заходящего солнца; но он не видел ее. Он кусал губы. И вновь думал. Напряженно думал. Он всегда будет думать, всегда будет анализировать, всегда — оценивать, всегда — строить теории. Потом Игорь импульсивно схватил лямку рюкзака, лежащего на полу у его ног, и Петров внезапно испугался, что парень сейчас психанет, обидится и молча уйдет. Это было бы наихудшим итогом их знакомства.

Но Игорь не психанул. Не обиделся, не стал рвать и метать. Он всего лишь чуть расслабился, опустил рюкзак назад. Осталось еще что-то, что его тревожит.

— Если вы правы, и все устаканится… Все пройдет, никакой Кабы… Может так быть, что я после этого перестану читать? Потеряю интерес и перестану?

Петров совершенно не ожидал этого вопроса, однако в то же время он ему ничуть не удивился. И он обрадовался, что этот вопрос прозвучал. Это был правильный посыл. Это был вопрос юноши, который впервые идет на медведя. Это был вопрос перед дверями монастыря, прежде чем принять послушание. Правильный, совершенно логичный итог. И он сказал:

— Знаешь, что больше всего боятся алкоголики, почему не бросают пить? Что уйдет радость. Что это будет ноша, они будут тянуть лямку до конца жизни, держаться в завязке на зубах. И ничто не будет радовать. Они пробовали пару раз, уходили в завязку. И вот, поглядите, солнце, оказывается, не такое уж яркое, как думалось. Мясо не такое уж ароматное, как казалось. Да и вообще отвратное мясо продают в последнее время. Жена, оказывается, не такая уж красавица. Друзья — с ними и поговорить не о чем, как без водки-то говорить? И люди вокруг не такие уж милые. Да совсем не милые, надо заметить. Докапывальщики одни.

Игорь хохотнул. Петров охотно присоединился.

— Это нормальный страх, логичный. Потому что алкоголь давно стал синонимом радости, это такая ловушка, она так работает. С утра похмелье — никакой радости. Вечером выпил — блаженство. Так вырабатываются рефлексы, как у собаки Павлова. Ты тоже алкоголик, Игорь. Твой алкоголь — книги. И так уж случилось, что книги у тебя прочно ассоциируются с ночными кошмарами. Говорю тебе по опыту. Если бросишь пить, то субъективные вещи — действительно не те, какими они были раньше. С друзьями может быть реально говорить не о чем, с женой — тоже может статься, что не о чем. А вот объективные вещи — наоборот. Солнце — оно правда ярче. Трава — она правда зеленее. Мясо тоже вкуснее, если его выбрать в хорошем магазине. Я бы на твоем месте переживал не за это, Игорь. Я бы переживал за то, что, когда твое эмоциональное состояние улучшится, ты захочешь читать еще больше. А у тебя вроде и так с этим проблемы, как я слышал. Неуспеваемость в школе, и все такое.

Он ехидно ему подмигнул. Игорь постарался сдержаться, но не сдержался, расплылся в благодарной улыбке. Счастливой улыбке. Так ли часто Петров видел счастье на лице этого мальчика? За все время их общения, видел ли он его хоть раз? Истинное счастье, сиюминутное, пусть на мгновение. Но теперь — вот оно. Наверное, ради таких моментов и стоит жить. Ради одного такого момента, даже одного, стоило совершить сделку с Кабой…

Перед тем, как подняться, Игорь обстоятельно проверил рюкзачок, все ли кармашки застегнуты. Потом встал, но вместо того, чтобы двинуться к двери, как он это всегда делал, он приблизился к столу и протянул руку.

— Спасибо, — сказал он. — За все. Что послушали и поверили.

Петров в свою очередь поднялся из-за стола в полный рост и с удовольствием пожал руку Игорю. Вышло немного торжественно.

— Удачи тебе, Игорь. Если у родителей будут вопросы, пусть тоже мне звонят. И ты сам звони. Как только будут новости, обязательно звони.

Игорь Мещеряков пересек кабинет и открыл дверь. На миг он застыл в дверях, и Петров подумал, что вот теперь парень сломает свое правило и уйдет без оглядки. Не обернувшись. И для него, Игоря, это будет легко. Ведь это так кажется, что он — один в поле воин. Но за ним — юность. Его раны исцелятся стремительно. Самое большее через год он даже не вспомнит о том, что посещал психотерапевта. А если и будет помнить, то как занятный эпизод из биографии, о чем можно по секрету поведать друзьям или девчонке. Ему будет казаться, что все это произошло не с ним. Что он прочитал книгу, очень хорошую, яркую, впечатляющую книгу, и он соотнес себя с персонажем, вжился в главного героя, в ГГ, и теперь он наполовину верит, что это — реальность, а наполовину — что это всего лишь выдумка. Быть может, не особо честная, и уж точно жестокосердная по отношению к персонажу, но всего лишь — сказка.

А его, Виктора Петровича Петрова, как человека с лицом, как живую личность, тот вспомнит лишь однажды. Только для того, чтобы сообщить ему о своем исцелении. А потом просто забудет. Навсегда.

Но Игорь все же обернулся. И нет никаких синяков, очень хочется верить, что уже и не будет. Чистое мальчишеское лицо. Лицо будущего мужчины перед открытой дверью.

Он сверкнул улыбкой и исчез.

Больше они не виделись в этой сюжетной реальности.