Сказка Шварцвальда . Яков versus Михаэль.

Михаэль Люстиг, незаконнорожденный сын баронессы Магдалены фон Берен, пришел в мир людей на пятнадцатый день июльской луны в небольшом крестьянском доме на краю Фогельбаха.

В великой тайне от всех.

Мальчик был выкормлен и поднят на ноги вместе с родным сыном старшей сестры Магдалены, живущей среди глухого леса в добровольном затворничестве и носящей имя Регины фон Берен, известной в народе как Черная Регина.

Судьба распорядилась так, что он смог вернуться в родовой замок Шварцштайнфалль лишь спустя семнадцать лет. Баронесса осмелилась открыть двери своему младшему сыну после смерти мужа и старшего брата. А до этого редкие весточки и гостинцы приходили от нее в затерянный уголок Черного Леса, где на берегу горного ручья, среди чащобы, притаилась маленькая избушка.

Под ее крышей, покатой, спустившейся почти до земли, покрытой хвойным лапником, росли, не зная горя и человеческого зла, два мальчугана, два брата — родной сын Регины Хассо и приемный — племянник Михаэль.

Детей баюкали домовые служки. В солнечные погожие дни под аккомпанемент золотых свирелей их развлекали феи, в дождь напевы маленького народа сменяли порывы ветра, гнущего до земли столетние ели, а ночью под огромной луной зачарованную арию дружно выла волчья стая.

Мальчики росли в мире альвов, не придавая этому никакого значения. То был их мир, другого они еще не знали. Непоседы гоняли наперегонки с быстрокрылыми эльфами, на освещенных солнцем лужайках ловили несчастных сачком, словно больших мотыльков. Отпускали их на волю, когда крылатые создания соглашались исполнять загаданные желания.

В детстве эти желания были просты и наивны, и осуществить их не составляло большого труда. А когда дети подросли, они перестали видеть волшебных обитателей леса.

Так всегда было. И всегда будет.

Для повзрослевших мальчиков нашлись куда более важные дела. Хассо однажды украл травяной настой, что готовила для себя Регина. Сваренный из сбора белладонны, шалфея, мелиссы, вербены и корня мандрагоры, который ведунья тайком выкапывала из-под качающихся на ветру висельников, он обладал удивительной силой. Хассо не преминул угостить волшебным варевом любопытного братца.

Странный сон сковал их. Юноши без сил опустились на шелковую траву лужайки и, оставив человеческие тела, перекинулись в волков. Они метались по лесу, наслаждаясь невероятной скоростью, легкостью, неведомой силой, что кипела в них, вызывая щенячий восторг.

Но больше всего они радовались приходу потаенного мира, который успел закрыть двери, а сейчас вновь сверкал, рассыпая вокруг радужные блики. Повизгивая от удовольствия, волчата катались по изумрудной траве, купались в росе, прыгали за порхающими бабочками, ловили собственный хвост. Они снова вернулись в детство.

И лишь власть Регины смогла освободить неучей от волчьего морока, который звал их оставить прошлое, навеки слиться с шепотом леса, спуститься по лунной дорожке на дно озера. Она нашла опьяневших от настоя подростков на лесной опушке уже погрузившейся во влажный сумрак. На небе созревало полнолуние. Растолкав бедолаг, Регина влила им в рот несколько капель эликсира, пузырек с которым всегда носила с собой.

Наградив нерадивых глупцов тумаками, ведунья строго-настрого запретила подбираться к ее травам, пригрозив, что в следующий раз, стоит им превратиться в мерзких жаб, она и глазом не моргнет, чтобы их спасти.

Но озорная волчья кровь уже играла в жилах испуганных проказников. Единожды познавшие свободу под светом луны никогда не возвращались назад. Регина знала это и сделала все что могла, чтобы обезопасить сыновей. С того дня на их руках красовались серебряные браслеты, дающие им власть над зовом луны, — две переплетенные змеи с волчьими головами охраняли их человеческую суть, возвращали назад из затянувшегося сна.

Лишь два условия поставила им Регина, перед тем как разрешить пользоваться настоем: ни в коем случае не снимать браслеты перед сном и никогда не пить дурман в полнолуние.

— Мой серебряные обереги не справятся с властью полной луны, ее холод зачарует вас и уведет по мертвой тропе за опасную грань, откуда вернуться могут лишь те, кто познал вкус человеческой плоти и нашел в себе силы отказаться от нее.

Мальчики дали клятву и исправно следовали ей до того самого дня, когда Хассо пропал в первый раз. Это произошло в ночь накануне полнолуния. Он не вернулся из зачарованного сна, его тело лежало на кровати и не подавало признаков жизни. Михаэль, проснувшись, некоторое время не беспокоился за брата, полагая, что он досматривает пришедший на смену волчьему человеческий сон.

Полуденное солнце уже слепило глаза, когда в его голову закрались сомнения. Михаэль вернулся в комнату к неподвижному телу Хассо и первым делом проверил его запястье. Браслета на нем не было. Проклиная глупца, парень бросился на поиски Регины.

Мать, узнав о случившемся, помрачнела. Сквозь сжатые от бессильной злобы зубы прошептала: «Черная Кровь проявила себя».

«Чья кровь?» — хотел спросить Михаэль, но неосторожные слова замерли у него на устах. Кормилица, не теряя ни минуты, прошла в свою комнату и плотно закрыла дверь.

— Ни в коем случае не заходи сюда, сынок. Не заходи, пока я сама не выйду! — услышал Михаэль ее голос.

Они вернулись в свои тела лишь через два дня. Регина, мрачная, уставшая, заметно постаревшая. И Хассо, возбужденный, бесноватый, с блуждающим взором, с резкими неуверенными движениями, словно он впервые примерил человеческое тело, ранее не принадлежащее ему.

Должно было пройти некоторое время, чтобы молочный брат стал походить на того, кем был раньше. Именно походить, потому что прежним он уже не никогда больше не был. В глубине его прозрачных глаз с той поры горели две красные точки — следы человеческой крови, которую он вкусил по собственной воле.

Михаэль не расспрашивал Регину, как ей удалось вырвать сына из-под власти полной луны, а сама она никогда об этом не вспоминала. Но кроме браслета, который ведьма принудительно одела на руку Хассо и сорвала замок, она прочертила острым ногтем на его груди рунический оберег, вспыхнувший синим огнем и оставивший на коже след. По грустному лицу кормилицы Михаэль понял, что зов человеческой крови уже не оставит брата, а совершенные заклятия будут сдерживать его до тех пор, пока жив человек, наведший их./>

Время шло. После того случая братья перестали использовать зачарованное зелье, позволяющее просыпаться в волчьем теле. Луна потеряла над ними власть.

На смену одному увлечению пришло другое. Они открыли для себя мир соблазна, телесных страстей, они почувствовали другой Зов. Зов плоти. Потаенный Мир вновь захлопнул перед ними двери, но в этот миг распахнулись другие, приглашающие их вкусить радость любовных утех.

Между братьями началось негласное соревнование, сколько женских сердец им удастся покорить. На шутовском щите Михаэля красовалось уже не менее двадцати. Хассо дышал ему в спину, не отставая.

Наивные пастушки и молодые пастухи, приводившие стада на залитые солнцем лужайки, стали их первыми жертвами. Порочная слава лесных братьев вскоре распространилась за пределы Черного Леса, перелетела по всем окрестным деревушкам осторожным и смущенным перешептыванием. Богопротивные слухи метались по ветру подобно верховому пожару и сводили с ума любопытных крестьянок, чье наливное тело ждало запретных утех. Рассказы эти волновали голодных вдовушек, изнывающих без мужской ласки, и добрались наконец до вонзившихся в небеса каменных башен замка Шварцштайнфалль.

Магдалена, услышав от камеристки очередную скабрезную историю о похождениях лесных сластолюбцев, лишь улыбнулась. Приближался срок, назначенный Богом ее мужу. Барон фон Берен доживал последние дни, мучаясь от иссушающей горячки.

По иронии судьбы, смерть супруга должна была открыть врата бедному изгою, незаконнорожденному выродку. Бастарду.

Ждать осталось недолго. Как она соскучилась по любимому мальчику! По его мягким темным кудрям, по золотистым глазам, игравшими словно сосновая смола на солнце, по нежным губам и трогательному румянцу на щеках.

Как омерзительны ей прикосновения и ласки старшего сына, копии угасающего отца! Анемичный Витольд фон Берен отвечал данному челядью негласному прозвищу Призрак: при встрече с ним служанки истово крестились и прятались. Витольд был одержим любовной горячкой не меньше своего неизвестного младшего брата.

Но болезнь его носила оттенок крови… Мать догадывалась о пагубной страсти старшего сына, слухи о ней черными воронами кружили по окрестным деревням. Но она закрывала глаза на похищения и истязания девственниц сворой богатых извращенцев, возглавляемых Витольдом.

Магдалена, возраст которой приближался к сорока годам, доживала свой век в постоянных молитвах, всенощных бдениях и самоистязаниях розгами. Она посвятила душу церкви, преобразив плотскую страсть в страсть благодатную./>

Необходимо добавить также, что Михаэль, получивший за свой благодушный, легкий нрав прозвище Люстиг — веселый, не догадывался, что с Хассо его связывает не только молочное, но и кровное родство. Черная Регина исполнила данное младшей сестре обещание — сохранить в тайне их сестринскую связь. Для Михаэля она оставалась любимой кормилицей.

Мальчик унаследовал от тетки густые темные волосы, правильные черты лица, разрез крупных золотисто-карамельных глаз. Хассо, напротив, ни в коей мере не напоминал родную мать. Он был невысокого роста и кряжист, словно дубовый ствол. Движения его, в отличие от плавных, размеренных жестов Михаэля, виделись резкими и порывистыми. Лицо с крупным носом и тонкими губами, отмеченное следами заговоренной оспы, походило на вытесанное неумелым плотником полено.

Но стоило задержать взор на небесно-голубых глазах, прозрачных, словно воды горного ручья, как грубые черты лица менялись, сглаживались. Случалось настоящее чудо. Уродливая внешность преображалась в привлекательный образ. Великую магию хранили глаза Хассо. Возможно, он унаследовал их от своего таинственного отца, имя которого знала и свято хранила в душе лишь Регина.

Второй раз Хассо пропал на исходе полной луны, спустя день, как Михаэль впервые повстречал Маленькую Птичку.

Регина более не отправлялась на поиски нерадивого ослушника. В полночь она вышла на берег озера, где в водах переливалась мертвенными бликами Хозяйка Ночи, и, прочертив на ее отражении защитный знак, произнесла заклинание, призывающее Хассо вернуться.

Ближе к рассвету она заглянула в комнату, где дремал Михаэль, и тихо сказала:

— Если к убыванию брат не объявится, люди в деревнях откроют охоту на оборотня. Я бессильна ему помочь. Защита моя содрогается под натиском его жажды.

Михаэль испуганно молчал.

— Сынок, что бы ни случилось, не оставляй глупого Хассо, он сам не ведает, что творит. Рожденный от отступника никогда не вознесется в страну вечного Лета… Обещай мне!

Люстиг кивнул, соглашаясь с неведомым.

В сладкий сон вкралось ощущение ползающей по телу гусеницы. Кристина видела себя лежащей на облаке, плывущем высоко над землей. Над замками, вонзившими острые шпили в лазурное небо, над зеркалами озер, над пушистыми лесами, пронизанными паутиной ручейков.

И назойливая гусеница, переползая с руки на шею, с шеи на щеку, мешала девушке наслаждаться медленно сменяющими друг друга картинками. Она несколько раз стряхивала надоедливое насекомое, но оно упрямо возвращалось и продолжало странствие по ее лицу. Когда мохнатое тельце коснулось нижней губы, Кристина вскрикнула от омерзения и вырвалась из дремы.

Перед лицом маячил стебелек большеголова, он и был той самой гусеницей, и светились золотистыми огоньками глаза ее нового знакомого, нашедшего спящую девушку на лесной, разогретой палящим солнцем опушке.

Кристина вдохнула чужой запах, заставивший маленькое сердечко в волнении забиться. Еще ни один мужчина не смел окутать ее своим дыханием, не будил таких странных, противоречивых чувств. Она не знала, что делать: бежать сломя голову или остаться и вдыхать аромат его кожи и волос.

Первое желание возобладало, девушка уже была готова сорваться с места. Но Михаэль взял ее руку и поднес к губам дрожащие от испуга пальчики:

— Я не причиню тебе зла, Птичка!...

…Машу отвлек монотонный, равномерный стук. Отложив рукопись в сторону, она встала с уютного диванчика, пытаясь найти источник звука. Выходить из очерченного ночником теплого круга света в притаившуюся за ним черноту гостиной совсем не хотелось. Сказка, переселившаяся из набросков романа в явь, подкарауливала на каждом шагу, стоило шагнуть в сумрак.

Стараясь не поддаваться страху, Маша прошла на цыпочках в спальню, и несколько мгновений прислушивалась к равномерному дыханию Максимильяна. Ее друг спал сном праведника. Маша встряхнула головой, отгоняя сладкие воспоминания.

Снова этот странный звук. Он исходил от окна в гостиной. Маша медленно отодвинула тяжелую портьеру и выглянула на улицу. Кроме световой гирлянды, спрятанной в цветущей герани, никакого внешнего источника освещения не наблюдалось. Отель окружала стена абсолютной тьмы, за ней притаились призраки.

Маше стало не по себе, она робко поежилась. И в тот же момент в испуге отпрянула от окна. Между рамами судорожно забилась бабочка, не успевшая заснуть. Ее мохнатое тельце с потрепанными крылышками устало трепыхалось в стеклянной ловушке.

«Впусти меня!»

— Как же ты сюда попала… — Маша недолго думая открыла фрамугу и запустила умирающее насекомое внутрь комнаты, в тепло. — Хотя бы не замерзнешь.

Закутавшись в одеяло, вновь устроилась на уголке дивана.

… Барон Карл Витольд Первый фон Берен простился с миром, испустив дух на руках изнемогающей от горя супруги.

Его родной сын, погрязший в мирских утехах, в пьянстве и разврате, в момент смерти отца был на охоте и не высказал желания прибыть к моменту погребения, чем порадовал мать. Но необдуманный поступок наследника вызвал немало кривотолков среди знати, присутствовавшей на отпевании покойного.

Это ни в коей мере не взволновало баронессу. Магдалена давно закрыла глаза на грехи старшего отпрыска, возложив последнюю надежду на Михаэля.

Однако смерть не собиралась покидать Шварцштайнфалль. Через месяц после похорон барона иссох от чахотки и Витольд-Призрак. Его покрытый кровавыми слюнями, скорченный труп был найден камердинером, и это событие вызвало у слуги вздох благочестивого облегчения, смешанный с наспех произнесенной молитвой об упокоении грешной души.

После приличествующего времени, прошедшего после двойного траура, Михаэлю было дозволено перешагнуть порог замка. Что он и сделал, но лишь ради удовлетворения любопытства и внезапно проснувшегося тщеславия. Лесного бродягу тяготила роскошь покоев, не радовало золото убранства. Ему не дышалось полной грудью, холодные стены замка давили подобно склепу. Молодой человек возвращался в свои покои лишь за сном, стараясь не обижать мать.

При свете солнца Люстиг пропадал среди привычных лесных просторов. Не проходило и дня, чтобы он не виделся с Маленькой Птичкой, ставшей ему настоящим другом. Они всегда встречались у подножия скалы, с вершины которой стремились в небо зубчатые башни Шварцштайнфалля.

Из окон покоев Михаэля можно было разглядеть небольшую полянку, окруженную со всех сторон столетними великанами. Разведенный на ней костер был тайным знаком, что маленькая Кристина ждет его. Если бы у Люстига были крылья, он не преминул бы броситься вниз со скалы, лишь бы скорее окунуться в небесную лазурь глаз и дотронуться в дружеском приветствии до щеки.

То была дозволенная ласка. На большее он не смел надеяться.

Михаэль боготворил Кристину и не мечтал о ней, как об обычной девушке. Они могли говорить обо всем на свете, не уставая придумывать себе все новые развлечения и забавы. Кристина пыталась познакомить Люстига со своими маленькими друзьями, но к бедному парню не возвращался волшебный дар. Старик, Зеленый Петер и Модник оставались невидимыми его взору.

Кристина же покатывалась со смеху, слушая о похождениях Хассо в волчьей шкуре, и время от времени просила угостить ее толикой настоя, но получала решительный отказ. Но как бы ни были они близки и как бы доверительно ни звучали их беседы, у юноши оставалась одна свято хранимая тайна — давний разговор, состоявшийся между ним и кормилицей.

Вечером того дня, когда он впервые увидел Птичку, Михаэль влетел в избушку Регины на крыльях и был пригвожден к земле ее черным взглядом, мрачным, тяжелым, словно надгробный камень.

Кормилица молча рассматривала Люстига, пытаясь прочесть его тайные мысли, а потом отрезала:

— Запомни раз и навсегда, Михаэль, ты и эта девочка пришли на белый свет через одни руки, по воле Великой Матери. Береги ее пуще всех земных сокровищ от зла людского, от глаза лихого, от слова гневного, от чарованья, от искусов и от ошибок.

Она — дитя природы, наивная и доверчивая, она побежит за каждым, кто приласкает, кто добро посулит, даже затаив камень в сердце. Знай, что она лишь сестра тебе, так сохрани ее, как огонек в океане тьмы, которая поглотит нас… Поклянись мне самым дорогим — не искушать ее!

Глаза Регины, черные бездонные дыры, заползли в душу притихшего Михаэля. Не отводя от них застывшего взора, он прошептал странную клятву, связавшую его отныне братскими узами с прекрасной девушкой.

Ведьма, успокоившись, довольно потрепала его по щеке:

— Вот так. Вот так… Держись данного слова!

С того дня Люстиг стал верным слугой и защитником расцветающей на глазах Маленькой Птички. Он не замечал, как за его спиной горят волчьей злобой глаза Хассо, не простившего молочному брату измены и кровной обиды. Сын Регины надеялся перебраться в замок, но так и не получил приглашения.

Пропасть, что пролегла меж братьями, разрасталась с каждым днем, постепенно став непреодолимой.

Кристина затаив дыхание открыла дверь заветной мастерской.

Как давно она не была в городе! Как давно не видела Якова. Здесь ли он, или покинул Марцелль, отправившись за легким хлебом во Фрайбург или еще дальше — в ганзейский Гессен?

— Яков! — осторожно окликнула полутьму внутри ремесленной лавки. — Ты здесь?

Ответом ей была тишина. Девушка поникла: неужели ее грустные предположения сбылись, и она больше никогда не увидит красавца? Они даже не успели толком попрощаться.

Не теряя надежды, Кристина прошла внутрь темной лавки и огляделась. В мастерской никого не было. Только сохнущие на сквозняке под потолком холсты, одинокие завешанные тряпьем мольберты и безумный беспорядок, царящий на столах.

Внезапно у входа раздался шум, и темная высокая фигура преградила девушке путь назад. Она испуганно вскрикнула. А вошедший от неожиданности припал к косяку двери и тихо прошептал:

— Не может быть…

В следующий момент она, как в детстве, кружилась в его сильных руках и с наслаждением вдыхала запахи эмалей, канифоли, лаков, исходящих от темных кудрей.

Мгновения радости сменились любопытством:

— Милый Яков, я соскучилась по тебе! В Фогельбах пришла дурная весть, будто твой отец болен.

Художник нахмурился. Его лицо потемнело, глаза затуманились грустью.

— Верна молва, суставы не дают ему покоя, не помогают ни притирки, ни мази, старик уже не ходит. Мастерская теперь полностью принадлежит мне. Не знаю, радоваться этому или огорчаться. Времени ни на что не хватает.

Кристина расстроилась:

— Бедный герр Доминик, я не знала о его напасти. Хочешь, я попрошу матушку Регину приготовить ему целебную мазь? Уверена, она поможет.

Надежда осветила лицо Якова словно лучик солнца

— Я буду тебе очень признателен, маленькая фея. А старику мы ничего не скажем, вряд ли он согласится принять снадобье из леса.

Кристина прошла вглубь мастерской. Она разглядывала наброски на скрученных в трубки пергаментах, приподнимала тряпицы на холстах.

— Чей заказ ты сейчас выполняешь? Можно ли мне взглянуть на него?

Яков смутился и густо покраснел. Его голос дрогнул от волнения:

— Я пишу образ Богоматери по заказу фрайбургского епископального совета для их монастырской часовни. И он еще не готов. Точнее, я никак не могу добиться сходства…

— Сходства? С кем? — Кристина подошла к мольберту, стоящему у окна в маленьком эркере, и осторожно откинула кружевной покров. У девушки перехватило дыхание от увиденного. В наброске, изображавшем Марию с младенцем, она узнала свои черты. Кудряшки непослушных волос, нежный изгиб губ, разрез глаз, форма носа не оставляли сомнений.

Она повернулась к Якову, но он предупредил ее вопрос:

— Я очень скучал по тебе, Птичка. Теперь ты здесь, и я смогу закончить работу. Не согласишься ли ты подарить мне немного времени?

Забытое чувство всколыхнулось в душе девушки. Теплое, нежное, легкое, словно крылья мотылька, сладкое. Оно коснулось ее затрепетавшего в восторге сердца, разлилось карамелью во рту… Он скучал… и… в минуту тоски творил ее образ…

Вернулось воспоминание о случившемся на лесной поляне, когда Михаэль впервые разбудил в ней желание, но так и не посмел преодолеть опасную черту.

Кристина поймала полный тоски взгляд Якова. Поднявшись на цыпочки, провела кончиками пальцев по кудрявым волосам, дотронулась до сомкнутых век, спустилась по щекам к приоткрытому рту. Коснулась дрогнувших губ. Она словно впервые видела его лицо, вновь знакомилась с ним.

— Ты красив, мой Яков…

— Не мучай меня, — под опущенными ресницами художника блеснула слеза.

Легкомысленный самодовольный чертенок овладел разумом девушки. Окончательно осмелев, она с любопытством коснулась его губ. Ее первый неумелый, осторожный поцелуй был встречен мучительным стоном. Яков изо всех сил прижал девушку к себе и ответил на ее ласку.

Голова Кристины закружилась, сердечко затрепетало.

Несколько мгновений спустя юноша заглянул в ее блуждающие от неги глаза:

— Как ты?

Кристина, зардевшись, чуть дыша пролепетала:

— Странно. Говорят, поцелуи приятны, но я теперь знаю: они… слаще сладкого. Я словно побывала на небесах и подслушала разговор ангелов.

Яков нежно обнял девушку и снова прижал к себе. Он улыбался, не веря собственному счастью. Потом, опомнившись, тяжело вздохнул и отступил на шаг. На лице Якова от волнения проступили пятна.

— Тебя часто видят с сыном баронессы. До меня доходили слухи, что ты помолвлена с Михаэлем. Еще говорят…

Девушка отвернулась от взволнованного юноши, скрывая улыбку.

— Яков, милый! Мы близки с Михаэлем, но пусть тебя это не тревожит. Он друг, почти брат мне, не более… Ты знаешь меня с детства и сразу поймешь, лукавлю я или нет. Сердце мое пока свободно!

Радостная искорка блеснула в глазах вновь обретшего надежду художника. Кристина хитро улыбнулась:

— Но порой Михаэль так на меня смотрит… Разглядывает всю, думает, я не вижу. Что говорить, он красив, а теперь еще и богат. Чем не завидный жених? — подтрунивала она над вновь ставшим мрачным как туча художником. />

Сердце Кристины сжалось. Она почувствовала, что заигралась. Опустив глаза в пол, прошептала заветные слова:

— Приезжай на святочной неделе в Фогельбах к Вильгельму и проси моей руки, если сердечно желаешь. Не бойся ничего, я буду ждать тебя и отвечу согласием. Ты мил мне уже очень давно, — и, прижавшись к груди художника, закрыла глаза. Замерла, слушая стук его радостно бившегося сердца.