Сказка Шварцвальда. Аутодафе.

Захватив скромные пожитки Кристины из паломнического приюта Святого Франциска, Михаэль перенес их в дом Торговой Гильдии, где остановился. Он очень надеялся, что пребывание во Фрайбурге будет непродолжительным.

Гильдия находилась в красивом трехэтажном здании с расписными эркерами. Это был просторный дом из обычного для города песчаника под высокой черепичной крышей, украшенной по обеим сторонам фасада остроконечными башнями. Нижний ярус с круглыми арками служил складом товаров для приезжающих на ярмарку купцов. Этажи выше предназначались для проживания самих негоциантов и их слуг.

Заперев дверь комнаты на ключ, Михаэль резко повернулся к Кристине. Но его гневные слова замерли на языке. Женщина стояла в эркере поникшая и жалкая, ее плечи сводили судорожные рыдания. Сдерживаемый с раннего утра страх, невыносимое напряжение вырвались наружу горькими слезами.

Сердце Михаэля сжалось, он шагнул к ней и крепко обнял. Бедняга зарыдала на его груди еще громче. Михаэль молча гладил ее плечи, успокаивая. Слов порицания не осталось. Веры в успех тоже. Он знал одно: он будет бороться за жизнь Кристины и их ребенка до последнего вздоха. Он мог бы увезти любимую силой еще утром, но после ее пламенного выступления в защиту убогого богомаза это стало невозможным.

Нет, он льстит себе, обманывается, он не смог бы по собственной прихоти сломить волю упрямицы. Так что оставалось молиться. Только вот кому?

Михаэль никогда не задумывался о существовании Бога. Он следовал устоям, посещал службы по просьбе помешанной на спасении души матери, причащался по ее указке, раздавал милостыни неимущим и убогим, но это была игра, порой занудная и непонятная. Показная вера не трогала душу. Тем более вера проклятой потаскухи, родившей его от …… Гореть им обоим в аду!

Господь существовал, но где-то очень далеко от мира неприкаянного лесного бродяги.

Бедный Люстиг не догадывался, что в скором времени прежняя жизнь его затрещит по швам, что по следам молодого баловня судьбы, задержавшись всего на несколько дней, в Свободный город летит страшная весть.

Что в Фогельбах пришла «Черная смерть».

Утром следующего дня над Свободным городом разразилось ненастье. Прилетевший с северных широт пронзительный ветер, покружившись над водами Драйзама, принес на своих крыльях колючую снежную крошку. Ее острые частицы ранили лица, забивали рот и нос, собирались под складками одежды.

Непогода разогнала любопытных, толпящихся на площади в ожидании слушаний. Михаэль с Кристиной без труда заняли ближайшую к центру зала скамью и замерли в ожидании.

Люстиг крепко держал девушку за руку. Ее ледяная кисть мелко дрожала от волнения, на бледных щеках багровыми островками проступил румянец. Глаза несчастной лихорадочно блестели, выдавая крайнюю степень напряжения.

Вздрагивая от каждого звука, Кристина то и дело смотрела на дверь, через которую стража выводит заключенных. Несмотря на неутихающее ненастье, зал медленно заполнялся знакомыми зеваками. Непогода не помешала прийти многочисленным представительницам женской половины. Передаваемая из уст в уста романтическая история несчастной и запретной любви, разнесшаяся по городу со скоростью ветра, привлекла в судебный зал немало восторженных истеричных кумушек.

Стараясь занять места ближе к центру, они, как слетевшиеся на костер мотыльки, возбужденно перешептывались, с нетерпением ожидая начала процесса, без стеснения тыча пальцами в направлении сидящих на первой скамье главных участников действа.

На этот раз судейский стол должны были занять двое. Конрад Макленбургский уклонился от участия, не назвав причины. Говорили, он сам отправился в сопровождении двоих дознавателей в Фогельбах. На самом деле епископ намеренно распустил этот слух, который должен был сыграть на руку разработанному им коварному плану. Епископ намеревался присутствовать на заседании сидя в тайной комнате, через окно которой, умело скрытое гобеленами, он мог наблюдать за присутствующими и слышать каждое слово.

Минул час томительного ожидания. Словно ужасающий ночной призрак, к кафедре проскользнул облаченный в черную сутану испанец. Мерзкий продолговатый череп инквизитора на сей раз был скрыт высоким капюшоном плаща и увенчан черной ермолкой. Змей Батиста занял место во главе стола и с тяжелым вздохом вселенского страдальца откинулся на спинку высокого резного кресла, смежив пленочные веки. Его узловатые птичьи лапки судорожно перебирали четки, тонкие и длинные губы вздрагивали, творя неизвестную молитву. Испанец предвкушал.

Через минуту показался с трудом передвигающийся на подагрических ногах бургомистр и занял кресло по соседству.

Судьи были готовы.

Синьор Батиста, нагнувшись к шептальнику, некоторое время давал указания. Зал настороженно ждал. Отсутствие среди судей Конрада Справедливого не предвещало ничего хорошего.

Клирик-переводчик выпрямился и, обращаясь к собравшимся, произнес:

— Святая римская церковь позволяет начать следующий день дознания и для скорейшего достижения цели рекомендует подвергнуть заключенного Якова Циммерманна допросу с пристрастием, который будет происходить в отдельном зале, дабы не внести нежелательных волнений. На допросе, кроме судей, дозволено присутствовать свидетелям со стороны обвинения и защиты.

Бургомистр кряхтя поднялся из-за стола и, проклиная под нос произвол инквизиции, поплелся в соседнее с залом пыточное помещение.

Испанец окинул змеиным оком притихший зал, вспорхнул с кресла и, мелькнув черным покровом, словно зловещая летучая мышь, заскользил за отцом города.

Догадавшись, что происходит, Кристина беспомощно оглядела растерянных и разочарованных зевак. У нее не получилось встать со скамьи. Ноги отказывались двигаться. Сердце замедлило бег, сознание начало тихо покидать несчастную.

Люстиг, пришедший в себя быстрее, обхватил ее за округлившуюся талию и поднял на ноги.

— Держись и следуй за мной.

Кристина, не веря в происходящее, словно упрямый обиженный ребенок замотала головой и жалобно застонала.

— Не надо его пытать! Он же признал вину! Он раскаялся… Умоляю о снисхождении, Ваше… — ее голос прервался, но, стоило ему стихнуть, как зал взорвался от женских криков:

— Снисхождения! Снисхождения! Даровать прощение художнику! Конрад Справедливый обещал помилование! Будь проклята жестокость инквизиции! Прочь руки от Свободного города!

Возбуждение зала росло. Женщины повскакивали со скамей, потрясая кулаками:

— Прочь из Фрайбурга, испанское воронье!

Конрад, слышавший из тайного убежища каждое слово, довольно улыбался. Прекрасно. Сила испанца на исходе.

Но невозмутимости инквизитора можно было только позавидовать. Не обращая внимания на сыплющиеся проклятия, он ужом проскользнул в пыточный зал. За ним скрылся клирик-переводчик, оба секретаря и Михаэль, ведущий свидетельницу защиты, находящуюся в полуобморочном состоянии.

Сердце Люстига возбужденно билось, активно перекачивая кровь. Он готовился к любым неожиданностям, но предугадать грядущее оказался не в силах.

Соседнее с залом заседания помещение было небольшим. Судейский стол, стоящий в правом углу, и два ряда стульев были отделены от общего пространства зала невысоким приступком, у которого с пиками наперевес стояло трое стражников. Остальную часть занимали пыточные приспособления. Ближе к высокому и узкому, словно бойница, окну находилось широкое колесо диаметром около двух метров, закрепленное на подвижном ободе, по поверхности которого торчали железные прутья и кольца.

По одной из сторон комнаты возвышался деревянный помост со стулом, напоминающим трон, сидения и подлокотники которого были испещрены гвоздями, вбитыми остриями вверх. Ближе к судейскому столу посередине зала располагалась дыба со возможными приспособлениями для растягивания и утяжеления конечностей с целью скорейшего покаяния преступников.

Кристина вошла в освещенный факелами зал и, увидев мрачные механизмы, тихонько вскрикнула и лишилась чувств.

Михаэль успел подхватить ее на руки, отнес к судейскому столу и опустил на самый дальний стул. Подвинув свой как можно ближе и сев рядом, он постарался закрыть от нее своим телом происходящее.

Стоило инквизитору занять положенное место, Люстиг обратился к нему с нижайшей просьбой позволить Кристине удалиться и не присутствовать на пытках по причине беременности. Переведший его просьбу шептальник сочувственно взглянул на молодую женщину, лежащую в беспамятстве.

Яйцевидный череп испанца прорезали гневные вертикальные морщины. Глазки, злобно блеснув, невозмутимо спрятались под прозрачными веками. Небрежный жест костлявой кисти заставил барона тут же замолчать. Святой отец жадно вкушал из источника вседозволенности и бесконечной власти над чаяниями копошащейся под его ногами черни, исполненной греховной скверны. Не сметь!

Секретарь подошел к Михаэлю и протянул небольшую склянку с нюхательной солью, прошептав:

— Не забывайте давать ей соль. Свидетельница должна сохранять сознание и ясность ума, когда будет отвечать на вопросы Его Святейшества.

Михаэль стиснул от злости кулаки и, оскалившись, зашептал проклятия. Тем не менее, взяв из рук монаха склянку, он поднес ее к носу Кристины. Девушка встрепенулась, ее голова, безжизненно лежащая на плече Михаэля, приподнялась. Глаза бедняжки блуждали.

— Держись, любимая. Нам только выдержать этот день, и все будет хорошо, — жарко зашептал ей в ухо юноша. Но он сам не верил тому, что говорил.

За дверью, ведущей в подвал, лязгнули засовы, и из темного коридора в сопровождении огромного беззубого стража, которому Кристина два дня назад пожертвовала кольцо, появился Яков. Увидев незнакомое помещение, художник оглядел собравшихся людей, потом, переведя взгляд на пыточные устройства, побледнел и остановился как вкопанный. Его ноги подкосились, и если бы не охранник, схвативший беднягу за локоть и подтолкнувший к скамье подсудимых, то Яков лишился бы чувств, еще не переступив порога.

Молодой человек, словно ватный болванчик, обреченно опустился на приготовленное ему место и закрыл голову руками.

Появление Якова неожиданно придало Кристине сил. Опершись на плечо Михаэля, она приподнялась на дрожащих коленях и попыталась подойти к осужденному. Но была остановлена свирепым взглядом змеиных глаз инквизитора, осклабившегося в предвкушении трапезы, и испуганно замерла.

Яков поднял на любимую безумные от страха глаза и попытался улыбнуться.

— Я люблю тебя, — прошептали в ответ ее губы. Глаза Кристины, очерченные темными кругами, на миг ожили и потеплели.

— Умоляю, сядь на место, — Люстиг требовательно потянул девушку за локоть. Она подчинилась, более не отводя пристального взгляда от лица Якова.

Ее губы шептали слова молитвы, которая невольно рождалась в голове. Она молила хоть какого-нибудь справедливого Бога о спасении. Всем сердцем. Как только могла.

Началась обычная церемония допроса, предваряющаяся вступительной речью клирика. Сначала было зачитано обвинение, потом — записанная днем ранее речь свидетеля защиты и постановление епископа о назначении дополнительного дознания.

Оттарабанив заготовленный текст, секретарь замолк и уставился на инквизитора в ожидании дальнейших приказаний. Синьор Батиста встал из-за стола и проскользнул к сгорбленному Якову. Его костлявая птичья лапка приподняла голову художника за волосы, хищные глазки внимательно всмотрелись в изможденное лицо.

Яков, открыв уставшие глаза, следил за его пристальным взглядом, ощупывающим скулы, ввалившиеся щеки, распухшую нижнюю губу. Без того тонкие губы святого отца превратились в пасть пресмыкающегося, в отверстии которой промелькнул ярко-красный язык. Испанец стал как никогда похож на плотоядную ящерицу.

Вздрогнув от отвращения, Яков зажмурился, позволив голодным рукам инквизитора копаться у себя в волосах. Ящерица, очевидно, искала тайную отметину. Кристина, притаившись за широким плечом Михаэля, безотрывно следила за порхающими паучьими движениями.

Не найдя ничего интересного на голове художника, испанец приказал тому выйти на освещенное факелами место в центре зала и, пригласив жестом стражника-великана, повелел раздеть Якова донага.

Кристина содрогнулась от негодования, вцепилась ногтями в локоть Люстига и, застонав от бессилия, опустила глаза в пол.

Громила, не скрывая удовольствия от происходящего и паскудно глумясь над оторопевшим художником, сорвал с него одежду.

Оставшись нагим, вспыхнувший от стыда Яков быстро повернулся спиной к сидевшим в углу комнаты людям, прикрыв обеими руками пах. Словно изголодавшийся стервятник, Батиста дель Комо взмахнул крыльями плаща и подлетел к молодому человеку. Дрожащими от вожделения пальцами он начал исследовать обнаженное тело жертвы. Прокаркав несколько слов на непонятном наречии, он взял из рук подоспевшего служки длинную металлическую иглу и, повернувшись к записывающему действо секретарю, через переводчика провозгласил:

— Святая церковь подозревает Якова Циммерманна в сговоре с Дьяволом. Следствие ищет особое место, оставленное врагом на теле оного, нечувствительное к боли. Не найдя особых отметин на голове, мы постараемся определить подозрительные точки на его теле.

Кристина не смела поднять глаза, она мечтала о слезах, которые бы застили их и помешали увидеть позор Якова. Но слез не было. Воспаленные очи горели огнем. Старясь равномерно дышать, чтобы остаться в сознании, она не смотрела на происходящее, но все чувствовала.

Стыд, который испытывал несчастный художник, превышал его страх перед болью от иглы, глубоко погружаемой в тело. Инквизитор, жадно вдыхая запах молодой кожи, тщательно ощупывал каждый сантиметр влажными от волнения пальцами. Змеиный язык извращенца скользил между тонкими губами, помогая ненасытным рукам.

Найдя родинку, он с наслаждением погружал в нее иглу, следя за реакцией Якова. Когда несчастный вскрикивал от боли, створки-губы растягивались в довольной улыбке, а внимательные пальцы жадно ползли дальше.

Яков с ужасом ожидал, когда мерзавец доберется до скоромной плоти. Он не сможет выдержать подобного позора. По щекам художника от бессилия змейками ползли слезы, тело сотрясали беззвучные рыдания.

Коснувшись ледяными руками крайней плоти обвиняемого, священник гортанно вскрикнул и отпрянул в сторону. Его пергаментное лицо покрыли багровые пятна. Испанец неистово перекрестился и, плюнув с омерзением в левую сторону, вернулся в свое кресло. Тщедушное тело больного старца корежили неистовые судороги. Птичьи лапки намертво вцепились в подлокотники.

Когда приступ непроизвольной эрекции миновал, испанец вновь нацепил прежнее невозмутимо-высокомерное лицо и требовательным жестом приказал сжечь старую одежду Якова и обрядить обвиняемого в приготовленный короткий балахон грязно-желтого цвета, предназначенный для пыток еретиков.

Кристина заставила себя поднять глаза. Изможденное грязное тело ее любимого, покрытое многочисленными кровоподтеками, обнаженное, неизведанное, должное принадлежать только ей, сейчас подвергнется дальнейшему истязанию. Его широкие мускулистые плечи, красивая гладкая грудь, к которой она не прикоснется, сильные руки, которые более не обнимут ее…

Безумие, зародившееся в ней, росло с каждой секундой.

Была бы в ней хотя бы часть темного знания матушки Регины, она бы уничтожила каждого, кто причинит боль ее любимому.

Сожгла, испепелила бы взглядом. Отравила, прокляла…

Михаэль отвлекся на истязание соперника, невольно притягивающее взгляд, и не обращал внимания, что происходит с Кристиной.

Появившиеся тем временем стражники, скрутив обвиняемому за спиной руки, повели его к возвышающемуся у окна колесу.

Секретарь, поднявшись из-за стола, пояснил происходящее:

— Не найдя при телесном осмотре явных признаков одержимости, Светлейший повелевает испытать подозреваемого в сговоре с нечистым с помощью колеса. До того, как руки обвиняемого будут проткнуты металлическими прутьями, а тело его растянуто грузами, мы предлагаем тому сознаться и признать присутствие дьявольского умысла при поругании святого образа Девы Марии.

Яков, услышав слова секретаря, рухнул на колени и, протянув к суду руки, умолял не подвергать его уготованному испытанию. По обезумевшему от страха лицу его текли слезы, он вновь раскаивался в проступке, прося лишь не уродовать ему руки. Но власти Дьявола не признавал.

Каменное сердце неудовлетворенного змея, вцепившегося побелевшими пальцами в подлокотники кресла, оставалось глухо к мольбам несчастного.

Михаэль не верил своим ушам. Происходящее в зале казалось ему продолжением, слепком ночного кошмара в замке. В его сердце не осталось ни капли зла к бедному богомазу.

Обхватив руками голову, зажав уши, он раскачивался из стороны в сторону, пытаясь вырваться из цепких лап леденящего кровь ужаса. За своим смятением он не заметил, как Кристина встала и, не обращая внимания на судей и охранников, возбужденных предстоящим кровопролитием, вышла на середину зала.

Полубезумная она направилась к Якову, не отводя от него горящих глаз. Ошеломленные ее странным видом охранники, держащие наготове металлические шкворни, предназначенные для рук несчастного, позволили ей беспрепятственно подойти к привязанному к колесу художнику. Кристина протянула руку и, погладив его по заросшей щетиной щеке, приоткрыла губы в немом прощальном поцелуе, повернулась к присутствующим и, собрав оставшиеся силы, закричала хриплым страшным голосом:

— Я, Кристина Кляйнфогель, потомственная ведьма из Фогельбаха, рожденная и принятая на белый свет ведьмой, проклинаю до скончания веков тех, кто готов карать невиновного! Проклинаю их детей и детей их детей! Я и только я виновата в содеянном! Мои руки осквернили чистый образ… вашего идола! Я сознаюсь в преступлении, в котором обвиняют несчастного Якова, потому что он чист словно ангел. Я совращала его, губила его душу, но он не поддался искусам. Как истинный христианин, он желал приобщить меня к своей вере. Но, видя, каким способом вы ее насаждаете, я проклинаю вас во веки веков! Вы недостойны своего справедливого Бога. Так судите только меня и отпустите невинного!

Подобный грому голос Кристины, исполненный ослепительной пылающей ненависти, оглушил сбившихся в угол испуганных стражников и бургомистра.

Вжав в плечи скошенный уродливый череп, инквизитор застыл в кресле и стал похож на горбатую мраморную горгулью. Он не мог вымолвить ни слова, лишь испепелял девушку злобным взглядом.

Замолчав, Кристина повернулась к помертвевшему от удивления Якову и тихо добавила:

— Вот и все. Помни, что я всегда буду любить тебя…

Его бледные губы безмолвно прошептали ответ.

Несколько минут в зале царила абсолютная тишина. Человек, осторожно открывший дверь на верхней балюстраде зала, появился перед изумленной публикой. Его синие глаза пылали. Голос Конрада (а это был он) дрожал от волнения:

— Фрайбургская епархия в свете открывшихся в процессе дознания сведений, следуя свободной воле народа, приостанавливает дознание по делу Якова Циммерманна. Признавшаяся суду девица Кристина Кляйнфогель обязана быть взята под стражу без промедления вплоть до окончания следствия.

Кристина безучастно наблюдала, как охранники скрутили и вывели из зала бросившегося было к ней Михаэля. Она уже не слышала, что он кричал. Она смотрела, как Якова снимают с колеса и в сопровождении стражи уводят прочь. Не проронив более не слова, Кристина покорно пошла по коридору в никуда, подгоняемая острым наконечником копья.

Слез по-прежнему не было. Ее глаза, словно засыпанные песком, горели от невыносимой боли. Странное ощущение оторванности от мира, возвышенное чувство полета над человеческими чаяниями настигло молодую женщину, стоило ей перешагнуть порог узилища.

Словно, произнеся страшные слова, она перешла в другой мир. Мир покоя и безмятежности.

Словно она вернулась домой.

Его сияющие глаза зовут в сладкую негу, ласкающие тело губы улыбаются…

Его волнистые волосы шелковой волной падают на плечи. Сплетенные в страсти руки раскинуты на земле.

Они лежат на изумрудной густой траве, мягкой как шелк, на знакомой лесной лужайке, в окружении столетних сосен и елей, замерших в безмолвии, обещавших на века сохранить их секрет.

Они на той самой лужайке, где Кристина раньше встречалась с Михаэлем. Но на этот раз с ней рядом ее любимый, ненаглядный Яков.

Его прекрасное белоснежное тело сияет словно свежий декабрьский снег, выпавший на верхушки деревьев.

Она проводит рукой по безупречной коже, не сохранившей ни единой ссадины от пыток, ни единого кровоподтека от вчерашнего жестокого испытания иглой.

«Не может быть» — рождается в ее голове мысль…

— Мы с тобой во сне, моя родная. Мы оба спим и видим один и тот же сон, — слышит она его нежный голос. И, закрыв глаза, вновь отдается неземной ласке.

Внезапно коричневые глаза Якова подергиваются золотом.

Его волнистые волосы вытягиваются и темнеют, черты лица медленно меняются.

Теперь это Михаэль.

Движения его тела становятся порывистыми, настойчивыми, властными.

Испуганная Кристина старается освободиться от его объятий и в ужасе замечает, как из его сердца, разрывая кожу, выползают две переплетенные в кольца змеи. Один из гадов, сверкнув холодными синими очами, выпускает длинный раздвоенный язык, тянущийся к губам смертельно напуганной Кристины…

Маша захлопнула рукопись. Ее сердце отчаянно билось.

«Не может Клайв описать в своей истории почти тот же сон, который видела я после бала в Вонна… Правда, действующие лица были другими. Откуда он знал? Или знала я? Мистификациям господина Мортона нет предела. Почему придуманная им сказка безжалостно прорастает в мою собственную жизнь?..»

Стюардесса объявила о предстоящем снижении самолета. Не позднее чем через полчаса Маша будет в Москве, и все закончится… Или только начнется?

Нереальность не отпускала.

Внезапно перед ее глазами появился портрет незнакомой светловолосой женщины на последних сроках беременности, стоящей у распахнутого окна и смотрящей в даль. Под дуновением морского бриза, веющего с лагуны, ее длинные волосы развеваются, по губам скользит улыбка.

Почему Маша уверена, что портрет висит в ее доме? В каком-то другом доме, в другой жизни.

Неуловимое, ускользающее, безумно болезненное чувство возникает от невозможности вспомнить, где находится этот дом.

— Яков написал мамин портрет, — прошелестела в голове подсказка. Забытое ощущение присутствия призрака отозвалось резким всполохом сердца. Дыхание прервалось.

Боже! Только не это!

Мария схватилась обеими руками за голову, сжала виски, стараясь избавиться от голоса Анны. Пассажир в соседнем кресле испуганно отодвинулся от нее.

Опомнившись, девушка покраснела до ушей и жалобно залепетала извинения, сославшись на аэрофобию.

Мужчина, недоверчиво смерив ее с головы до ног, снисходительно фыркнул, и обдав облачком перегара, предложил действенное лекарство. Получив отказ, отвернулся демонстративно в сторону, откинулся на надувную подушку и снова засопел.

Маша некоторое время смотрела в иллюминатор на огни большой страны, плывущей внизу, потом вновь открыла рукопись и продолжила чтение