Сказка Шварцвальда. Холодное сердце

Нависший над Свободным городом кровавый закат выгнал Михаэля из дома. Его привычный путь лежал к таверне «Под красным медведем», на окраину, к Южным воротам. Именно там заканчивались его вечера — в темном уютном углу под гирляндами оленьих и косульих рогов, что было весьма символично. Половина галлона тяжелого темного пива спасала разум от невыносимых мук, терзающих несчастного в последнее время.

С того момента, как он высадил Кристину у церковных ворот в Марцелле, жизнь его неожиданно закончилась. Он задышал на какое-то время, когда нашел ее в суде и уговорил перебраться с ним в Дом Торговой гильдии. Но дыхание прервалось, когда девушка была помещена под стражу по обвинению в колдовстве.

Разум Михаэля отказывался принимать истину: возможно, его любимая и невинное дитя сгорят на костре во славу Бога. Но какого? Того, чью справедливость и благость проповедовали на воскресных службах, заставляя Михаэля поверить в его милость и всепрощение, или черного подземного божества, заразившего весь мир вокруг смертоносным ядом ненависти друг к другу? Полностью лишившего людей разума, подчинившего их служению кровавым целям?

Кто он, загадочным образом сменивший личину на невинную маску святости и назвавший себя чужим именем? Ведь это по его прихоти нынче губят ни в чем не повинных людей. Христос рыдает на небесах, видя, что творят его обезумевшие сыны. Сумерки погрузили разум в сон, породили немыслимых кошмарных чудовищ, заполонивших души.

Глупцы боролись с Дьяволом, не понимая, что они сами и есть его многоликое воплощение.

Михаэль неоднократно просил аудиенции у епископа в надежде вымолить у него прощение для приговоренных женщин. Смазливый прислужник Конрада оставался непреклонен. В очередной раз вежливо отказывая в визите, монашек касался плеча дрожащими тонкими пальцами, даря надежду на возможную благосклонность святого отца в будущем.

Но время шло, и боль, сжигающая сердце и душу, становилась все невыносимее. Она часто подкидывала воспоминания о сладких губах любимой, о ее маленьком послушном теле. Руки Михаэля до сих пор помнили упругость ее наливающихся соком материнства грудей, шелковистость стройных бедер, податливость и влажность лона.

Она отвечала на его ласку, бережно храня в душе образ другого, нареченного. Но Михаэль не испытывал гнева и мук ревности: он воспринимал это как заслуженное наказание за нарушенное обещание, данное Регине.

Брат и сестра не должны принадлежать друг другу.

Самоотверженность Кристины в борьбе за дорогого ей богомаза вызывала в Михаэле невыносимое страдание и восхищение одновременно. Интересно, будь сам он заключен под стражу, вызвалась бы она его защищать?

Сердце болезненно сжалось, когда он услышал ответ, пришедший извне:

«Она бы встала на твою сторону, потому что вы одной крови…»

Волна стыда заставила молодого человека покраснеть.

Регина, женщина, выкормившая его и заменившая мать, еще один источник его страданий. Темные предчувствия не оставляли его с того момента, как он узнал о пришедшей в их родные края «Черной смерти». Он понимал, что болезнь, разыгравшаяся среди зимы, когда все грызуны спят в норах, могла быть занесена извне с единственной целью — отомстить его кормилице. Погибшие в страшных мучениях жители Фогельбаха успели ее проклясть и сейчас вернулись за душой Регины: они толпятся за стенами суда, смешавшись с живыми.

Надежд на спасение почти не оставалось.

Михаэль сходил с ума от безысходности, от иссушающего душу бессилия. Если ему удастся путем денежного посула вызволить несчастных, то куда им возвращаться? Хижина Регины сожжена дотла. Фогельбах обезлюдел. У Михаэля больше нет дома. Будь проклят Шварцштайнфалль, где любвеобильная матушка преследовала его по пятам под видом невинной родительской ласки с единственным намерением — прикоснуться к телу, скользнуть шершавым языком по щеке.

Будь проклято то место, где она приютила своего любовника, их с Кристиной отца. Родовой замок всегда был оплотом дьявольского торжества и вседозволенности. Люстиг вернется туда лишь с одной целью — выставить за порог Вильгельма, отказавшегося от дочери во имя лживого благочестия, во имя своей показной веры. Он прогонит его прочь, как приблудившегося пса, испоганившего им обоим жизнь. А блудливую мать-дьяволицу сгноит в монастыре.

Если вернется…

А пока надо победить демона, поселившегося в голове, который пожирал изнутри, превращал его в комок боли и страха перед каждым закатом. Чтобы умилостивить вечно голодную тварь, молодой барон отправлялся в путь по извилистым смрадным переулкам, к уютной таверне, где ждало быстрое упокоение от скорбей.

Туда он шел и сейчас.

Закат властвовал над Фрайбургом, окрасив стены домов из красного песчаника в угрожающие багровые тона. Старый город с узкими переулками и наползающими друг на друга клетушками походил на вспоротое руслом реки гигантское чрево.

Стараясь не выходить на главную площадь, где находилось здание суда и тюремные казематы, где лишь толща земли и толстая каменная кладка отделяли его от любимых сердец, Михаэль передвигался по темным окольным переулкам, с омерзением перешагивая через потоки помоев, текущие по водоотводным каналам в толще брусчатки.

На город опустились тяжелые, отвратительно пахнущие сумерки, а вместе с ними, словно по велению подземного монстра, на поверхность выползало мерзкое человечье отродье, которое при свете солнца старалось держаться в тени.

Дорогу Михаэлю преградила толпа бродяг, хрюкающих словно возбужденные течкой боровы. Зажав в углу приблудную шлюху, задрав выше головы ее рваный, выпачканный помоями подол, и оголив телеса, они насиловали ее, выстроившись в очередь.

Первая мысль — вмешаться и помочь бедняге — покинула Михаэля, стоило ему увидеть беззубый гнилой рот, растянутый в подобие улыбки, и услышать довольные постанывания блудницы. Он плюнул с отвращением в ее сторону и поспешил прочь.

Проулок вывел-таки на ратушную площадь. Она опустела после утреннего многолюдья, лишь несколько зевак продолжали наблюдать за мучениями колесованного у ворот темницы вора. Его тело, распятое на огромном ободе, было поднято высоко вверх, на растерзание каркающим палачам, сужающим круги и бросающимся за очередным куском мяса, который вырывался из еще трепещущего живого тела. Несчастный с выклеванными глазами еще сохранял признаки жизни. Каждое нападение птицы на его печень вызывало глухие стоны и мольбы о пощаде.

Глупец! У кого ты просишь милости? У обезумевших, радостно наблюдающих твою кончину? Михаэль с омерзением посмотрел на молодую пару зевак. Глаза девушки налились кровью от предвкушения скорой смерти колесованного, а рука ее спутника лежала на паху, стараясь скрыть признаки возбуждения.

Подступившая тошнота заставила Михаэля согнуться и присесть прямо на мостовую. Восстановив дыхание, молодой барон уже собирался нырнуть в ближайший переулок, который должен был вывести на окраину города, как его внимание привлек следующий персонаж — подвешенный за одну ногу бродяга. Из-за разрыва кровеносных сосудов его голова напоминала распухший синюшный бурдюк. Несчастный болтался на перекладине, раскинув руки, напоминая издали чудовищное насекомое, пойманное в паутину. Скорее всего, бедняга был уже мертв, потому что ворон, сидевший на его груди, изогнув шею, одним мощным ударом клюва достал из глазницы окровавленное око и с утробным клекотом немедля проглотил.

Повешенный не дернулся.

Михаэль, не выдержав, изверг на камни мостовой свой незамысловатый ужин. Вытершись платком, он трусливо шмыгнул в переулок под издевательский смех зевак и, не разбирая пути, бросился прочь.

Постепенно студеный вечерний воздух придал сил, вернул к жизни. Не помня, как добрался до городских ворот, Михаэль взглянул на освещенный факелами трактир с медвежьим чучелом на крыше и облегченно вздохнул. У ворот в харчевню лежали подгулявшие бродяги; несколько нищих, рассчитывающих на милостыню, терлись у окон, подглядывая за постояльцами, выходившими освежиться.

Михаэль, шатаясь словно пьяный, направился ко входу. В этот момент яркая вспышка ослепила его. Невольно зажмурив глаза, барон сжался от страха. Сверху донесся глухой раскатистый треск приближающейся грозы; рокочущий звук грома пронесся над городом, заставляя Михаэля испуганно поднять глаза к небу.

Мальчиком он безумно боялся молний и грохочущих небес, полагая, что так справедливый бог карает грешников, заживо сжигая их.

Отчаянные, истошные крики заставили его оглянуться. Несколько человек показывали пальцами в небо. Михаэль поднял в указанном направлении глаза и ужаснулся. Молния попала в башню Южных ворот и вызвала на сторожевом пункте пожар. Стражники, отталкивая друг друга, в спешке покидали форпост.

По каменной стене здания змеей пробежала трещина, и одна из половин башни медленно поползла вниз.

Старясь не слышать криков обезумевших от страха людей, под ногами которых разверзлась пропасть, Михаэль стремглав бросился к зазывающим уютным огням трактира и скрылся внутри. Уютное место в алькове за ширмой ждало его вместе с Магдой, добродушной и глупой хозяйской дочерью. Девушка, с одобрения отца, хозяина заведения, была приставлена для увеселения богатого гостя. Румяная красавица, улыбнувшись ямочками на аппетитных щеках, расцвела подобно розе при виде влетевшего в трактир испуганного Михаэля. Какое ей дело до гниющих висельников на площади или падающих башен? Не оскудевала бы рука дающего.

Усадив Люстига в тихий уголок, отгороженный от общего зала, расторопная трактирщица бросилась за его любимым напитком. Уже скоро Михаэль, согрев кровь темным хмелем, полусонными глазами смотрел на царящий в кабачке разгул. Магда, подливая пенную бражку, нескромно прижималась к его плечу, не давая усомниться в намерениях услужить. Ее пухлая грудь, предусмотрительно выскользнувшая из расшнурованного корсета, жадно терлась о локоть. Такая навязчивость отчасти раздражала, но тело Михаэля уже вступило в неравный спор с разумом. Низ живота налился кровью и пульсировал от жажды пронзить доступную плоть, высосать из нее немного сил.

Магда, исподволь почувствовав расположение господина, и вовсе осмелела. Ее рука ненароком легла на его пах и мягко сжала его. Михаэль закрыл глаза и прикусил нижнюю губу от невольного наслаждения. Перед глазами замелькали обрывки воспоминаний: обнаженное тело Кристины, сжимаемое в объятиях, ее влажный полуоткрытый рот, умоляющий лишить ее невинности, безумная темная страсть, повлекшая за собой кровосмешение, и следом протяжные стоны умирающего на колесе бродяги, ублажающий себя зевака, клекот насытившейся птицы…

В то же мгновение разум покинул его. С отчаянием и злобой он впился в кровавые губы Магды, его рука разорвала шнурок на корсете и стиснула набухшую от бесстыдного желания грудь. Толстушка довольно заверещала. Появившийся невесть откуда хозяин трактира предусмотрительно задернул занавесь, скрыв их от чужих взглядов. Рыча от звериной похоти, Михаэль удовлетворил взбунтовавшуюся плоть среди перевернутых тарелок и разлитого по столу липкого пива. Подавив стон вымученного наслаждения, откинулся к стене и медленно зашнуровал гульфик. Изматывающая боль на время отпустила, на место ей пришла пустота, верная подруга смерти.

Дочь трактирщика, которую он только что под властью безумия и хмеля лишил невинности, радостно постанывала в уголке, не сводя с него преданных собачьих глаз и продолжая гладить розовые грудки. Она могла отныне рассчитывать на милость вельможи, которому подарила девственность.

Михаэль воспринял это как должное. Ему стало все безразлично.

Осознание истины настигло его, расставив все по местам и дав ответы на мучавшие вопросы.

Смерть. Его смерть решит все.

Поставит последнюю точку.

Разрубит запутанные узлы.

Михаэлю стало легко на душе. Единственное правильное решение позволило сердцу забиться с прежней силой.

Поднявшись из-за стола, не обращая внимания на мольбу томящейся от желания малолетней шлюхи, Михаэль, шатаясь, прошел к выходу, потом, опомнившись, вернулся к стойке и, отрезав ножом кошелек, набитый золотыми гульденами, положил его перед хозяином трактира. Это была достойная плата за «поруганную честь» дочери.

Через мгновение он уже стоял под зимними звездами и наслаждался январским ветром, трепавшим волосы.

Но принять решение легче, чем осуществить задуманное. Михаэль мучительно перебирал в голове доступные способы.

Самый лучший — испить чудесного настоя Регины. И, обернувшись в последний раз, в восторге повыть на полную луну, отдаться свободе сильного волчьего тела. А потом, вдоволь навалявшись в снегу, выбежать навстречу охотникам и умереть под пулями их аркебуз.

Но все эликсиры, настои, отвары, оборотные и врачующие, безвозвратно погибли в огне.

Что еще? Повеситься на собственном кушаке?

Утопиться в проруби в Драйзаме?

Купить в лавке яду для травли крыс и испить его?

Нет. Мучительная смерть не входила в планы Михаэля.

Оставался шанс умереть в драке. Ничего не стоит найти пьяных бродяг и, нагло задрав, вызвать на рукопашную.

В поиске своих будущих палачей Михаэль прошел через городские ворота. За ними царила кромешная тьма, через которую пробирались лишь редкие всполохи и доносился ворчливый рокот удаляющейся грозы. Как назло, ни одного встречного. Все словно сгинули.

Постепенно глаза привыкли к темноте и стали различать окружающие предметы. Михаэль дотянулся рукой до ствола дуба, чья раскидистая крона терялась среди зубцов городской стены. Обойдя дерево на ощупь, Люстиг без сил опустился на корточки.

— Осторожнее, сынок! Не дотронься до меня, — хриплый голос, раздавшийся из темноты, заставил Михаэля вздрогнуть. Отпрянув, он попытался рассмотреть странную сгорбленную фигуру, которую сперва принял за обычный валун.

Камень подал признаки жизни. Одетый в отрепья, полностью закрывающие тело и лицо, человек заговорил каркающим голосом:

— Искать смерти должен я, ведь ее мерзкие следы расползлись по моему телу синими бесчувственными пятнами, но страх совершить грех лишает меня свободы выбора. Что говорить о молодом человеке, у которого всего-то побаливает сердце, пронзенное несчастной любовью…

Придя в себя, Михаэль осмелился приблизиться к прокаженному. Мысль коснуться его больных рук и, получив смертельную заразу, отойти в мир иной — разве не выход?

Умирать медленно, покрываясь коростой и тленом, теряя по очереди пальцы…

— Намеренно искать смерть… Разве это не грех? Сынок, когда она захочет, то сама тебя найдет. Я-то знаю. Косарь — мой верный друг, доверяет все свои секреты, он мой единственный собеседник с того страшного дня, как первая синяя точка появилась на теле. Я знаю о нем все. Или почти все…

А вот о тебе я узнаю сейчас. Подойди еще на шаг, не бойся, это безопасно.

Вот здесь лежит затушенный факел. Держи огниво, подожги огонь. Посвети, я погадаю тебе. Стой! Спусти рукава или надень перчатки, не бери огниво и древко голыми руками, я держал их.

Михаэль испуганно отпрянул в сторону. Раскатав рукава шелковой сорочки, он осторожно разжег искрой трут, взял факел и развел огонь. Отблески пламени упали на несчастного калеку. Холщовая хламида, грязная, давно превратившаяся в лохмотья, скрывала страждущее тело. Изуродованное проказой лицо пряталось в глубоко надвинутом капюшоне. Михаэль увидел лишь покрытые язвами губы, изогнувшиеся в нелепой страшной гримасе, означавшей, должно быть, улыбку. Руки были перемотаны узкими, болтающимися на ветру полосками ткани, под которыми прятались сожранные лепрой культи.

Незнакомец восседал на огромном срубленном дереве, ствол которого протянулся вдоль городской стены подобно уснувшему сказочному дракону. Пронизывающий холод был недоступен больному телу. Прокаженный не дрожал, несмотря на стужу и ледяной ветер, развевающий во все стороны его жалкие лохмотья. Он достал из складок хламиды засаленную колоду и, пошептавшись с ней, положил на ствол дерева.

— Возьми прут, сынок, и сдвинь им карты.

Михаэль, воткнув факел в снег, послушно отломил от поваленного дерева ветку, осторожно подцепил ею несколько карт и отодвинул их.

— Хорошо. Посмотрим, каким именем назвала тебя судьба. Выпал «Маг». Карты мне не соврали. Передо мной действительно молодой, полный сил человек, решительный, добивающийся желаемого, достигающий своей мечты. Почему ты смеешься?

— Потому что таким я был еще месяц назад. Твои карты врут, незнакомец.

— Погоди немного, гадание еще не закончилось. Сдвинь еще раз колоду.

Михаэль снисходительно вздохнул, позволив умирающему калеке развлекаться. Толкнув палочкой карты, он с интересом ждал продолжения нелепых фантазий.

— Итак, история меняется. «Колесо Судьбы» появилось на твоем пути. Знак, предвещающий суровые перемены, ведущие в темноту, полную опасностей…

Но пока не стоит беспокоиться. Колесо говорит о постоянном движении: что-то начинается, а что-то заканчивается. Пройдет и настигнувшая тебя беда. Колесо совершит полный оборот, и все изменится. Сдвигай следующую карту.

Михаэль неуверенно тронул веточкой колоду. Услышанное далее заставило его усомниться в бессмысленности происходящего.

— «Повешенный человек…» Сударь, у вас много врагов? — послышался неожиданный вопрос прокаженного.

Михаэль молча разглядывал странную фигурку, висящую на одной ноге и раскинувшую руки в виде креста. Карканье голодного ворона, выклевавшего глаз казненному, прозвучало в его голове, вызвав ледяную дрожь.

— Эта невеселая карта предвещает вам, любезный, отказ от части богатства, но если бы только это. Весь привычный мир перевернется с ног на голову, заставив взглянуть на него по-новому, и…

— И что?

— И пережить смерть души, — глухой голос калеки затерялся в складках капюшона.

— Я не понимаю.

— Сдвинь следующую карту, господин. Посмотрим, что далее ждет тебя. «Разрушенная Башня»…

Михаэль перестал удивляться. Он поплыл по волнам рока… Когда ты уже не властен что-либо изменить, остается лишь слушать…

— Башня, разваливающаяся у тебя на глазах, говорит, что старая жизнь закончена. Но вместо старой башни уже строится новая, более крепкая, а воздвигает ее для тебя…

Михаэль, подчиняясь требовательному жесту замотанной в лохмотья культи, вновь сдвинул колоду.

— А воздвигает ее для тебя… сам Сатана! — прокаженный зашелся в смехе, похожем на куриное кудахтанье. Ветхая от времени, черная как смоль карта с изображением Дьявола упала на снег. Люстиг покрылся холодным потом, наблюдая за судорогами больного.

— Он начнет искушать тебя, несчастный молодой господин. И ты поддашься на его уловки, преследуя очень важную цель. Сдвигай следующую! …«Отшельник». Все просто: это я на твоем пути. Человек, способный дать мудрый совет и предостеречь от беды. Вот только послушаешься ты его? Еще одну открой.

Михаэль послушно выполнил приказание.

— Тебе выпала «Смерть», красавчик. Но не стоит пугаться. Ведь это то, что ты малодушно ищешь. Почему тогда твое лицо побледнело? Карта означает лишь конец проклятия, освобождение от долгого безрадостного пути, которым ты пойдешь, стоит принять условия Темного Господина. Очень редко карта означает смерть человеческую, но бывали и такие случаи.

И, наконец, последнюю карту я вытащу для тебя сам, позволишь?

Люстиг быстро кивнул. Его сердце от волнения рвалось из груди.

— Я вытащил для тебя самую счастливую карту: в конце испытаний, что уготованы судьбой, тебя ожидает Мир, исполнение всех заветных желаний, освобождение от скверны…

Я закончил, господин. Не отблагодаришь ли меня?

Михаэль потянулся к поясу, но, вспомнив, что отдал кошелек трактирщику, смутился. Недолго думая, он снял с пальца золотое кольцо, подаренное матерью, и кинул прокаженному в подол. Тот быстро схватил его и привычным жестом поднес ко рту, укусив мягкий металл единственным оставшимся зубом.

— Спасибо за щедрое подаяние, господин. Теперь моя очередь дать обещанный совет, в котором ты нуждаешься. Недаром ты вышел за ворота без гульдена в кармане, надеясь на избавление от боли, что сжигает тебя изнутри подобно адскому факелу…

Михаэль не верил своим ушам. Несчастный калека, не поднимая на него глаз, читал душу насквозь.

— Я чувствую страдание, что ты испытываешь. Оно, подобно проказе, пожирает твое тело, не оставляя шанса на спасение… Но спасение есть, мой щедрый господин. Только скажи, что за напасть стряслась с тобой. А я дам тебе совет, как от нее избавиться.

Михаэль несколько минут думал, как обрисовать свою боль. Его правая рука легла на сердце, а изо рта вырвался стон.

— О! Не говори ни слова. Молчи, несчастный! Твое тело, твои руки, безмолвные губы и безнадежный взгляд сказали главное. Сердце умирает от неразделенной любви… Так?

Михаэль кивнул и устало закрыл глаза.

«Что ты можешь посоветовать мне, сумасшедший старик?

Заставить Кристину полюбить меня?»

— Нет, господин, я не смогу заставить ее полюбить вас. Но помогу забыть ее. Желаешь?

Михаэль рассмеялся:

— Как ты остудишь мою любовь? Как ты охладишь сжигающую сердце страсть? Ты сам наполовину мертвец…

— Я только дам совет, все остальное сотворишь ты самостоятельно. Знаешь ли ты легенду, живущую среди жителей Шварцвальда? О дровосеке, который променял у Голландца свое живое сердце на каменное, получив бездонный мешок золота в придачу?

Так вот: не все в притче вымысел. Я знаю, что можно заключить особый договор с Темным Человеком, обитающим в этих местах. Он спасет умирающее от страдания сердце, остудит его. Желаешь? — вновь прошамкал беззубым ртом мудрец.

— Да! — вылетело из Михаэля судьбоносное решение. — Да! Только где мне найти этого Темного Человека, чтобы просить его о милости?

Прокаженный радостно закудахтал:

— А его искать не надо. Он сам найдет тебя, потому что давно ищет себе замену, идет по кровавому следу, оставленному твоим раненым сердцем… Но только мой тебе совет: не торопись! Пожалеешь! Равнодушие и холод заключат тебя в каменный мешок, выбраться из которого не сможешь сотни лет, а спасением станет лишь…

Истошное воронье карканье заглушило последние слова калеки. Встревоженные птицы закружились над крепостной стеной. Ярко вспыхнув, факел внезапно погас, погрузив собеседников в кромешную тьму. Опустившись на корточки, Михаэль поднял огниво и, щелкнув им, снова поджег паклю.

Его удивлению не было предела. Он стоял совершенно один. Прокаженного след простыл. Рядом со стволом дерева, где он сидел мгновение назад, горбился огромный валун.

Ледяные щупальца страха поймали Люстига в ловушку. Отбросив в сторону факел, который, зашипев, угас в мокром снегу, он стремглав бросился к городским воротам и скрылся под их защитой.

«Влюбленные — самые скучные и самые предсказуемые существа на свете, они без труда позволяют управлять собой, слепо преследуя цель — остаться вместе.

Какое наслаждение пользоваться чужим даром небес, вовремя дергать за ниточки, направляя глупцов по своему усмотрению…» Уголки губ Конрада вздернулись в довольной улыбке. Он приоткрыл окно крытой повозки, приближающейся к поместью, и выглянул наружу. Зимний слякотный город остался позади. Влажные сумерки опустились на аллеи и лужайки, окутали сад плотным лилово-дымчатым саваном.

Мелькающие в тумане огоньки факелов означали, что слуги поспешили ему навстречу, стараясь выразить глубокое почтение.

«Мои заблудшие овцы…» — снисходительная улыбка вновь коснулась губ.

День епископа закончился на редкость удачно. Он смог добиться у Кристины обещания свидетельствовать против Регины или, по крайней мере, своим молчанием подтвердить ранее вынесенные обвинения в колдовстве. Нельзя сказать, что выбор дался легко загнанной в угол девице. Но на другую чашу весов была помещена жизнь ее ненаглядного Якова, до сих пор томящегося в секретных покоях поместья.

Заботливый уход поставил парня на ноги, от ожогов на лице практически не осталось и следа, придворный костоправ вылечил вывих бедра. Отныне художник мог передвигаться без посторонней помощи, лишь опираясь на костыль. Куда сильнее несчастного богомаза волновала изувеченная рука, которой он не мог держать кисть, не испытывая при этом сильной боли.

Яков находился в полной власти епископа, мог быть лишен жизни и стерт с лица земли небрежным жестом руки. По щелчку пальцев.

Кристина, услышав требования святого отца, сначала не могла взять в толк, почему тот вероломно ее обманывает. Пообещав единожды спасти Якова от пыток, он сделал его разменной монетой в куда более жестокой игре.

Бедняге пришлось выбирать между самыми дорогими ей людьми. Зародившаяся в ней новая жизнь не оставила шанса достойно выйти из положения. Будь она одна, то презрела бы угрозы Конрада и, если бы тот погубил Якова, немедля взошла бы на костер. Но невинное дитя, ждущее появления на свет, не позволило ей ответить отказом. Кристина будет вынуждена предать женщину, чьи руки приняли ее на свет, и тем самым спасти свою любовь и надежду на будущее.

Епископ торжествовал, видя бездонную пропасть, что разверзлась перед несчастной. Он лакомился терзающими ее муками. Когда же, заручившись согласием лжесвидетельствовать, Конрад покидал келью, Кристина упала на колени и в мольбе протянула к нему руки. Она просила даровать ей право покаяться перед Региной до того момента, как начнется последнее заседание суда.

— Я позволяю тебе, дитя мое, испросить ее прощения, но знай: изменишь своему слову — я велю твоему Якову заново перемолоть все кости одну за другой. Можешь не сомневаться, — в голосе епископа проскрежетали злобные металлические нотки. — Обычно я не оставляю свидетелей своей слабости. Однажды тебе удалось вырваться из моих цепких когтей, это — непозволительная удача!

Кристина удивленно подняла на него красные от слез глаза. Конрад невозмутимо продолжил:

— Уверен, порой ты мучаешься от сожаления, что не спустилась вниз с галереи… Кернуннос отметил тебя, боль отныне будет предвосхищать желание…

Несчастная, громко вскрикнув, упала на каменный пол без чувств. Досыта наевшись ее страданием и страхом, святой отец крепко закрыл за собой дверь кельи.

— Глупцы! Слепые котята! — прошипел его голос в темноте коридора.

Светлая половинка души немедленно возразила: «И тем не менее, ты восхищен и завидуешь им». — «Чему? Роковой ошибке, что она готова совершить?» — опровергла темная сторона. «Нет, ее горячему любящему сердцу, в отличие от твоего застывшего камня!» — «Отнюдь, лукавый ангел! Я уже близок к освобождению». — «Тогда постарайся найти неоспоримые доводы, чтобы убедить новоиспеченного глупца, которого ты наметил в свои преемники!»

Темная сущность епископа снисходительно усмехнулась: «Ты меня недооцениваешь! Что-что, а убеждать я умею».

Спустя полчаса Конрад, вернувшийся в поместье, приоткрыл дверь в небольшие, скромно убранные покои.

Дрожащий теплый свет масляных светильников, закрепленных на стенах, создавал ощущение спокойствия, домашнего уюта. За небольшим столом, на котором потрескивала чадящая смолой лучина, согнулся над холстом Яков. Перевязанная правая рука держала кусок угля, неумело сжимая его двумя пальцами искалеченной руки. Привычные движения вызывали в раздробленной кисти невыносимую боль. Стиснув зубы, художник пытался рисовать. Но уголь неумолимо падал вниз.

Конрад некоторое время следил за безуспешными попытками. Разум его на мгновение тронуло сочувствие, но епископ подавил непривычные эмоции. Уже второй раз за день он испытывает забытую жалость к низшим существам. Восхищается их стойкостью и готовностью к самопожертвованию.

Ставшая огромной тень бесшумно прокралась и, вызвав испуг художника, послушно замерла за его спиной. Сегодня Конрад принес Якову радостную весть, даровав надежду на скорую встречу с любимой.

— Будь готов, Яков. Завтра вечером ты проследуешь за доверенным человеком. Не спрашивай ни о чем, не молви ни слова. Сядь в повозку и, плотно зашторив окна, сохраняя молчание и выдержку, приготовься ждать. Ждать столь долго, сколько это необходимо. Стоит тебе ослушаться, заговорить с кем-либо или показать лицо — не видать тебе Кристины как своих ушей. Внял ли ты словам, сын мой?

Взволнованный Яков, исполненный благоговения, схватился за больное бедро и медленно, со стоном опустился перед Конрадом на колени. Глотая слезы благодарности, дрожащими губами коснулся полы его фиолетовой мантии.

Епископ — само великодушие — протянул кровавый рубин для поцелуя.

— Полноте, полноте… Оставь свои слова благодарности Всевышнему. С его соизволения я спасаю жизнь тебе и твоей любимой. Воистину неисповедимы пути Твои, так веди нас, словно пастырь заблудших овец, в царствие Божие… Аминь.

Яков, с трудом поднявшись, троекратно перекрестился и, закатив глаза ввысь, сотворил благодарственную молитву.

Холодные сапфировые глаза снисходительно прищурились.

«Восторженный влюбленный глупец. На твое сердце я бы точно не польстился. Оно приторно как патока. Того и гляди засахарится…

А вот другое, где сладость перемешана с полынной горечью разлуки, которое изъедено червоточинами ревности и кавернами разочарования, покрыто шрамами безысходности, оно стократ вкуснее и желаннее».

Конрад зажмурился и, нарисовав желанный образ, мысленно облизал кровоточащее сердце Михаэля, трепещущее в его руке.

Следующим утром под дверь комнаты барона фон Берена была подсунута записка с разрешением престать перед очами Его Святейшества, Конрада Макленбургского.

Михаэль, прочтя послание, прижал его к груди и робко улыбнулся. В кромешной тьме впервые забрезжил лучик слабой надежды.

Молодой клирик вспыхнул словно маковый цвет при виде красавца Люстига, почтенно наклонил голову и, потупив взор, открыл перед ним дверь в покои своего господина.

Лишь скользнув по зардевшему лицу паренька удивленным взглядом: смущается, как девица… Михаэль снял шляпу и переступил порог покоев Светлейшего.

Конрад, восседающий за необъятным письменным столом из красного дерева, приветствовал вошедшего радостной улыбкой, от которой зародившаяся в сердце Михаэля надежда вспыхнула с новой силой.

— Присаживайся, сын мой, располагайся удобнее и говори, что за дело привело тебя ко мне. Хотя я, безусловно, догадываюсь о цели твоего визита.

Михаэль сел напротив епископа и положил шляпу на колени, аккуратно расправив фазанье перо. Его пальцы дрожали от волнения, мысли путались.

Некоторое время он боролся с нерешительностью, но, подняв глаза на приветливое лицо собеседника, взял себя в руки и, придав голосу твердость, произнес:

— Ваше Святейшество, я просил вас об аудиенции по одной-единственной причине… Умоляю смягчить приговор, который собирается вынести церковный совет кормилице и женщине, что носит под сердцем мое дитя.

Я готов отдать жизнь за их спасение, готов пожертвовать в пользу церкви значительную часть моего состояния, готов на все, что бы смогло спасти невинных от костра.

— Нет наказания без вины, помни это и не торопись с обещаниями, сын мой. Ты сулишь слишком много…

Епископ опустил голову, пытаясь скрыть торжествующую улыбку. Как все предсказуемо! Чтобы восстановилась справедливость, не надо многого. Правда всегда найдет путь сквозь смрад лжи… Но путь ее долог. А ждать кое-кто не намерен…

— Ваше Святейшество, умоляю принять от меня денежное или любое другое подношение, это все, что я могу дать. Если ценой своей собственной жизни я могу помочь любимым людям, то, не сомневаясь ни секунды, вырву из груди сердце…

Епископ от неожиданности вздрогнул и заметно побледнел. Его синие глаза жадно сверкнули.

— Сердце, говоришь… Дойдет и до него очередь, не спеши, — сквозь зубы прошептал он. И громко добавил: — Ежели ты по искреннему велению души согласен перечислить нашей епархии небольшой земельный надел, который отойдет тебе после смерти баронессы фон Берен, а точнее треть ее доли, то я обещаю посодействовать освобождению дорогих твоему сердцу людей.

Твоя матушка Магдалена может предстать перед Святым Престолом в любой момент. Как это ни прискорбно, все мы смертны, и мне хотелось бы верить, что будущее пожертвование во благо католической церкви станет пропуском благочестивой прихожанке на небеса.

Михаэль не верил своим ушам. Он не мог рассчитывать на столь легкое согласие епископа. Земельный надел, о котором вел речь Конрад, не представлял для него особой ценности. Определение же, данное Магдалене — «благочестивая прихожанка», — вызвало его саркастическую усмешку. Возможно, эта жертва хотя бы немного смоет грехи, совершенные матерью. Магдалена лишилась остатков разума, поддавшись жажде нескончаемых плотских утех. Михаэль потерял счет поменявшейся в замке челяди, в значительной степени трепетных юношей с необсохшими от молока губами и невинных девушек, набираемых ее услужливыми соглядатаями среди вассальных земель.

Магдалена упивалась невинностью, бессовестно обкрадывая безответных детей. Лакомилась плодами их совращения и неминуемым раскаянием.

Видя молчаливое согласие молодого собеседника, Конрад не мешкая составил доверительную грамоту, вписав в нее свое имя как получателя, а имя молодого барона — как дарителя.

Михаэль, не дрогнув, незамедлительно поставил подпись под соглашением.

— Прекрасно, сын мой. Святая Церковь никогда не забудет твоего искреннего дара. Я же клянусь, что спасу обоих близких тебе людей от неминуемого костра.

Довольный барон откинулся на спинку кресла и закрыл глаза, не заметив змеиной радости, которая осветила лицо Конрада. Но эта перемена была видна лишь мгновение, и когда Михаэль вновь взглянул на епископа, то увидел лишь обеспокоенного, готового помочь советом и делом священнослужителя.

— А теперь скажи мне, дорогой мальчик, как часто приходила к тебе мысль о самоубийстве?

Михаэль вздрогнул всем телом и напряженно выпрямился в кресле.

— Простите?..

— Не бойся меня, открой душу, расскажи о вещах, беспокоящих тебя помимо судьбы двух женщин. Во мне ты найдешь внимательного и чуткого слушателя и получишь дельный совет.

Виски Михаэля сжались от неожиданной боли, разум затуманил морок, и робкий внутренний голос напомнил слова Регины: «Берегись…человека с синими глазами…»

Истошные крики ворон, круживших над городскими воротами, зловещим эхом коснулись границ его воспоминаний… Но ласковые и ясные, словно безоблачное майское небо, глаза Конрада успокоили странные волнения. Они призывали довериться и открыть сердце, исповедаться в боли.

— Я вижу, что душа твоя светла и безгрешна, — продолжал увещевать епископ, — но сердце принадлежит столетнему старику, сокрушенному смертельным горем, похоронившему всех своих близких. Доверь мне свою печаль. И благодать Господня коснется тебя ангельским крылом.

Разум Михаэля поплыл по волнам тихого проникновенного голоса. Баюкающего, успокаивающего, безмятежного… По щекам поползли невольные слезы.

— Если хочешь плакать — плачь, освободи душу, страдающую по чьей-то вине…

— Вы правы, святой отец, — Михаэль всхлипнул словно обиженный ребенок. — Я уже несколько раз задумывался о грехе, я мечтал о смерти и искал ее…

Епископ терпеливо ждал. Лед тронулся.

— Мое сердце разрывается в клочья от неразделенной любви. Я спасаю самое дорогое, чтобы, не медля ни минуты, отдать другому. И мой ребенок родится вдали от меня, не зная имени родного отца…

— Ах, ты о Кристине? — сделал удивленное лицо Конрад. — Бедный мальчик… Поистине, мука твоя нестерпима… Но Христос проповедовал нам бескорыстную любовь к ближним. Позволь ей стать счастливой и возрадуйся!

Михаэль сжал от бессильной злобы кулаки.

— Не могу… Я пытаюсь, но не в моих силах принять веление Сына Божьего… Я слаб и грешен. Я ничтожен.

— Не кори и не унижай себя. У человека всегда есть выбор. Один путь ведет к жертвенной любви, другой открывает дверь в мир безмолвия, вечного льда, равнодушия, силы и стойкости…

Михаэль поднял на Конрада красные от слез глаза. Он ждал пояснений.

Голос епископа вновь зажурчал подобно горному ручью, погружая просителя в легкую дрему. Веки Михаэля потяжелели, он боролся с неожиданным сном, но тихий голос собеседника продолжал звать в мир грез. Тело оцепенело, оставался живым лишь разум.

Молодой человек с удивлением заметил, как изменилась окружающая обстановка: исчезли затканные узорным шелком стены епископских покоев, бесследно пропал стол и кресла, за которыми они сидели.

Свежий ветер принес запах хвои и луговых цветов. Вокруг шумели столетние ели, сплетаясь кудрявыми верхушками, а высоко в небе, сужая круги, летали крикливые черные вороны.

В носу защипало от неожиданного запаха пережаренного на углях миндаля, что обычно продают детям в вощеных кулечках в святочную неделю на главной площади Марцелля. Михаэль недоуменно повертел головой в поисках шарманщика, торгующего лакомством, но, кроме еловой чащи, окружившей лесную полянку плотной стеной, их двоих и кружащегося воронья, в странном, сотканном иллюзией мире ничего не существовало.

Вместо привычной фиолетовой сутаны и ермолки на Конраде оказался щегольской шитый золотом бархатный камзол с высоким испанским воротником. Его седые волосы потемнели, морщины разгладились, бледная кожа налилась молодым румянцем. Сапфировые глаза переливались чарующим блеском.

Перед изумленным бароном на мягкой изумрудной траве сидел необыкновенной красоты мужчина, в руках у которого был небольшой прозрачный камень округлой формы.

— Когда-то я заключил очень выгодную сделку, а сейчас предлагаю тебе, Михаэль, пройти моим путем, наполненным радостью и спокойствием, стойкостью и смелостью, невозмутимостью и беспристрастностью.

Молодой человек, находясь под влиянием чар, не сводил восхищенных глаз с собеседника. Еле ворочая языком, он произнес:

— Что за сделка?

— О! Пустяк, я заменил окровавленное, изъеденное болью и ревностью сердце на вот этот необыкновенной красоты горный кварц. Посмотри, как искрятся и переливаются в лучах солнца его бесчисленные грани! Он поистине прекрасен, божественен!

Люстиг, открыв от изумления рот, восторженно кивнул: он никогда раньше не видел подобной красоты. Его рука непроизвольно потянулась к кристаллу.

Молодой Конрад отвел камень в сторону.

— Попробуй открыть для себя новый мир, где нет места боли и страданиям, нет места слезам и обидам, зависти и ревности. Мир, где ты господин всего сущего, хозяин собственной жизни. Все богатства, скрытые от глаз, отныне видны только тебе. Тайные мысли читаемы подобно открытой книге.

Люди пойдут за тобой как овцы и вложат ключи от собственных душ в твои руки. Согласен ли ты на столь выгодный обмен, сын мой? Или тебе по вкусу другая жизнь? — Конрад щелкнул пальцами, и перед глазами Михаэля возникло брачное ложе, где стонущая от наслаждения Кристина, прикрыв круглый живот руками, принимала ласки ненавистного Якова. Михаэль согнулся пополам от невыносимой боли.

— Да! Я согласен. Не мучай меня!

Как по мановению волшебной палочки, на коленях епископа появился скрученный в трубочку пергамент. Выкопав ногтем в земле небольшую ямку, искуситель макнул в нее невесть откуда взявшееся перо и протянул Михаэлю.

— Поставь свою подпись вот здесь, сынок!

Рука молодого человека неуверенно дрогнула, но стоило ему закрыть глаза, как перед ним вновь возник образ возлюбленной, улыбающейся рожденному младенцу, которого он никогда не увидит.

Отогнав усилием воли наведенный кошмар, Михаэль быстро поставил темный росчерк.

— Нужно ли нам скреплять договор кровью? — вырвался из его уст невольный вопрос.

— Конечно, как же без нее… — Конрад ослепительно улыбнулся. — Ты его обязательно скрепишь кровью, но только не своей. А кровью врага и предателя… Иначе задуманное не свершится.

Михаэль хотел подробнее расспросить, кого епископ имеет в виду, но тот предупредительно поднял руку, приказывая молчать, и сделал резкий зигзагообразный жест, словно отодвигая невидимый занавес.

Переливающийся радужными красками сказочный мир померк, и Михаэль провалился в недолгое забытье. Когда несколько мгновений спустя сознание вернулось, то молодой человек снова обнаружил себя сидящим в кресле напротив Конрада, склонившегося над столом и подписывающего бумаги, принесенные служкой, подобострастно застывшим за спиной своего хозяина.

Михаэль тряхнул головой, отгоняя наведенный морок. Он почти не помнил случившегося. Привидевшаяся в лесу чудная история показалась ему сном.

Закончив с бумагами, епископ поднял на него глаза, спрятанные за круглыми стеклами очков.

— Я утомил тебя, сын мой. Пока ты дремал, я позволил себе немного поработать. Мною только что подписан указ об освобождении твоей любимой из-под стражи. Как видишь, половина данного обещания выполнена.

Михаэль воспарил духом.

— Только она должна присутствовать на заключительном заседании суда. Лишь после оглашения приговора ты вправе забрать девушку домой, — твердым голосом добавил епископ и отложил в сторону перо. После чего поднялся из-за стола, давая понять, что аудиенция закончена.

Конрад Справедливый всегда выполнял данные обещания.

Кристина, получившая возможность встретиться с Региной, закончила щедро сдабриваемый слезами рассказ о последнем разговоре с Его Святейшеством. Не скрыв ничего, признавшись в грядущем предательстве, Маленькая Птичка сидела на табуретке в уголке камеры, сжавшись от страха в предчувствии неминуемого гнева своей наставницы.

Но Регина молчала. Она смотрела на загнанную в угол несчастную с искренним сочувствием и думала о своем: «Он не мог не воспользоваться ловушкой, куда сам заманил тебя, глупая девочка. Искусно расставленными силками, в которые ты так легко залетела… И, напившись сполна твоей боли, вынудил пойти на бессмысленное предательство, которое изменит твою жизнь навсегда».

Кристина осмелилась поднять на нее глаза и вскрикнула от удивления. Регина грустно улыбалась. Потом заговорила:

— Я хочу рассказать тебе короткую притчу о белой голубке и черном вороне. А потом дам последний совет.

«В одном сказочном лесу, где сосны и ели касаются верхушками бескрайнего неба, где хрустальные воды горных ручьев текут по затаенным тенистым просекам, где на лесных лужайках растут необыкновенной красоты цветы и шумят душистые травы, жила свободная, как ветер, прекрасная, как чудесный сон, белоснежная, как горные вершины, искрящиеся под солнцем, голубка. Гордая и свободолюбивая.

Одним днем хищная воронья стая налетела на уставшую птицу, но могучий черный ворон-одиночка, рискнув собственной жизнью, отбил ее от своих голодных сородичей.

С того самого дня они были неразлучны и делили небо пополам. Они любили друг друга беззаветно, но приближалась зима, и голубка была вынуждена покинуть Черный Лес до наступления холодов. Стоило первому снегу запорошить верхушки елей, как она исчезла.

Сколько бы ни искал ее печальный ворон, сколько бы ни кружил над лесом, видел он лишь сверкающий снег, так похожий на ее оперение. Его любимая пропала без следа.

И тогда, не помня себя от горя, он опустился на лесную поляну, белую от выпавшего снега, и мощным клювом выклевал свое живое сердце, а вместо него вложил в грудь кусочек горного кварца, так красиво сверкавший на солнце.

Когда с приходом весны его любимая вернулась из теплых стран, ворон уже не мог подняться в небо. Камень в груди тянул его к земле, не позволяя расправить крылья. Напрасно кружила над ним грустная голубка, напрасно звала в высь.

Ворон мог лишь ползать по земле, подобно ящерице, и питаться падалью…

Последнюю каплю пролитой из вырванного сердца крови, ставшей огромным рубином, он подобрал с земли и вставил в оправу».

— Он стал человеком? — в недоумении спросила Кристина.

— Он всегда был им, так же, как и она.

— Не понимаю… А как же птицы?

— Это их свободные души.

Кристина нахмурилась:

— Я видела кольцо с огромным рубином на пальце у Его Святейшества…

Регина встала с кровати и отошла к окну, повернувшись к Кристине спиной.

— Так оно и есть.

— А кем была о…? — робко спросила девушка и осеклась, обо всем догадавшись.

— Я рассказала тебе эту притчу, чтобы снять с тебя вину за невольное предательство, которое совершится не по твоему злому умыслу.

Голубка устала жить без любви, вдали от того, кому навсегда отдала свое сердце. Уже долгое время меня мучает смертельный недуг. Врачуя тела страждущих, я забыла о своем. Если бы ты отказалась от предложения Конрада и не стала лгать в пользу Якова, ты все равно не смогла бы спасти меня.

Кристина заплакала, осознав страшную истину.

— Но, милое мое дитя, епископ знал, что я добровольно сдалась в руки его стражников, он знал, что я готова к смерти и сама пришла за ней. И тем не менее он вынудил тебя дать страшное обещание. Его каменное сердце безжалостно и ненасытно. Загнав тебя в угол, он навлек на твою душу кару, которая будет преследовать тебя в следующих воплощениях.

Кристина взмолилась:

— Матушка! Я ничего не понимаю!

— Неминуемое предательство, что ты совершишь, темным отпечатком останется с тобою навсегда. Из века в век отныне ты станешь предавать близких людей, невольно, не желая им зла. Так будут складываться ваши пути, что преступление станет неизбежным. Вечное раскаяние и покаяние, постоянный поиск любви. Вот чего добился жестокосердный ворон. Он заключил тебя в колесо, словно белку, и не тебя одну. Отныне наши судьбы станут неразделимы.

Нас всех — тебя, Якова, Михаэля, меня и его самого. Рождаясь снова, вдали или вблизи, возможно, изменив внешность, забыв о прошлом, вы будете тянуться друг к другу с единственной целью — завершить круг.

Заскользите по реке времени.

Поплывете по ней, словно упавшие кленовые листья… Как и мы когда-то…

— Свидимся ли мы еще, дорогая Регина?

— Не сомневайся, Маленькая Птичка. Возможно, ты меня не узнаешь. Но стоит тебе перешагнуть мой порог, как я вспомню и назову твое имя.

Глаза Кристины залились слезами:

— Матушка, мне страшно.

Регина подошла к сжавшейся в комочек девушке и положила ей на голову руку. Несколько мгновений она беззвучно шептала только ей известные слова, потом нагнулась и поцеловала девушку в лоб.

— Я прощаю тебя, дитя мое. Люби и будь любима, соверши то, что оказалось не под силу нам с Конрадом: наслаждайся жизнью и не забывай мечтать.

Человек умирает вслед за своей последней мечтой.

Кристина улыбнулась и, взяв руку Регины, прикоснулась к ней губами. Ведунья вздрогнула. Сев на кровать напротив Маленькой Птички, поймала ее взгляд:

— А теперь самое главное. Мой завет.

Девушка побледнела, но глаз не отвела.

— Помнишь мой подарок, девочка? Куклу, что заговорила с тобой? Ты с ней никогда не расставалась.

— Люсия здесь. Я оставила ее в своей келье. Она нужна тебе?

— Нет. Не перебивай. И внимательно слушай… На ее шее на кожаном шнурке висит странный знак, изображающий двух переплетенных змей.

— Да, это так!

Регина улыбнулась:

— Девочка, запомни мои слова: как бы ни просил у тебя его Конрад, что бы ни сулил — горы золота или серебра, власть над людьми, вечную любовь — не верь лжецу! Умоляю тебя, не отдавай ему эту вещь никогда.

Он не может и не должен владеть тем, чего недостоин. Или пока недостоин.

Помни: кто бы еще из смертных ни просил у тебя медальон, откажи.

Отныне он принадлежит только тебе и мне.

Когда-нибудь, не теперь, я приду за ним. И ты его вернешь. А пока сбереги, спрячь, утаи. Обещаешь?

— Да, — выдохнула Кристина. Не поняв деталей, она смогла уловить смысл. — Клянусь, что он останется со мной до конца жизни.

Регина грустно улыбнулась, и низко опустив голову, прошептала:

— Надеюсь, у него хватит сил отпустить тебя раньше, чем все случится. А теперь обними меня, дитя, ибо более мы не сможем быть столь близки. Прости, как я прощаю тебя.

Ступай.

И постарайся этой ночью выспаться, завтра будет тяжелый день…