#32. Так я хочу. Так велю. Вместо довода будь моя воля

Всезнающий и всемогущий очнулся, почувствовав прикосновение рук на шее. Не открывая глаз, ощутил весь мир целиком и себя в нем. Глубокую ночь, летний теплый ветер, молодую траву. Ноги, сжимающие ребра. Бедра, давящие на грудь. Руки, смыкающиеся на шее.

— Зачем ты душишь меня, радость моя? — тихо произнес он, открывая глаза.

Она не ответила. Только приподнялась, сильнее надавив на руки.

— Я могу говорить, не используя голосовые связки, — голос его звучал отовсюду, казалось, из самого воздуха, от неба, пространства, плоти. — И ты знаешь об этом.

В ее глазах, казалось, было больше звезд, чем на небе. Но взгляд был совершенно незнакомый. Проблески его он видел лишь иногда и не придавал им значения.

— Зачем ты душишь меня? — спокойно повторил он. — Я не могу умереть, радость моя.

Она молча смотрела ему в глаза, наклонив голову к плечу. Выбившаяся из кос прядь упала на лицо, испортив образ. Самсавеил поднял руку и аккуратно убрал ее за ухо. Так его Ева снова была прекрасна.

— Ты злишься, радость моя, — понял он, прикоснувшись к ее щеке. — Ты боишься.

Ева не ответила и на это, продолжала держать его за горло и пристально смотреть в глаза, не моргая.

— Это потому, что я понял, как сделать тебя бессмертной? — он положил руки поверх ее, погладил по грубому панцирю перчаток. — Мне всего лишь нужна одна вещь из моего Райского сада.

Длинные пальцы впились в плоть, сжали глотку, перекрывая воздух. Но всемогущему не требовалось дышать.

— Обещаю, я никогда тебя не обижу, — он успокаивающе гладил ее по рукам, пытаясь понять, что творится в ее голове. Проникать в мысли опасался, зная, нутром чуя — почувствует и не простит.

— Ты никогда не поймешь, что такое настоящее бессмертие в вечности. Ты никогда его не познаешь. Ты вне его, — твердо произнесла она.

— Но я не могу умереть, так уж вышло, — он болезненно улыбнулся и нарочно поднял голову повыше, чтобы душить его было удобнее.

— Так вышло? — она вскинула брови. — Ты не можешь умереть лишь потому, что я разделила с тобой проклятие бессмертия.

— Ты знаешь? Ты помнишь?! — он переменился в лице. От удивления побледнела кожа, округлились глаза, зрачок в черных глазах расширился, заполнив собой радужку.

— Я все помню. С того самого дня, как Люция привела меня к тебе, — горько усмехнулась она.

— Это невозможно. Ты не можешь помнить все. Свои жизни, но не более того, — хмыкнул он и снова расслабился, уверенный в своей правоте. Он же сам все контролировал, перекрывая фрагменты ее памяти.

Она нависла над ним, упершись руками в шею. Волосы соскользнули с плеч, оттянулся ворот плаща и платья, обнажая белоснежные ключицы и шею в черных прожилках вен.

— Ты правда так думаешь? Я помню, как ты призвал меня к ответу. Я помню, как забрала тебя из жизни в свое ничто. Я помню, как ты кричал, что колесо судьбы ломает жизни, а я — чудовище и монстр, не умеющий любить людей, — тихо-тихо говорила она. Медленно-медленно. Подрагивала кожа у спиленных хелицер, билась вена на шее.

— Ты не можешь, — он покачал головой, насколько позволили ее руки.

— Я помню, как ты поменялись местами, — она прищурилась. — Я помню, как ты стал Богом моего мира вместо меня.

— Мы не менялись! — Самсавеил презрительно скривил губы. — Мы никогда не менялись! Я сказал, что люди не заслуживают стольких страданий. Все мы спицы твоего колеса мучений, все мы узники твоего ада. Я не хотел этого. Не хотел страдать сам, не хотел, чтобы страдали другие. Я просил тебя любить нас. А что ты? Что сделал ты? А ты бросил мне свой мир и махнул рукой — правь, как считаешь нужным сам. Ты бросил меня! Ты проклял меня и ушел жить в своем мире женщиной.

— А ты влюбился!

— А я не мог иначе! Почему повелевая адом, ты мучила нас, почему? Почему, спустившись сюда, ты любила нас, почему? Почему нельзя было сразу нас любить? Почему ты оставила ненависть мне? Знаешь, как я был зол?!

Она отпустила его шею и положила едва теплые ладони на щеки, провела пальцами по носу, скулам.

— Знаю, — улыбнулась она. — Но ты ничего не понял. Ты думал, я прокляла тебя, поменявшись с тобой местами. Бросила тебя, предала. Ты думал, я всех-всех прокляла колесом судьбы. Ты думал, я всех ненавидела и мучила. Ты думал, я делала это назло.

Он смотрел ей в глаза и крепко сжимал губы. Все в нем бушевало бурей и готово было высвободиться в любое мгновение. Останавливали только блестящие от слез глаза и горькая улыбка.

— Я просто разделила с вами свое проклятие. Я поделилась своей болью и отчаянием, своим одиночеством, своей пустотой. Ты никогда не поймешь истинного бессмертия в вечности. Тебе не дано его познать, — она покачала головой, и слезы закапали на его лицо. Растеклись к волосам, вискам, ушам. — Мой круг бесконечен, вечен.

Он не понимал. Пытался, но совсем не мог.

— Ты есть все сущее, — задумчиво протянул он и, подняв руки, аккуратно вытер ее слезы, смахнув со щек. — Мы тебе на что?

— Познать все сущее, — отозвалась она, прижимаясь щекой к его ладони.

— От неба до земли, — вздохнул он. — От края до края.

— От ненависти до любви, — выдохнула она. — От боли до радости. От горя до счастья. От отчаяния до надежды. От предательства до верности. От лжи до истины.

Он внимательно слушал ее. Впитывал. Осознавал.

— И все мы лишь для того, чтобы ты знала все возможные чувства и эмоции? — поняв, все равно спросил он. Она подняла голову и, отвернувшись, посмотрела куда-то в сторону. — Радость моя?

— От уродин до красавиц. От калек до совершенных. От изгоев до кумиров. От исчадий ада до святых.

— Все мы — твои лица, — он нахмурился, разглядывая ее. — Ты хочешь познать все возможные жизни?

— От трагедий до счастливого конца. От войн до мира. От мира до войн. От потерь до побед. От ада до рая, — продолжала она, закрыв глаза. Налетевший ветер гладил ее по лицу, трепал волосы, вытирал слезы.

— Все судьбы.

— Я хочу познать все, абсолютно все, что существует, все, что можно познать. Увидеть все, что можно увидеть. Услышать все, что можно услышать. Почувствовать все, — она вдохнула полной грудью и грустно улыбнулась. — Понимаешь, Сэм?

— Как Ева? — насупился он.

— Ева — лишь часть этого мира. Ева — это только я. И я не должна была возрождаться, это ты так решил, не вынеся одиночества. Но вас, всех вас, чьи жизни потом станут моим опытом в вечности, гораздо больше, — она повела плечом и, опустившись ему на грудь, положила руки перед собой. — Ева не может познать все. А вы — можете. И познаете.

— Что будет, когда это произойдет? — бессмертный задумчиво посмотрел на небо. Если возможно все, значит, однажды придет время и этим звездам погаснуть, а миру — быть уничтоженным. Если для познания сущего нужно по обе стороны всех возможных событий, значит, мир умрет много-много тысяч раз. Каждый раз по-своему. И воскреснет столько же раз. Каждый раз по-своему. Чтобы охватить все, что можно вообразить, чтобы познать все, что можно познать.

— Я не знаю, — слепая паучиха взирала умиротворенно. Зрение никогда к ней не возвращалось, и осколки души, брызнувшие при встрече с кумо, были похожи на звезды. Такие же звезды, как на небе над головой. Она видела без зрения, и гораздо лучше, чем могли бы глаза.

— Я все равно запутался, — Самсавеил взял ее за руки, погладил пальцами плотный гладкий панцирь. — Лион как-то сказал мне, что Бог кидает кости людских судеб. Но я не бог. И ты не бог. Мы ведь не кидаем кости всех людских судеб. Они сами это делают, а приписывают, как правило, мне. Хотя страдают они по-настоящему. И мы. Мы ведь с тобой несчастны тоже. Разве нет? Иначе бы ты не душила меня сейчас.

Ева молчала.

— Миллионы агоний — это чудовищно, Ев, — выдохнул он и покачал головой. — Я потому и призвал тебя тогда к ответу. Я думал, если скажу тебе, ты все исправишь, а ты просто меня на свое место поставила. Я думал, ты, спустившись в свой мир, все изменишь, но ты почти ничего не изменила, все осталось по-старому. Маленьким адом, которым я почти не умел управлять, даже не знал, что делать. Я просто оставил, как есть. Я выбрал свое счастье, отказавшись исправлять твои ошибки, я выбрал быть с тобой. Но ведь мир остался прежним. Страдания ужасны. Мир, в котором есть боль — отвратителен. Так не должно быть, это неправильно.

— Не относись к этому, как к чему-то плохому. Агонии прекрасны — они делают картину мира полной. Без боли нет радости. Без горя нет счастья, — пожала она плечами, игнорируя многое из сказанного им. — Не окрашивай все в черное и белое. Оно не имеет цвета.

Вместо ответа Самсавеил ущипнул ее за бедро. Ева вскрикнула от боли и дернулась, вставая.

— Чего ты кричишь? Радуйся. Без боли нет радости, — нахмурившись, процедил сквозь зубы Самсавеил. — Агонии прекрасны, — повторил он и провел рукой по ее ноге. Плоть разошлась кровавой раной до кости, от крика Евы заложило уши. Он провел рукой обратно, закрывая порез и унимая боль.

Ева дрожала всем телом, до крови вцепившись в его плечо. Слезы лились, дышала она только урывками.

— А теперь повтори, что ты сказала, — холодно бросил Сэм, разжимая ее пальцы и закрывая раны на порезанном плече. Ева пыталась дышать, пот лился по вискам. Молчала. — И не говори после этого, что так должно быть.

— Никто не хочет чувствовать боль, — прохрипела она и провела ладонями по лицу, успокаиваясь. — Никто не хочет страдать, умирать от голода, ран, болезней, горя. Никто. Но это не значит, что нужно отказаться от этих чувств. Они ужасны, но они нужны.

— Мне повторить? — он занес руку над ее ногой и пристально посмотрел ей в глаза. Выжидающе.

— Тебе мало жизней и судеб, которые ты уничтожил, пытаясь обладать мной? — ухмыльнулась она. — Мало? Хочешь сделать больно и мне? Уничтожить меня?

— Но это было нужно. Без их судеб я бы не добрался до тебя, я бы не смог тебя любить. Это было необходимо, — он протянул руку, желая погладить ее по лицу, но Ева расхохоталась и отстранилась.

— Лицемер. Миллионы агоний — чудовищны. И чтобы быть любимым самому, ты пожертвовал очень многими. Ради одной меня, ради тринадцати лет счастья ты заставил страдать тысячи людей, — она с усмешкой смотрела ему в глаза и цедила слова, которые буквально обжигали. — Ты обвинял меня в том, что я не умею любить людей. А умеешь ли ты?

— Но я же делал это ради тебя, — опешив, повторил он.

— Ради себя. Ты никогда не спрашивал, нужно ли оно мне. Ты хотел быть любимым сам. Ты хотел, чтобы кто-то, например, бог, любил людей. Чтобы я любила людей. Не важно. Но у тебя есть возможность их любить. Я дала тебе ее. А что делаешь ты? Ради какой-то женщины причиняешь боль миллионам.

— Ты — не какая-то женщина! — воскликнул он, хватая ее за руки.

— Какая-то, Сэм, какая-то. Ты ненавидишь всех их, ты заставляешь их страдать, ты делаешь им больно, — она качала головой и грустно смотрела на него. — Но ведь забрал у меня мой же мир, чтобы из колеса мучений сделать его раем без страданий. И где этот рай? Где? Его здесь нет, Сэм. Потому что ты их совсем не любишь.

— Ты просто не знаешь, как я могу ненавидеть. Как я могу заставить страдать. И какую боль я могу причинить, — процедил он сквозь зубы. — Ты просто не знаешь. Показать?!

— Я верю тебе, — она медленно кивнула и наклонилась к его лицу. — И я люблю тебя, — нежно поцеловала, погладила по щекам. — Но, пожалуйста, не люби меня больше.

Сэм непонимающе посмотрел на нее, покачал головой. Такой перемены он совсем не ожидал.

— Ты причиняешь им всем боль, когда любишь меня. В следующей жизни, я молю тебя, не люби меня. Лучше ненавидь! Только не люби.

— Ты о чем?! — побледнев, тихо спросил он. Она слабо улыбнулась и повторила свои слова. — Ева! Не смей! — он резко сел, и она оказалась на земле между его ног.

— Не люби меня, — она встала на колени и обняла его за шею. — Не люби меня в следующей жизни.

— Почему ты говоришь о следующей?!

— Не люби меня в следующей жизни. Так я хочу. Так велю. Вместо довода будь моя воля.

В мгновение ока мир погрузился в кромешную тьму.

— Ты не можешь знать эти слова, — дрожащим голосом произнес он. — Ты не можешь.

— Я помню все, — она поцеловала его в шею, запуталась пальцами в волосах, прижала к себе. — И я всегда буду любить тебя. Всех. Если ты не можешь.

Он хотел было ответить ей тем же, но слова застряли в горле. С ее повелением, которому противиться он не мог, как закону мироздания, клятвы вечной любви стали невозможными.

— А я люблю тебя, радость моя. Сейчас. Эту жизнь, и в следующую я тебя не отпущу! — он крепко стиснул ее под ребра, закрыл крыльями, будто запирая в темницу. — Смерти я тебя не отдам. Никому не отдам.

Она рассмеялась и рассыпалась на тысячи осколков.

Лиловые кристаллы упали в землю, осыпалась лиловая пыль. А смех ее все еще звучал.

Самсавеил растерянно посмотрел на свои руки, сжимавшие пустоту; на гору кристаллов, когда-то бывших ее плотью и кровью.

Распахнул крылья, встал.

На небе ярко сияли звезды. Мрак исчез. Поднялся ветер и подхватил кристальную пыль.

— Я же сказал — никому, — вздохнул всемогущий и повел рукой, повелевая. Все, что унес ветер, вернулось. — Думаешь, ты самая умная? — раздраженно хмыкнул он на осколки насыщенно лиловых кристаллов. — Поиграем, радость моя!

Он обвел рукой кристаллы и закрутил их пальцем. Они зашевелились, подчиняясь ему, принялись складываться по сколам. Через несколько минут перед всемогущим на коленях стояла Ева. Статуя ее, обнимающая пустоту. Горькая улыбка застыла на ее губах, взгляд паучьих глаз казался умиротворенным.

Но она не оживала. Да и осколки едва держались все вместе, опусти Самсавеил руку — рассыпались бы снова.

— Что ж, — хмыкнул он в пустоту и потряс головой. Смех как будто не исчезал. — Не первый раз ты меня проклинаешь, радость моя, я уже разобрался. Важно каждое слово твоего проклятия, но ты всего лишь Ева, богом ты станешь только когда умрем мы все, и даже бессмертный я. Ты не можешь предусмотреть все. И я найду лазейку. У меня в запасе вечность, но я справлюсь быстрее.

Он разжал кулак, и статуя, удерживаемая воедино его волей, рассыпалась на осколки снова.

— Но сперва — я не дам тебе родиться в новом теле. Посиди пока в безвременье, — он улыбнулся и, вопреки обыкновению, не призвал ее душу обратно. Наоборот, он не стал даже обрубать нить, связывающую ее с паучьим телом. — Пусть оно будет твоей тюрьмой, моя радость.

Возле кристаллов из ниоткуда возник черный мешок. Расползлись завязки, раскрывая его широко. Повинуясь воле всемогущего, кристаллы медленно переплыли в свою новую обитель один за другим, а лиловая пыль осыпала их сверху.

***

Лиловая полоса света в кромешной тьме не освещала абсолютно ничего. Только разрывала мрак подземелья в сердце горы будто стеной. Тора провела рукой, ощущая на коже теплое прикосновение. Свет был осязаем, но это и все, что о нем можно было понять.

Тайгон, убедившись, что дверь открыта и никаких ограничивающих защитных символов и печатей не высечено на ребре стальных дверей, поманил сестру рукой.

В первом зале Райского сада было пусто, кошки переглянулись. Они никогда не видели его вживую — открытым не застали, но знали, как все устроено. Первый зал когда-то служил пристанищем паломникам, жаждущим услышать Самсавеила, когда тот еще не был прикован в своем саду. Площадка грота уже давно поросла кристаллами, будто травой или кустами, осталась лишь тропа из мельчайших камушков, петляющая и уводящая в следующий зал — само сердце горы.

В самом центре Райского сада плескалось озеро, у дальней стены уходя водопадом по древнейшим каналам до самых кошачьих храмов. Ступени вкруг него разрушились и теперь только щерились огромными глыбами. Цепи наверху обросли кристаллами и были почти не видны. Яблони тихо покачивались без ветра, цвели и берегли в ветвях яблоки, которых, созрев, разбивались в их корнях на мелкие осколки.

У самой кромки воды, на обломке ступени сидела императрица. Волосы были собраны в хвост и косу, диадема покоилась на висках. Вместо платья — белоснежная, парадная, форма ангелов. Даже сапоги — из белой пегасьей кожи.

Но когда Тора и Тайгон подошли ближе, то заметили, что в озере отражается совсем не она. Резкие черты лица — нос, скулы, как у статуи очерченные губы. Глаза, как летняя трава. Светлые, почти полностью поседевшие волосы до поясницы собраны в косу. Темная форма. Бело-бурые крылья, но только два. Отражение к тому же казалось крупнее образа. И даже немного моложе.

— Сад Самсавеила помнит меня такой, хотя пришла я сюда в первый раз лет на пятнадцать старше и совсем без крыльев, — услышав немой вопрос, отозвалась императрица.

Кошки переглянулись и синхронно пожали плечами. Осторожно глянули на гладь озера, ловя свои отражения.

Тайгон был все тем же, только серо-голубые глаза все-таки сияли лиловым.

Тора же в отражении узнала мать и, шикнув, кинула в озеро подвернувшийся под лапу кристалл. Отражение расплылось. А затем собралось. На лигрицу с усмешкой смотрела женщина, и единственным сходством были белые уши и черты лица. Исчезла грива смоляных волос, и все тело покрывали лиловые письмена, будто древние татуировки. Взгляд же был совершенно не знаком. Тора в испуге отпрянула, и отражение исчезло.

— Почему вы выбрали Райский сад местом встречи? — Люцифера поднялась со ступени и внимательно посмотрела на детей Химари.

— Потому что для лечения лепры мне нужен источник силы Самсавеила, — тряхнула головой Тора, прогоняя наваждение. Нет, она ни за что не станет такой уродиной. Ни за что. — Не вижу смысла тянуть, — шисаи стянула хаори, расстегнула наручи и принялась зубами развязывать обвязки на предплечьях.

— Все? Целиком? — непонимающе нахмурилась императрица.

— Не совсем, — Тайгон невидяще смотрел сквозь нее куда-то вглубь озера. — Воды же откуда-то берут начало.

— Разве оно не само? — Люцифера наблюдала, как лигрица снимает обвязки с рук и ног и стягивает одежду. Ей почему-то думалось, что они хотя бы поговорят, обсудят то, что происходит, что им нужно, какие планы. Но дети Кошки не спешили делиться мыслями. Все в родителей.

— Не само, — Тайгон подошел к воде и тронул ее. — На самом дне как будто вихрь, там оно… хм, не знаю, говорит ли вам что-то слово «концентрированнее»?

Люцифера кивнула.

— Вот, — Тай повел рукой, примерно указывая, где начинается вихрь. — Что-то служит началом. Может, там просто трещина и лиловые воды идут оттуда. Может, там начерчены неизвестные нам символы и печати, способные на такое. Может, там что-то лежит на самом дне.

— Ты не можешь разглядеть? — Тора ступила в воду и медленно зашла по колено, балансируя на острых кристаллах дна.

— Нет, оно плотное, — пожал он плечами и, встав, отряхнул руку.

— Собственно, вы даже не знаете, что там, — произнесла императрица, подперев подбородок рукой. — Но возлагаете такие надежды на это нечто.

Тора, не слушая ее, нырнула в озеро, проплыла несколько метров, оказавшись почти на середине и, вынырнул, помахала рукой брату.

— Здесь? Прямо подо мной? — она умыла лицо, пригладила волосы назад.

Тайгон прищурился, примеряясь, и, помедлив, кивнул. Лигрица тут же ушла под воду.

— Возвращаясь к Вашей претензии, Ваше Императорское Величество, — Тайгон коротко поклонился, скорее просто соблюдая формальность, и обвел рукой другой край озера, переходящий в водопад. — Воды Самсавеила крайне важны для империи, они питают весь наш остров.

— Что это дает? — императрица повела рукой, предлагая коту присесть, он послушно сел на берегу, проигнорировав расколовшиеся ступени.

— Ничего и, вместе с тем — все. Гипотетически, если источник остановить, мы не умрем и не исчезнем, — он внимательно следил за сестрой, не столько видя ее, сколько ощущая, где именно она находится. — По крайней мере, сегодня мы воспользовались вашим допуском в молельни, где расположен архив кошек. Так вот, там есть информация о том, что источник уже останавливался несколько раз, катастрофы не произошло.

— Как? Как именно он останавливался? — Люцифера сложила руки на груди и скептически нахмурилась.

— Самсавеил останавливал сам, как именно — не написано нигде. Или я не нашел, что тоже вполне реально, — пожал плечами Тайгон.

— Я могу попросить Рауна внимательно перебрать, — предложила императрица.

— Во-первых, они написаны на древнем языке, которым в совершенстве из всех живущих ныне владею только я и сам Самсавеил, — усмехнулся кот, явно довольный собой. — Чуть похуже — Химари, Хайме, Райга, Тора и может быть Лион, и то не все. А во-вторых, никто, кроме кошек, не сможет открыть ни одну ячейку архива. Разве что если Самсавеил не позволит. Но его, как видите, здесь нет.

— То есть, мы действуем вслепую? Как котята? — фыркнула Люция.

— Не совсем. Тора считает, что то, что служит источником, может вылечить лепру. Если это природное явление, значит, для Конфитеора нужны воды прямо из озера, а не те, что уходят к храмам. Если это древние печати — их можно повторить. Предмет — изучить.

— Если это будет что-то, не поддающееся вашим предположениям?

Тайгон указал рукой на яблони.

— Тогда мы возьмем их, Тора сказала, они могут быть пригодны тоже, ведь их питают воды Самсавеила, самые чистые, самые сильные, — пожал он плечами и встал, обеспокоенно подняв уши.

Гладь озера колыхнулась, и лигрица вынырнула посередине.

— Ну? — крикнул он.

Тора молча подплыла к самому берегу и мотнула головой, отбрасывая мокрые волосы.

— Я не доныриваю. Меняемся?

— Что-то увидела? — Тайгон снял с себя хаори и принялся за кимоно.

— Да, сундук такой небольшой, — она показала руками что-то размером со стопку кошачьих фолиантов. — Ларец. На самом дне. Ты донырнешь, если воспользуешься силой Самсавеила и покоришь себе воду.

Тайгон замер и в замешательстве огляделся.

— Я умру, — хмыкнул он. — Точнее, вероятность этого крайне высока. Если бы я пытался подчинить себе воду, стоя на кристаллах — наверняка бы стал статуей. Что будет, если я буду приручать сами воды такой концентрации — я не знаю.

Тора нахмурилась и почесала саму себя за ухом.

— И что же делать? Там правда глубоко, ты тоже вряд ли просто так донырнешь, — она указала рукой за спину. — И там сильное течение, против него очень тяжело, чем ближе к ларцу, тем сложнее плыть. Будто оно все густое. Если бы ты… а, забудь…

— Если бы что? — вмешалась Люцифера, внимательно слушавшая лигров. — Я правильно помню со слов Химари? Тайгону подчиняется вода, Райге — пламя, тебе — и то, и другое, но несколько своеобразно?

— И? — на два голоса.

— И подчинять все это вы можете лишь при условии, что кристаллы вас не касаются?

— И?

— Я могу взять Тайгона на руки, он подчинит себе воду, поднимет ее, например, а ты донырнешь?

— Есть одна деталь, — Тай потрогал лапой кристаллы на берегу. — Вы, даже держа меня на руках, будете их касаться. И тогда в статуи из кристалла обратимся мы вдвоем.

Императрица молча распахнула крылья. Тайгон обвел взглядом ее фигуру, затем грот, прикидывая размеры. Люцифера помещалась спокойно, пространства хватало для размаха крыльев более чем.

— Давай попробуем! — кивнул Тайгон Торе и, накинув хаори обратно на плечи, подошел к императрице. — Я не то чтобы легкий. Удержите?

— Ты не выглядишь тяжелее твоего отца — справлюсь, — Люция пожала плечами.

— А как мне?.. — не успел он закончить вопрос, как императрица подхватила его под мышки и, оттолкнувшись, взмыла в воздух.

Крылья мазнули по сводам, Люцифера выровнялась посредине грота, хлопая всеми четырьмя крыльями.

Тайгон, опершись о ее руки, крепко сжимавшие ребра, попытался принять как можно более удобное положение.

— Очень прошу, нет, умоляю просто, не касайтесь стен сада, — он поводил рукой перед собой, вода в озере сделала оборот.

— Места много, — отозвалась Люция на ухо.

— Только вот качает.

— Тут нет воздушного потока, я не могу планировать ровно, так что только так, — усмехнулась она. Крылья хлопали поочередно — верхние раскрывались, нижние смыкались. И оттого получалось, что императрица то опускалась, то поднималась.

— Ладно, — буркнул Тай, удовлетворившись и этим. В конце концов, стен грота она не касалась, сохраняя положение примерно посередине. — Ныряй! — крикнул Торе и позвал воды Самсавеила рукой.

Верхний слой воды по спирали поднялся в воздух, но чем ближе была вода к ларцу, тем тягучее и гуще она становилась. Вязкой и как будто даже своенравной.

Тора с удивлением обнаружила себя глубоко на дне, отсюда не было видно даже яблонь на берегу. Нет, своими силами не доплыла бы точно, и Тай бы не доплыл.

А до источника оставались какие-то метры. И эти метры воды не поддавались повелению Тайгона, дрожали, чувствуя его, но не поднимались в воздух, как остальная вода. На ощупь как густой кисель, не плыть — а продираться. Тора задержала дыхание и с усилием ушла под воду. Попытки плыть были больше похожи на потуги лягушки пробраться сквозь замерзающий поток.

Изо всех сил лигрица вытянулась. Не достала. Оттолкнулась ногами от выступов кристаллов, покрывающих все дно. Лапа отозвалась резкой болью — порезалась. Но ногти царапнули крышку. Еще!

Сверху что-то доносилось, но густой поток скрадывал звуки, делая их неразличимыми. Еще! Ухватившись за ручки, Тора дернула ларец на себя.

В то же мгновение поток воды Самсавеила перестал быть густым. Насилу вытащив ларец, Тора оттолкнулась лапами ото дна, оставалось чуть-чуть-то.

Чуть-чуть выплыть.

Чуть-чуть воздуха.

Поток воды обрушился сверху, придавив всем своим весом. И взмыл снова, подхватив и вышвырнув на берег.

— Ты меня чуть не убил! — прохрипела Тора, вставая на четвереньки и подтягивая к себе заветный ларец. Попыталась отдышаться.

Хлопнули крылья совсем близко, Тайгон подлетел и, обняв, едва не задушил.

— Она перестала слушаться, я пытался, — словно извиняясь, Тай погладил сестру по спине и распутавшимся волосам.

— Все-таки предмет, — первой обратила внимание на находку императрица.

Тайгон отпрянул, Тора села и поставила ларец на колени.

Попыталась было открыть, но он не поддавался. Попробовал Тайгон, но с какой стороны он ни дергал крышку, та держалась намертво.

Из праздного любопытства попыталась открыть и Люцифера. Ее ларец послушался — что-то щелкнуло внутри, и крышка приоткрылась.

Внутри в маленьком детском черепе лежало сердце.