#5. Глупо спорить с судьбой,..

Утро разрывало полумрак, бледное солнце медленно поднималось из-за гор вдалеке и опутывало кладбище паутиной света. Нойко, укрывшись крыльями, мирно спал в ногах у Люциферы.

Тихо шептали песочные часы в пьедесталах своих хранителей. И этот шепот мертвых успокаивал, мешая проснуться окончательно.

Пытаясь растянуть утро еще хоть на несколько минут, Нойко стал припоминать и где он находится, и сколько всего нужно сделать сегодня. Чем быстрее начнет, тем быстрее закончит. Осознав, что промедление все портит, он опустил крылья и поежился.

Кладбище было пустым, а в свете холодного весеннего солнца еще и недружелюбно переливалось лиловым прахом в застенках часов. Но цесаревич этого совершенно не замечал. Он довольно потянулся и прижался щекой к мраморным крыльям Люциферы, касающимся пьедестала маховыми перьями. Они обожгли кожу льдом, но отрываться не хотелось.

— Мам, — Нойко погладил аккуратно высеченные перышки и переполз на край постамента. — Спасибо, что охраняла мой сон, — кивнул статуе и, задрав голову, еще раз ее оглядел. Коленопреклоненная Люцифера смотрела в небо, словно молилась — точно такая же, что и на императорском кладбище. Волосы собраны, очерченный профиль и впрямь будто птичий. Ангельская форма, копия ее меча, что хранился в музее. Дикая гарпия, как они ее звали шепотом. Какая-то слишком строгая и вместе с тем возвышенная. Какой она была на самом деле? И почему изобразили такой? Все вопросы к заказчику статуи, но спрашивать хоть что-то у Изабель не хотелось. Никогда. Ни за что. Все равно солжет.

Но можно было спросить у тех, кому незачем врать. Например — у кого-нибудь, кто точно знал Люциферу лично. Хотя бы ребенком. Хотя бы молодой ангелицей, до того, как она, по слухам, сошла с ума. Молва переменчива, тем и глупа. Изабель им всем напела, что их любимая гарпия обезумела — они и поверили. Глупцы, разве она могла? Надо искать и спрашивать осторожно.

— Я обязательно тебя найду. Я клянусь, — он спрыгнул на вымощенную дорожку и, помахав на прощанье рукой, убежал в сторону давно покинутого замка Быков. Нынешний правитель даже не стал восстанавливать его, решив, что проклятое место принесет лишь горе.

Нойко остановился у развалин на некоторое время, скептически оглядел. Выгорело абсолютно все, остались только каменные стены, черные от копоти. Даже пятнадцать лет дождей не сильно изменили их вид. А если и изменили, Нойко не желал знать, насколько кошмарным выглядел замок тогда.

Хотелось верить, что где-то там остались комнаты, уцелевшие после пожара, но сколько он ни обходил замок, сколько ни заглядывал в зияющие глазницы окон, было черно и пусто. Ни следа Люциферы. Берег озера за замком давно зарос, и когда Нойко ступил в воду, врассыпную бросились сонные после зимы лягушки. Он закатал рукава повыше, задумчиво осмотрел бурый узор на предплечьях, родимое пятно — как говорили в Имагинем Деи, но совершенно непонятно было, почему оно так симметрично и витиевато. Может, Люцифера будет знать ответ. Как и на вопрос, почему ладони и пальцы с детства как будто пиявками искусанные — в мелких едва различимых кружочках. Кто-то же должен знать.

Ледяная вода отбросила последние остатки сна. И вместе с тем вернула чувство голода. Одно радовало — Изабель так испугалась за свою ложь, что никому не сказала, отчего сбежал ее наследник. Ни-ко-му. И все были уверены, что цесаревич занимается изучением культуры империи и готовится брать бразды правления в свои руки через два года. А может быть, даже раньше, сама Изабель села на трон всего ли в 6 лет. Эта идея с императорским походом пришла в голову одному из грибников, которых встретил Нойко, а он в свою очередь решил, что лучшего предлога не сыскать. И пока Изабель не вознамерилась убрать его из игры, он собирался пользоваться самым завидным своим преимуществом — крыльями. Херувимскими, дарованными богом, Самсавеилом, вас высшая степень его благосклонности. Одних только крыльев было достаточно, чтобы считать его практически святым. Каждый считал своим долгом накормить будущего императора или хотя бы указать дорогу. Может, повезет и здесь.

***

Стоило только пересечь черту нового города, заново отстроенного подальше от сгоревшего замка, как Нойко почувствовал на себе сотни взглядов. Как цесаревич, он привык к ним, но отчего-то в этот раз чувствовалась некоторая напряженность. Нойко выровнял сбившееся дыхание, растянул губы в привычной улыбке и царственной походкой направился вдоль центральной улицы.

Невысокие, этажа на три, домишки походили один на другой. Каменная кладка проглядывала сквозь местами обвалившуюся побелку, темная черепица на крыше переползала с дома на дом, как будто укрывая весь район одного из кланов одеялом. Судя по одинаковым, будто по трафарету высеченным, изображениям козла, район принадлежал именно этому клану. Оно было, в общем-то очевидно. Клан Лошадей предпочитал дома попросторнее и в один этаж, будто стойла. И у каждого дома всенепременно должно было быть много земли в округе — для хозяйства и игр детей-жеребят. Быки когда-то чтили замки и многие поколения в них и жили, как вассалы округа. Но их район был самым пострадавшим, и как они отстроились, Нойко даже не знал. Клан Газелей, кажется, любил все витиеватое, изящное. Пауки же, слово изгои обитавшие на окраине у леса, ютились в землянках и покосившихся домиках.

Спустя сотню метров разглядывания всего и вся до цесаревича, наконец, дошло, что же было не так. И волосы встали дыбом. Это было отличной язвительной шуткой — крикнуть Изабель «А ты мне вдогонку отряд Охотниц пошлешь, да во главе с Кираной, и они убьют меня». Шуткой, сейчас совсем не смешной. Потому что Охотницы были везде. Куда ни повернись — хоть одну, но увидишь. И все они, вне всяких сомнений, следили за будущим императором.

Оставалось только утешать себя мыслью, что это обычный порядок вещей, охотницы охраняют каждый город, каждую деревню. Они должны быть на улицах, следить за жителями, они просто делают свою работу. Но утешения не помогали. Паника заполняла собой всю голову. Ведь Изабель действительно послала за ним охотниц, правда, одну лишь Кирану. Но какой приказ она ей отдала? Поймать и вернуть? Уговорить прийти к императрице с извинениями? Убить? Наверняка. И Кира нарушила ее приказ, за что наверняка поплатилась не меньше, чем жизнью. Или сбежала, ума ей не занимать, какой дурак сам полезет в петлю. Но приказ ведь никто не отменял. Значит, выследить и убить должны уже другие.

Пройдя очередной поворот в тупик, Нойко остановился. Если бы Изабель придумала очередную ложь с нужными ей выводами, что цесаревича надо схватить и непременно казнить, никто не стал бы на него просто смотреть. Его бы поймали еще у границы, а то и раньше, сразу после выяснения предательства Кираны.

Значит, весомого повода она не нашла, и Охотницы просто будут ждать удобного момента. Удобного места. И не найдется ничего лучше тупика, пустынной улицы или домика где-нибудь на окраине. А значит, самым верным решением будет отправиться в самое людное место всего города — на рынок. До полудня далеко, но там явно есть люди. Надо будет только найти Люциферу, а дальше никакие охотницы не будут помехой. Никто не будет.

Нойко осекся — а что он ей скажет? Но тут же отбросил эту мысль и широкими шагами, а потом бегом, бросился на центральную площадь.

Один поворот, другой. На голоса, на звуки, на запахи. Обежал патруль охотниц, едва не сбив с ног, но они только крикнули что-то вдогонку. И утонул в буйстве красок и дурманящих ароматов. Оглох. Ослеп. И так и остался стоять, не понимая, что происходит.

Всюду сновали местные. Громко перекрикивались, переругивались и что-то убежденно доказывали друг другу. Перед самым носом прокатилась телега, колеса едва не отдавили Нойко ноги, он успел отскочить в последний момент и не упасть, сбалансировав крыльями.

— Простите, цесаревич, я это, не видел вас, — понуро промычал хозяин телеги, выпрягаясь из нее. Косая сажень в плечах, мускулам настоящий бык позавидует, рога смотрят в разные стороны, да один еще и обломан. Добродушные глаза посажены близко, а от каждого даже самого обычного вздоха кольцо в носу чуть подрагивает. — Не задел я вас? — он широко размахнул ручищами, и Нойко запоздало принялся пятиться.

— Нет, я в порядке, уважаемый. Извольте продолжить свой путь, — коротко кивнув, как учили, Нойко ожидал было, что бык действительно пойдет дальше, но понял, что его банально не поняли. — Можете идти, все хорошо, — уточнил он, и тогда незнакомец расплылся в улыбке, подобрал оглобли и повез свою телегу дальше.

Нойко выдохнул, сложил поплотнее крылья, боясь, что если не его заденут, так он сам снесет что-то или даже кого-то, и медленно двинулся вдоль рядов почти что боком.

Чего здесь только ни было. От съестного урчал желудок, но свернуть раньше конца ряда было невозможно. И ему оставалось только обходить лавочников, разглядывая их простецкие наряды и их самих.

Быки проходили с ящиками овощей и фруктов, и чтобы не задеть их, приходилось отступать в проулочки между лавками. Люди клана Лошадей были куда изящнее и даже если переносили продукты, умудрялись и поклониться, женщины даже в книксене, стукнув копытцами по камням мостовой, и не задеть цесаревича.

Периодически буквально под ноги бросались козлята. О чем-то спорили, протяжно растягивая «ме-е-е», дразнили друг друга. Испуганно ойкали при виде Нойко и, быстро-быстро кланяясь так, что их молодые рожки и козлиные ушки дрожали, убегали восвояси.

— Цесаревич, голубушек, угоститесь яблоком. Сочные, — за рукав потянула женщина. Нойко торопливо обернулся, оглядел ее с головы по пояса, ниже не позволили ящики. Коза. Некрупные рожки торчали из аккуратно уложенных в пучок волос, тяжелые серьги в козлиных ушах причудливо покачивались, глаза с горизонтальными зрачками смотрели опасливо, но по-доброму.

— Да, конечно, — он протянул руку, но она отдала целую корзину. Перечить Нойко не стал. — Благодарю.

Яблоки и впрямь оказались сочными, да еще и безумно вкусными. И Нойко даже перестал обращать внимание на отдавленные ноги, а народу становилось все больше; потрепанные крылья, на которые вечно кто-то натыкался; проплывающие над головой ящики, так и норовившие задеть углом по лбу.

За спиной шептались, но этого он старался не замечать тоже. Не вслушиваться. Не всматриваться в лица. И не замечал бы ничего дальше, если бы, откусив очередной кусок яблока, не заметил трех охотниц, ловко лавирующих среди толпы ему навстречу. Обернулся — сзади еще четыре. Кусок встал поперек горла, Нойко согнулся в три погибели, пытаясь откашляться, и краем глаза заметил, как один из быков забрал ящики из небольшого прохода между рядами. Что ему, что охотницам до него идти одинаково. Идти, но не бежать. И, выплюнув яблоко, он бросился со всех ног именно туда.

Обогнул широкого быка, сложил крылья вдоль тела и, выскочив на другой ряд, бросился наутек. Несколько раз оглянулся, но Охотницы как будто медлили или искали обходной путь, обманув его.

Ушел!

С грохотом и пронзительным визгом побег накрылся. Корзинка, подлетев, милостиво осыпала цесаревича оставшимися яблоками, в руки впились обломки. А визг и не прекращался, а только усиливался, ввинчиваясь в виски.

— Замолчите, не ведите себя как визгливая собачонка! — женский голос где-то непонятно где. То ли в голове, то ли снаружи, то ли вообще его и не было. Но визг стих, и Нойко смог, отпустив голову, наконец, оглядеться.

Перед ним сидела девчонка лет четырнадцати. Коза, судя по глазам, рожкам, ушкам и смешным копытцам. Красная, как помидор. Дышала тяжело, будто вот-вот снова собиралась разразиться визгом. В глазах стояли слезы. Да и не стояли уже даже, а капали на синее платье с белыми кружевными каемочками.

— Вы наследница клана Коз, видите себя подобающе, юная леди, — отчитывала ее пожилая женщина. Но она, по-видимому, никем не приходилась девочке, потому что была занята раскатившимися яблоками и своим товаром. Торговка. Подняла одно яблоко, второе, третье, сломанную куклу-марионетку, вторую. И Нойко медленно попятился, судорожно пытаясь сосчитать руки незнакомки. Она повернулась лицом, словно почувствовав на себе его взгляд.

Десять.

Ровно десять глаз.

Женщина улыбнулась — зубы белые, но клыки черные, блестящие. Подняла голову, и аккуратные хелицеры оказались видны сложенными под подбородком.

— Цесаревич, не серчайте. Ни девочка, ни я не хотели вам помешать, — ласково проговорила она, поставив рядом корзину, полную все тех же яблок.

— Все хорошо, — он замотал головой и попытался встать, опершись о каменную кладку. Но под рукой среди осколков нащупал марионетку.

— Это Люцифера, цесаревич.

Но он уже и без подсказки понял, что за кукла перед ним. Осторожно поднял ее за крыло и уложил на колени. Она была ему с предплечье, но если раскрыть по крыльям, кропотливо вырезанным перышко к перышку, то и в ладонях не поместится никак. Жаль только, оба крыла он сломал, когда упал. Ладно сложена, конские волосы собраны в хвост и рыбью косу, изумрудно-зеленые глаза-бусины глядят с хитринкой, острый нос очерчен знакомо, как и тонкие губы, изогнутые в слабой улыбке. Серая форма пошита аккуратно, доспехи на ощупь как будто и впрямь стальные. Меч даже вынимался из маленьких ножен. А сапоги из настоящей кожи. Кукла гнулась во все стороны, складывала сломанные крылья и раскрывала их будто по перышку. Нойко усадил ее на руку и осторожно погладил.

— Нравится, цесаревич? — женщина смотрела в упор, и все десять бездонно-черных, без белка, без радужки, глаз как будто смеялись.

Он спохватился и, прижав куклу к груди, принялся собирать остальных выпавших марионеток. Они были обычные — просто куклы, большинство с клубком ниток, прочно стянутым паутиной. Без одежды, волос, нарисованных лиц. Деревянные. Керамические. Тряпичные. Пустые. Некоторые даже сломаны или порваны, и Нойко не мог понять, он ли виноват в их поломках, или такими они и были. Но паучиха-кукольница забирала любых и аккуратно укладывала на лавке.

— Сколько стоит эта.., — язык не поворачивался назвать Люциферу куклой, и он просто показал ее, подняв за талию.

— Эта не продается, цесаревич. Она — память. Хотите, я отдам другую? — паучиха поставила перед ним коробку, полную крылатых марионеток, но все они были пустыми, безликими, бездушными.

Нойко недоуменно посмотрел на Люциферу.

— Почему она — память? — но отдать не решился.

— Без нее я бы перед вами не выставляла кукол, — улыбнулась пожилая женщина, и хелицеры под ее подбородком тихо щелкнули, без угрозы.

— Вы ее знали? — не надеясь на ответ, спросил Нойко, из вежливости разглядывая кукол в коробке. Ни одна ему так и не приглянулась.

— Еще совсем другой. Если у вас есть время на старуху и ее глупые бредни, я расскажу, — паучиха закрыла коробку и поставила снова под лавку. — Мне будет приятно поговорить с херувимом.

— Все мое время — ваше, — едва дыша, отозвался цесаревич. — Если вы правда ее знали, я бы хотел услышать все.

Паучиха засмеялась и, подобрав полы серого бесформенного платья, села на один из ящиков и похлопала рукой по другому, предлагая присоединиться. Нойко едва протиснулся между лавками и послушно сел, подобрав крылья, теперь казавшиеся излишне огромными.