#34. Я слезы морю отдам на соль

Переход сквозь пространство вызвал резкую и нестерпимую боль. Все кости будто разом вырвали, а потом кое-как вернули на место, мозги в голове перетряхнули, желудок едва не вывернуло, мышцы загудели.

Но Райга не подал и виду, только медленно выдохнул и, подмахнув хвостом, не дал себе упасть.

— Присаживайся, — донесся до ушей бархатный голос Самсавеила, и Райга открыл глаза.

Вместо поляны посреди леса и спящих диких кошек он увидел море и лодку под ногами. Берег был далеко, скалы — тоже. Всезнающий сидел на одном краю лодки, удерживая за веревки большой черный мешок, и ждал. Шисаи присел на короткую скамеечку поперек и с интересом посмотрел на всемогущего. Зачем-то же понадобилось искать его, а найдя — переносить в море.

— Не было на свете шисаи, способного так провести ритуал воскрешения, — медленно проговорил Самсавеил, глядя Райге в глаза.

— Это случайность, — пожал он плечами.

— Я ничего не говорил об удаче, — усмехнулся всезнающий и наклонил голову к плечу. — Я сказал о способностях.

— Полагаю, просьба касается этой «способности», — скрыв беспокойство, отозвался Райга.

— Именно, — всемогущий перекинул ему веревки.

Шисаи подтянул к себе мешок и, развязав, заглянул внутрь. Зачерпнул рукой кристаллы и поднял поближе к глазам. Лицо его вытянулось, левая бровь изогнулась.

— Ева, — хмыкнул он. — Это никак нельзя исправить.

— Отчего же? — Самсавеил прищурился.

— Хорошо, я понимаю, меня ваш запрет на воскрешение после кристальной смерти не коснется, если такова будет ваша воля, — Райга понимающе кивнул. — Но это не просто запрет, это констатация невозможного.

Он высыпал кристаллы обратно.

— Отчего же? — повторил свой вопрос Самсавеил.

— Одно дело обычное тело, история помнит не-кошек, живших по две жизни. Если успеть провести ритуал в течение сорока дней — за три жертвы умерший воскреснет, — Райга зачерпнул еще осколков и потряс в руке, высыпая пыль в мешок. — Но кристальная смерть не дает этого права, никаких сорока дней, вообще ни дня, душа отсоединяется сразу же, и одному богу известно, куда она уходит.

Всезнающий согласно кивнул, а Райга прищурился. Ну да, богу-то и известно.

— Впрочем, если бы вы могли вернуть Еву в конкретное тело, вы бы так и делали. Но так ни разу не было, значит, это невозможно. Как вы ее вернете в это тело?

Самсавеил очертил пальцем круг, и все осколки в мгновение ока собрались в статую.

Райга невольно отпрянул. Статуя собралась прямо перед его носом, и паучиха Ева обняла воздух. Прищурившись, шисаи опустился на колени перед ней и с любопытством оглядел, поднырнув под руки. Она не была похожа на все остальные посмертные статуи. И дело было даже не в позе — уж каких только надгробий он не навидался в кошачьих храмах. И не в выражении лица — оно было слишком умиротворенным. Странным было то, что плетение самой сути осталось нетронутым. Это был не след его, не воспоминания тела о Еве, а само ее присутствие в нем.

— Как вам удалось запереть и душу? — с толикой восхищения спросил он, присаживаясь обратно на лавочку.

— Всемогущество на это способно, — коротко склонил голову Самсавеил, принимая искренний комплимент. — Но оно не может удержать саму форму, — вздохнул он, и в то же мгновение статуя Евы рассыпалась на осколки. — Звучит, наверное, забавно.

— Цена непомерно велика, — просчитав все в уме, вынес вердикт Райга.

— Когда меня это волновало?

Райга презрительно усмехнулся. Действительно — когда?

— Шисаи всего пять, — продолжил кот. — Этого не хватит совсем и никак.

— А как ты думаешь, почему ты ищешь их всех? — слабо улыбнулся Самсавеил и отвернулся, глядя на синее-синее небо, сливающееся с морем вдалеке.

— Вы нас всех на смерть обречете? Моими руками?! — ощерился Райга. Думать о том, что его искреннее желание возродить шисаи — часть игры Самсавеила, он даже не собирался. Нет. Это было его решение, и только его. Но никак не чье-то повеление.

— О, я уверен, ты найдешь способ не погубить всех доверившихся тебе кошек, — кивнул всезнающий.

— За сорок дней?!

— Бессмертного не могут волновать сроки. А удержать Еву в этих осколках я смогу дольше сорока дней. Гораздо дольше. Твоей жизни как раз хватит, — Самсавеил с интересом наблюдал за Райгой, не скрывая своего удовольствия.

— А почему я? Опыта у моих родителей куда больше, — фыркнул он, кивая на кошачий храм наверху скалы.

— Способности важнее опыта, — великодушно пояснил всемогущий.

— Я не желаю. Я не обязан, — выдохнул Райга и сложил руки на груди. — А ты — не всемогущ.

— Да? — Самсавеил улыбнулся и прищурился. — Как звучит наставление для шисаи, которое вы должны помнить всю жизнь? Не просто помнить, а еще и осознавать.

— Слушай сердце, слушай душу, именно их голосом говорит с тобой Самсавеил. Твой священный долг — служить ему, его воле. Ты шисаи, а значит, нет у него другой опоры, кроме тебя; нет иных рук, кроме твоих; нет иных глаз, кроме твоих; нет иных ушей, кроме твоих; нет иного голоса, кроме твоего, — по памяти повторил Райга и, осмыслив, заключил. — Ты всемогущ только в союзе с нами. Только благодаря нам.

— Верно, — кивнул Самсавеил. — И вы поможете мне.

— Найди кого-нибудь другого, — резко бросил Райга, вставая.

— Тору? Тайгона? — рассмеявшись, отозвался всезнающий. — Мне нужен именно ты.

— Я. Не. Намерен. Воскрешать. Еву. Жертвуя. Шисаи, — медленно повторил Райга и огляделся. До берега далековато плыть.

— Я не требую, я предлагаю обмен, — Самсавеил обернулся, цепляясь взглядом за одиноко горящий огонь недалеко от кладбища Осьминогов. Прищелкнул пальцами. — Верни мою возлюбленную, а я верну твою.

Не успел Райга ответить, как борта лодочки коснулись женские руки в золотых чешуйках и плавниках на локтях. Он замер, не веря своим глазам.

Лодка качнулась, и русалка поднялась над водой по пояс. Золотые в лучах солнца волосы скользнули по плечам, груди, утопая в волнах. Голубые глаза смотрели лукаво. На пухлых губах отчего-то был синий оттенок. Будто она безумно замерзла.

— Райга! — воскликнула она и потянулась к нему рукой. — Ра-а-айга! — ласково прошептала, когда он наклонился ближе. — Райга, — промурлыкала, как обычно погладив его по ежику волос.

Голос был абсолютно тем же, и сомнения сразу отпали.

Он с опаской коснулся ладонью ее щеки, и с удивление обнаружил, что кожа теплая, сердце бьется. Живая. Действительно живая, настоящая. Лигейя, сама прекрасная русалка на свете. Золотая рыбка, исполняющая желания. Любую прихоть, любой каприз.

— Ты согласен? — с усмешкой бросил Самсавеил.

Лигейя вскрикнула, будто не ожидала его услышать и до этого будто не видела вовсе. Что-то судорожно прошептала и вцепилась в руку Райги, прячась за ним.

Шисаи перевел взгляд с него на нее, пытаясь понять, что чувствует в глубине души. Разум метался, пытаясь сложить произошедшее в понятную картину.

Да, Самсавеил мог вернуть Лигейю к жизни, нарушив клятву, которую сам себе дал Райга. Для него не важно было, что жизнь русалки будет стоить дорого.

И в какой-то мере это было даже правильно. Сжигая в пепелище одно из заведений, Райга не беспокоился об умерших от его рук. Совсем. И с этой точки зрения отказ воскресить Лигейю ценой чужих жизней был скорее лицемерием.

Но на это лицемерие Самсавеилу было плевать.

На всех.

Если его Ева стоила хоть тысячи жизней, он не повел бы и бровью. А тут всего лишь еще парочка мертвых для жизни русалки. И именно это пугало всерьез.

Кот наклонился и погладил тыльной стороной ладони Лигейю по щеке.

— Ты давно умерла, милая, — прошептал он и сомкнул пальцы на ее горле. — И ты должна быть мертва, таково течение жизни.

Лигриный коготь легко вошел в плоть, и Райга одним резким движением вскрыл горло. Лигейя даже не вскрикнула. Райга тут же опустил русалку за плечи под воду. И она медленно разжала пальцы с бортика лодки.

На глазах у Самсавеила золотая рыбка умерла. Райга до последнего держал ее за руку. А после тяжело вздохнул, начисто вымыл руки в морской воде и сел на свое место.

— Я не желаю воскрешать Еву. И тебе больше не на что меня купить, тебе больше нечем мною манипулировать, — спокойно сказал он, с некоторой тоской смотря на заветное место в скале возле кладбища Осьминогов.

Самсавеил рассмеялся и медленно кивнул, с уважением принимая такой ответ.

— Тогда я отправлю тебя назад.

— Сперва отвези меня на берег, я хочу ухи, — попросил Райга.

***

Спрыгнув с пегаса посреди леса в округе Оленя, Тайгон огляделся. Первым слоем видны были зеленые деревья с густыми пышными кронами, кусты, полные ягод, на пролесках — разнотравье. Пегас опустил голову и принялся ощипывать вкусные и сочные побеги, а Тай не стал ему мешать, только подвязал поводья к седлу. Где-то недалеко шумела горная река, сбивая воды о пороги. Место почти что то самое.

Вторым слоем было видно, как уходили под землей лиловые воды Самсавеила. И это поражало больше всего. Поток от Райского сада больше не шел. Но здесь под землей отчего-то все горело лиловым, где-то определенно черпая силы и сами воды. И шисаи, оставив пегаса на опушке, медленно побрел в сторону усиления этого потока, надеясь среди пульсирующих сердец паучьих детей отыскать Еву или хотя бы источник.

Грот, служивший одним из входов в паучье убежище, Тайгон узнал сразу. Озарило словно вспышкой в голове. Но он знал, что внутрь убежища не пробраться без разрешения. К тому же где-то рядом было что-то еще, по силе сравнимое с источником, но отдельно. И оно вне всяких сомнений приближалось.

Камни, словно иллюзорные, исчезли, и по высеченным ступеням из грота поднялся Самсавеил. На руках он бережно держал младенца и покачивал, баюкая и успокаивая.

Тайгон поклонился в пояс.

— Ева просила меня помочь ей, — растерянно сказал он, не зная, что и делать. Уж Самсавеила он никак не ожидал встретить.

— Я знаю. И потому тебя и жду, — шестикрылый отошел от прохода и кивнул на ступени. — Собственно, помощь нужна уже скорее мне.

— Повинуюсь воле твоей, Самсавеил, — шисаи с тревогой проследил за нитями, питающими сердца. Бегло пересчитал их, на тридцать шесть стало меньше. Отыскал источник — огромную нишу, полную лиловых вод. В Райском саду самим источником служило сердце Евы, а здесь было что-то совсем иное, хотя ее плетение чувствовалось нутром, но не было видимым.

— Я вернусь к ночи, — всезнающий аккуратно сложил крылышки ребенка.

— А Ева?

— Умерла, — прошептал Самсавеил и взмыл в воздух.

Тайгон с минуту простоял, ошарашенный новостью, но после, взяв себя в руки, двинулся к гроту. Его не пугало, что тридцать пять крылатых паучат уже родились и явно нуждались в заботе и внимании. Как и не пугало, что жизнь остальных нужно будет поддерживать, питая из источника, оставленного всемогущим. Больше всего его настораживал тот факт, что с отлетом Самсавеила присутствие Евы осталось, но действительно живой он ее не ощущал. Это было словно скоплением осколков, когда бывших ею, а теперь просто покоящихся на дне грота, питая своих детей.

***

Раун не сразу нашел императрицу. В храме кошек ее не оказалось, госпожа Химари была занята тренировками своей конэко, и не знала, куда пошла Изабель. Верховный шисаи уверил, что она спустилась в город.

Но и в городе все согласно кивали, что видели ее. Еще бы, любой крылатый тут запоминался, чего уж говорить о херувиме. Но никто не знал, куда она пошла, все только указывали абсолютно разные направления.

Наконец, изрядно побегав по всем улицам и не найдя ее, Раун заглянул к Моране, родной матери Нойко. Осьминожиха, хоть и была изрядно опечалена отплытием и сына, и дочери, но принимала гостей. Заведение кишмя кишело самым разнообразным людом, и потеря одной из путан осталась незаметной. Однако именно Морана знала, куда ушла Изабель. По крайней мере, у нее одной были догадки.

Узнав, что императрица попросила лодочку сына и уплыла в море, Раун без промедления поспешил к берегу, надеясь застать ее до сумерек.

Простояв у пирса, он долго разглядывал море, пытаясь ее найти. И ему это даже удалось, когда он услышал за спиной шорох крыльев. Обернувшись, обомлел.

Всемогущий, всеслышащий и всезнающий, запрокинув голову, смотрел на небо.

Раун едва не сорвался, чтобы спросить у него, как жить дальше, но остановился, осекшись. Он не хотел знать ответ. И сюда прилетел лишь затем, чтобы сказать Изабель о своем выборе. О решении остаться ее фактотумом, а своей жизнью распоряжаться по праву. Так, как считает правильным сам. Ему казалось, это должно ее порадовать. И он представить не мог, что этот выбор у него отберут, а решение перестанет быть таковым. Он не мог этого позволить, не хотел даже слышать, даже думать об этом.

Самсавеил медленно прошел мимо него по пирсу, коротко огляделся, будто тоже искал Изабель, и, найдя ее, взмыл в небо. А Раун вздохнул с облегчением.

***

— Как ты? Где ты? — шептала Люцифера в море, и теплый ветер уносил ее слова в океан, будто обещая передать и принести потом ответ.

Лодочка мерно покачивалась на волнах, удаляясь от берега. Чернота за бортом становилась все гуще, алый закат кис в небе, теплыми лучами скользя по деревянным доскам, темной форме и сложенным лебединым крыльям. Императрица нежилась в них, подставляла лицо, сквозь веки чувствуя ласковое и теплое прикосновение.

Она скучала. По Нойко, с которым не могла даже попрощаться. По Еве, на которую в глубине души была обижена. О паучонке знали все. Какой-то кузнец, какая-то коза, дети Химари. Все они знали, что она вернулась, где она. Они видели ее своими глазами, говорили с ней. Но к своей любимой фурии таракань так и не пришла. И к любимым кошкам — тоже. Она не дала знать, когда вернулась. И теперь где-то жила, где-то была, но снова пряталась. Люция чувствовала себя абсолютно ненужной, абсолютно пустой.

На нос лодочки приземлился крылатый. Лодку качнуло, борта хлебнули воды и замерли. Императрица недовольно поморщилась и открыла глаза. Самсавеил стоял к ней боком, что-то пряча на руках и в крыльях.

— Нойко ушел, — первой нарушила повисшую тишину Люцифера.

Самсавеил кивнул, зная об этом и без нее.

— А я вот, — она приподняла череп, что до этого крепко держала на коленях, — нашла это.

Всемогущий бегло посмотрел на ее находку, затем с некоторой тоской перевел взгляд на кладбище края Осьминогов. Тяжело вздохнул, но не проронил ни слова.

— Что я значу для тебя? — горько прошептала Люцифера и стиснула черепушку в руках.

Он в ответ пожал плечами, не зная, что ей ответить.

— Я хочу честный ответ, я не боюсь его, — она подняла на него глаза.

— Ты — единственная ниточка, связывающая меня и Еву, — медленно произнес он.

— Я — твое дитя.

— Меня это не волнует, — честно признался он, отворачиваясь. — Меня волнует лишь то, что ты можешь ее вернуть. А я не могу.

Люцифера горько усмехнулась и, нянча черепушку, без слез заплакала. Белоснежные крылья затряслись, осыпая нежный пух и старые перья.

— Я никогда ничего не значила для всех, кто смел именовать себя моими родными, — прошептала она. — Мой клан даже не кинулся меня спасать во время пожара. Мерур меня спас. Спас и, назвавшись вторым отцом, продал ангелам. Я не нужна была Хоорсу. А тебе, — она посмотрела на него и покачала головой, — тебе и подавно.

— Ты ждешь от меня извинений? — резко бросил он.

— Нет, ничего я не жду — надоело. Просто признаю, что я никому не была нужна. Чужим — да. Родным — нет.

— Я не чувствую в этом своей вины. Если бы у тебя было…

— Я знаю, — перебила она его и шмыгнула носом, успокоившись. — Я знаю, что без этого я была бы не я и Еву бы к тебе не привела.

— Вот видишь, — кивнул он и слабо улыбнулся.

— Тогда зачем ты здесь? Почему ты прилетел? — Люцифера искоса глянула на него, ожидая объяснений.

Самсавеил спустился с носа лодки и, подойдя к Люции вплотную, наконец показал свое сокровище. Бережно передал в руки, не говоря ни слова.

Младенец спал, сладко посапывая в собственных крыльях. Таких маленьких херувимов Люция не видела никогда в жизни. Даже ангелов в таком возрасте не существовало. Четыре крыла, все в нежнейшем пуху, и то лишь местами, будто ощипанные, смотрелись скорее нелепо. Россыпь паучьих глаз и закованные в черную броню кисти рук и стопы напоминали о самой Еве.

— А где его мать? — с тревогой спросила Люция, укладывая крылья и прижимая спящего младенца к себе.

— Ева умерла, — коротко отозвался Самсавеил.

— А от меня ты чего хочешь? — нервный смех выдал шок. — Чтобы я забрала к себе твоего ребенка?

— Да, именно за этим я и пришел, — всемогущий выпрямился и обернулся к солнцу, последними лучами едва касающемуся его. Перевел взгляд на скалу у кладбища в поисках одного отдельного огонечка в память о русалке. Но там больше ничего не горело, и он усмехнулся своим мыслям. — И раз ты согласна, то я скоро доставлю их тебе.

— Их? Сколько паучьих херувимов? — насупилась Люция.

— Сто восемь, — отозвался Самсавеил.

И Люцифера расхохоталась.

***

Когда всезнающий, всемогущий и всевидящий улетел, младенец проснулся, будто очнулся от наваждения. И тут же заплакал.

— Тш-ш-ш, — Люцифера прижала его, пряча от холода, и стала качать, баюкая. — Для тебя это горе — потерять родителей. Но поверь мне, это не так ужасно, как ты боишься. Я же справилась. А еще ты не одинок — у тебя есть я. Всегда буду, до самой моей смерти, — тихо шептала она, скорее даже себе, прекрасно зная, что младенец ее слов не понимает.

Она еще долго шептала сквозь его пронзительный крик, искренне жалея, что не умеет баюкать мурчанием, как кошка. И, когда вопли перестали резать уши, даже с удивлением глянула на дитя. Ребенок смотрел на нее, с интересом разглядывал восемью паучьими глазами, лишенными белка. Черные любопытные бездны. Знакомый взгляд. Она погладила херувима пальцем по щеке, обратив внимание на сжатые кулачки. И руки знакомые тоже.

Откинувшись на скамеечке, Люцифера подняла глаза к небу. Лиловые звезды горели посреди бескрайней тьмы. И так хотелось, чтобы все было по-другому. Как-то лучше, легче, счастливее. Хмыкнув, Люция опустила глаза на свернутый плащ, что лежал под скамеечкой. Потянулась к нему и, выудив, подняла перед собой.

А ведь все действительно можно было изменить. Отмотать время вспять. И там, в пожаре, пожирающем небо и самого Мерура с его семьей, не забрать с собой Еву. Оставить таракань умирать. И тогда всего этого бы не было!

Если бы только уничтожить это прошлое. Забыть паучьи глазенки и то, как она смотрела зверенышем, даже не смея умолять о помощи. Уйти. Бросить ее на съедение огню. И никогда не сожалеть. И никогда не вспоминать. Не думать даже.

И тогда… тогда бы всего этого бы не было. Не было бы боли, предательства, обмана. Или — были бы? Были. Всю жизнь до этого они были. Но со смертью Евы Люция никогда бы не узнала, что роль ее столь ничтожна и сродни роли жалкой марионетки. Какая мерзость.

Если бы Евы не было, то и эти сто восемь херувимов не родились бы никогда. И ничего бы не заботило. Ничего бы не было важным. Ничего бы не было!

Ни Имагинем Деи!

Ни Самсавеила!

Ни черепушки треклятой!

Ни Лиона.

Ни Нойко.

Ни Химари.

Ни Алисы.

Ни Рауна.

Ни самой таракани.

Люцифера разжала пальцы, и плащ скользнул ей на запястье.

— Я сама, — твердо произнесла она, понимая, что в глубине души она не хочет менять прошлое. И не жалеет ни о чем. Как никогда не жалела.

Левое запястье обожгло, она тут же скинула плащ на дно лодки и, прижав к себе младенца, поднесла руку к глазам.

Горячие слезы закапали на кожу. И плач Люции, смешиваясь со смехом, разлетелся с ветром.

Старое клеймо свежими полосами оплавленной плоти прорисовывалось на запястье.

Сто восемь.