#9. Нити всех судеб

Привкус железа во рту почти прошел, надкушенный язык все так же ныл, вспыхивая новой болью даже от малейшего движения, но Тора терпела. Молча жевала кальмара и наблюдала за тем, как Райга отрезает новый кусочек и подает на клинке. Послушно открывала рот и жевала снова. Тетушка Морана, осьминожиха, здорово позаботилась, отдав им свои запасы сушеных и вяленых кальмаров. Правда, от них начинало подташнивать, а от избытка соли пить хотелось только сильнее. И если раньше можно было попросить Тайгона — священная вода годилась для питья более чем, то теперь просить было некого. Максимум, на что были способны они оба — уничтожить последние запасы воды.

На глаза тут же навернулись слезы, Тора шмыгнула носом, задрала голову, не давая им политься и, пару раз выдохнув, успокоилась. Снова открыла рот за добавкой, Райга, как ни в чем ни бывало, подал колечко кальмара.

Выглядел он неважно. Словно скелет, завернутый в чужую кожу. Которая, к тому же, была ему слишком мала. На руках прорисовывались все мышцы, все вены, кости, суставы до черточки. Обтянутый сухой кожей череп выглядел жутко. Особенно острые скулы и провалы щек и глазниц. Веки как будто стали меньше, и все время казалось, что серые кошачьи глаза смотрят с едва сдерживаемой ненавистью. Или не казалось.

— Чего так смотришь? — он покачал кольцом кальмара на кончике ножа у самого носа. — Эй, ушастая? Пялишься чего?

Тора отпрянула.

— Прости меня, — пробормотала и, стянув зубами кальмара, принялась жевать.

— А, ты все про это, — он махнул ножом и снова принялся нарезать еду себе и ей. — Жив я, жив, угомонись.

Она, поджав губы, кивнула. Он — жив, а вот Тай — нет.

— Еще будешь?

Мотнула головой и, опершись на лапы, встала. По-прежнему сильно качало, но если расставить ноги пошире и балансировать хвостом, то не так уж критично.

— Тебе нужно много отдыхать, — Райга смерил ее взглядом снизу вверх и доел нарезанные кусочки кальмара. — Я вроде не повредил мозг и затянул рану, но это не значит, что ты нормально функционируешь. Плюс еще солнце это треклятое печет.

— Лучше бы ты мне руки вылечил, и форму мою не рвал, — огрызнулась Тора себе по нос и, осекшись, тяжело выдохнула. — В смысле — спасибо за голову.

— Что мог, то сделал, не рычи. Каналы энергии Самсавеила восстановил. А руки придут в норму со временем. Или нет, — Райга поднялся, уложил еду в мешок и протянул его за лямки лигрице. Она послушно развернулась спиной и позволила, подняв ее руки, надеть рюкзак. Скривилась от боли, когда лямки полоснули по незажившим ранам, но стерпела молча.

— Я понимаю. Я правда понимаю. Иначе я бы тебя убила, все честно, — кивала она, разглядывая непослушные руки. Не удавалось даже пошевелить пальцами. Совсем как чужие и словно даже пришиты криво. Жаль только, жар ощущают, как родные.

— Ну вот и умница, — Райга похлопал ее по плечу, усмехнулся гримасе и скрипнувшим от боли зубам и направился к импровизированному мешку из порванных одежд брата. Внутри по частям покоился Тайгон. Не влезла только голова, и ее приходилось нести в руках.

— А что, если он мертв? — вдруг тихо-тихо спросила Тора. Так тихо, словно боялась, что озвученное станет правдой. — Совсем-совсем мертв.

— Перестань, — резко оборвал ее Райга и зажмурился. Думать об этом не хотелось.

— Мы больше не нужны Самсавеилу, он получил, что хотел. Вдруг он забрал свой дар — наши девять жизней? — продолжала она. — Вдруг его воды больше не воскрешают кошек? Я же видела, как они слабеют.

— Прекрати! — Райга обернулся к ней и в рыке оголил клыки.

— Зачем я только хотела проверить, смертны ли мы абсолютно? — Тора тихо забормотала что-то под нос.

— Замолчи! — рявкнул он и, когда она прижала уши, продолжил уже спокойным голосом. — Ты и я стоим посреди пустыни, нам до храма еще три дня пути. И раньше, чем мы окажемся там, мы не узнаем, все ли в порядке с источником, и по-прежнему ли у кошек по девять жизней. Поэтому прекрати это мусолить, Самсавеила ради, а?

— А если…

— Кумо тебя подери, Тора! Мне так же, как и тебе, дорог Тайгон. Я так же, как и ты, хочу, чтобы он был жив. И поэтому я несу его тело на себе, чтобы он восстановился потом быстрее. Просто я, — он остановил свой взгляд на дрожащих губах Торы и лиловых глазах, в которых уже блестело море, — просто я не ною, — огрызнулся и, развернувшись на лапах, пошел к виднеющимся на горизонте горам.

Лигрица поплелась следом, громко шмыгая носом. И Райга чувствовал, что это несправедливо. Когда на его глазах убили Тайгона, в нем как будто ничего не щелкнуло, не оборвалось. Зато Тора сошла с ума, уничтожила отряд скорпионов и чуть не угробила его самого. Почему он оказался равнодушнее? Райга сжал и разжал лямки мешка с телом брата. Почему первое, о чем он подумал, и что сделал — побежал спасать свою шкуру? Почему? Впервые дурной характер Торы показался нормальным, а его собственный — аномалией.

— Тай, — тихо шептала под нос Тора и икала от сдерживаемых слез.

Райга прижал уши, чтобы не слышать всхлипов. Поудобнее перехватил бо Ясинэ, поправил катану брата и упер его голову в бок. Интересно, а если бы на глазах Торы убили не Тайгона, а его самого? Она бы так же сошла с ума? И тоже бы плакала, едва переставляя лапы? А он бы наверняка ее утешал и кормил марципаном, специально же покупал про запас.

— Эй, ушастая, — Райга свалил поклажу под ноги, поманил рукой Тору поближе, пальцем крутанул — развернись. Она утерла слезы и встала спиной. Из мешка с продуктами достал растекшуюся палку марципана и, отломив кусочек, вытащил. Все упаковал, как было. Развернул за плечо. — Рот открывай.

Она послушно открыла, даже не посмотрев, что дают. Сомкнула, едва не прикусив пальцы, и удивленно захлопала глазами.

— Малшипан? Мне? — жадно облизнулась и растянула губы в улыбке.

— Тебе, не хнычь, — почесал за ушами и отошел к своей поклаже.

— А можно еще попросить?

— Еще марципан? — Райга хмыкнул и взвалил на себя тело Тайгона.

— Нет, можно я голову понесу? Пожалуйста.

Райга смерил ее взглядом от ушей до лап, недоверчиво поднял бровь.

— Что, руки слушаются? — взял голову брата за хвост волос. Тора насупилась. — Я знаю, что не слушаются. Так как?

— Примотаешь? — тихо прошептала она, опустив глаза.

Райга на секунду опешил, а потом, вздохнув, подошел с головой и веревкой. Молча сел возле Торы и, обхватив ее безвольными руками череп, намертво их связал — не выронит.

— Все? — глянул снизу вверх. Тора благодарно кивнула. — Тогда пошли.

***

В храме Самсавеила было пусто. Сегодня не было похоронного богослужения, а все молившиеся давным-давно ушли. А значит, можно было в полной мере насладиться одиночеством и покоем. Раун прикрыл за собой дверь храма, сделал несколько шагов на ощупь, пока глаза не привыкли. Провел рукой по колонне, чувствуя под пальцами шершавую поверхность фресок. Они остались еще со времен правления кошек, но ангелы их прятали долгие годы, пока Изабель не приказала вернуть все, как было. Поначалу было непривычно, но со временем разглядывание фресок вошло в своего рода привычку у большинства ангелов.

Мраморный пол под ногами уводил лиловыми трещинами, в полумраке казавшимися черными провалами, в одну из молелен. Раун пошел по ним но, остановившись у алтаря, задумчиво повертел головой. Как фактотум Изабель, он имел право входа в императорскую молельню, и с момента своего назначения приходил именно туда. Но обычная молельня обладала одним маленьким преимуществом, которое сейчас почему-то показалось особенно важным. Раун без раздумий свернул по тропе из лиловых трещин к двери, приоткрытой ровно настолько, чтобы внутрь мог зайти один крылатый.

Закрыл за собой дверь на засов, глубоко вздохнул. Даже воздух здесь пах по-особенному. Яблоками, что привозили Нойко.

Вниз уходили широкие мраморные ступени. Триста с лишним штук. Фонарей не было, и путь освещали лиловые кристаллы, растущие вдоль лестницы.

Загадочные письмена на стенах на древнем языке отливали пурпуром и мерцали, будто живые. Никто не знал, о чем они, что в них зашифровано. Да никто и не интересовался. Зачем? Историю преподавали в Имагинем Деи, молитвы читали крылатые жрецы в лиловых робах, а сама молельня не была создала для пытливых умов. Она должна была лишь успокоить душу, охладить сердце, дать сил. Ведь к самому Создателю можно было прийти со своей бедой, трагедией, просьбой. И он всегда слышал чужие молитвы, направлял, помогал. Ни с кем не говорил, но неизменно хранил своих верных слуг от любых невзгод.

Раун спустился по лестнице в самый грот — комнату в недрах горы. Теплый мягкий дым от кадила в углу опутывал стены, маня к себе. Посреди пещеры лежала бархатная пурпурная подушка, словно приглашая присесть и отдаться мыслям и чаяниям. Раун тоскливо вздохнул и, подойдя, опустился на нее, сложил крылья, позволив спине и ноющим плечам расслабиться. Втянул носом дым тлеющего ладана и шумно выдохнул.

— На все воля твоя, Самсавеил, — улыбнулся, прикрыл глаза и отдался дурманящей пустоте.

Больше ничего не тревожило, не терзало и не беспокоило. Больше ничего как будто и не было. Только комната, теплый свет за спиной, пурпурный туман, бархатная подушка. И трещина в скале, открывающая взору Райский сад.

Раун много раз задавался вопросом, один ли он нашел ее? Один ли он часами мог разглядывать распятого в саду шестикрылого серафима, создателя, Самсавеила? Один ли он просто приходил к нему, как будто в гости, ничего не прося — ни совета, ни милости* Один ли он находил в этом простом общении без слов отдушину?

Сейчас это было как нельзя необходимо. Воспоминания из раннего детства не давали покоя. Стоило только сомкнуть веки, как перед глазами возникали решетки, ангелы в халатах, и такие же дети. И все, чего он желал — умереть. Просто перестать существовать, чтобы не чувствовать той боли и того нечеловеческого страха и ужаса. В ушах сразу начинало звенеть от криков, которые были лишь в памяти. Нос закладывало от несуществующих запахов, из прошлого.

Нужно было только глубоко вдохнуть дым и позволить ему убаюкать себя. Медленно выдохнуть, по ниточкам оторвав от себя воспоминания и боль прошлого.

Память — это проклятие.

Снова вздохнуть.

— По образу, по подобию, — протянул он, сильно зажмуриваясь, — ради совершенства. Столько боли ради того, чтобы хоть немного приблизиться к тебе, Самсавеил. Зачем все это помнить? Зачем вообще все это?

Образы не исчезали, сколько ни дыши, сколько ни прогоняй их, сколько ни пытайся заменить другими. Обычно обращение к самому создателю помогало. Но не в этот раз.

Раун открыл глаза и огляделся. Не изменилось ничего. Трещина все так же едва различимо сияла лиловым, ладан растекался по комнате дымом. Все как раньше, но как будто совершенно пусто. Что-то было не так.

Чтобы хоть как себя успокоить, Ворон приник к трещине. Разглядывание Райского сада всегда успокаивало. Сердце горы хранило самое важное сокровище всей империи. И оно было поистине красивым. Кристальные яблони цвели, зрели в лиловых кронах яблоки. Лиловая дорожка уходила вдоль такого же лилового озера к ступеням.

Но не было ни ступеней. Ни Самсавеила.

Райский сад был совершенно пуст.

Раун, попятившись, сел обратно на бархатную подушку и спрятался в крыльях.

Самсавеила не было. Его просто не было в Райском саду. Распятого на цепях над озером в запертом саду просто не было.

С трудом удалось вспомнить, что последний раз Ворон был в этой молельне несколько лет назад, но в сам сад не заглядывал. Не до того было. И все остальное время приходил лишь в императорскую молельню, с удовольствием пользуясь своим положением — там всегда было пусто, и не приходилось заглядывать в храм ночами. Но она была выше. А до назначения фактотумом Изабель он часто сидел именно здесь, часто говорил сам с собой. А свою должность он занимал уже тринадцать лет.

Как давно исчез Самсавеил?

Сомневаться в своем рассудке Раун не привык, поэтому и в мыслях не было, что Самсавеила никогда не было в Райском саду. Вот только не спросишь же никого — «А не видели ли вы распятого серафима сквозь лиловую трещину в скале в молельне?». Сочтут за безумца, и будут совершенно правы.

Сорвавшись с места, Раун бросился по ступеням наверх. Где-то же должны были быть записи о Самсавеиле. Хоть что-нибудь! А благодаря Изабель ему теперь был открыт доступ в архивы Имагинем Деи. Уж там-то должна храниться информация о том единственном, чей образ считался совершенством, недостижимым идеалом.

Дело было за малым — правильно спросить Верховного Магистра, не вызвав тем самым подозрений.

И в мыслях о том, как именно стоит строить разговор, Раун споткнулся о ступеньку и рухнул на четвереньки. Черные крылья запоздало укрыли сверху. Болело ушибленное колено, но этого он не чувствовал.

Невыносимо горела правая рука. Раун смотрел на нее и не мог отделаться от чувства, будто кто-то режет ее изнутри. Отнимать от ступени боялся, и только смотрел, не моргая. Ждал, что вот-вот, и по мрамору потечет кровь. Но этого не происходило. Он поднял ее, повернул ладонью и дернулся.

Ладонь как ладонь. Ни вспоротой кожи, ни крови. Ни даже шрамов.

Раун моргнул. И тут же подскочил, как ошпаренный. Вдоль большого пальца через всю ладонь тянулась свежая рана. Мерзко капала на мраморные ступени кровь. В пульсирующей плоти сверкали лиловые осколки. Пальцы были исполосованы тоже. Отказывались даже сгибаться.

«Рассеки пальцы и ладонь о кристалл, и твоя рука будет знать, что, как и где ей стоит написать», — всплыло в памяти. Бархатный мягкий голос, словно в самой голове, никак не снаружи.

Тело пробрала дрожь. Раун, нянча раненую руку, моргнул снова. Раны исчезли. Но боль осталась. Как осталось и осознание того, что произошло на самом деле.

На негнущихся ногах он спустился на несколько ступеней и бессильно рухнул. Снова уставился на ладонь. Но сколько ни моргай, сколько ни жмурься — она оставалась все той же, целой и невредимой. Раун провел руками по лицу, будто смывая с себя тяжелые неразборчивые мысли. Медленно перевел взгляд на ступени и колонну, вокруг которой они уходили. И тот же голос в голове повторил из памяти «Отсчитай сто восьмую ступень снизу и вытащи камень, что на ней». Усмехнувшись, Раун коснулся каменной кладки. Ступени считать даже не стал, прекрасно понимая, что тайника быть просто не может. Но камень поддался и позволил себя вытащить. Память подкидывала все новые слова: «Укради книгу и исправь в ней несколько строк». Раун наклонился, заглядывая внутрь.

Но никакой книги не было.

Даже поводил рукой внутри, пытаясь хоть что-то нащупать, но тайник был абсолютно пуст.

Раун спустился, отсчитал сто восьмую ступень — место было верным. Тайник — тот самый. Но без книги.

Вернув камень на место, Ворон снова сел. Его уже не беспокоил голос из прошлого, он знал, что тот не принадлежал никому другому, кроме как Самсавеилу. Но про книгу вспомнить ничего не мог. Сжал и разжал кулак, воспроизводя картинку рассеченной кристаллом ладони.

И вспомнил. Сам вытащил ее, исправил строки, а после подкинул бывшему советнику императрицы — Хоорсу. Оставалось только понять, зачем. Точнее — это было самым логичным, но сильнее Рауна беспокоил другой вопрос. А часто ли этот бархатный голос давал ему указания? Часто ли он сам делал, что ему велят, а потом навсегда забывал об этом? Он ли один?!

Плевать, зачем исправленная книга должна была попасть Хоорсу. Зачем вообще нужно было заставлять его самого что-то делать, а потом прятать воспоминания об этом? Да так глубоко, что только потрясения из детства смогли извлечь это из памяти.

Хуже того — может, и это озарение тоже зачем-то ему нужно.

И Раун расхохотался.

Подавился собственным смехом, сложился пополам и, прокашлявшись, перевел дух. Голова болела невыносимо, будто ее изнутри разрывало. Тошнило, едва не выворачивало то ли от боли, то ли от воспоминаний. Крылья тряслись, непрерывно шелестя перьями.

— Ты чудовище, Самсавеил, — Раун поднялся и, обернувшись, сделал несколько шагов на дрожащий ногах. — И я узнаю, зачем ты использовал меня. Всех нас.

План с перебиранием архивов Имагинем Деи уже ни как что не годился. Там вряд ли было больше информации, чем преподавали, а эти истории Раун знал и так. Их знал каждый — пресвятой Самсавеил есть создатель и хранитель всего мира. Совершенство, к которому все должны стремиться. Недостижимый идеал, ближе всех к которому только четырехкрылые херувимы, оттого лишь они и правят империей.

Но почему-то в детстве, да и потом, не возникало вопросов — почему совершенство и всемогущий бог распят в своем Райском саду? Всезнающий, всеслышащий, всевидящий. Как мотылек в паутине. Мог ли он оборвать цепи? Если всемогущий — то мог. И ведь действительно оборвал и исчез. Почему не сразу? Чего он ждал? Что делал, днями, месяцами, годами вися над лиловыми водами? Зачем заставлял что-то делать для него? Почему не мог сам? Чего добивался? И если исчез, значит — добился?

Чего может желать всемогущий? Может ли он вообще чего-то желать? Или ему остается только играть, бросая кости чужих судеб?

Жаль, не у кого было спросить, что было до того, как Имагинем Деи снова создали ангелов. Кто мог знать, каким был Самсавеил до этого, был ли он распят, управлял ли чужими судьбами. Для этого жизни мало, много поколений ангелов сменились.

Раун задрал голову и медленно обвел взглядом письмена на незнакомом языке. Определенно, жизни одной мало, чтобы ухватить такой промежуток времени. Но если жизней прожито девять?

Девять жизней. Да даже если они уместятся в пять веков — этого срока достаточно! Более чем. И только кошки могли этим похвастаться. Те самые кошки, вся вера которых строилась на служении Самсавеилу. И уж они знали своего Бога гораздо дольше!

И именно их фрески украшали колонны и стены храма. Оставалось только надеяться, что при реставрации ничего не переврали. Но больше негде было искать ответы. Разве кто-то мог знать, чем жил всемогущий серафим? Разве кто-то видел его вживую? Разве кто-то сталкивался с ним лицом к лицу? Определенно нет.