Глава 15. Паучьи лапки тьмы

Из пустых коридоров тянуло гарью. В празднично наряженном холле замка, в круге света стояли двое.

— Видит мир, я не хочу становиться убийцей, — сказала Орлана. Чёрные перчатки на её запястьях были перехвачены серебряными браслетами. — Но если я не сделаю этого, она не остановится. Леди Мелаэр, жрица смерти, самопровозглашённая правительница Экры. Вы, собравшиеся здесь, назовите мне хотя бы одну причину, чтобы оставить её в живых.

— Руки испачкать боишься, — улыбнулась Мелаэр. Бесцветные волосы плащом лежали на её плечах и спине — перламутровая вуаль ниже пояса. Кружевами, как паутиной, был оторочен вырез платья, и смуглая кожа — как будто Мелаэр много времени провела под солнцем — казалась ещё темнее. Если не знать, кто она, можно было бы подумать, что она — просто женщина, которая взяла на себя слишком много.

Круг света сузился до десяти шагов, очертил площадку, выложенную алым мрамором плит.

— Убейте её. — Голос Дарианы изошёл до потустороннего шёпота. Мир рисовал свежие шрамы на её запястьях, и краска стекала с лица вместе с ручейками слёз. — Если она выйдет отсюда, она ни перед чем не остановится.

Хэльвор ступил на край светлого круга. Верный меч качнулся у бедра. В тёмных волосах — проседь, которой не было десятилетие назад, а голос охрип от долгого напряжённого молчания.

— Убейте её. Если я стану хранителем мира, я окажу вам любую поддержку. Обещаю.

Две бабочки замерли в волосах Орланы, зацепившись лапками за серебряную диадему. Бабочки были глазами мира.

Руки Мелаэр в деланом спокойствии сложила на груди, и длинные рукава касались мраморных плит. Ритуал почти выполнен, все нужные слова — сказаны.

— Убивай, но я буду защищаться. Так хочет мир.

Орлана переплела пальцы, желая найти и сохранить в ладонях тепло, необходимое для магии. В замке это было в разы сложнее, но вместе с тем и проще — ведь исход известен заранее.

Тепло нашлось, оно тянулось из каждого потаённого коридора замка, вместе с ветром, вместе с трухой опавших листьев и мусором прошедших времён. И подступало к самым кончикам её пальцев. Шёпот нарушил обморочную тишину. Замок говорил вместе с императрицей, каждое её слово повторял и повторял, умножая его силу.

И заклинание рвануло вперёд. Рассыпалась в пыль магия Мелаэр — бесцветная, как её волосы, шелестящая, как подол льдисто-серого платья. Тихий хрип, и взгляд жрицы сделался бессмысленным. Она уже оседала на пол. Бескровное лицо обращалось к сводам залы.

Орлана отступила. Заклинание далось ей непросто: дрожали пальцы. Орлана провела рукой по лицу — кровь. Пустяки, так бывает. Всему виной был душный сумрак залы, но и это скоро пройдёт. Всегда проходит.

Круг света расширился и заполнил весь холл замка, до самых колонн и стен с мозаикой. Орлана видела, как неуловимо движутся цветные кусочки, и прежние сюжеты исчезают, уступая место новым. Тем, которые случатся вскоре.

Она разглядывала их. Короткое и кровопролитное восстание в Альмарейне. На мозаике — рухнувшая башня замка, и огонь, и она сама, захваченная в плен. На другой стене — мирная картина праздника, цветы и торжественно разодетое великосветское общество. Орлана жадно запоминала каждую увиденную деталь, всё ещё надеясь, что выйдя отсюда, сможет вспомнить хоть что-нибудь. Бессмысленный труд. Запомнить и вынести предсказания сумеет только назначенный хранитель мира.

Все уходили — по одному, держась друг от друга на приличном расстоянии. Орлана ушла последней. Не из-за слабости. Ей нужно было перевести дыхание и убедить себя в том, что она не убийца, она — герой. А неподвижное тело Мелаэр осталось лежать в центе залы.

***

Файзель поднялся с коленей в холле замка, отряхнул руки одну о другую, но на ладони налипли обрывки разноцветных бумажных лент. Он сидел здесь, набирая пригоршни пыли вперемешку с конфетти, и пересыпал из одной руки в другую.

Бумажные фигурки подозрительно напоминали человеческие силуэты. Их засыпал серый песок времени. Лёгкий, как призрак, Файзель зашагал прочь из залы, по пути выхватывая взглядом мозаики будущего. Уже сбывшегося будущего. За его спиной бесшумным конвоем шагал мир.

— Отпусти меня, — шёпотом попросил принципус. — Я не хочу смотреть на это.

Мир безмолвно шёл сзади, и шея Файзеля ныла от невозможности обернуться.

***

В круглой зале было холодно, иллюзорный снег устлал пол, и стены покрылись изморозью. Семеро за столом — каждый откинулся на спинку кресла, как будто желал быть подальше от остальных, спрятать лицо в полумраке. Но безжалостный белый свет выхватывал и резкую морщину, перечеркнувшую лоб Орланы, и суставчатые пальцы Хэльвора, сложенные на груди, и потёки туши на щеках Дарианы.

В центре стола истлевали оторванные бумажные крылья. В руках — каждый комкал бумажный треугольник, который пришлось надорвать посередине, чтобы развернуть.

— Я не могу туда пойти, — сказала Дариана, обводя взглядом всех собравшихся.

Излом рта каждого из них сделался жёстче.

— Вы понимаете, что если я поднимусь на третий этаж, я не вернусь оттуда?

Остальные молчали. Орлана провела кончиком пальца по переносице. Это был единственный жест, которым она выдала себя.

Никто больше не рвался обсуждать, за что мир наказал их в этот раз. Не так исполнили один из ритуалов. Ну и пусть.

Названную цену приходилось платить, потому что без этого истончалась магия, и замок мог бы замуровать их навечно. Они кинули жребий.

— Вернуться может тот, чью жизнь выкупят другой жизнью, — совсем тихо произнесла Дариана. — Вы же знаете, что меня… что я…

Они молчали. Каждый, наверное, думал, что стало бы, выпади жребий ему. Две буквы и завитушка внизу — по привычке. «Да». Стал бы кто-нибудь выкупать его жизнь. Но эти мысли — лёгкие, потому что жребий выпал Дариане. Не им.

— Я знаю, что у многих здесь есть, кому выкупить их жизнь. — Дариана больше не поднимала взгляда. — Почему не может пойти тот, у кого есть шанс вернуться?

— Был уговор, — негромко сказал Хэльвор и отвернулся. От вездесущего белого света, казалось, было не скрыться, но ему удалось.

— Всё честно, — поддержала его Орлана.

Дариана поднялась. Никто не смотрел, как она уходила. В снежной тишине первым заговорил Каэда:

— В следующий раз будем раскрывать треугольники в одиночестве. А то прям не по-человечески как-то.

***

Скрестив ноги, Файзель сидел на полу на одном из лестничных пролётов замка. Руки сделались серыми он пыли времён, и подол камзола — тоже. Серая плесень безвременья подбиралась к кончикам светлых волос.

— Почему Дариана до сих пор жива? — спросил он сам у себя.

Вздрогнул — раздался звук, с каким разбивается о мрамор капля крови. Файзель поднял голову: тело Дарианы покачивалось прямо над ним. Ещё немного — и новая капля угодила ему на плечо. Принципус вскочил на ноги.

— Но я видел её живой! — принялся спорить он. Почувствовал себя идиотом. На пустом лестничном пролёте не с кем было выяснять отношения, а тело Дарианы уже мало чем напоминало красивую женщину. Следы разложения были везде. — Я не хочу. Отпусти меня!

Мир снова шагал за ним, подталкивал на поворотах. От безысходности Файзель бросился к комнатам Орланы, ожидая увидеть там если неё её саму, то хотя бы знакомые вещи, терпко пахнущие яблоками и осенью. Быть может, ему сделается чуть легче.

Но в пустых комнатах его встретил сквозняк подвальной камеры. Здесь почти не было света, и первые шаги Файзель сделал вслепую. Потом глаза привыкли.

— Императрица Орлана была убита через четыре года от этого дня мятежниками.

Файзель споткнулся об её тело и дёрнулся, как от боли. Её руки на каменном полу — на запястьях следы от верёвок, кровь. Лицо — привычно спокойное — кровоподтёк на виске. Порвано платье.

— Хотели казнить на главной площади, но за ночь до казни не выдержало сердце. Может быть, она сама его остановила. Говорят, маги умеют это.

Файзель посидел над телом, благодаря богов за то, что глаза Орланы закрыты.

— Страшно? — спросил мир.

Нужно было идти дальше. Он чувствовал, что пока не обойдёт всех, его не выпустят отсюда. Идти и думать, найдётся ли в мире тот, кто выкупит его жизнь своей. Идти и стряхивать с себя пыль времени, чтобы не покрыться ею с ног до головы.

— А хочешь увидеть, как умер ты? — шепнул мир ему на ухо. Тихо-тихо.

***

Ночь накатилась так быстро, что Орлана не успела опомниться. После долгих поисков она, наконец, обнаружила лестницу, по которой Файзель поднялся на третий этаж. Это было сложно: замок долго водил её по пустым коридорам, не затрудняясь даже тем, что коридоры должны куда-нибудь вести.

Но она безошибочно угадала эту лестницу — её плавный изгиб уводил в темноту, а оттуда таращили глаза сотни призраков. Орлана села на ступеньку, устало вытянув ноги, спиной прижалась к стене.

— Ну, — сказала она миру. — Ты ведь знаешь, что это значит. Я выкупаю его жизнь.

По мере того, как тьма затапливала лестницу и ближайшие коридоры, становилось холоднее. В замке вразнобой зазвучали голоса сквозняков и шорох ночных животных. И того и другого здесь было в достатке. Орлана зажгла рыжую искру, чтобы отпугнуть настырные щупальца тьмы.

Почти сразу, как она сделала это, она различила движение наверху лестницы. Файзель перепрыгивал сразу по две ступени. Длинный камзол летел за ним на манер плаща. Почти прозрачная пилочка в янтарных отсветах пламени — крошечная искра на стене. Тень принципуса, тень длинных полов камзола. В его коротко стриженых волосах томилась тонкая серебряная тиара.

— Доброй ночи, моя прекрасная леди.

Его извечная улыбка — на этот раз даже шире, чем дозволено этикетом. Но Орлана вполне могла списать всё на темноту и усталость. Файзель опустился на ступеньку рядом с ней: верхняя пуговица на рубашке расстёгнута, и шейный платок болтается кое-как, но это был прежний Файзель, с его вечно спутанными волосами и ногтевой пилочкой для успокоения нервов.

— Доброй, — откликнулась Орлана.

— Ночи, — шепнул за неё замок.

— Так что, теперь вы можете рассказать мне, кто был хранителем мира в прошлые десять лет? — Файзель хитро сузил глаза и склонил голову к плечу. Было в нём что-то неуловимо кошачье и, одновременно, мальчишеское.

Орлана часто думала, кем он станет, если вычесть привычную улыбку, «мою прекрасную леди» и отсутствие страха. Может быть, он станет таким, как все, а возможно, без этого не останется и самого Файзеля. Не так много в мире существ, лишённых способности бояться.

— Не имею понятия, принципус. Я бы давно рассказала вам, если бы я знала.

Файзель склонился вперёд и без стеснения взял её за руку, окольцевал пальцами запястье.

— Тогда ответьте мне: почему из всех правителей мира пригласили только нас семерых? Сначала я думал, что выбрали самых достойных, я даже гордился. Но теперь…

Он помолчал, рассматривая её руку: незаживающие ранки на пальцах, синяки и остро спиленные ногти. Орлана разрывалась между желанием сказать правду и необходимостью утешить его.

— Потому что мы мёртвые, Файзель.

Он вскинул голову. Теперь уже совсем как ночной хищник, и даже зрачки от темноты сделались узкими. Ледяной сквозняк подкрался к ногам Орланы, шевельнул подол платья. Ей было бы холодно и жутко, но у мёртвых не бывает чувств.

— Это неправда. Я знаю, Хэльвор не смог убить вас.

— Дело не в Хэльворе. Я сама себя убила, давным-давно, когда начала войну против Оршанга. Или даже ещё раньше. Вы помните, сколько войн я развязала? Вы можете подсчитать, сколько на меня совершалось покушений? Сколько людей проклинали меня и желали меня убить? Однажды эти страшные числа переходят определённый предел. Защищая одних, вы мешаете другим. Становясь идеальным, вы становитесь объектом для зависти. И будь вы хоть тысячу раз добрым и справедливым, однажды вы станете мёртвым, принципус.

Файзель — гибкая тень в танцующих отсветах рыжего пламени. Он вскочил на ноги.

— Но ведь я совершенно точно не умер. Я бы запомнил это.

Орлане сделалось жаль его. Уж лучше бы она соврала. Она спряталась в тени, отвернулась. Подтянула колени к груди и обхватила их руками. Она чувствовала присутствие Файзеля, его нерешительность, его прорезающееся отчаяние.

Есть такие мысли, для чтения которых не требуется даже магия. Они громко звучат под сводами лестниц и разносятся эхом, чтобы страхом и отчаянием заразить всех, кто попадётся по дороге.

Потом внутри него лопнула туго натянутая струна, и разом всё стихло. Файзель опустился на ступеньку рядом с Орланой.

— Почему тогда хранителя мира выбирают среди мёртвых? Почему нельзя выбрать его из тех, кого почитают и любят, и даже не думают убивать?

Она долго молчала, глядя в темноту, и удивлялась, что Файзель всё ещё ждёт ответа, хотя кто угодно на его месте давно потерял бы терпение.

— Потому что добро и зло придумали вы сами. Неважно, кто вы. Сегодня вы станете героем, а завтра — чудовищем. Миру плевать, Файзель, поймите. Но если вы мёртвый, значит, когда-то вы были живым. А если вы не умираете, может быть, вас не существовало никогда? Если вас убили, значит, вы что-то делали. А если не убили — может, вы не делали ничего.

Орлана оборвала сама себя: слишком много слов. Замок не любил лишние разговоры: он делал слова глухими, темноту — ещё гуще, и слабая рыжая искорка между ними уже едва трепетала, подхваченная сквозняком.

Принципус опять превратился в тень, только теперь — не в лёгкую и танцующую, а сжавшуюся и неподвижную. Он шумно втянул воздух, как будто собирался заговорить, но промолчал. И через секунду всё-таки решился:

— Когда мир придёт к вам, он спросит, кого вы видите хранителем. Что вы ему скажете?

Ну вот он и спросил. Орлана с облегчением прикрыла глаза. Значит, скоро всё закончится.

— Я выберу вас, Файзель.

***

Она писала письма. Каждое утро брала новый лист бумаги, хваталась за перо. Каждый вечер сжигала письмо и смотрела, как тают в огне округлые буквы. День за днём одни и те же слова.

Орлана умела поднимать сожженные письма из пепла, но теперь ей даже этого делать не приходилось. Все мысли Дарианы были у неё на лице, на самой поверхности сознания.

«Моя любовь, так много всего, что разделяет нас. Нет, не расстояния, расстояния я в силах преодолеть…»

— Как вы зашли? Я запирала двери. — Дариана смела со стола недописанное послание. Длинные рукава её платья мазнули по свежим чернилам.

— Простите за вторжение. Дверь в самом деле была заперта.

Орлана опустилась в кресло с бархатными подлокотниками.

— Пришли умолять о помощи? — Дариана нерешительно глянула на письмо, прижатое рукой к столу. Её мысли — такие острые, больные, как стеклянные осколки.

«Моя любовь, я опять не отыщу правильных слов, я только хочу сказать, что мне невыносимо…»

— А вы можете мне помочь? Не думаю. — Орлана расправила складку на подоле платья. Теперь — завёрнутая с ног до головы в плотную ткань, перчатки, перехваченные серебряными браслетами на запястьях — она чувствовала себя достаточно защищённой, чтобы первой заговорить.

«Моя любовь, так тяжело переносить твоё молчание…»

— Сожгите уже своё письмо и прекратите думать о нём, — не выдержала Орлана. — Ваши мысли такие громкие, что не могу сосредоточиться на том, что говорю.

Дариана разорвала белый лист, ошмётки упали в хрустальную вазу и занялись белым пламенем.

— А вы близки с Хэльвором, — сказала Орлана, глядя, как корчится в огне нежная бумага.

— Мне приходится.

Комнаты Дарианы — роскошь в самом тривиальном смысле. Это неудобно: ложишься спать, а на тебя таращатся мраморные статуи высотой в три человеческих роста. На письменном столе позолоты больше, чем в целом тронном зале.

— Ничего подобного. Вы просто выбрали путь наименьшего сопротивления. Вы и так уже почти сделали Заркай сырьевой колонией Оршанга, а теперь трусливо отвергаете единственную возможность обрести свободу.

Дариана посмотрела на неё, чуть склонив голову. Взгляд — «да что вы говорите», пальцы — напряжены и выпрямлены, как будто опущены на клавиши рояля, а вовсе не на край письменного стола.

— Хотите, чтобы я стала вашим союзником? И что же мне делать, когда Хэльвор убьёт вас? Неясно, что станет с империей. А мне нужны живые защитники.

— Вы так верите ему. Ловите каждое его слово, — произнесла Орлана, проводя рукой по обивке кресла. На бархате проступали рунные символы.

— Хэльвор простой и понятный. Нужно убивать — он будет убивать, просить пощады — попросит. А вы сбиваете с толку весь континент. Какой дикий мезальянс! Вы вышли замуж за какого-то графа из провинции. Вы выдали замуж свою сестру за этого Каэду, а он даже не монарх. Из-за вас принципус Файзель заслужил гнев мира и ушёл на третий этаж.

— Так вас задевает моя личная жизнь? Может быть, нужно не исходить ядом, а позаботиться о себе. Будьте смелее, Дариана. Вы — царица.

— У меня — другой случай.

— Не спорю.

Орлана подождала, пока уляжется гнев в её глазах. Рунные надписи на ворсе кресла остались едва заметными. Она провела по ним ладонью раз, и ещё раз, пока все символы не растворились.

— Могу ли я задавать вам личный вопрос?

Дариана откинулась на спинку кресла, так что туго обтянутые формы колыхнулись. Для полноты картины попробовала рассмеяться, но из горла рвались оборванные хрипы.

— Не думала, что вам нужно моё разрешение. И вообще хоть чьё-нибудь разрешение. Спрашивайте, чего уж там.

— Когда мир придёт к вам, он спросит, кого вы видите хранителем. Что вы ему ответите?

Дариана наконец нашла в себе силы рассмеяться.

— А у меня есть возможность поторговаться?

— Попробуйте. — Орлана дёрнула плечом. — Мы не на рынке, как видите. Но мне любопытно, что же такое вы собираетесь предложить.

Бусины жемчуга — розовые, белые, желтоватые — на запястьях Дарины в несколько рядов. Она потёрла руки друг о друга — ни дать ни взять, торговка в предвкушении удачной сделки. Кольца на её пальцах поражали роскошью, и любая богатая модница континента в кровь искусала бы себе губы от зависти. Но один палец всё-таки оставался без кольца.

— Хочу ваш обручальный перстень. Я думала, что сумею снять его с вашего мёртвого тела, но раз уж мир не дал мне шанса, пусть будет хоть так. Хочу ваш перстень и ваше любовное счастье заодно.

Не раздумывая, Орлана сдёрнула перчатку и стянула перстень с пальца. Зажегся и потух огонёк внутри изумруда.

— Берите.

Дариана приняла его осторожно, чтобы не коснуться рук Орланы. В секундной тишине проступило благоговение. Перстень подошёл идеально — так уж постарался мир. И с лица Дарианы понемногу начала уходить смертельная синева.

— Хорошо. Мой голос — за вас.

***

Свет появлялся и пропадал по мере того, как плыли над замком клочковатые тучи. Лорд консул Каэда сидел у окна, провожая их скучающим взглядом. В длинных тонких пальцах музыканта была чашка чая, а вытянутые ноги постоянно двигались, как будто консул всё собирался вскочить и затанцевать.

Дариана долго искала его комнаты и не поверила, когда нашла.

— Признаться честно, лорд консул, я была заинтригована. — Она прошла и замерла у высокой пустой ниши. Садиться значило бы дарить своё тепло пустой комнате. А тепла и так оставалось слишком уж мало, самой бы хватило — дотянуть до конца этого представления. — Я всё думала, ну неужели у вас нет пороков.

Он торопливо вскочил, расплескав чай себе на брюки, едва не запутался в ногах и снова сел. Если можно было считать короткий кивок приветствием, то Дариана сейчас удостоилась единственного манерного обращения Каэды за всё время пребывания в замке.

— В каком смысле? Вы о чём говорите? А, об этом? Да, ерунда. — Консул принялся отряхивать влагу с брюк, но было поздно.

— Нет воспоминаний? Вы ничего не хотите попросить у мира? И вы совершенно ничего не скрываете?

Каэда отставил чашку на подоконник — всё равно чая оставался один глоток. В его отчаянно пустой комнате не за что было зацепиться взглядом. И в облике — не за что. Дариана замерла в тени, и хоть солнце едва радовало их своим появлением, лицо консула было хорошо различимо, а её лицо — скрыто.

— Я что, о чём-то забыл? — испугался Каэда. — О собрании? Нет, меня никто не предупреждал. Хотя, знаете, я вполне мог забыть. Я настолько выбит из привычного образа жизни. Как и все тут, полагаю. Это утомляет. И вы плохо выглядите, госпожа. Вам нужно лучше высыпаться. Простите, никак не могу запомнить ваше имя.

Дариана возвела глаза к потолку и вздохнула. Поистине, чтобы говорить с Каэдой требовалось много терпения.

— Нет, вы ничего не пропустили.

Она вышла в свет. Дариане хотелось взять Каэду за плечи, как ребёнка или плюшевую игрушку, покрутить, рассмотреть со всех сторон. Должно же и у него быть уязвимое место, за которое зацепится мир.

— Только один вопрос, консул, и я уйду.

— Да вы садитесь, — радушно предложил Каэда, вытягиваясь в кресле ещё сильнее. Чтобы пройти к соседнему, Дариана должна была перешагнуть через его ноги, ну или протискиваться у самой стены. — Не подумайте чего, вообще-то я женат, но мы с вами можем просто поболтать.

— Благодарю. — Она осталась стоять. — Так что, консул, вы уже решили, кого выберете хранителем мира?

— А, вы об этом, — с облегчением рассмеялся Каэда, словно к нему каждый день являлись, чтобы задать такой вопрос. — Я много работал над этим. Но, знаете, вопрос не однозначный. Как вы думаете, можно ли составить требование, чтобы меня выпустили из замка хотя бы на пару часов? Необходимо провести совещание с министрами. Вопрос не из простых. Возможно, мы проведём референдум.

— Какой вы сложный. — Дариана всё-таки перешагнула через ноги консула, потому что ей требовался отдых. Невозможно вот так торчать посреди комнаты, как статуя, и выслушать его. — Просто скажите мне, кого бы вы хотели видеть хранителем? Это так просто — лично вы. Просто по велению души.

Каэда даже привстал от возмущения.

— Души? Простите меня великодушно, но если я все политические вопросы начну решать по велению души, это что получится?

— Хорошо, — прервала его Дариана, испугавшись, что ей собираются читать лекцию. — Тогда я ставлю вопрос иным образом. Могу ли я купить ваш голос? Что вы хотите за него?

— А. — Каэда разом притих и отвернулся, увлечённо скребя в затылке. — Ну так бы сразу и сказали. Я тут прикинул списочек.

Из-за подлокотника появился томик, озаглавленный по-маарски, из томика — сложенный вчетверо лист бумаги. Каэда, почти не глядя, как дело давно решёное, протянул его Дариане. Но она не успела взять.

— Простите великодушно. — Он раскрыл лист и вчитался, хмуря брови. — Ох, дурак я дурак. Перепутал, представляете? Это не вам, это если бы Орлана первой пришла.

На свет явился второй листок. Дариана взяла его осторожно двумя пальцами и даже не потрудилась развернуть. Зачем?

— Скажите же, что отдаёте свой голос за меня.

— А? — Каэда уже отвлёкся, подхватывая чашку с остывшим чаем. — Что сказать? Все же понятно. Ну ладно, мой голос за вас.

***

Тускло поблёскивал меч, брошенный на тёмное покрывало. Хэльвор не сводил с него глаз. Он пропускал вторую тренировку, он чувствовал себя старым и немощным. Он боялся, что когда в следующий раз возьмётся за эфес, не найдёт сил даже поднять эту двуручную махину. И из-за страха пропускал ещё одну тренировку. Лелеял в себе этот страх и ненавидел одновременно.

Зажечь бы свет, но зачем. Чтобы в каждом отражении видеть свою собственную опостылевшую физиономию? Или дрожание темноты за спиной, там, где корчится в нескончаемой агонии его брат?

Последняя попытка провалиться в сон закончилась неудачей, как и десяток предыдущих. Говорят, это старость. Последняя попытка разбудить в себе злость и жить ею, раз больше нечем, закончилась фиаско. Говорят, в таких случаях жизненно необходим отдых. Но сколько этого отдыха необходимо, вечность?

В полумраке хлопнула дверь — вошла Орлана, держа поднос с двумя чашками чая и порезанным на тонкие клинья пирогом. Она поставила поднос на стол между их креслами и села, завернувшись в плащ Хэльвора. Подтянула под себя ноги. Замковые сквозняки пахли тёмной речной водой.

— Время, — напомнил князь, глядя, как затягивается тучами небо за окном. Света делалось всё меньше, сквозняков — всё больше. Минуты последнего дня утекали сквозь пальцы.

— Ах да, — встрепенулась разбуженная Орлана. Она потянулась к чашке, согрела ладони. — Я должна спросить, за кого вы отдадите свой голос.

Он тянул время, жевал пирог, пока мир всё ещё ждал, и секунды всё ещё текли.

— Я уже сделал выбор. Но вы должны предложить выкупить мой голос. Разве нет?

Это был даже не вопрос. Так — констатация факта, тем более бессмысленная, что десятилетие от десятилетия не менялось совершенно ничего.

— Я знаю ритуалы, князь, — устало вздохнула Орлана. — Но в последнее время я всем чего-то должна. То и это. Я больше не хочу исполнять глупые правила. Отдавайте свой голос кому хотите.

Он усмехнулся, как будто всё ещё был тем неугомонным воякой и благородным рыцарем на служении у мира.

— Ну вот. А я, может, хотел разжиться парой имперских реликвий.

Орлана зашипела от холода и плотнее завернулась в его плащ. В полумраке различимо было её лицо — под шапочкой коротко остриженных волос. Орлана повернулась к Хэльвору.

— Вы ведь были хранителем мира в прошлое десятилетие, да?

— Я? С чего бы мне такая честь?

Орлана отвернулась.

— Подумалось вот. В прошлый раз я отдала за вас свой голос. Тем более, что убивать вас — совершенно бессмысленное занятие.

— Помню. И взамен я должен был… Что, кстати?

— Да какая, к демонам, разница, — приглушённо отозвалась Орлана. — Вы тоже отдали свой голос за меня, и я была вынуждена напасть на Заркай и Изъерну, чтобы Дариана и все остальные кинулись к вам за помощью и стали вашими безраздельными должниками.

— Так хотел мир, — умиротворённо пожал плечами князь.

Меч больше не блестел в складках покрывала, сколько ни вглядывайся. Света осталось так мало, что меч стоило искать разве что на ощупь. Тишину можно было зачерпывать горстями. Столько ночных существ крались по комнате, что темнота шевелилась, и Хэльвор жалел, что его зрение с возрастом не притупилось.

— Левая рука, — задумчиво протянула Орлана. — Мне сложно держать меч в левой руке. Никак не получается.

— Какая жалость, — сказал Хэльвор. — В этот раз я хотел отдать свой голос вам. Возможно, вам всё-таки удастся выжить. Это было бы, по крайней мере, любопытно.

Орлана снова подняла голову от плеча, как разбуженная птица. Встрёпанная и возмущённая, как будто она была у себя в спальне, а князь терзал её совершенно бессмысленной беседой.

— И что я буду должна за это?

— Пустяки. — Он поднял с тарелки ещё один клинышек пирога. — Вы уже исполнили мою просьбу. Долг оплачен. Так что мой голос — ваш, так и знайте.

Орлана усмехнулась — он скорее ощутил это, чем увидел — и опять склонила голову в полудрёме. За окном умирал последний солнечный свет.

— Время, — напомнила Орлана.

— Да. — Хэльвор поднялся. Разминая затёкшие плечи, прошёлся по комнате. Заботливо, как младенца, укрыл меч краем одеяла. — Приходит время, когда всего-то и хочется, что яблочного пирога, да притулиться боком к печке потеплее. Но нужно идти.

***

Риш сидел в круге бледного света, спиной к двери. Расшитая накидка была отброшена на пол. В углу библиотеки, на уровне четвёртой ступени он соорудил нечто вроде шатра, натянув покрывало между книжными полками.

— Ты живёшь здесь? — Хэльвор не стал подходить слишком близко. Сел на первую ступеньку, так что до Риша оставалось шагов пять, не меньше.

Но парень всё равно вздрогнул. Худой — очертания лопаток и плечевых костей проступали через тонкую рубашку. Он медленно обернулся. В круге света Хэльвор рассмотрел расставленные по кругу игрушки — если это были игрушки, существа, сплетённые из обрывков ткани, верёвок и веточек.

Риш поймал взгляд Хэльвора и покраснел — так быстро, сразу до самых кончиков ушей. Князь отвёл взгляд от сборища кукол.

— Прости за вторжение. Видишь ли, у меня никогда не было детей. Не знаю, как с ними разговаривать.

— А как же наследники? — хмуро поинтересовался Риш, поворачиваясь в профиль. Он сидел, опираясь на руку, и Хэльвор прекрасно видел его руку — обкусанные ногти и следы от колец.

— У моего брата есть сын.

Они помолчали. В тишине Риш поднял одну из кукол, поправил лоскуток, заменяющий юбку. Из его рукава появилась иголка, ярко блеснувшая в янтарном свете. За ней потянулся хвост нитки.

— А зачем вы пришли?

— Существует ритуал замка, который все обязаны исполнить. В последний день кто-нибудь один приходит к тебе и спрашивает, за кого ты отдашь свой голос. Потом тебе предложат выкупить голос. Ты можешь попросить всё, что угодно, и пришедший не вправе отказываться. А ты не можешь не продать голос. Так мы выбираем хранителя мира.

— А, — безразлично отозвался Риш. — Я могу проголосовать сам за себя?

— Нет, к сожалению.

— Я так и думал. Какие глупые законы. Выходит, всё уже решено без нас. — Иголка взметнулась и снова нырнула вниз. Круг кукол словно сузился. Теперь они образовывали плотное кольцо вокруг своего хозяина. Ни у одной из них не было лица, только хаотичные мазки краски. — Вообще-то я не знаю, за кого голосовать. Я думал, спрошу у вас.

— Почему у меня? — Хэльвор склонился вперёд, уперев локти в колени. Как только он останавливал взгляд на одной из кукол, она тут же превращалась в разноцветный призрак.

— Я думаю, вы умный. — Риш одарил его по-детски открытым взглядом. Не разберёшь, игра это, или в самом деле поиск защитника.

— Тогда ты, наверное, хочешь проголосовать за меня?

— Может быть. — Кукла в руках Риша заплясала, касаясь пола то одной ногой-веточкой, то другой. И вот уже рука Риша была отдельно, а кукла плясала сама по себе. — А может быть, я захочу проголосовать за Орлану. Она красивая. Вы же её ненавидите?

— С чего ты взял?

В руках Риша было теперь по кукле — одна в платье из кружевной столовой салфетки, другая — в чёрном плаще.

— Она — чудовище, вы — герой.

«Вот он, чёрно-белый детский мир. Возможно, наш бог — тоже ребёнок», — думал Хэльвор. — «Он играет в куклы и делит нас на добрых и злых. Нюансы его не интересуют».

— Поверь, всё гораздо сложнее. Ты можешь отдать свой голос за Орлану, если хочешь. Мы все — чудовища примерно в одинаковой мере.

Риш тряхнул головой и улыбнулся. Подобные изыски были для него слишком сложными. Незачем такое умственное напряжение.

— А что вы мне дадите?

— А что ты хочешь? — Хэльвор изобразил из себя доброго духа, который в день всех мёртвых приносит детишкам подарки. Суёт под подушку сладости и небольшие игрушки, иногда — пару мелких монет. Плевать, что роль духа всё равно играют родители.

Риш отвернулся и рассадил кукол по местам. Они были так послушны его рукам, словно сделаны не из тряпья, а из податливой глины. Каждая принимала ту позу, которую хотел хозяин.

— Вообще-то я хочу, чтобы мой папа был жив, и чтобы не было войны. Но такое вы сделать не можете. Давайте тогда свой меч. Он мне очень понравился. Повешу на стену у себя в покоях и буду говорить, что это боевой трофей. — Он белозубо улыбнулся. — Всё равно у меня никогда больше не будет боевых трофеев. Я не собираюсь драться. Мой голос — за вас.