Глава 5. Кукольные сражения

Был обед, а затем ужин. Уставший и бесчувственный, Файзель отмерял время приёмами пищи. Тогда все собирались за круглым столом, и хоть никто не заводил бесед, это было лучше, чем блуждать по бесконечным комнатам и галереям.

— Вы не считаете, что нам нужно поговорить? — спросила его Орлана во время обеда. Они впервые взглянули друг на друга после беседы на лестнице.

В обед она снова сидела перед пустой тарелкой, руки — сложены на коленях. Файзель торопливо глотал свою порцию, страшно не желая этой минуты. Но минута наступила, и Орлана заговорила первая.

— Нет, не считаю. — Он схватил салфетку, скомкал и замер, не понимая, что с ней делать дальше. Ладони сделались влажными.

— Как скажете, — легко согласилась Орлана и отвернулась. Её руки соскользнули с коленей, пальцы сжали ножку бокала.

Файзель думал — ещё немного, и она сорвётся, но нет. Орлана разжала пальцы и опять спрятала руки. Он думал — какое же испытание для неё, каждый раз спускаться, сидеть вместе со всеми и не мочь даже уйти, чтобы не сорваться. Жалости не было, только констатация факта.

Он всё ждал, когда к нему придёт мир. Все ждали. Это становилось заметно по отчаянно стиснутым губам и отрешённым взглядам. Это читалось в нервных жестах тех, кто привык на публике вести себя сдержанно и величественно.

Вечером он снова бродил по замку. Галереи хотели его запутать, но Файзель уже довольно ловко находил ориентиры, чтобы не столкнуться с теми, с кем сталкиваться совершенно не хотелось. С душной террасы доносился скрип плетёного кресла и хихиканье Заини.

В одной из просторных зал упражнялся с мечом Хэльвор. Его шелестящие шаги — выпад вперёд, отступление, снова выпад. Проходя мимо, Файзель старался ступать как можно тише. Потом — комната-библиотека, в которой проводил часы Риш Элэ. Вряд ли он читал: буквы в книгах ощущали ненужное внимание и превращались в бессмысленные символы.

Но эту лестницу он не сумел миновать: оттуда слышались голоса. Обострённое любопытство заставило замереть у подсвеченного дверного проёма.

Они его не видели — сидели на мокрых от крови ступеньках и говорили вполголоса. Тихо звучал за окнами ветер. Орлана прижималась спиной к перилам, и Файзель видел её превосходно: по-детски поджатые ноги и чашечка из тонкого фарфора в руках. Её собеседница устроилась у стены, и тоже с чашкой.

— Я всегда завидовала вашей внешности, — произнесла Орлана негромко — почти что искренне. По тому, как небрежно она обращалась с чашкой, Файзель делал вывод, что чашка пуста. Но зачем тогда Орлана подносила её к губам и делала вид, что пьёт? Это было кукольное чаепитие с кукольными же разговорами. — Красавицам легче жить. Мужчины теряют головы.

— Бросьте. Внешность — ерунда. Мужчины — ерунда. Я всегда мечтала иметь ваш ум, ваш характер, — в том же тоне отозвалась Дариана. Пустая чашка у губ — и снова рука на отлёте. Свет из окна заливал кровавые ступеньки. Платье царицы — измазано бурым, и с потолка свисает, покачиваясь, верёвка.

На верёвке больше не было груза, потому как груз сидел на ступеньке и притворялся, что пьёт чай. И трупные пятна ещё не сошли с шеи и рук, но лицо уже очистилось — Дариана улыбалась, глядя мимо. На платье Орланы кровавых потёков не было видно, но под прозрачным тюлем — шрамы, и новый шрам на лице кажется совсем свежим, алым, словно едва успел затянуться.

Файзель отпрянул. В подсмотренной сцене было нечто гадкое, такое гадкое, что лучше бы снова увидеть подвешенный за ногу труп, чем это. Дыхание сбилось — и в шаге от дверного проёма он минуту стоял, не в состоянии протолкнуть в грудь хоть глоток воздуха.

Наконец вдохнул — и услышал тишину. Они больше не говорили, но, даже не приближаясь к дверному проёму, Файзель знал, что обе теперь смотрят в его сторону. Они его почуяли. Глупо было бы думать, что у правительниц нет глаз на затылках. Единственный выход — бежать, причём немедленно.

«Это всё только кажется», — повторил про себя принципус — в тысячный раз. Сделал шаг назад и оступился.

В ступенчатой библиотеке сегодня сделалось темнее. Риш Элэ сидел в углу, отгородившись спиной от целого мира. Ссутуленные плечи не давали посторонним увидеть, чем он так занят, вдобавок Риш натянул над углом свою накидку, изобразив нечто вроде тента.

Файзель забрёл сюда почти случайно, когда подумал вдруг, что ему некуда больше идти. Не с кем даже поговорить о том, как хочется скорее на волю. И здесь ему не были рады. От скуки принципус взял одну из книжек, полистал: строчки рассыпались, стоило к ним присмотреться. Были буквы, и нету буков.

— Они меня не слушаются! — вдруг вскрикнул Риш.

Файзель сунул книгу на место, где она тут же вросла в соседок, и зашагал к парню. Присел рядом. Странно, хоть Ришу было восемнадцать, Файзелю иногда хотелось заговорить с ним, как с трёхлетним.

— Что случилось?

Ему открылась странная картина: перед Ришем сидели два существа — даже куклами их назвать было сложно — сплетённые из тесёмок, травинок, кусочков ткани и прочего мусора. Вместо ног торчали неровные прутики. Они сидели всего секунду или две, а потом оба, как по команде неловко повалились.

Риш принялся их поднимать, гнуть прутики-ноги.

— Они не слушаются меня, — повторил он полушёпотом. В замершем воздухе Файзелю почудилось напряжённое ожидание. Куклы сидели — на этот раз ему показалось, дольше — и снова повалились на ковёр.

Риш заплакал.

— Меня никто не слушает, даже они, — сказал он, повернув к Файзелю мокрое лицо. — В этом-то всё и дело. Никто не хочет меня слушать!

Принципус поднял одну куклу. У неё не было лица, только беспорядочные чернильные пятна в том месте, где должна располагаться голова. Может, у Риша дрожали руки, и он не мог нарисовать аккуратнее. Кукла вся была — одно сплошное недоразумение, бесформенная, некрасивая. Файзель надавил пальцем на живот существу — оно дёрнулось.

Риш вырвал куклу у него из рук.

— Отдайте. Идите. — Тон из слёзного сделался приказательным. Но дыхание всё ещё выдавало сдержанные рыдания. — Я буду пытаться. Однажды они меня послушаются.

Файзель родился младшим сыном в одном из Великих Домов Экры. Ему никогда не пророчили стать правителем — его не взяли бы даже в Совет Сильных. Карьера военачальника — вот потолок его достижений.

Он рос покладистым: прилежно учился и выполнял всё, что требовали родители. И улыбался, бесконечно улыбался. Улыбка въелась в кожу, как ранговая татуировка. Его никто не воспринимал всерьёз: ни брат, который стал одним из претендентов на престол, ни сестра, готовая войти в Совет. Они оба слишком много болтали в его присутствии, потому что не считали опасным. Пользуясь всеобщим безразличием, Файзель тратил время с пользой: заводил нужные знакомства и приобретал знания.

Великие Дома вечно конфликтовали друг с другом, боролись за власть, и в схватках погибали сильнейшие. Так умер старший брат Файзеля — славно, ведь глупую патетичность принято называть славой. Файзель с отрядом солдат был у северной границы, когда принесли известие о восстании против Совета.

Напряжение копилось уже долго: одна из верховных жриц устроила мятеж, неудачный, впрочем. Дело довершил чудовищный по своим масштабам набег дикарей, едва не докатившийся до стен столицы. И народ взорвался. Малые дома, на которые прежде не обращали внимания, отказались подчиняться приказам Совета. А гвардейские части не слишком-то спешили подавлять восстание.

Принципус хорошо помнил то головокружительное чувство опасности. Стояла осень, хрустящая инеем. Он позвал за собой всех тех, кто был ему верен, и бросился в столицу. Вслед ему неслись обвинения в измене и дезертирстве, но Файзелю было плевать — он знал, что если победит, ему никто больше не сможет указывать.

Дворец Совета взяли в осаду. Там, в глубине александритовых галерей, пряталась его сестра и ещё пятеро — счастливчики, чьи Дома когда-то оказались достаточно сильными, чтобы выдвинуть своих претендентов на власть. Дворец хранил своих обитателей от вторжения, затянув окна и двери непробиваемым хрусталём, но тянуться ещё дольше это не могло: в конце концов, даже представителям Великих Домов требовалось чем-то питаться и иногда выходить на воздух.

В обмен на освобождение Файзель потребовал от них присягу на верность.

На замок снова опустился вечер. Файзель не дождался приглашения — он спустился в круглую залу задолго до ужина и сидел, рассматривая пустые стулья. Странно, однако, пустующая зала производила впечатление обитаемой. Свежая царапина на столешнице и не до конца задвинутый стул. На полу у места Дарианы брошена то ли шпилька, то ли пуговица — рассеянный свет играет в гранях и рождает цветные блики.

Шагов он не расслышал, но на плечо вдруг легла тяжёлая ладонь. Файзель обернулся — ладонь тут же соскользнула, и Хэльвор зашагал к своему месту. Седые волосы были распущены, пуговицы парадного камзола — расстёгнуты. Он походил на циркового тигра, которого силой одели в блестящий наряд, но он ещё не до конца растерял природное величие. Файзелю сделалось душно от этой мысли.

— Хочу предупредить — осторожнее, принципус. — Ладонь Хэльвора скользит по краю стола, потом — перемещается на спинку стула. Князь не садится, словно если сядет, сам себе будет казаться ниже и слабее. — Хочу предупредить — я не прощаю тех, кто пренебрёг моим расположением. Вы оказались хитрее. Теперь я понимаю, чего вы хотите.

Файзель удивился совершенно искренне.

— Чего же?

— Вы хотите стать хранителем мира. Вам кажется, это проще. Но в расчётливости вам не откажешь. Хорошо. Я люблю сильных противников. Если вам любопытно, сегодня мир приходил ко мне. Мы говорили. И я назвал имя того, кто на самом деле достоит стать хранителем.

Он всё-таки сел — и этим жестом закончил разговор.

Файзель смотрел прямо перед собой — на резной край стола, на серую пыль, забившуюся в царапины. Он не видел смысла спорить. Хэльвор был до ужаса прямолинеен даже в своих интригах. Кого ещё сделать соперником, если среди них одни недостойные: две женщины, мальчишка, сумасшедший и простак. Картина мира скорчилась до состояния простой чёрно-белой мозаики.

Все остальные явились, как призраки: Файзель закрыл глаза — их не было. Открыл — появились.

По диагонали от него Риш Элэ притворялся, что занят книгой. Детям, конечно, позволительно плевать на этикет, вот он и притащил с собой книгу из ступенчатой библиотеки. Даже через стол Файзель видел, что страницы пусты, только пылевой смерчик срывался с разворота каждый раз, когда Риш перелистывал страницу. Но маленький король сосредоточился и не замечал ничего вокруг. Не глядя он зачерпывал из тарелки и отправлял ложку в рот.

— Хочу поставить всех в известность, — оборвал молчание Хэльвор. Дариана возмущённо вскинула голову, открыла рот, но перебивать его не стала. — Сегодня мир приходил ко мне на беседу.

Бесцветные губы изогнулись кончиками вниз — Файзель закрыл глаза и увидел, как цирковой тигр рычит на угрожающе поднятую плётку. Сложно ответить однозначно, что было в нём сильнее: страх или природное величие.

— Вы первый, — констатировала Дариана. В пронизывающем свете стало видно, как много краски на её лице — замазаны трупные пятна на шее, выбелена кожа. Она так привыкла быть красивой, что пыталась стать такой даже в смерти. — Вы первый, значит, вы — главный претендент.

Файзеля разобрал нервный смех, и он притворился, что давится кусочком хлеба. Впрочем, никто не обратил внимания. Новость Хэльвора была гораздо интереснее.

— Поздравляю, — ласково прошептал Заини. На него все оглянулись с удивлением: впервые Заини показал, что воспринимает окружающую реальность и даже может высказать своё к ней отношение.

Слева на Файзеля дохнуло холодом — Орлана опустилась на своё место, оглядела пустой прибор. Она наверняка слышала, о чём говорили за столом: беседа эхом разносилась по всей круглой зале.

— Вы лжёте, князь, — заметила она между делом. Между тем, как сесть и как сложить руки на коленях. — Безыскусно лжёте. Вы так предсказуемы.

На мгновение всё замолкло, и сделалось слышно, как хихикал Заини. Он смеялся всё громче и громче, совсем не замечая, что его веселье никто не поддерживает. Смеялся и шлёпал ложкой по подтаявшему мороженному, отчего сладкие брызги летели на Дариану — она сидела к нему ближе остальных.

— Зависть не делает вам чести, — отчеканил, наконец, Хэльвор, глядя на Орлану в упор.

Но она не замечала его взгляда — молча пожала плечами, и всё. Разложила на коленях салфетку, как будто могла что-нибудь съесть. Ёжик волос влажно топорщился на её затылке, платье было застёгнуто на все пуговицы, словно могло хоть что-то скрыть.

Файзель поймал себя на том, что непристойно уставился на её обнажённую шею, и сделал усилие, чтобы отвернуться. Есть не хотелось: сегодня на ужин замок предложил ему южное блюдо из круп и фруктов, заправленное кислым соусом.

Даже через стол было слышно натужное, яростное дыхание Хэльвора. Никто не вернулся к еде. Никто, кроме Риша, который так и не оторвался от пустой книги.

«Меня здесь нет», — говорили за него поднятые плечи.

Остальные ждали продолжения.

— Или вы считаете, что на материке не найдётся достойной силы, чтобы обломать вам когти? — Хэльвор склонился вперёд. Его дыхание сбилось.

Расстелив салфетку, Орлана пошевелила в воздухе рукой, как будто впервые видела свои остро подпиленные ногти. Вопросительно подняла брови. Заини хохотал так, что едва не падал со стула. Файзель невольно улыбнулся: он принял жесты Орланы за шутку, за игру в пантомимы, и только потом вспомнил, что чувством юмора императрица никогда не могла похвалиться.

Хэльвор ударил кулаком по столу, так что зазвенели приборы, и капля вина выплеснулась из бокала Орланы. Смех Заини резко оборвался.

— Я не позволю. Думаете, оплели паутиной всё вокруг, и теперь будете дожидаться, когда мы все подохнем, чтобы выпить все соки из трупов?

Он перешёл запретную грань — это ощутили все. Дариана нервно царапала шею. Её ногти соскребли слой краски, и на коже снова проступили синюшные пятна. Но Орлана всё ещё молчала. Её руки теперь были сложены не на коленях — пальцы цеплялись за край стола, как будто она пыталась не упасть.

Слова Хэльвора уже существовали отдельно от него самого.

— Ничего не осталось, кроме жадности: хватать всё, всё, что плохо защищено. А то, что хорошо защищено — вырывать с кровью. Женили своих дочерей на окрестных королях…

— Нет, — простодушно ворвался в разговор Каэда. — Я женат на её сестре. Сестра. Хотя, я вас не виню, вы вовсе не обязаны знать. И я не король, позвольте заметить. Я консул, это совсем иное. Если хотите знать, демократия…

Его слова ушли в пустоту, как будто упали в глубокий колодец. Губы Дарианы шептали что-то, но беззвучную речь никто не смог бы разобрать. Она скребла ногтями по шее, оставляя на коже длинные царапины. Краска сходила слоями, и с каждым слоем вид Дарианы становился ужаснее.

— Имейте в виду. — Кровь прилила к лицу Хэльвора, превратив благородную ярость в базарную брань. — Если вы попадётесь мне теперь, попадётесь один на один, я не остановлюсь. В прошлый раз вы отделались обрезанными волосами. В следующий — я не поступлюсь. Посмотрим, чего вы стоите без своей армии, тайной полиции и ковена высших магов.

Как будто одёрнулась ширма, а за ней обнаружилась зловонная куча отбросов — Файзель готов был поклясться, что все, сидящие за столом, ощутили примерно это. Даже Риш Элэ — он хоть и был всецело занят книгой, но плечи поднялись ещё выше, закрывая пылающие уши. Но Орлана с облегчением вздохнула. Её напряжённое лицо разгладилось.

— Вот как, — произнесла она спокойно. — Вы считаете, это унижает меня.

Она придвинулась к столу, едва не навалившись на него грудью, и подцепила тремя пальцами бокал с вином. Блики играли в хрустальных переплетениях и бордовых волнах — все любовались. Орлана опрокинула в себя вино одним махом, не дав себе и секунды, чтобы перевести дыхание. Риш Элэ поднял голову от книги.

Стоило Файзелю отвести взгляд — и бокал снова наполнен, и снова в руке Орланы — хрусталь, остро подпиленные ногти, хрусталь. Она выпила, даже не морщась. Принипусу стало не по себе, как будто это он залпом уговорил полбутылки танорского вина. Перед глазами все расплылось и затанцевало.

Орлана хищно оглядела Хэльвора, сжимая пальцы на ножке бокала — вновь наполненного. Минуту назад она защищалась, а теперь атаковала. Со стороны это выглядело даже смешно: собачонка тявкает на матёрого тигра. Но Хэльвор вдруг отшатнулся. Он понял, что попался.

— И что же вы сделаете со мной в следующий раз? Отшлёпаете? — с неподдельным интересом спросила Орлана.

Ей всё равно — ей уже не стать хранителем. А Хэльвора за такие слова мир запросто выбросит из списка кандидатов — если у мира существуют такие списки. Не слишком-то благородно прилюдно оскорблять женщину, кем бы там она ни была. Тем более не благородны картины, которые теперь рисуют в воображении все собравшиеся.

У Файзеля пульсировала в затылке кровь: он так долго сдерживался, что теперь на него обрушились десятки самых отвратительных картин, начиная от сцен в пыточной камере, заканчивая постельными. И что Хэльвор сделал с Орланой, когда они остались наедине?

Он не успел сообразить, что делает, потому что уже минуту, если не больше слышал только пульсацию в собственном затылке. Файзель сжал запястье Орланы, заставляя её выпустить бокал, и стол от пролитого вина сделался кровавого цвета. Вино наполняло царапины и текло рекой. Его было так много, словно разлили разом десяток бутылок.

Бордовый поток добрался до края, и вино закапало на белое платье Дарианы. Каэда, ругаясь вполголоса, вскочил из-за стола — на белой рубашке расползались отвратительные пятна. Он бессмысленно тряс руками, как будто это могло помочь — пятна только делались больше.

Кульминацией переполоха стал отчаянный визг Заини. Хэльвор с грохотом отодвигается на стуле. Риш Элэ зачарованно смотрел на подбирающуюся к нему реку и не шевелился. За вздох до него вино остановилось. Остатки впитались в стол.

— Выйдите, — сказала Орлана. Жёстко, но без злости.

Она сидела на кровати, скрестив босые ноги. Отогнутый край одеяла обнажал чёрные атласно блестящие простыни. Было в этих простынях что-то неимоверно интимное, даже более интимное, чем в голых щиколотках Орланы.

— Простите, но нет, — улыбнулся Файзель.

Орлана перестала обращать на него внимание. На отогнутом краю одеяла стояла шахматная доска. Она чуть кренилась вправо, так что фигуры медленно сползали со своих законных мест. Файзель подошёл ближе и опустился на край постели. Позиция выглядела безнадёжной.

— Князь щёлкнул вас по носу, и вы пришли пожаловаться? — Её пальцы замерли над короной игрушечного короля, нерешительно, как на хрустальной ножке бокала.

Файзель ощутил, как веет от Орланы холодом. За окнами её комнаты билось о скалы северное море. Шрам на её щеке был всё таким же откровенно-алым, ровным, как след острейшего из кинжалов. Бесполезное платье валялось на кресле. Орлана сидела, по грудь завернувшись в чёрную простыню.

Файзелю сделалось спокойно, как будто он вернулся в старый дом и обнаружил, что там ничего не изменилось.

— Ко всем демонам этого князя с его угрозами.

Орлана подняла голову и внимательно вгляделась в лицо Файзеля. Несмотря на шрам, она была прежней.

— Вы быстро повзрослели, принципус. Я рада.

Он мгновенно ощутил всю глубину своего падения. Раньше он умел вызвать на её лице улыбку, а теперь обрадовался, получив скупое одобрение. Смешно. Просьба вырвалась против его воли:

— Давайте прекратим всё это?

Взгляд Орланы застыл. Неизвестно, о чём она вспомнила сейчас: о кукольном чаепитии на кровавых ступеньках, или о грязной сцене за ужином. Или о том, как утром Файзель отказался с ней разговаривать.

— Почему мы должны прекратить?

— Потому что ваш взгляд был хитрым, а теперь стал просто грустным. Мне больше нравился хитрый.

Она шумно выдохнула, отвернулась, подхватила соскальзывающий уголок простыни.

— Ваша искренность всегда меня поражала, принципус. Я только что сказала, что вы повзрослели, а вы, оказывается, так и остались наивным. Нельзя взять и прекратить. Мы все мёртвые, понимаете? А я самая мёртвая из всех. Смерть необратима.

В её комнате — чёрные простыни и чёрные шёлковые шторы с серебристыми кистями. Файзель подошёл к окну и раздёрнул занавеси. Оказалось, что одна из створок окна была приоткрыта и пропускала в комнату ледяной ветер, а Орлана как будто не замечала этого. Мёртвые ведь не чувствуют холода.

Файзель плотно закрыл окно, задёрнул шторы, создавая ещё одну преграду для холода, и вернулся к кровати.

— Наивный? Нет, я прекрасно понимаю, что будет очень сложно. Но я готов попробовать.

Он сдёрнул одеяло, рассыпав шахматные фигуры. Орлана внимательно наблюдала за каждым его движением, и от этого отчаянная смелость захлёстывала Файзеля с головой. Он сложил одеяло вдвое и накинул его на плечи Орлане.

— Не поможет, — сказала она мягко, будто очень боялась его обидеть.

Его ладони — почти горячие, её ладони — до смерти ледяные. Файзель обнял её под одеялом, прижал к себе, пытаясь согреть. Орлана не сопротивлялась. Под тонким шёлком простыни прощупывались кружева белья и рваные края шрамов. Он грел её пальцы дыханием и в те минуты был, наверное, ближе, чем любовник. От неё почему-то пахло не вином — яблоками и ранней осенью.

Через какое-то время Орлана согрелась и отстранила его. Файзель увидел, как шрамы исчезают с её тела: первым растворился тот, который разрезал щёку. Он не знал, остались ли ещё — под простынёй, но всё равно было радостно.

— И чтобы быть живой, вам нужно хоть что-нибудь есть, — заключил Файзель и поймал себя на желании спрятать взгляд.

Орлана пристально смотрела на него, подавшись вперёд всем телом. На обнажённых предплечьях напряглись неплохие для женщины мышцы. Он вспомнил необычное ощущение — прикосновение к её коротко стриженому затылку.

— Вы сделали это, — произнесла Орлана. У неё был тяжёлый взгляд. Прежний тяжёлый взгляд — как в тот день, когда Файзель пришёл к ней в замок, чтобы предложить помощь. — Вы не знали, что это невозможно, поэтому у вас получилось.

А потом она всё рассказала.