Глава 14. Ветер на третьем этаже

— Уже уходишь? — сказала Эйрин, не открывая глаз. — Может, успеем позавтракать вместе?

Файзель мгновение сомневался, но бросил взгляд в окно: солнце уже почти поднялось над ущельем, выбралось из облаков и осветило горы нежно-розовым. Укрытия часовых чернели на боках скал, как птичьи гнёзда. Наступал первый день зимы.

— Прости, но мне нужно прибыть в замок хранителя пораньше. Так было сказано в приглашении. — Он застегнул на рукавах рубашки изумрудные запонки.

Эйрин неохотно открыла глаза и села на постели. Тёплая и неторопливая спросонья, растопыренными пальцами убрала с лица волосы.

— Ты же вернёшься к моему празднику?

— Я постараюсь. — Управившись с застёжками на камзоле, Файзель склонился к ней. Поцелуй пришёлся в лоб. — Выбери самое красивое платье, ладно? Я приду и проверю.

Он ушёл. И пока шагал к порталу по закрытым переходам над глубокими ущельями, по узким винтовым лестницам с окнами из горного хрусталя, всё думал, что вернётся очень скоро. Как бывает, когда уходя, не закрывают недочитанную книгу и оставляют на блюдце недоеденную половинку пирожного — чтобы доесть, когда возвратишься.

***

Всю дорогу Орлана держала его за руку, словно боялась, что Файзель потеряется в переплетении тёмных коридоров. Он был рад такому порядку. Сам бы он давно заблудился в подземелье замка, у него кружилась голова, и ломило всё тело, а Орлана легко находила дорогу.

Потолки становились ниже, из стенных ниш пропали статуи. Но свет был с ними — шар белого пламени парил над плечом Орланы и ронял крошечные безвредные искры ей на платье.

Комната, в которую Орлана его привела, была небольшой — всего и помещалось в ней, что стул и вместо стола — выступ стены. Ещё зачем-то было окно, никуда не выходящее. По ту его сторону виднелась каменная кладка. Остальную часть комнаты завалили грудой хлама: сломанной мебелью, осколками статуй, ржавым оружием.

Была ещё простая деревянная дверь в одной из стен. За ней скрылась Орлана, оставив Файзелю в распоряжение стул и белое пламя. Он ждал — отличное занятие для тех, у кого внутри прорастает ноющая боль.

Орлана вернулась и принялась бродить по комнате, развешивая по стенам бумажные цветы. Подвальные сквозняки перебирали ненастоящие лепестки, но не смели их обрывать. Файзель наблюдал с грустным удивлением.

Так много цветов, больших и совсем крошечных, ярких и выцветших, бледных. Пышных, которые складывались из нескольких листов бумаги, и простых, вырезанных неаккуратно, с неровными и разномастными лепестками. Комната наполнялась цветами, и он вдруг почувствовал, что боль отступает.

Орлана закончила, вытащила из груды хлама ещё один стул и села рядом с Файзелем. Опустила локти на выступ стены и склонила голову набок, рассматривая свою работу. В тишине потрескивало белое пламя, и лепестки цветов шевелились и шуршали.

— Вам легче? Ничего, это пройдёт. Всегда проходит. — Она поймала взгляд Файзеля. — Я делала эти цветы каждый раз, когда приходила в замок. Иногда дрожали руки, иногда срывался нож. Не обращайте внимания на то, что они такие неидеальные.

— Что нам теперь делать? — Файзель провёл пальцем по стене и выяснил вдруг, что окно — тоже не настоящее. Оно было нарисовано на каменной кладке серой и чёрной красками. Такая грубая декорация могла обмануть разве что ребёнка, но в неверном свете белого пламени она обманула уставшего больного Файзеля. — Почему обязательно выбирать чудовище и героя?

— Так хочет мир. Всегда есть чудовище, и всегда есть герой. Главное, решить, кто есть кто. В прошлый раз, Файзель, чудовищем была леди Мелаэр, наша общая знакомая. Помните, она ведь умерла в следующие десять лет. — Императрица теребила в руках бумажный цветок — наверное, один из самых старых. Не разобрать было, какого он цвета. Если бы пальцы Орланы были чуть менее осторожными и лёгкими, он рассыпался бы пылью.

— А кто был героем? — почему-то голос принципуса перешёл на шёпот, хотя здесь не от кого было скрываться.

Орлана слабо улыбнулась.

— Героем была я.

***

И в этот раз их собрал не зов мира. Они пришли сами — каждый неохотно расставался с безопасным одиночеством, но тревога гнала вперёд. В круглой зале было просторно и светло: белый свет просачивался сквозь стеклянный купол и стекал вниз, цепляясь за кованые украшения колонн и арок.

Но так казалось только Файзелю.

Долго царило молчание. Никто не желал начинать и тем самым показывать, что его тревога выросла до невозможных размеров.

— Правильно ли я понимаю, что мир так и не явился никому из нас? — произнесла, наконец, Дариана, пряча руки в меховой накидке.

Ещё немного — и с купола посыпался эфемерный снег — конфетти из бликов света. Снежинки блестели у каждого в волосах, скатертью застилали стол. Орлана водила пальцем — изображала на снежном покрывале странные символы.

— Мы и дальше будем ждать, как покорные овцы, или всё-таки предпримем хоть что-то? — В голосе Дарианы блеснули молнии раздражения.

— Что вы предлагаете? — огрызнулся Хэльвор. Заговорить для него значило — сознаться в том, что за ужином он солгал, а Орлана его раскусила. И всё-таки бурная натура требовала проявления. Он не мог позволить, чтобы разговором управляла женщина.

Орлана изрисовала ровными символами целый край стола перед собой: теперь он был исписан в три строки. Файзелю даже почудилось, что он сможет это прочитать. Риш Элэ щёлкнул пальцами — с них сорвалась бледная искра, упала ему на колени и, наверное, обожгла. Он громко ойкнул.

— С вечера он молчит, — тихо, сам для себя констатировал Каэда. — Такого никогда не случалось, уж точно.

Вряд ли Каэда мог знать, как было «всегда», и чего «никогда» не случалось — сколько раз он мог посещать замок, два — самое большее, но всеобщая тревога верила его словам. Всеобщая тревога питалась ими и горела бесцветным пламенем у каждого в глазах.

Все правители — немного маги, немного — сумасшедшие, и уж точно — примерно на две третьи — параноики. У каждого в голове складывался всемирный заговор, и, кусая губы, каждый подсчитывал, как выйти из паршивого положения с минимальными потерями.

— Нужно подняться на третий этаж, — произнесла Дариана медленно, словно проталкивая фразы через заслоны собственных страхов.

Файзель мысленно прикинул, сколько раз посчастливилось побывать в замке ей, бессменной царице на престоле Заркая. Если так искусно пользоваться краской и магией, сбить со счёта можно кого угодно.

— Кто-то один должен подняться.

Хэльвор молча — единое отточенное движение — повернулся и с размаху ударил ладонью по столу. Прихлопнул одну из бабочек Заини. Сотканные из воздуха снежинки поднялись в воздух и закружили, почти пряча лица тех, кто сидел по другую сторону стола.

Когда они немного улеглись, Файзель увидел, что Заини беззвучно плачет, напуганный громким звуком. Он скрывал лицо в ладонях, и узкие плечи тряслись, как в припадке. А Хэльвор сидел, отодвинув стул в полумрак.

— Кто поднимется? — снова подала голос Дариана.

Не так много набралось желающих. Точнее сказать — ни одного. Орлана дорисовала последний символ — так близко к Файзелю, что он смог рассмотреть, как тают от тепла её рук иллюзорные снежинки, — и подняла голову. Её взгляд замер на Дариане.

— Но мы должны решить, кто поднимется на третий этаж. — Это почти дошло до истерики — связанной правилами приличия и железной выдержкой, — но всё равно истерики, которая пробегает грозовым электричеством у каждого по нервам.

Вдруг прозвучало:

— Я подымусь. — Голос Риша Элэ ломался от волнения и шёл трещинами, и кривились губы, но он упрямо смотрел на всех собравшихся. На каждого — снизу вверх. — Только расскажите, что нужно сделать.

Это было фарсом. По крайней мере, Файзель до последнего надеялся, что Хэльвор усмехнётся, похлопает мальчишку по плечу. Так полагалось по всем правилам — князь возьмёт свой верный меч и уйдёт, чтобы вернуться с хорошими новостями. Или, к примеру, воспротивится Дариана — нельзя же в самом деле посылать ребёнка в неизвестность. Да что там говорить, Файзель был свято уверен, что хотя бы Орлана не позволит.

— Хорошо, — произнёс Хэльвор. Дариана сощурилась и кивнула. Орлана вернулась к рисованию.

— Я не согласен, — он только спустя мгновение понял, что произнёс это вслух. Но раз уж произнёс, поднялся. Не к лицу выкрикивать с места.

Это не могло продолжаться дольше: Риш Элэ, бледный, готовился снова подниматься по бесконечной лестнице комнаты-библиотеки. В прошлый раз он не решился зайти дальше десятой ступени.

— Вы хотите идти? — повторила Дариана. Её пальцы нетерпеливо плясали на подлокотнике кресла. Как будто в невидимых песочных часах утекали последние песчинки, а он занимал — занимал и занимал своим бесполезным присутствием — это драгоценное время.

Пальцы Орланы сцепились на его запястье, но Файзель притворился, будто не понял прозрачного намёка. После ночной истории они всё ещё были так близки, что если бы один порезал палец, другой ощутил бы запах крови. Сейчас Орлана была спокойна — он чувствовал, и это сбивало с нервного ритма.

— Я не отказываюсь.

Пальцы Орланы медленно разжались, оставив его запястье беспомощным и обнажённым. Всеобщее внимание не смущало Файзеля — по крайней мере, смущало ничуть не больше, чем взгляды каменных статуй из стенных ниш. У статуй были выщербленные лица и заломанные назад руки. Когда снежный свет преломлялся, лица правителей тоже становились серыми и каменными, а их руки казались обрубленными, как будто за круглым столом сидят шесть статуй.

— Умоляю, не тяните время. — Дариана балансировала на тонкой грани приличия, чтобы не удариться в панику.

Странно — Файзель признался самому себе, что понятия не имел, что значило всё это. Что грозило тому, кто поднимется на третий этаж. Что будет со всеми, если не поднимется никто. Ему бы выгадать пару минут и спросить у Орланы, не зря же она вцепилась ему в руку, как будто он собирался шагнуть на тонкий лёд.

— Пусть всё будет честно. Бросим жребий.

Дариана издевательски рассмеялась и тут же замолчала, но зала уже подхватила её смех и прокатила из угла в угол. Это вышло так угнетающе-жутко, что минуту после никто не решался заговорить.

— В словах принципуса есть доля рациональности, — произнёс Хэльвор, когда зала снова погрузилась в тишину. — Пусть будет жребий. И пусть останется в тайне то, кому выпадет идти. Мы просто разойдёмся отсюда, а один из нас поднимется на третий этаж.

Заини отнял руки от лица. Уже во второй раз Файзель начинал подозревать, что он — вовсе не сумасшедший, каким хочет казаться. Он слишком хорошо понимал, когда требуется здравый рассудок, а когда можно сделаться всеобщим шутом.

Файзель выдохнул облачко пара и опустился на место, обессиленный, прозрачный от собственной искренности. Бездумно он наблюдал за тем, как Орлана ребром ладони отделяет часть символов, нарисованных на столе, и пододвигает к нему. Файзель поймал на себе тревожный взгляд императрицы. Оказалось, тревога засела так глубоко внутри неё, что сначала это можно было принять за спокойствие.

Неизвестно откуда появилась записная книжка Орланы — и солнечное перо на поводке алой ленты. Одинаковые квадраты страниц Дариана расписывала одинаково коротко: «нет», и только на одной вывела дрогнувшей рукой «да». Хэльвор с воинской точностью сложил листы в ровные крепкие треугольники — не развернуть, не подсмотреть. Это так походило на детскую игру в фанты, что Файзель на секунду потерял ощущение реальности.

Треугольники положили в центр стола — всего семь белых кусочков — и перемешали. У них отрастали бледные крылья. Из-под купола сыпался снег, прямо на стол, погребал под собой мёртвых бумажных птиц. Файзель поднялся и первым протянул руку к самому ближнему — влажному, с отогнутым уголком. Взял и сжал в кулаке, не решаясь разворачивать при всех.

Вторым потянулся Заини. Пальцы, мягкие и толстые, беспомощно заскребли по столешнице — он не сразу смог дотянуться. Тихонько заскулил, ложась грудью на стол. Ещё один треугольник. Осталось всего пять — пять мёртвых белых птиц в замёрзшем пруду. Потянулись остальные, медленные, как будто пытались двигаться под водой.

Орлана дождалась, пока останется последний треугольник, и поманила его к себе. Трепыхнулись белые обломанные крылья, и записка порхнула ей в руку.

Теперь казалось, что в этой комнате — одни только окна, вся комната состояла из окон, и за каждым билось о скалы серое море. Орлана замерла в центре и развернулась спиной к морю — лицом к Файзелю. Она прятала бумажный треугольник за манжетой узкого рукава. Файзель сжимал свой в ладони, и он давно измялся.

— Теперь идите в свою комнату. Развернёте записку там. — Орлана снова казалась спокойной и сосредоточенной — а Файзель теперь стоял далековато, чтобы ощутить её настоящую.

— В мою спальню? — уточнил он. Уходить не хотелось: слишком пустой, слишком гулкий замок за пределами этой комнаты, и пугающая неизвестность. Два шанса из семи, что следующий раз они увидятся очень нескоро.

— Нет. В вашу комнату. К примеру, моя комната — эта. У Хэльвора — зала, где он тренируется в фехтовании. У Дарианы — зимний сад. У Риша — библиотека, судя по всему. А ваша где?

Он неуверенно улыбнулся, размышляя.

— Вы ещё не нашли, — понимающе кивнула Орлана. — Тогда ищите. Развернёте записку там. И, если будет нужно, оттуда поднимитесь на третий этаж.

Можно было попросить ещё объяснений, но понятнее не стало бы всё равно.

— Идите, — повторила Орлана, но Файзель всё ещё медлил, и она вдруг опустила напряжённые плечи. — Не бойтесь. В конце концов, всего один шанс из семи. Всего один.

Записка в её пальцах — больше не похожа на мёртвую птицу — теперь это просто клочок бумаги с измятыми уголками.

Файзель хотел бы сказать, что даже не знает, чего бояться, но, заражённый общим настроением, ощутил неприятное волнение. Дариана едва держалась на ногах, когда выходила из круглой залы. Её рука то и дело искала опору.

— В один такой раз на третий этаж поднималась она. — Орлана немедленно отозвалась на его мысли. Файзель был благодарен ей, что не пришлось задавать вопросы вслух. — Я не знаю, что там произошло. Она ведь никогда со мной не откровенничала. Но она совершенно точно поднималась — ей выпал жребий. Именно в тот год она попыталась наложить на себя руки.

— Почему же тогда… — Он снова не договорил. То, что Файзель хотел спросить, было очень громоздко и никак не выражалось в словах.

— Просто каждый раз, когда среди нас появляется кто-то новый, мы надеемся, что всё обойдётся. Ну или хотя бы — что новичок изобразит из себя героя и пойдёт на третий этаж по собственной воле. — Орлана едва уловимо дёрнула плечом. — Ещё ни разу так не вышло.

Файзель не выдержал напряжения и рассмеялся. Замок жадно глотал его смех, как голодное чудовище. Казалось, ещё мгновение — выскочит из тёмных галерей, вцепится в горло и выпьет весь смех до конца.

— Вы серьёзно? Так не бывает. Герои побеждают чудовищ. Это правило.

Улыбка, зародившаяся было на лице Орланы, скорчилась в предсмертной судороге.

— Обычные люди тоже побеждают. А потом сводят счёты с жизнью, впадают в чёрную меланхолию, вымещают злобу на слабых. — Записка дрогнула в её руках. Орлана смотрела на неё, как нищенка на единственную монетку в ладони. — Идите, принципус. Я хочу развернуть это. Закончим.

Файзель бездумно отступил, но замер — было ещё кое-что, что он собирался сказать.

— Обещайте, что мы ещё встретимся.

— Встретимся, — кивнула она с мрачной уверенностью, и Файзель ушёл.

Он бродил по галереям, в которых из ниш на Файзеля глазели статуи. Он всё надеялся, что замок сам выведет его к нужной комнате, как это бывало раньше, но теперь принципус только и смог, что заблудиться и потерять все ориентиры.

Махнув рукой на всё, он сел прямо на ступеньки, в единственный блик света, и достал мятую записку. Бумажные птичьи крылья отломились и осыпались на пол эфемерной пылью. Файзель стряхнул остатки снежной трухи и надорвал уголок.

Так проще было развернуть — он подцепил ногтем один изгиб. Хэльвор запечатывал записки на совесть. Бумага — белая, с призрачным золотым вензелем — из ежедневника Орланы. Ходят сплетни, что она не расстаётся с ним даже по ночам.

Файзель усмехнулся сам себе — много пустых мыслей, лишь бы не думать о третьем этаже. Было бы отлично развернуть записку и найти там «нет», выведенное рукой Дарианы. Три размашистые буквы и росчерк в конце — по привычке. Тогда он скомкал бы записку и пошёл искать Орлану, чтобы вместе с ней посмеяться над глупым страхом.

Последний разворот — уже различим чернильный росчерк. Осталось отогнуть угол.

— Да, — вслух прочёл Файзель. Почему-то ему стало очень важно, чтобы замок услышал.

Принципус давно уже не чувствовал тяжелого взгляда в спину, но всё-таки оставался уверен, что их невидимый друг всё ещё был здесь. Только решил затаиться. Сжав записку в руке, принципус бросил её на лестницу, и комок бумаги покатился по ступенькам вниз, в полумрак новой галереи.

Сзади лестница плавным изгибом уходила вверх. Её создали специально, чтобы морочить головы — колонны, арки, блики витражных окон, переходы и снова статуи — и десятки теней. Если отвернёшься на мгновение, покажется, что за тобой наблюдает целая армия призраков. Файзель сощурился, пытаясь рассмотреть, что же находится там, на самом верху лестницы. Но белый свет делался слишком резким — бил в глаза.

Не всё ли равно? Он расстегнул верхнюю пуговицу рубашки, чтобы не давила на горло, размотал тугой шейный платок и зашагал вверх по цветным бликам на мраморных ступенях.