9

А в это время беззаботные «капиталисты» спокойно отдыхали. Пили соки, ели апельсины, смеялись, играли с детьми. Никто не замечал, что совсем рядом, на заросшей акациями поляне скверика, четверо коммунистов готовы хоть сейчас совершить ещё одну революцию.

— Переходим к прениям. Кто хочет выступить?

Кнут поднял руку.

— Слово предоставляется Коммунисту Кнуту.

— Я не умею говорить красиво, поэтому скажу прямо: давайте поймаем какого-нибудь буржуя и бах! бах! ему по морде…

— А если перепутаем? — засомневался Культя. — Если честного труженика отдубасим?

— Не спутаем, — уверил Кнут. — Как увидим кого в хорошей одежде, значит — капиталист.

— Рискованное мероприятие, — не согласился критик.

— К тому же у нас маловато сил, — вставила своё мнение Вася. — Единственное оружие — Культин таз.

— И Слово Правды, — добавил Сява. — Нашего Слова Правды капиталисты больше всего бояться.

— Кто ещё хочет выступить? — спросил критик и сам поднял руку.

— Слово предоставляется Коммунисту Культе, — сказал Культя, на­бирая в лёгкие побольше воздуха и выстраивая на лице заклятое выражение. Поиграв желваками и выдержав соответствующую ис­торическому моменту паузу, критик произнёс следующую речь:

— Больно и горько смотреть ни беспросветно убогую жизнь местно­го народонаселения, корчащегося в адских муках под тяжёлой пятой эксплуататоров. Мы родились в свободной стране и, если тутошний народ по рабски смирился со столь вопиющими условиями жизни, — Культя скрипнул зубами, — то каково же нам, жителям процветающей Коммунизии, созерцать и вкушать всё это? Тяжкое бремя легло на наши плечи. Видеть все эти безобразия и не помочь простому народу, что может быть горше?.. Судьба забросила нас в буржуйскую цита­дель, и мы просто обязаны раскрыть глаза здешнему населению на их жалкую долю угнетённых и униженных, рассказать им о славной Коммунизии, где все равны, где все люди живут по принципу «от каждого по способностям, каждому по потребностям». Наши предки, первые Коммунисты-Большевики, много веков назад совершили Великую Революцию, уничтожили класс эксплуататоров, и мы тоже, как истинные патриоты Отчизны, должны воспользоваться представившейся возможностью...

Кнут захлопал в ладоши. Сява впился в товарища преданными, полными восхищения глазами.

Культя с ужасом приметил, что в своей речи его занесло не в то русло, но с ещё большим ужасом осознал, что ничего не может с собой поделать, и продолжал так же громогласно:

— Мы можем погибнуть в застенках! — пафос Культи перешёл в завы­вания. — Но лучезарная искра свободы, зажжённая нами в сердцах простых тружеников, не погаснет. Я верю в это. Вперёд, товарищи!

Четверо оборванцев выскочили из кустов и понеслись к зданию, которое они приняли за гриб.

Сява забрался на скамейку и заголосил:

— Товарищи! Капиталисты строят своё благополучие на крови, ко­стях и поту рабочего класса. У нас в Коммунизии любой человек, даже с совсем пустяковыми способностями — вот вроде его, — Сява ткнул пальцем в сторону Кнута, — ежедневно питается тыквочками и картошками, а если постарается, то и крысами, и опарышами. А в вашем Тухлоплюйске крыс и опарышей жрут только капиталисты. Народ же приучен есть эти мерзкие жёлтые плоды, да еду, которая не съедается… Мы сочув­ствуем вашей горькой участи, товарищи. Наши сердца разрываются от сострадания, и мы призываем вас: встаньте с колен, распрямите гордо пле­чи и раздавите эксплуататоров, как проклятых гадин. Смерть бур­жуям! Свободу трудовому народу! Вставай, страна огромная!.. — Попрошайка с отчаяньем вспомнил, что дальше слов не знает, однако вспыхнула надежда, что вот сейчас все собравшиеся у гриба подхватят песню и понесутся отбирать у буржуев их мешки с фантиками и копчёных крыс.

Собравшиеся почему-то начали смеяться. Одни не спеша подходили, другие ухо­дили, некоторые посматривали на коммунистов с усмешкой, кое-кто строил гримасы похожие то ли на жалость, то ли на презрение.

Кнут не выдержал.

— Буржуйские прихвостни! — заорал вырубала, обводя налитыми кро­вью глазами толпу. — Мы освободим труженников от кровавых цепей капитализма! Он схватил одного, одетого, с его точки зрения, наиболее добротно — в рабочий комбинезон, притянул к себе и грозно прошипел:

— Что, страшно, буржуйская морда?

Человек смотрел на Кнута, как на ненормального и ничего не понимал.

— Сколько людей ты, тварь, уморил голодом? Сколько сгубил в каменных застенках? — грозно вопрошал Кнут. — Признавайся сейчас же, капиталистическая сволочь! Буржуй проклятый.

— Кто такой буржуй?

— Не придуривайся. У тебя есть частная собственность?

— Есть.

— Ага! — вскрикнул Кнут. Он плюнул на кулак и врезал эксплуатато­ру прямо в глаз.

Толпа возмущенно загудела.

— Раз, — сосчитал вырубала, замахнулся снова, чтобы дать и в ухо, но тут же оказался на земле. Над ним стоял здоровенный парень в голубой рубашке с рас­крашенной железкой на груди.

Двое товарищей с воем прыгнули на врага, опрокинувшего их боевого соратника. Что-то долбануло Сяву по спине, он охнул; Культя про­свистел ногами по воздуху и шлёпнулся на попрошайку. Щёлкнул металл, критик дёрнулся и вдруг увидел на своих запястьях наручники.

— Заковали, — горестно всхлипнул Культя.

Толпа стала расходиться. Никому и в голову не пришло, что молодой полицейский только что предотвратил ещё одну Великую Революцию.

Коммунистов погрузили в огромный железный ящик и доставили в город, который сплошь состоял из новеньких разноцветных грибов. Четверых беглецов, несмотря на их отчаянное сопротивление, вта­щили в один из таких грибов и отвели в камеру.

— Ну, всё, — заохал Сява. — Так я и знал. В гриб замуровали. Чтобы нас тут задавило.

— Да вроде бы, этот прочный, — присмотрелся к потолку Культя.

— А это? — Сява ткнул пальцем в сторону лампочки. — Видишь, на какой тонкой проволоке висит?

— Да такая штука, если и отвалится, не задавит.

— Не скажи, — не согласился Сява. — У этих буржуйских выродков всё возможно. Я здесь ничему не верю.

Друзья притихли и стали прислушиваться к чуждым, непривычным для слуха звукам. Кнут подошёл к решётчатой двери, потряс её.

— Крепкая, — сказал вырубала. — Такую не высадишь. Присмотрелся к толстым прутьям и вздохнул. — Это сколько крючков можно было бы сделать, чтобы в мусоре копаться, а они из такой ценности застенки сотворили...

Вскоре явился ещё один капиталистический прислужник. В белой рубашке без рукавов и в таких же никудышных коротких штанах. Он хотел что-то сказать, но увидел Культин таз, который тот не выпус­тил из рук даже во время драки, и стал поглядывать на сей предмет с удивлением и опаской. Культя тут же спрятал таз за спину, человек словно очнулся и с плохо скрываемой ухмылкой проговорил:

— Идёмте! Начальство желает на вас посмотреть.

Друзей привели в большую комнату с несколькими столами. За одним из них сидел мужчина и пил чёрную воду из белой кружки.

— Присаживайтесь, — вежливо предложил хозяин комнаты.

Беглецы осторожно расселись на полу. Каждый старался выбрать место, чтобы над его головой ничего не висело.

— Бить будете? — спросил Сява.

— Обещайте больше не драться, и мы даже снимем с вас наручники.

— Кандалы? — не поверил Сява. — Оковы?

— Обещаете?

Друзья переглянулись. Судя по каменному лицу вырубалы, он явно не обещал.

— Надо соглашаться, — очень тихо прошептал ему попрошайка. — Легче будет удрать.

— Обещаем, — кивнул Кнут.

Все дали Честное Партийное слово.

— Хорошо, я вам верю, — сказал человек, щёлкнул пальцами и при­служник, тот, который привёл их сюда, снял наручники с запястий беглецов.

— Вы жить у нас собираетесь или назад в Коммунякию? — спро­сил начальник безмятежно.

Коммунисты побагровели. Кнут скрипнул мускулами, Культя при­встал. Прислужник за их спинами шумно зашевелился, громыхнул своими железяками, чтобы вовре­мя обуздать вырубалу и критика, который благодаря тазу, чувствовал себя здесь весьма уверенно.

— Оскорбляете? — с презрением спросил Сява. Драться он больше не собирался, но лицом очень негодовал.

— А что, уже переименовали? — иронично удивился начальник. — Тог­да извините, ради Кузьмича.

— Не оскверняй имя Кузьмича своим поганым ртом, — прошипел Куль­тя и замахнулся тазом.

— Отберите у него эту железяку! — приказал хозяин прислужников.

— Попробуйте только! — Критик встал в боевую позу. — Это вы в своем Тухлоплюйске можете беззастенчиво грабить трудовой народ. С Коммунистами у вас такое не выйдет!

— Что-что?.. — Начальник хрюкнул, подавился своей чёрной водой и открыл рот от изумления. — Как ты ска…

— А никак! — Культя ещё повысил голос. — Я сказал — не выйдет! Вам никогда не сломить истинного Коммуниста. Никакие застенки не порушат нашей святой веры в победу! Да здравствует Мировая Революция! Да здравствует Великий Кузьмич!

— Ладно, мир, мир. Не трогайте его. Но будешь драться — отберём.

Культя вновь уселся, но в полной боевой готовности, так, чтобы видеть всех своих врагов.

— Вот нажмут наши Члены на Красную Кнопку, — подал голос Кнут. — Будете тут все летать кверху тормашками. Только трудовой народ жалко. Поэтому мы и терпим ваши бесчинства.

— Кнопку? — как-то радостно, но нервно хмыкнул главный. — Так она у вас давно заржавела.

— Не бойся, не заржавела, — подал голос Сява. — Такое только у вас может приключиться. В вашем загнивающем обществе. Это у вас она заржавела, а мы свою регулярно крысиным салом смазываем.

Начальник перестал улыбаться, устало поправил волосы, отхлебнул из кружки и сказал сухим спокойным голосом:

— К границе отвезём вас в фургоне. Обеспечим продуктами на несколько дней. Если хотите погостить — обязаны пройти дезинфек­цию. Всё. Уберите этих говнюков отсюда! И отправьте с ними того придурка, который в хрустальные вазы гадил.

Прислужник с готовностью вскочил. Начальник поднял со стола ка­кую-то штуку, приложил к уху и спросил что-то непонятное.

— Попридержи их пока здесь, — крикнул он своему подчинённому. — Сей­час нет ни одного свободного автомобиля.

— На выход! — скомандовал прихвостень и открыл одну из дверей.

Решив, что их опять засунут в каземат, беглецы дружно запротестовали.

— Да не камера это, а комната для гостей, — пояснил начальник.