10

Крадучись, ползком, мелкими перебежками друзья приблизились к большой зелёной плантации.

— Что это за дрянь? — спросил попрошайка, пережёвывая какие-то семена.

— Может, надо корни есть?

Культя стал копать.

— Нет, их и не разжевать даже.

— Может листья?

— Фу!..

— Эй, — крикнул кто-то.

Сява замер с листом во рту. Над ним стоял человек. В коротких штанах и цветастой футболке. Мужчина. Светловолосый. Молодой.

— Как дела? — спросил он.

— Так себе, — ответил Сява.

— Голодный?

— Ага, — не растерялся попрошайка.

— Оттуда? — человек кивнул в сторону Коммунизии.

— Оттуда, братец.

Человек усмехнулся, кинул Сяве два апельсина и пошёл вдоль поля.

— Ишь, щедрый какой, — буркнул попрошайка. — Сам бы эту дрянь хавал.

— Да он, дело ясное, из бедных, — заступился за прохожего Культя. — Видишь, как одет? Босой. Штаны короткие. Рубаха без рукавов.

— Да, трудна тут жизнь у простого народа, если они такие горькие тыквочки едят, — вздохнул Сява.

— Это не тыквочки.

— Тем хуже...

— Да…

— А этот тип нас не выдаст? Кинул нам эти штуки, бдительность усыпить, а сам бегом к капиталистам, чтобы выслужиться.

— Кто его знает… Холуи буржуйские здесь, надо полагать, на каждом шагу околачиваются.

— Тогда уходим.

На другом поле, засеянном кормовой свеклой, ботва оказалась почти съедобной.

— У нас такое не выращивают. Наше вкуснее, — прошамкал Сява.

— Будут капиталисты свой народ тыквочками кормить. Сами, небось, жрут, канальи. А народу вот те жёлтые, да эти зелёные.

— Как бы там ни было, а надо настоящие продукты искать, — сказал Сява. — Листья с собой бесполезно брать. Скукожатся. Засохнут.

— Эх, крыс бы копчёных...

— Или ворон жареных...

— Опарышей бы...

— Ага, размечтались, — злобненько сощурился попрошайка. — Раскатили губищи. Действовать надо, а не разглагольствовать. Есть же тут где-нибудь поле с картошками или тыквочками. Надо его найти. Загрузиться и дра­пать изо всех сил что есть мочи.

Культю знобило, и он готов был драпать хоть сейчас.

— Действуем! — скомандовал Сява.

Проползли немного, потом ещё.

— Глядите, дорога. А вон гриб. Новый. Не развалившийся.

— А почему у нас грибы новые не растут?

— А кому они нужны? Чем новее гриб, тем опаснее. Всё в них обвали­вается, рушится. Старые грибы лучше, безопаснее.

— Да, в новый гриб я бы и шагу не ступил. Треснет камнем по башке — и капут.

— А гляди-ка, вон там, кажется, город.

— Плохо видно, далековато, но точно, город.

— В город нельзя идти, — предостерёг Культя. — Там-то нас уж точно сцапают.

— Сами знаем, не маленькие, — отрезал Сява таким тоном, как будто он руководитель операции. — А вот для ориентировки следовало бы как-то этот город назвать. Например...

— Можно назвать его Красноплюйск, — предложил Кнут.

— Ты что! Нельзя использовать наше гордое название «Красно» для помечивания вражеской территории, — замахал руками Культя.

— Конечно, никак нельзя, — поддакнул Сява. — Пусть будет Белоплюйск или Черно…

— Еще лучше Грязноплюйск, — предложил Культя.

— Или Тухлоплюйск. А можно — Рвотноблюйск, — затрещал Сява. — А еще…

— Ну, понесло… — оборвал попрошайку Кнут.

— Да ладно, как хотите, но только не «Красно…». Я, как член Партии, категорически возражаю.

— Значит, будет Грязноплюйск, — сказал Кнут.

— А чем Тухлоплюйск хуже? — опять заартачился Сява.

— Хорошо, назовем его Тухлоплюйск, — согласился Кнут и посмотрел на Культю. — Ты не возражаешь?

— Да, ладно, пускай, иначе ведь не отвяжется…

Сява приложил ладонь к бровям.

— Эй, смотрите — чудовище!

По неширокой просёлочной дороге в сторону города двигался ав­томобиль.

— Железный таракан!

— У нас такие тоже есть. Я видел.

— Есть, но наши все дохлые.

— А тут живой.

— С ума сойти можно. Как тут только люди живут? Ужас!

Беглецы дружно начали звездиться.

— Слава Кузьмичу за нашу жизнь.

— Счастливую.

— Безбедную.

— Безопасную.

— Слава Политбюро!

— Слава Партии!

— Слава Коммунизму!

— Гляди, из гриба люди выходят.

— Одеты бедно.

— Как это они в такой одежде ухитряются спать? Зароешься в му­сор, поколешься весь, исцарапаешься...

— И холодно. Ноги и руки-то — голые.

— Да-а-а. Жуткая страна.

— Надо бы к этому грибу подобраться поближе, — предложил Сява. — Может, там есть чего украсть? Только двигаться будем парами. Если одних схватят, другие сразу на помощь.

Кнут согласно кивнул.

Культя с Сявой, пригибаясь к земле, перебежками бросились впе­рёд. От куста к кусту. От кочки к кочке.

— Замри! — зашипел Сява.

На небольшой круглой поляне отдыхали мужчина, женщина и двое детей.

— Что они едят? — недоумевал Культя. — Они что, с ума все посходи­ли?

— Да просто продукты у них ненастоящие. Какие-то суррогаты.

Один из малышей с яркой жестяной баночкой в руках подбежал к кусту, за которым прятались коммунисты. Поставил баночку на зем­лю, посадил на неё резиновую крысу. Что-то залопотал и побежал назад к родителям. Взял мячик. Вернулся… Баночка с кры­сой исчезли.

Культя и Сява неслись во весь опор. Залегли. Попрошайка с остер­венением вонзил зубы в игрушку.

— Мне оставь, — затрясся Культя.

С огромным трудом Сява оторвал от крысы кусочек.

— Не жуётся что-то, — прошамкал он.

— Дай, дай! — критик вырвал игрушку из рук товарища. — Помалень­ку надо, помаленьку. А ты отхватил кусище, вот и не жуётся.

— Вяленая какая-то, — посетовал попрошайка. — И совсем не вкусная. Пресная, сухая.

— Ясное дело — сухая. Сочных капиталисты сами жрут.

— Чем это вы тут лакомитесь? — Кнут и Вася поспешили на чавкающие звуки. Но от крысы остался один лишь хвост. С сожалением Сява уступил угощение опоздавшей к пиршеству парочке.

— А это у вас что? — Кнут уставился на баночку.

— Вода, кажется. Слышишь, плещется?

— Как же они её туда налили? — Культя повертел баноч­ку в руках.

Сява с видом знатока отобрал жестянку, прищурив глаз, осмотрел её, заметил колечко, потянул...

— Ух, ты! — воскликнули все. По очереди понюхали.

— Чудно пахнет...

— Здесь все чудно пахнет...

Попрошайка глотнул. Газ шибанул ему в нос. Из глаз брызнули слёзы. Сява выронил банку и начал бешено сплёвывать.

Культя поднял жестянку, кончиком языка попробовал жидкость.

— Жжётся, — отдёрнулся он. Помочил палец, осмотрел его внимательно и сделал компетентное зак­лючение. — Тухлая вода, ржавая. От такой заболеть можно.

— Надо же, чем капиталисты свой народ поят, — покачал головой Сява. — И ведь пьют, привыкли. Приспособились. Притерпелись.

— Нет, нам к такому никогда не привыкнуть, — сказал Культя. — В нашей родной Коммунизии никто такого не ест и не пьёт.

— Точно.

— Ага.

— Факт.

Друзья с патриотическим восторгом посмотрели друг на друга. Гордость за свою страну переполнила их сердца.

— Может, споём? — предложил сентиментальный Культя.

— Споём, друг, но позже, — сказал Сява. — А сейчас обсудим со всей серьёзностью сложившуюся ситуацию. Продуктов, пригодных к упот­реблению, мы пока не обнаружили. Ввиду этих чрезвычайных обстоятельств нам следовало бы посовещаться...

— Открываем Партсобрание, — сухим голосом произнёс Культя. — Слово для доклада предоставляется Коммунисту попрошайке Сяве.

— Товарищи! Мы попали в тяжёлое положение. С партийной прямо­той скажу вам — в хреновое. В дерьмовое. В паску...

— Короче!

— Буду краток. Здесь все живут по волчьим законам. Капиталисты кушают тыквочки, картошки, опарышей и, надо полагать, крыс, а про­стой народ питается чёрт знает каким дерьмом. Барахлом. Гадостью. Дрянью...

— Короче!

— Короче не могу. Меня душит ненависть к угнетателям. Простите меня, товарищи. — Сява проглотил комок, подступивший к горлу.

— Всё равно не трепись, — буркнул Кнут. — Времени у нас на трёп нет.

Попрошайка гневно сверкнул глазами.

— И в этот ответственный момент мы все, как один, должны спло­титься вокруг любимой Партии, гордо держать Знамя Кузьмича и до­казать проклятым буржуинам, что горячее сердце Коммуниста… — Сява закатил глаза. — Стучит, как пламенный мотор!

— Что такое Знамя? — спросила Вася.

— Не знаю! Но так говорят все Секретари. Это хорошее слово.

— А что такое мотор?

Кнут досадливо отмахнулся.

— А наш взор, — Сява стёр пот со лба, — устремлён в будущее, в светлое, лучезарное будущее! Долой угнетателей! Да здравствует Коммунизм!

В едином порыве друзья пятикратно перезвездились и… не выдер­жали — запели. Сначала громко, но, уловив испуганные взгляды друг друга, всё тише и тише: «Вставай, проклятьем заклеймённый, весь мир голод­ных и рабов...»