19

Утро, раннее и свежее, расползалось по окрестностям. Местные жители ещё досматривали сны в тёплых норках, только Сява упрямо бодрствовал и демонстративно сторожил таз. Время от времени он бдительно приподнимался, посылая испепеляющие взгляды в сторону якобы затаившихся там и сям посягателей.

— Ага! — обрадовался попрошайка, как бы невзначай увидев критика. — Наконец-то!

Закатив глаза и заламывая руки, Сява поведал Культе о том, каким ужасным и изощрённым проискам он подвергался со стороны огромного количества желающих умыкнуть сей замечательный таз. Добавил, что в связи с этими непредвиденными обстоятельствами вчерашние договорённости отменяются, требуется произвести их существенную переоценку в виде значительного увеличения причитающегося ему, Сяве, вознаграждения.

Культя, хмуро глянув на возбуждённого попрошайку, ничего не сказал, даже не возмутился. Он грубо вырвал свой таз из Сявиных лапок, отошёл в сторонку и погрузился в какие-то сугубо личные и мрачные размышления.

— Кнут здесь? — спросил критик после того, как перевертел в голове множество громоздящихся там несуразностей. Похоже, он и не слышал того, что верный хранитель таза ему так красноречиво плёл всё это время.

— Они ещё спят, — ответил попрошайка.

— Спит? — переспросил Культя.

— Не спит, а спят, — поправил его Сява.

— Ну да, конечно. Так-так. Спят ещё. Ага. Ну, разумеется… А я вот фантик заработал.

— С неимоверным трудом, наверное? — съехидничал попрошайка.

Культя смолчал, поджал губы. Его глаза опять стали непроницаемыми.

— Зря-зря, напрасно, — вкрадчиво заговорил Сява. — Напрасно ты так вызывающе недружелюбен. Можно сказать, враждебен. Чревато это, понимаешь ли, некоторыми, так сказать, или даже, пожалуй, весьма порядочными, как бы это выразиться, последствиями. Причём очень даже отрицательного характера. Или свойства?

Критик мельком глянул на попрошайку, хмыкнул умудрённым смешком и отвернулся.

— Напрасно ты меня игнорируешь. Напрасно и, главное, не ко времени. Ты даже не знаешь, даже не догадываешься, какая удивительная идея посетила мой мозг, пока я сторожил тут твой таз. Надежно сторожил. Самоотверженно.

— И знать не желаю, — отрезал критик. — Я всё-таки ещё в своем уме.

— Ну и ладно, — вздохнул Сява. — Вот только когда они проснутся и мы пойдём в путь, ты за нами не топай, не увязывайся. Потому что нам такие, больно умные, не нужны, нам от таких умников одни неприятности, только тягости, невзгоды да сплошные лишения. Ты тут оставайся. Сядь вот на этот бугорок и думай. Ломай голову, пока чего-нибудь не придумаешь. Хотя другие, не такие вот умные и гордые, уже всё за всех придумали и сообразили. А ты, хоть даже треснешь от размышлений, хоть даже лопнешь от натуги, а вот такое, как я, всё равно не придумаешь, потому что у тебя одни бабы на уме.

Культя очнулся от своих дум, его лицо приняло осмысленное выражение, а глаза всё ещё с недоверием, но уже с некоторым интересом посмотрели на попрошайку. Тот сразу оживился, быстро подскочил к критику и горячо зашептал:

— Мне сегодня в ночь обалденная идейка на ум явилась. Очень толковая, прямо замечательная, можно сказать, восхитительная. Такая восхитительная, что я даже сомневаюсь, стоит ли тебя в неё посвящать. Разумно ли такую чудесную идейку кому попало запросто так выкладывать. А? Как ты думаешь?

— Я думаю точно так же. Держи её при себе и не выкладывай ни за какие фантики.

— М-да… Такая идейка, конечно, немалых фантиков стоит, но за некоторое их количество я всё-таки её выложил бы.

— Ни в коем случае! Не надумайся! Прогадаешь наверняка.

— А, пожалуй, действительно. Совершенно верно. Такого человека, как ты, в мой грандиозный план лучше не посвящать. Толку от тебя никакого. Мускулы у тебя жидкие, фантазией не блещешь. А уж до чего жаден… Я тут живота своего не щадил, берёг его таз, а он?.. Не стану я такого человека в мой план посвящать. Нет-нет, не стану.

— Ну так отвали и примолкни, — огрызнулся Культя. — Не я навязываюсь...

— Вот-вот. Вот именно. Вот так-то оно и так. Вот так-то оно, поди, и есть. Кнут, например, рот разинул, когда я ему рассказывал, а ты фыркаешь тут, точно капиталист толстопузый, которому опарышей худосочных поднесли. Не свойский ты парень, не компанейский. Зря Кнут тебя с собой таскает. Гнать таких надо на все четыре стороны. Вот проснётся Кнут, так ему и скажу: «Гони ты этого Культяпку на все четыре стороны. Не нужны такие Культяпки в нашей компании».

— А я ему скажу: «Гони-ка ты, Кнут, этого попрошайку с его идейками»… Как ты думаешь, кого Кнут послушает?

— Кого?

— Меня, конечно, — ухмыльнулся Культя. — Чтобы Кнут да стал слушать какого-то попрошайку? Ни в жизнь.

— А давай поспорим! — загорячился Сява.

— Давай!

— На сто фантиков!

— А сколько это — сто?

— А вот такая куча, — показал руками Сява.

— Ну, давай! — не струсил Культя.

— Давай! — подпрыгнул попрошайка.

— А у тебя столько нет.

— И у тебя столько нет.

— Зато у меня один есть! — Критик выхватил из кармана фантик и треснул им об землю.

— Ну, ну, спокойнее, — осадил Сява. — Раз нету сто, то нечего и спорить.

— Так давай на один!

— На один как-то неинтересно, — завилял Сява, у которого не имелось ни одного.

— Да ты, наверное, боишься? — заподозрил Культя.

— Ещё чего! — продолжал хорохориться Сява. — Просто чтобы мой план претворить в жизнь, нужна компания. Кнут, кстати, очень подходит, и он готов делать сказку былью хоть сейчас.

— А я не подхожу? — Культя уловил некоторую перемену в настроении попрошайки.

— Ну, не то, чтобы совсем, а вот как-то не очень. Хотя, если взглянуть с другой стороны, то не исключено, что в некоторой степени, как бы даже, вполне вероятно, что и не вовсе. То есть, вот если ты, возможно, как-то изменишься в лучшую сторону, тщательно поработаешь над собой, сделаешь некоторые оргвыводы, то...

— Больно надо, — никак не клевал на Сявины уловки Культя. — Это тебе удалось мозги Кнуту запудрить, но я-то их быстро очищу, пусть только проснётся.

— Ах, вот человек какой вреднючий, — застонал Сява. — До чего упрямый, до чего твердолобый. Прямо, как истукан, как монумент, как монолит, как памятник почти. Вообще-то, такие люди в великом почине всегда нужны, очень вероятно, что даже и сподобны… Как же я об этом не подумал? Великие свершения всегда требовали наличия вот таких людей, я хочу сказать, товарищей, — продолжал размышлять вслух Сява, — которые на первый взгляд вроде бы как и не того, а приглядишься повнимательнее, попристальнее, так весьма как бы и подходящи. Нам вдвоём с Кнутом да со слабой женщиной, наверное, будет трудно...

— Значит, ещё компаньоны нужны?

— Точно.

— Ну, за пару фантиков я бы согласился.

— Вот как. За пару?

— Ага.

— А за один?

— Ну… и за один, пожалуй, — не стал ломаться Культя.

— Итак, слушай деловое предложение: я за два раскрываю тебе суть плана, а ты за один принимаешь участие в его воплощении. По рукам?

Из норки высунул голову Кнут.

— Что за базар? — любезно осведомился он.

— Да вот, производим долгосрочное взаимовыгодное товарищеское соглашение, — изрёк Сява торжественно.

Культя важно кивнул.

— Ты же вчера на юг собирался. Все уши нам с Васей прожужжал своей великой идеей. Или уже передумал? — удивился вырубала.

Сява вскочил, заломил руки, взвыл и принялся рвать жидкие волосёнки.

— Ты мне расстроил наиважнейшую сделку! — кричал он в отчаянии. — Разрушил плоды титанического умственного труда, разбил надежды, помыслы, чаяния!..

— Да я же только...

— Ты же, ты же, — передразнил попрошайка. — Я тебя штрафую. Ты мне должен два фантика.

— Вот ещё! — Кнут вылез из норки и стал разминаться.

— Ну, один.

Вырубала показал увесистую фигу.

— Тогда я пойду на юг один, без вас, — пригрозил Сява.

— Иди, иди. А мы пойдём без тебя. Точно? — Кнут подмигнул Культе.

Попрошайка опять принялся драть волосы, вопя о том, как его бессовестно облапошили и обобрали.

— На юг? — переспросил критик. — Вы решили идти на юг?

— Это он сообразил вообще-то, — сказал Кнут, одобрительно кивнув в сторону Сявы. — Но мне его идейка нравится. На юге сейчас тепло, там тыквочки сладкие растут, там есть такая еда — орехи.

— Я ел орехи, — сообщил Сява, ощупывая проплешины. — Волшебная вещь! Вкус — О-о-о!.. Запах — О-о-о!.. Но вы недостойны орехов.

— Да вы что! — вытаращил глаза Культя. — Вы что, не слыхали, какие истории рассказывают о тех краях? Юг! Он же граничит с заграницей. Юг! Вы что забыли, кто там живёт? Южане! Они же хитрые и жадные.

— Не жаднее некоторых здешних, — позволил себе замечание попрошайка.

— Юг! — Культя содрогнулся в отвращении. — Разве не оттуда ползут подлые слухи, что у капиталистов целые горы картошек и тыквочек и что фантики там валяются на помойках? Разве не забредавшие в наши края эти южные типчики, к счастью, давно уже беспартийные, болтали несусветные бредни, что якобы сами побывали за рубежом и что у них там не так уж и противно. А? Каково! — Критик ещё долго чехвостил капиталистический зарубеж и в хвост, и в макушку, стращал ужасами рабства, тиранией, цепями и подземными казематами с летучими мышами и ядовитыми гадами. Он так разошелся, что даже взопрел.

Кнут слушал его, криво усмехаясь.

— А что это ты всё про закордон? — спросил он, когда критик примолк. — Мы туда идти вроде бы и не собираемся, а ты всё про закордон.

— Мы на юг собираемся, — подпел Сява, — а не к капиталистам, Кузмич их задери.

Культя прищурился.

— Я знаю одно. Там где юг, там поблизости и заграница, и кто идёт на юг, приближается к загранице. Чуете, чем пахнет?

— Чем? — никак не мог догадаться Сява.

— Изменой!

— Мы собираемся идти на юг, чтобы покушать орехов, — заметил Кнут, — а про заграницу мы и не думали, это ты про неё тут распинаешься… Нам на эту заграницу начхать, мы в её сторону только плевать будем...

— Ага! — поддакнул попрошайка. — Плевать и сморкаться. Я лично капиталистов ужас как ненавижу. Всеми фибрами души. Они, понимаешь ли, ходят в таких железных шапках с рогами, и в зубах у них толстые палки, которые горят и воняют. Сигары называются. Буржуй этой палкой, как чего ему не понравится, так в глаз работяге и тычет. И выжигает, гад, выжигает. А в глупости эти, что у них там фантики валяются и еды навалом, не верю. Это всё чтобы дурачков к себе заманивать и в казематы бросать. С размаху. Так что мы на такие штучки не клюнем. Нам в их казематах неохота томиться.

— И всё-таки мне не нравится, что юг с заграницей граничит, — продолжал гнуть свою линию Культя. — Давно бы пора с этим делом покончить. И уж я-то знаю, как дурят коварные буржуи наших простофиль своими соблазнами и всяческими тлетворными миазмами, — критик встряхнул головой. — Я-то понимаю, что слухи, ползущие оттуда, рассчитаны на глупцов, но распространяют-то их не кто-нибудь, а южане. И не исключено, что кто-то верит.

— На юге нашей Великой Коммунякии живут и здравствуют такие же честные и преданные делу Кузьмича товарищи Коммунисты, как и мы с вами, — произнес Сява голосом, полным глубокой партийной мудрости. — И никому не позволено из-за каких бы то ни было гадких сплетен сомневаться в людях, согревающих на своём теле Партбилет, где бы они ни жили, хоть и на юге. Такие пораженческие настроения играют на руку подлым буржуям, льют воду на их прогнившую мельницу, и надо бы ещё разобраться, почему нам приходится выслушивать подобные речи!

Критик потупился.

— Мы хотим идти на юг, как подчеркнул наш товарищ Кнут, вовсе не для того, чтобы слушать байки о заграницах из поганых ртов всяких отщепенцев, которых Секретари Парткомов заслуженно и вовремя лишают Партбилетов, — продолжал повышать голос Сява, — а для того, чтобы осмотреть тамошние достопримечательности. Познакомиться с новыми товарищами, возложить взносы к их памятникам Великому Кузьмичу, покушать даров щедрого юга… — Из норок высунулись несколько любопытствующих голов. — Чтобы рассказать тамошним людям о наших краях. Поделиться опытом. — Сява резко понизил тон и почти зашептал: — Ишь вылупились, увяжутся, поди, не отгонишь.

— А ты не ори, как на Партсобрании, — одёрнул разошедшегося попрошайку Кнут. — Вот как на рынке отоваримся, так сразу и выходим.

— Совершенно точно, — поддакнул Сява. — Без промедления. Без всяких там отсрочек и проволочек.

— А ты с нами? — спросил Кнут критика.

Тот сверкнул глазками на вылезшую из норки Васю, посопел, чуть-чуть посоображал и согласно кивнул бровями.

Вася заулыбалась, Культя облегчённо вздохнул. Неуверенность и страх улетучились, он суетливо ощупал карман с Партбилетом, погладил свой таз и торопливо сказал:

— Иду, иду, вы же там без меня вляпаетесь в какую-нибудь историю.