8

В новом помещении Сяву сразу напугала огромная люстра, угрожающе свисавшая с потолка.

— Вот эта уж точно задавит, — боязливо косясь, попрошайка обошёл опасный участок вдоль стенки.

В комнате стоял стол и несколько мягких кресел, застеленных бе­лой тканью. Окно было заделано крепкой стальной решёткой.

— Вот на что у них идёт народное достояние, — Кнут пальцем указал на решётку.

Не успели друзья принюхаться к новой обстановке, как в комнату втолкнули взлохмаченного мужика, по своему виду и повадкам явного их земляка — гражданина славной Коммунизии това­рища Бяку. Мужичок цепко оглядел беглецов, разинул рот в глупой улыбке и бросился всех обнимать, трясясь от возбуждения и неся пол­ную околесицу. Говорил он быстро, обильно, но так путано, картаво и бессвязно, что ничего было не разобрать. Однако постепенно, не­много успокоившись и перестав дрожать, он изложил беглецам не просто безрадостную, а скорее даже жутковатую картину:

— Кошмар! Прр, брр, хрр. Насилие! Издевательство! Дрр, фрр…

— Тебя били? — спросила сердобольная Вася.

— И били, и кололи! Хрр. Иголками. Брр. Под кожу и вот, фрр, сюда. — Бяка ткнул пальцем в задницу.

— Бежать надо, — затрясся от страха Культя.

— Догонят! Хрр, прр. Вырубят! Парлизуют.

— Как это?

Бяка растянулся на полу, задёргался, высунул язык.

— Тебя пр-пар-лизовали?!

— Фрр. Два раза.

— Ужас, до чего довели человека, — схватилась за голову Вася.

— Надо бежать, — прошептал Культя.

— Главное — улучить момент, — добавил Сява.

— Давно ты тут? — спросил Бяку Кнут, изо всех сил стараясь сохра­нить хладнокровие.

— Не знаю, дрр. Не помню.

— Оголодал? — посочувствовала Вася.

И Бяка опять принялся рассказывать, кривляясь всеми частями тела в нервном возбуждении.

Оказалось: пока Бяку не засекли капиталистические прихвостни, жить тут, с грехом пополам, было ещё терпимо, хотя если по-честному, то почти что и невмоготу, потому что буржуйское ковар­ство поистине не знает границ. Бяку всё время норовили помыть, что­бы, улучив момент, подменить его одежду на совершенно никудыш­ную, — такую тонкую и короткую, что прямо брр.

Кал сдавать разрешали только в специальном каменном грибе с дыркой, в которую того и гляди провалишься, и надо было, о, ужас! терпеть изо всех сил, пока найдёшь этот гриб. И случалось, что с непривычки Бяка несколько раз гадил прямо в штаны. А однажды выпустил он из живота лишний газ на улице, так эти буржуины носы позажимали да как завозмущались, а один кликнул мордоворота с дубинкой и этот мордоворот давай на него орать. А когда Бяка призвал Кузьмича в свидетели, что он всего лишь пукнул и в своё оправдание показал, как он это сделал, так этот мордоворот так пукнул ему в ответ из какой-то жестянки, да таким едким пердюхом, что у несчастного от слёз повылазили глаза и, что самое паскудное, приключился самопроизвольный сброс Кала, после чего его тут же схватили, отвели в белый гриб и, несмотря на мольбы и яростное возмущение, привязали к койке и принялись лечить!

— Как это? Что это? — трясущимися от страха губами спросил Культя.

— Берут такую тонкую длинную бутылочку с ядом внутри и с иголкой, и под кожу тебе, и под кожу. — Мужичок зажмурился от пережитого ужаса.

— А с едой тут как. С едой?

— Еды тут, вообще-то говоря, навалом, но, если зайдёшь куда и начнёшь свои способности демонстрировать, то смотрят, как на идиота, и несут еду совершенно никудышную, паршивую, да ещё завёрнутую в прозрач­ную тряпочку, чтобы все видели, какие они тут щедрые. А начнёшь эту ихнюю еду кушать, она и в горло не лезет, и к зубам прилипает, — гадость настоящая, ни тебе копчёных крыс, ни розовощёких опары­шей — всё какое-то пресное, неаппетитное, размазянистое, такое, что сразу вспоминается поговорка: «Кал Коммуниста вкусней еды капиталиста»...

— Да-да, — приободрили товарища беглецы.

— И другое тут подозрительно. По улицам гуляют одни буржуи, хотя и замаскированные под бедняков своей дурацкой одеждой, а вот где рабочие — непонятно. Наверное, цепями прикованы к трудовым ме­стам — надо же как-то кормить такую ораву бездельников...

— Факт!

— И ещё один жуткий ужас — эти огромные железные чудовища, в которых всякие тутошние дармоеды катаются. Как таких страши­лищ выращивают непонятно, только бегают они с огромной скорос­тью, прямо, как наши тараканы, а уж рявкают так, что сердце обми­рает, и, каждому понятно, что в таком случае может случиться, спа­си и сохрани, Кузьмич, от такого позора. В общем, не жизнь здесь, а сплошные испытания. Хотя еды и много, этого не отнимешь, но такая дрянь, такая противная, что они её и сами есть не могут — постоянно выбрасывают. Любой бак на улице открой — там еда, но ни картошек вам, ни тыквочек. Несъедобная она совершенно, а если даже и начнёшь её есть, уж так смотрят, как будто не верят, что ты им Кал сдашь...

— Да хоть бы какой поесть, лишь бы не заболеть, — вздохнул Культя.

Бяка сочувственно покивал и стал продолжать рассказ:

— Я, обычно, если возле какого гриба поем этой дряни из бака, так чтобы всё чин-чинарём было, тут же сдаю Кал в горшок. Стоят они там такие — прозрачные, рядом с каждой дверью. Специальные. Очень удобные. Сразу видно, что ты не просто сидишь, дурака валяешь, а делом занят. В горшки эти вода налита и трава всякая засунута. И обычная, на нашу похожая и с разноцветными мягкими пампушками. Водичкой можно помыться, пампушками — подтереться. Правильно всё в этом отношении устроено, почти как у нас. Я траву эту, понятное дело — вынимаю, морду водичкой споласкиваю и сажусь на него, как положено. Всё по-человечески всегда делал, а они как-то раз увидели, да как разора­лись, и про какое-то свинство, и про какие-то хрустальные вазы, и про какие-то цветы. Я убежать пытался. Но куда там… Поймали, да как чем-то прожгли. В общем, парализовали. Вот, какова тут жизнь у простого товарища человека...

Сява потрогал макушку с привставшими волосами и тупо, но назидательно, оглядел товарищей. Все пребывали в шоке. Бяка, несколько разомлевший от пристального внимания к своему повествованию, почти пере­стал кырхать и дёргаться.

— Пиво, правда, здесь ничевское. Но пить его простым смертным почти что запре­щено — наказывают. Я как-то выпросил, выпил, иду как человек по ули­це, песни пою хорошие, бабам подмигиваю. Предложил одной полюбиться во славу Кузьмича, даже пару фантиков посулил, так она как взвилась!.. Врезала мне сумкой по роже, я, естественно, ей в ответ, и опять меня вырубили, парализовали и в застенок. Очнулся — чуть опять не помер, кругом всё белое, а в руку игла всажена, прямо под кожу, и какой-то яд туда капает. Вырвал я иголку и побежал. Уж так бежал, так бежал, всё на пути сметал, но… не убежал. Изловили, скрутили, иголку в жопу, трр, прр. Пришёл в себя — фантиков нет, грр, трр. Отобрали… А потом собралась целая куча людей: и белых, и голубых, и чёр­ных. Окружили меня, и давай уговаривать да советовать в Коммунизию вернуться. И вот — к вам привели.

Скрипнула дверь. В комнату вошёл человек, весь такой нарочито приветли­вый, разодетый в чёрную гладкую одежду и с петлёй на шее.

— Идите за мной, — сказал человек. — Доставлю вас к самой границе.

— Ишь, ты! — поразился и обрадовался Сява. — Испугались нашего Слова Правды.

На улице перед дверью стояло железное чудовище.

— Залезайте! — скомандовал чёрный.

Беглецы испуганно попятились.

— В таракане не поеду, — запаниковал Культя.

— А если он нас сожрёт? Схавает? — завякал Сява. — Или вам так и надобно? Мы в него залезем и… кранты? Нет уж. Помилуйте.

— Если пойдёте пешком, требуется пройти дезинфекцию.

— Что такое?

Человек задумался.

— Водичкой вас обрызгают. Как дождиком.

— Зачем?

— Вши у вас, блохи. На собак наших перекинутся — проблемы будут.

— Ладно. Вшей уничтожить — это даже неплохо. Давай свою дезин­спекцию!

— Эгей, — заговорил Сява после душа. — Разве так вшей уничтожают? Смешно. Даже потешно. Уж я-то знаю, как вшей надо убивать. Знаю настоящие способы, испытанные… Можно, например, намазать го­лову глиной, подождать, пока засохнет, а потом отбить эту глину палкой. Вместе с волосами, конечно, но и со вшами. Больно, зато надёжно… Можно развести на моче крысиные какашки и вмазать в череп. Тоже хороший способ… Можно сбрить волосы осколочком стекла и перебить вшей на черепе камушком… Можно… Много чего ещё можно, много есть верных способов, но дехсинспекция — не спо­соб. Эта водичка, видимо, на ихних насекомых рассчитана, на вечно голодных. Полудохлых. В этом обществе чистогана, надо понимать, и вше не раз­гуляться. Не то, что у нас. Верно?

Все важно покивали в знак согласия.

— Вам туда, — человек в черном указал рукой на север.

— Сами знаем.

— А это вам в дорогу. Питание. Тут всего понемногу, но на первое время хватит. — Человек передал Кнуту большой полиэтиленовый мешок.

— Что там? — спросил оживившийся Сява. — Картошки?.. Тыквочки?..

— Картофель, кажется, есть. Хрустящий.

— А крысы? Опарыши?..

У человека задёргался глаз. Он приложил руку ко рту и поспешил удалиться.

— Ясное дело — хорошей пищи пожадничали. Скупердяи. — Попрошайка состроил недовольную гримасу. — А вообще-то пора бы и поесть...

— Еду надо экономить, — сказал Кнут.

— Сейчас главное — силы подкрепить. А то совсем ослабеем. А может, и зачахнем. Ты как считаешь? — Попрошайка су­нулся к Культе.

— Да, пожалуй, поесть было бы неплохо.

— Вот именно, неплохо. Даже необходимо. Сейчас не поедим, потом сильнее захотим, да уже поздно будет. От этого общества любых не­приятностей можно ожидать. Любых гнусностей. И подлого коварства.

— Что ж, — согласился Кнут. — Будь по-вашему. Только от посторон­них глаз надо бы укрыться.