Часть вторая. Другой мир. Неискаженная реальность. Глава третья. Дела семейные и прочие. Продолжение.

… С раннего утра квартира наполнилась шумом.

— Мику… Причесывайся быстрее.

— Где моя рубашка?

— ЦВЕТЫ!

Седой, порывшись в шкафу, достал форму, оделся, затянул ремень. Вышел в зал.

— Готовы?

И девчонки, и Костя, заглянувший в комнату загудели.

— Ух ты… Не хрена себе. Круто.

— Папа…

Алиса, подойдя ближе, потрогала его за рукав.

— Красиво… И берет. Слушай, ты же обычно в другой ходишь.

— Парадка же, специально для таких случаев.

Костя почесал затылок.

— А что за награды? Просто интересно.

— Георгиевские кресты. И медаль «За отвагу».

— Подожди, странно. А кресты разве еще есть? Хотя… Не для всех наверное.

— Ладно, на выход.

Несмотря на утро, на улице было полно народу. Почти все с цветами. Из репродукторов на столбах на всю округу разносилось.

» Этот День Победы порохом пропах,

Это Праздник с сединою на висках…»

Алиса только поморщилась.

— Затрахали с утра.

Прихватив по дороге Сашку с Женей, зашли в парк. Потом еще немного по аллее. Пришли. Откуда-то донеслось. » Поприветствуем наших ветеранов… » и бравурный марш.

— Суки…

Вечный Огонь. Пионеры в Почетном Карауле. Переглянувшись, подошли. Алиса стала вдруг серьезной. Помолчала.

— Народ, цветы возложить. Смирно.

Вскинутые в салюте руки. У Жени на глазах блеснули слезы.

« На братских могилах не ставят крестов,

И вдовы на них не рыдают,

К ним кто-то приносит букеты цветов,

И Вечный огонь зажигают.

Здесь раньше — вставала земля на дыбы,

А нынче — гранитные плиты.

Здесь нет ни одной персональной судьбы —

Все судьбы в единую слиты.»

Седой вскинул руку к берету, отдавая честь.

ПАМЯТЬ И СЛАВА!

Мику… Подойдя ближе к Мемориалу, она опустилась на колени.

— Благодарю Вас… За то что я есть.

«А в Вечном огне видишь вспыхнувший танк,

Горящие русские хаты,

Горящий Смоленск и горящий рейхстаг,

Горящее сердце солдата.»

Саша с Костей поддержали подошедшего к Вечному Огню старика с костылем и орденскими планками на старом пиджаке.

— Улька, помогла быстро.

Та взяла из рук старика букетик.

— Ой, дедушка, я сейчас.

Присев, она положила цветы и выпрямившись, отдала салют.

Ветеран погладил ее по голове. — Спасибо вам. — повернулся к Азаду.

— Твои?

— Мои.

— Хорошие у тебя дети растут. Правильно ты их воспитал. А я ведь ваш город освобождал…

«У братских могил нет заплаканных вдов —

Сюда ходят люди покрепче,

На братских могилах не ставят крестов…

Но разве от этого легче?!»

… Обратно шли молча. Только Алиса что-то шептала плачущей Мику, утишая ее. Седой подошел к ним ближе.

— Мику…

Та всхлипнула.

— Он же не виноват. Не виноват он.

— Кто? Ты о ком?

Она достала из кармана рубашки платочек, вытерла глаза.

— Дед. Он в квантунской армии воевал.

— Что ж теперь… А вот интересно, чтобы он сказал, если бы тебя увидел?

— Похвалил бы.

Алиса только вздохнула.

— И ведь каждый год девятого мая с ней такое. Знаешь… У Женьки дед под Мукденом погиб. Всю войну ведь прошел.

… Зайдя во двор, чуть не столкнулись с двумя мужиками из соседнего подъезда, тащившими обеденный стол.

— Куда его ставить-то?

— Русиныч, помогай. Там еще есть.

— Егоровна, кто-то капустку нам обещал?

Что тут вообще происходит? Мимо пробежали Ульянка с Данькой, неся стулья.

— ПАЦАНЫ, ПОМОГАЙТЕ, ДАВАЙТЕ!

Алиса с Мику переглянувшись, рванули в подъезд.

— Самурайка, за мной.

— Подожди. Дядь Вань, баян нужен.

— Вот, ключи возьми. Знаешь где он.

… Наконец расселись. Кто на скамейке около стола за которым обычно играли в домино, кто на табуретке, кто на стуле.

— Васильич, скажи давай.

Участковый встал со стопкой, посмотрел на стакан с водкой, накрытый ломтиком черного хлеба…

— А что я скажу… С Днем Победы вас. День такой ведь. Что там по телевизору расскажут… А мы вспомним.

Все встали. Выпили.

— Мужики, вы закусывайте. Зря готовили, что-ли…

Посидели еще.

— А чего… У нас же музыка есть. Девчонки давайте.

Мику взяла баян, растянула меха.

— Эх… Гуляем, сука.

» На границе тучи ходят хмуро,

Край суровый тишиной объят.

У высоких берегов Амура

Часовые Родины стоят.

Там врагу заслон поставлен прочный,

Там стоит, отважен и силен,

У границ земли дальневосточной

Броневой ударный батальон.

Там живут — и песня в том порука

Нерушимой, дружною семьей

Три танкиста — три веселых друга

Экипаж машины боевой.»

Она прикрыла глаза.

«На траву легла роса густая,

Полегли туманы, широки.

В эту ночь решили самураи

Перейти границу у реки.

Но разведка доложила точно:

И пошел, командою взметен,

По родной земле дальневосточной

Броневой ударный батальон.

Мчались танки, ветер подымая,

Наступала грозная броня.

И летели наземь самураи,

Под напором стали и огня.

И добили — песня в том порука —

Всех врагов в атаке огневой

Три танкиста — три веселых друга

Экипаж машины боевой!»…

— Чего сидим? Пошли плясать.

Ульянка, сидевшая на коленях у Азада, встала, уперлась руками в бока.

— ДАНЬКА!

» Расцветали яблони и груши,

Поплыли туманы над рекой.

Выходила на берег Катюша,

На высокий берег на крутой.

Выходила на берег Катюша,

На высокий берег на крутой.

Выходила, песню заводила,

Про степного сизого орла.

Про того, которого любила,

Про того, чьи письма берегла.

Про того, которого любила,

Про того, чьи письма берегла.»

В круг вышла Женя.

— Вот дает.

«Ой ты песня, песенка девичья,

Ты лети за ясным солнцем вслед

И бойцу на дальнем пограничье

От катюши передай привет

И бойцу на дальнем пограничье

От катюши передай привет.

Пусть он вспомнит девушку простую,

Пусть услышит, как она поет,

Пусть он землю бережет родную,

А любовь Катюша сбережет.

Пусть он землю бережет родную,

А любовь Катюша сбережет.

Расцветали яблони и груши,

Поплыли туманы над рекой.

Выходила на берег Катюша,

На высокий берег на крутой.»

Выходила на берег Катюша,

На высокий берег на крутой…»

— Здорово. Можно к вам? От нашего стола вашему.

— Почему нельзя. Не чужие ведь. Да и нету сегодня чужих. Все свои. Эй, двигайтесь.

— За погибших.

Выпили не чокаясь. Постояли.

— Русиныч… Ты же играешь. Спой что-нибудь. Лиска, гитару отдай.

Седой взял гитару, тронул струны.

— Спеть? Только эту… Память не отпускает. Да не отпустит уже никогда. Не праздничная она. Извините уж.

«На горе, на горушке стоит колоколенка,

А с нее по полюшку лупит пулемет,

И лежит на полюшке сапогами к солнышку

С растакой — то матерью наш геройский взвод.

Мы землицу лапаем скуренными пальцами,

Пули, как воробушки, плещутся в пыли…

Митрия Горохова да сержанта Мохова

Эти вот воробушки взяли да нашли.

Тут старшой Крупенников говорит мне тоненько,

Чтоб я принял смертушку за честной народ,

Чтоб на колоколенке захлебнулся кровушкой

Растакой-раз этакий этот сукин кот.

Я к своей винтовочке крепко штык прилаживал,

За сапог засовывал старенький наган.

«Славу» третьей степени да медаль отважную

С левой клал сторонушки глубоко в карман.

Мне чинарик подали, мне сухарик бросили,

Сам старшой Крупенников фляжку опростал.

Я ее испробовал, вспомнил маму родную

Да по полю ровному быстро побежал.

А на колоколенке сукин кот занервничал,

Стал меня выцеливать, чтоб наверняка.

Да, видать, сориночка, малая песчиночка

В глаз попала лютому — дернулась рука.

Я то винтовку выронил да упал за камушек,

Чтоб подумал вражина, будто зацепил.

Да он, видать, был стрелянный — сразу не поверил мне

И по камню-камушку длинно засадил.

Да, видно, не судьба была пули мне испробовать…

Сам старшой Крупенников встал, как на парад.

Сразу с колоколенки, весело чирикая,

В грудь влетели пташечки, бросили назад.»

— Господи… Люди это про Федора моего…

Старухи завыли в голос.

Мужики притихли…

… Страшен мужской плач.

«Я рыдал без голоса, грыз землицу горькую,

Я бежал, не думая, в горку напрямик.

Жгла меня и мучила злоба неминучая,

Метил в колоколенку мой голодный штык.

Горочки-пригорочки, башни-колоколенки…

Что кому назначено? Чей теперь черед?

Рана не зажитая, память неубитая —

Солнышко, да полюшко, да геройский взвод…»

Посидели еще, выпили… Смеркалось. Посмотрели салют…

— Чьи тарелки?

— Мои. Пусть у тебя будут, потом заберу.

— Васильич… Куда Гришку потащил?

— У меня проспится. Хоть куролесить не будет. Завтра у него выходной…

… — Ну что, народ… Плохо. С прайсами у нас проблема. У Седого получка только через месяц. Что делать будем?

Мику недоуменно посмотрела на Алису.

— А что еще делать? Как обычно, запасной вариант. Костя, неси чемоданы. Смотреть будем. И сумки сразу.

Алиса объяснила Азаду.

— Микусин дед ей посылки шлет. Типа любимой внучке. Ну мы кое-что себе оставляем конечно, а остальное сдаем, когда припрет. Спекулянтки.

Женское, мужское, детское…

— Это оставляем?

— Нет, старье. Складывай аккуратней. И давайте отбирайте по сезону, к лету.

Набралось две сумки.

— Ну что… Если завтра удачно пойдет, то на пару месяцев хватит. А если экономно…

— Микуся, а экономно это как? Меньше сладкого есть?

— Не бухать и курить бросить.

— Мать, ну это жестоко.

… На барахолке с утра было многолюдно и шумно. Проходя между рядами, Алиса презрительно посмотрела на джинсы, лежащие на картонке.

— Самопал. Тоже мне. У Женьки матушка дома лучше шьет. Давайте вон там встанем. Седой ставь сумки.

Первая покупательница подошла почти сразу.

— Чем торгуете?

— А что хотела?

— Платье летнее для дочери. Ей пятнадцать лет, а по комплекции она как… — женщина показала на Мику. Та только пожала плечами и натурально изобразила акцент.

— Ну да, я японка. Пялится будешь или покупать. Вот это бери.

Женщина недоверчево посмотрела на нее.

— Да бери, не сомневайся. Фирма. Вчера только прислали. Может себе что подберешь.

— Ладно, уговорили. И батник еще вон тот. Сколько?

— С почином, однако. Седой, пробежись по рядам, глянь на цены. Не проторговаться бы.

Когда через несколько минут Азад вернулся…

А где девчонки? Стоявшие рядом женщины начали вразнобой объяснять ему.

— Твоих менты взяли. В отделение увели. Куда? А вон там.

Придется выручать, куда деваться.

— Эй, тебе еще чего надо? — дежурный удивленно посмотрел на длинноволосого седого мужчину, вошедшего в отделение. Тот по хозяйски огляделся.

— Старшего ко мне, быстро. Бегом, боец.

Из кабинета вышел лейтенант. Посмотрел на Седого.

— Ты кто такой еще, чего надо?

Седой сделал вид, что улыбнулся.

— Спрошу один раз, повторять не буду. Сейчас к вам двух девчонок привели. Одна японка, другая рыжая. С двумя сумками. Где они?

Милиционер только хмыкнул.

— Эти? В обезьяннике сидят. К ним хочешь?

— Выпустить немедленно. Все вещи вернуть. Протокол есть о задержании?

— Я не понял, ты, волосатый. Приборзел, да?

Седой подошел ближе. Рыкнул.

— Это ты не понял, лейтенант. Тебе что, погоны мешают? Значит без них походишь. Ты у меня гавно убирать будешь. Сегодня же. И лучше поверь в это.

Милиционер посмотрел на него и неожиданно побледнел.

— Подожди… Спекуляция же. На месте преступления они задержаны… Вещдоки…

— Боец, ты приказ не понял? Выполнять. Бегом, сука, пока я добрый.

Лейтенант повернулся к подчененным.

— Приведите их давайте. И сумки несите.

— Ой, Седой, прикинь какая хуйня. Мы даже слова сказать не успели, а они…

— Вы лучше сумки гляньте. Все на месте? Не дай Бог хватать не будет… И протокол сюда.

Азад мельком глянул на поданый ему бланк и, разорвав его, аккуратно бросил в урну. Взял сумки. Повернулся.

— И последнее. Нас не было. Я понятно объяснил? Вот и ладно, пошли.

— Лейтенант, а что это вообще было? Кто этот…

Тот сел на скамейку в коридоре, дрожащими пальцами достал сигарету, закурил.

— А никого не было. Не мужика этого, не девок. Забудьте о них.

… — Слушай, как ты их поставил. Они же конкретно обоссались.

— Я убеждать умею. Считай, что профессиональное.

— Да ладно вам. Лучше скажи, что дальше делать?

Седой поставил сумки на асфальт. Подумал.

— Ну… Обратно домой полными мне их тащить неохота. Поэтому пошли обратно, пока народ не разошелся.

… У старых гаражей собралась молодежь. На разостланных газетах распечатанная бутылка водки, порезанная колбаса, пара банок консервов. Нехитрый стол получился, да уж как вышло. Стакан, накрытый ломтиком хлеба. Рядом лежит голубой берет. Девчонки утишают плачущую подругу в черном платье и таком же платке.

— ЗА ЧТО!

Из кустов к ним вышел участковый вместе с мужчиной и женщиной в трауре.

— Вот вы где.

Седой поднял голову.

— Васильич… Помяни парня. Водки налейте.

Женщина закрыла лицо ладонями.

— Ребятки, девочки… Спасибо вам, родные, что нашего Мишеньку помянули.

Она уткнулась в плечо мужа. Тот попытался успокоить ее.

— За Родину…

Женщина резко оттолкнула его.

— МОЛЧИ! Какая Родина, где? Где этот чертов Кандагар… Мы ведь и не знали, где это. Теперь знаем, что Афган проклятый. Родина…

«Я ухожу — сказал парнишка ей сквозь грусть

Но ненадолго, ты жди меня и я вернусь

Ушел совсем, не встретив первую весну

Пришел домой, в солдатском цинковом гробу

Всего лишь час он до рассвета не дожил

Упал на снег и землю раною закрыл

Погиб не в дни войны, погиб он просто в мирный час

Когда весна зажгла звезду любви для нас

Когда солдат, свою девчонку целовал

Дарил цветы и на гитаре ей играл

И перед смертью, лежа в расщелине меж скал,

Он имя той девчонки кровью написал.

Рыдает мать, и словно тень стоит отец

Ведь он для них, ведь он для них еще юнец

И сколько их, не сделав в жизни первый шаг

Пришли домой в солдатских цинковых гробах…»

Мику, ты что? Скажи мне… Кто ответит за всех? За Мишу, за Петьку, что на одной ноге с медалью пришел? За Танюшку которую из петли вытащили? Она ведь жить не хочет теперь. А за тебя кто ответит? Скажи мне. Вы ведь взрослые больше нас знаете. Вы же сами нас учите как правильно надо. Только не молчи, слышишь…

… — Ну что… — Женя вздохнула. — Последний альбом. Может не надо последний…

Алиса усмехнулась, провела пальцами по струнам.

— Женечка… Не получится у нас больше. Времени не остается. Ну что Джордж, Сашка? Азад, ты первый. Там посмотрим.

— Поехали.

«В чистом поле — дожди косые.

Эй, нищета — за душой ни копья!

Я не знал, где я, где Россия

И куда же я без нея?

Только время знобит, колотит.

Кто за всех, если дух — на двух?

В третьей роте без крайней плоти

Безымянный поет петух.

Не умею ковать железо я —

Ох, до носу мне черный дым!

На второй мировой поэзии

Признан годным и рядовым.

В чистом поле — дожди косые,

Да нет ни пропасти, ни коня.

Я не знал, как любить Россию,

А куда ж она без меня?

И можно песенку прожить иначе,

Можно ниточку оборвать.

Только вырастет новый мальчик

За меня, гада, воевать.

Так слушай, как же нам всем не стыдно?

Эй, ап — спасите ваши души!

Знаешь, стыдно, когда не видно

Что услышал ты то, что слушал.

Стань живым — доживешь до смерти.

Гляди в омут и верь судьбе —

Как записке в пустом конверте,

Адресованный сам себе.

Там, где ночь разотрет тревога,

Там, где станет невмоготу —

Вот туда тебе и дорога,

Наверстаешь свою версту.

В черных пятнах родимой злости

Грех обиженным дуракам.

А деньги — что ж, это те же гвозди,

И так же тянутся к нашим рукам.

Но я разгадан своей тетрадкой —

Топором меня в рот рубите!

Эх, вот так вот прижмет рогаткой —

И любить или не любить!

А тех, кто знает, жалеть не надо.

А кровь — она ох, красна на миру!

Пожалейте сестру, как брата —

Я прошу вас, а то помру.

А с любовью — да Бог с ней, с милой…

Потому, как виновен я.

Ты пойми — не скули, помилуй,

Плачь по всем, плачь, «аллилуйя»!

На фронтах мировой поэзии

Люди честные — все святы.

Я не знал, где искать Россию,

А Россия есть «Росс» и ты.

И я готов на любую дыбу.

Подними меня, милая, ох!

Я за все говорю — спасибо.

Ох, спаси меня, спаси, Бог!

В чистом поле — дожди косые.

Да мне не нужно ни щита, ни копья.

Я увидел тебя, Россия.

А теперь посмотри, где я…»

Какими вы нас запомните? Кто мы?

«Не дожившим до рассвета дайте медную монету,

Шоколадную конфету и полезные советы.

Заверните белой тряпкой всех гонявшихся за солнцем

В кабаках и переулках за сто жизней световых

До далеких звезд,

Что снились серому коту на одной из крыш.

Под ногами мост —

Черна вода — что ж, берег дальний, ты молчишь —

Твое имя — жизнь.

Вечная метель над нами, трассами и городами,

Адресами позапрошлыми, безхозными словами,

Что гоняет время-ветер по декабрьской планете,

По пролетам стылых лестниц, и летит прочь моя песня

До далеких звезд,

Что снились серому коту на одной из крыш.

Под ногами мост —

Черна вода — что ж, берег милый, ты молчишь —

Твое имя — жизнь.

Из квадратных уравнений кладбищ, кубиков многоэтажных,

От дорог на все четыре, дальше пятикнижий даже —

Берендеевые тропы, конопляные обрывы,

Глас шестый в церковном хоре.

О погибших молчит море

До далеких звезд,

Что снились серому коту на одной из крыш.

До далеких звезд… “

— Лиска…

— Ага. Майкл, а чай будет? Вот и хорошо.

«Я выберу себе берег,

Не знавший седого камня.

Я выберу себе древо,

Не знавшее тонких лезвий.

Я выберу себе птицу,

Не знавшую неба низким.

Я выберу себе зверя,

Не знавшего злой охоты,

Свободу сна.

Я выберу этот ветер

Последним себе собратом.

Я выберу это солнце

Последней себе любовью.

Я выберу эти волны

Последним себе объятьем.

Я выберу эту землю

Последним себе покоем,

Свободу сна…»

Закончив, она огляделась.

— Народ, а чего грустим? — скинула кеды. — Костя, а сыграй-ка напоследок мне, чтобы легко стало. Любимую. Я же цыганка, забыл. Помнишь я говорила? Не в тему, да плевать. А погуляли мы, народ, как полагается. Хорошо мне с вами было. Со всеми.

Вышла на середину комнаты.

— Эту?

— ДАВАЙ, БРАТ!

«Ай, данну, дану, данай! Дра да ну данай,

Ай, дану, дану, данай! Дра да ну данай.

Ай, да шатрица рогожитко,

Андэ шатрица чай бидытко.

Ай, данну, дану, данай! Дра да ну данай,

Ай, дану, дану, данай! Дра да ну данай.

Эй, Ту тэрнори, да не ломайся,

Сыр пхэнава дуй лава, собирайся!

Ай, данну, дану, данай! Дра да ну данай,

Ай, дану, дану, данай! Дра да ну данай.

— Жги, жги, Костя! Жги, сука, чтобы им стало страшно… Седой, любовь моя непутевая да горькая… Поддержи.

И ходил паркетный пол ходуном и кричала душа, и плач мешался со смехом.

— Жди нас Там!

Ай! да тэрнори на задыяпэ

Мэ пхэндём лаворо — скэдыяпэ.

Ай, данну, дану, данай! Дра да ну данай,

Ай, дану, дану, данай! Дра да ну данай.

Сыр мэ джява по деревне, По большим хаткам,

Дорэсава балавас, Чаворе тэ хан!

Ай, данну, дану, данай! Дра да ну данай,

Ай, дану, дану, данай! Дра да ну данай…»

Мику, отложив гитару, посмотрела виновато.

— Миша, а я струну порвала. Извини, пожалуйста.

— Да фигня… Сейчас заменю.

Посидели, попили чаю, покурили.

— Уля, ты как?

— Хорошо. Все же здесь. И папа, и…

— Ну что продолжим? Акустика только?

«Горящий окурок, упавший на снег,

Тянет магнитом закрытая дверь,

Вот кто-то прошел и оставил свой след,

Ласковый ветер теплых морей.

Это религия завтрашних дней —

Ласковый ветер теплых морей.

Дом, приготовленный нами под снос,

Музыка памяти прожитых дней,

Повисший в пространстве наивный вопрос,

Запахи леса осенних полей.

Это религия завтрашних дней —

Запахи леса осенних полей.

Темные лица за мутным стеклом,

Большое корыто для жирных свиней,

Простая синица с подбитым крылом,

Они будут толще, мы будем смелей.

Это религия завтрашних дней —

Они будут толще, мы будем смелей.

Они будут толще, мы будем смелей.

Они будут толще, мы будем смелей.

Они будут толще, мы будем смелей.

Они будут толще, мы будем смелей.

Это религия завтрашних дней —

Они будут толще, мы будем смелей…»

— Седой… Твои пальцы… Ты их сбил же в кровь все. Не надо.

— Напоследок все можно.

«Вдоль обрыва, по-над пропастью, по самому по краю

Я коней своих нагайкою стегаю, погоняю…

Что-то воздуху мне мало — ветер пью, туман глотаю…

Чую с гибельным восторгом: пропадаю, пропадаю!

Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее!

Вы тугую не слушайте плеть!

Но что-то кони мне попались привередливые —

И дожить не успел, мне допеть не успеть.

Я коней напою, я куплет допою, —

Хоть мгновенье ещё постою на краю…

Сгину я — меня пушинкой ураган сметет с ладони,

И в санях меня галопом повлекут по снегу утром…

Вы на шаг неторопливый перейдите, мои кони,

Хоть немного, но продлите путь к последнему приюту!

Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее!

Не указчики вам кнут и плеть!

Но что-то кони мне попались привередливые —

И дожить не успел, мне допеть не успеть.

Я коней напою, я куплет допою, —

Хоть мгновенье еще постою на краю…

Мы успели: в гости к Богу не бывает опозданий.

Так что ж там ангелы поют такими злыми голосами?!

Или это колокольчик весь зашелся от рыданий,

Или я кричу коням, чтоб не несли так быстро сани?!

Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее!

Умоляю вас вскачь не лететь!

Но что-то кони мне попались привередливые…

Коль дожить не успел, так хотя бы — допеть!

Я коней напою, я куплет допою, —

Хоть мгновенье еще постою на краю…».

Мужчина отложил гитару, прикрыл глаз. Что успели, то успели… Кто услышал, тот услышал… Те из нас кто потом придут, продолжат. Теперь ждите, когда мы вернемся. И бойтесь детей моих…

Группа «Azadi», «Поминальная».

«Обещали, что не будет тоски ни в жизнь,

Раскачали под ногами асфальт — держись!

И летает голова то вверх, то вниз.

Это вам не лезгинка, а твист.

Вот и бьём мы зеркала сплеча,

Вот и пьём мы вино как чай.

И летает голова то вверх, то вниз.

Это вам не лезгинка, а твист.

Может, этого я ждал всю жизнь…

Отворись, Сим-сим, звезда, зажгись!

Пусть летает голова то вверх, то вниз.

Это вам, это вам…

Только улицам знаком закон другой,

Амулеты-пистолеты стерегут покой,

И летает голова то вверх, то вниз.

Это вам не лезгинка, а твист…»

… Рыжеволосая девушка, морщась от боли, на голом бетонном полу камеры попыталась хоть как-то пристроить искалеченные ноги.

— Подожди, помогу. — знакомый голос.

— Не надо, Самурайка. Где Костя?

— Здесь, без сознания он. И Уля тут.

Рыжая девочка подползла ближе, положила голову ей на колени, всхлипнула.

— Потерпи маленькая, недолго осталось. Еще немного больно будет и все. Вот суки же…

— Ты что? — простонав, спросила Мику.

— Они, падлы, мне пальцы сломали. Как играть буду…

За дверью послышился раздраженный голос охранника.

— Тихо вы там, заткнитесь.