Часть четвертая. Воскрешение. Глава третья. Банный день.

Пройдя вдоль забора, мы наконец вышли к лагерю. Нас уже ждала целая официальная делегация. Ольга, Виола, Алиса, Славка. А Мику с Леной, интересно где? Я кое-как разбудил Ульянку.

— Просыпайся, пришли. Поздоровайся, хоть…

Она протерла глаза, зевнула.

— А это мы в лагере уже что-ли? Тогда здрасьте.

Ольга только покачала головой. Я спустил Улю на землю, она подбежала к Лиске, остановилась.

— Алиса… Прости меня пожалуйста, я дура. Вот.

Та тяжело вздохнула.

— Уля… А я кто по твоему? Умная? Иди ко мне, я тебя обниму хоть.

Когда Ульянка сняла мою куртку, Ольга всплеснула руками.

— Господи, у тебя вся рубашка же в крови. Виола!

— Это его кровь…

Алиса, уже не стесняясь никого и ничего, подойдя, обняла меня как женщина обнимает своего мужчину, пришедшего с войны или охоты.

— Спасибо тебе.

Сзади послышалось деликатное покашливание. Я отстранился.

— Оля, как вы тут?

Она уткнулась мне в плечо.

— Да как-то… Еще не отошли толком. В лагере бардак. Где крышу снесло, где окна выбило. Но, главное, все целы.

К нам подлезла Ульянка.

— А нам чего тут будет.

— Тебе ремень.

— Ой, Ольга Дмитриевна… НЕ НАДО!

Ольга махнула рукой.

— На самом деле вы сейчас в столовую пойдете. А потом… в баню. Грязные же как… Славка, давай подопни этого, как его? Наказанного. Пусть поможет.

Виола задумчиво посмотрела на меня.

— Седой, как поешь, зайди ко мне. На перевязку.

Понял. Минутку, подожди. Я вытащил из кармашка рюкзака промедол, отдал ей.

— Ладно, пусть у меня пока будет.

Ну а теперь есть. Ульнка довольная закивала.

— Ага, это правильно. Я кушать хотю, потому что вся голодная. Со вчерашнего утра ничего не ела, вот.

Вот в кого она такая выросла? Врет ведь и не краснеет.

Вместе с Алисой мы пошли в столовую. Мимо нас прошли старшеклассники с носилками полными мусора. Те кто помладше старательно подметали дорожки. Субботник или воскресник, или как там…

— Лиска, а Самурайка как?

— Да она в столовой, с Леной, наверно. Ох, влетит ей, если увидят. У нее же постельный режим.

В столовой нас, действительно, ждали. Ульянка сразу бросилась к девочкам.

— МИКУСЯ! ЛЕНА! ПРИВЕТ!

— Уля, ты можешь не орать? У меня голова болит. Как вы?

— Да нормально. А ты чего тут, сказали же, что у тебя постельный режим. Все маме расскажу.

— Не надо. Я вообще сюда может пожрать пришла. Нельзя что-ли? Хотя и правда, Лена, пошли домой. Я устала и болит все.

— Пойдем. Вы ешьте, а я нашу героиню уложу и в медпункте буду. Увидимся.

Тем временем из кухни нам принесли два подноса, заставленных тарелками.

— Уля, чтобы все съела.

Та кивнула.

— Обязательно. А добавка будет?

Когда мы вышли из столовой, Алиса с Ульянкой пошептались и…

— Что теперь со всей этой… делать?

Я остановился, подумал.

— Ну… Для начала переедите ко мне.

Алиса покачала головой.

— А Ольга что скажет?

— Ничего. Что-то еще?

— А где я спать буду?

— Две же кровати. В чем проблема?

Алиса, вздохнув, показала пальцем на Улю.

— Это мне опять с ней спать? Слушай… Она же храпит как взрослый мужик и пинается во сне. У меня еще от дома синяки не отошли.

Ульянка в ответ изобразила из себя хорошую воспитанную девочку.

— Алисонька, а я не буду храпеть и лягаться тоже.

— Будешь ведь. Что я тебя не знаю. Ладно, делать нечего, потерплю. — она протянула руку. — Тогда давай бэг сюда и к Виоле. А мы пока все в баню соберем. Там и встретимся. Чуть не забыла. Табак возвращаю. Вчера у тебя брала.

… В медпункте царил творческий беспорядок. Разбросанные упаковки с лекарствами, бинтами и прочим. На столе какие-то коробки.

— Можно.

Виола, стоявшая у шкафа, оглянулась.

— Входи, боец. Не обращай внимания.

Лена помахала мне рукой. Мол, привет еще раз.

— Ну что, давай тебя глянем. Снимай рубашку. Еще и рука. А кто перевязывал? Просто профессионально, знаешь ли.

— Уля помогала.

Виола начала разматывать бинт на груди.

— Присохло. Лена, подай ножницы. Ну-ка… Боец, будет больно, потерпи.

Сняв повязку, она посмотрела на меня, покрутила головой.

— Не поняла, ты с медведем что-ли сцепился?

Лена удивленно вскинула брови, подошла, зачем-то потрогала мою грудь, лизнула палец.

— Виолетта Ашотовна, да не дрался он с мишкой. Скажите тоже. Зачем им драться надо было? А мишка вообще-то всю ночь у нас в лагере был. И интересно, это же не твоя кровь. Мертвая она. Это с кем ты…

Тебе лучше не знать.

Промыв рану, Виола наложила свежую повязку.

— Теперь руку давай. Ножницы… Рваная рана ведь была. Не ножевая. Как когтями зацепили. С кем же ты там схлестнулся, если не со зверем… Странно, не похоже что свежая. — она задумалась. — Пальцами пошевели.

— Зачем?

Виола сделала вид, что она рассердилась.

— Боец, не надо здесь умного изображать. Я не прошу тебя подрочить, верю, что умеешь. Просто… покажи как ты пальчиками двигаешь.

Интересно, где она служила? Лена уже откровенно заржала.

— Ничего смешного, бинт подай. Обезболивающие вколоть?

— Не надо. Лучше… Водонепроницаемая повязка есть?

— Для чего?

— Я же в баню пойду.

— Ну да, сейчас придумаем что-нибудь.

… Наконец закончив, Виола села на стул, устало прикрыла глаза.

— Что-то я уже забыла как это бывает. Напомнил.

Лена тем временем подхватила медицинскую сумку.

— Виолетта Ашотовна, я его к бане отведу, а потом к Мику.

— Да иди. Я посижу… Азад, вот… Прошлое всегда ведь возвращается. А вы давайте в баню.

В медпункт заглянул вожатый.

— Виола, у нас ЧП. Пионер ногу поцарапал.

Та, усмехнувшись, встала. Смахнула слезу.

— Поняла. Пошли, посмотрим.

Мы шли с Леной по уже расчищенным дорожкам.

— Слушай, ты Виолу хорошо знаешь? А то ее саму неудобно спрашивать.

Лена, помахав рукой знакомым девчонкам, поправила сумку.

— Да нет, не особо. Ну она вроде военврачом была, говорят орденом наградили, Герой Союза… Не знаю точно. Я же в городе не бываю, чтобы расспрашивать. Да и не люблю…

— Поэтому тебя Лешачкой и называют?

Она остановилась.

— Не поэтому. — показала на скамейку. — Посидим давай. Я же понимаю. Расскажу кое-что. А ты покуришь, баня никуда не денется.

Она села, поджав ноги, вздохнула.

— Я ведь в лесу выросла. В заказнике. Папа там егерем работает. Мама… Она экологом была. Мне шесть лет было когда ее убили. Официально браконьеры. — она сделала вид, что улыбнулась. — А я то знаю. Это те… кому все можно. Власти ваши. Они. А потом… Я в лесу потерялась. В семь лет. Папа рассказывал, что искали меня почти месяц. Уже думали все. А нашли рядом с домом на поляне. Как я туда попала, что было… Не помню. Когда нашли, я сидела и песни пела. На том самом языке и следы медвежьи рядом. Понимаешь…

Она посмотрела наверх, негромко засмеялась.

— Умерла я да заново родилась. И тогда лес вошел в меня, стал мной. А я им. Я с деревьями и с травой разговариваю, язык зверей и птиц понимаю. Могу зимой в одной рубашке на несколько дней в лес уйти. Ты даже не думай, я не сумасшедшая. Меня врачи смотрели, все нормально. Вот и все. Живу с папой в заказнике, учусь одна в деревенской школе. Из города мне паспорт привезли. Я же там не бываю, да и не люблю я ваших городов. Меня в «Совенок» то чуть ли не силком отправили. Чтобы не одичала совсем.

— А Виола…

Лена покачала головой.

— Я врачом хочу стать, детским. Вот уже точно сумасшествие. Как представлю, что я в городе учиться буду. Кошмар какой-то. А Виола… Она мне книги привезла. — она снова улыбнулась. — И Саша еще. — хлопнула себя по коленкам. — Вставай, пошли. Девчонки заждались поди.

» Что-то солнышко не светит, над головушкой туман…»

— Откуда знаешь ее?

Лена снова стала серьезной.

— Тебе скажу. Больше никому. Папа запрещает мне ее петь, боится. Я пою. Мы же тамбовские, мы все помним. И будем помнить пока живы… Хватит, идем в баню.

… Подходя к бане, Лена замахала руками.

— Привет. Вот привела вам раненого.

Алиса помахала в ответ.

— Здорово. А что медицина говорит?

— Жить будет.

Сдав меня девчонкам, Лена выдохнула.

— Ладно… Вы уж тут сами управляйтесь, а я к Мику побегу. Она же опять ругаться по японски будет и подушкой драться.

— Не понял, с чего вдруг?

Алиса с Леной, переглянувшись, засмеялись.

— Да ей уколы прописали. А они болезненные и ставятся не в руку.

Ульянка удивилась.

— А куда? В ногу что-ли?

— Повыше немного.

— Ой… — Ульянка закрылась руками. — В попу больно.

— А то. — Алиса тяжело вздохнула. — Я бы тоже материлась.

… Когда Лена ушла, Лиска протянула мне большой газетный сверток.

— Держи, это чистое. Как там у тебя в вещах было запущено… Как обычно.

— Слушай, ну…

— Прекрати. Что я твоих трусов не держала? Грязное потом постираем. А кто первый мыться пойдет?

Ульянка вышла вперед.

— Я! Вот.

Алиса погрозила ей пальцем.

— Мы.

— А он? Раненый же…

— Разберемся. Вперед.

Я сел на скамейку под окошком, прикрыл глаз. Что-то вымотался я, если честно. Из бани раздался ульянкин крик.

— Лиска, вода же холодная!

— Уля, терпи, атаманшей будешь.

— Не хотю, ты специально!

— Не кричи, мыло лучше подай.

Сквозь дремоту я почувствовал как меня толкают в плечо.

— Хватит спать. Пошли уж.

Зашли в предбанник.

— Что встал? Раздевайся. — Алиса вздохнула. — Сколько же можно тебя отмывать? То от угля, сука, то от… — она одернула на себе рубашку. — Заходи.

— Давай, наклоняйся, а то спину неудобно. Да ногу на скамейку поставь, легче же… Руку раненную поднял, чтобы не намочить.

Закончив, вышли обратно, в предбанник. Я оделся, расчесался. Алиса, отдышавшись, села. Задумчиво посмотрела на меня.

— Готов к труду и обороне? Теперь на выход. Я хоть ополоснусь, да переоденусь.

— ПАПА, С ЛЕГКИМ ПАРОМ ТЕБЯ!

— Спасибо. А кричать зачем?

— Не знаю…

Мы посидели на приступке, к нам присоединилась Алиса. Она положила голову мне на плечо.

— Хорошо-то как… Правда же.

Осталось только одно, единственное. Я посмотрел в небо.

— Я хочу чтобы вы всегда знали. Я люблю вас обеих. — вытянул вперед раскрытые ладони. — Я отдаю вам сердце свое.

Алиса откинула голову назад.

— И клянусь Богом и своей кровью, что буду любить вас всегда. И всегда буду с вами. В жизни и после смерти. На том крест целую.

Я достал нож, провел лезвием по ладони. Потом окровавленной ладонью по лицу. АЛА…

Ульянка всхлипнула.

— Лиска, платок доставай.

— Сейчас, подожди, перехвачу.

Вот теперь действительно все. Сам знаешь, что дальше будет, чем кончится. Но это завтра… А сегодня я после бани со своей любовью да дочерью сижу. На солнышке, на теплом ветерке. И все хорошо и правильно.

« Ой, да не вечер, да не вечер.

Мне малым малом спалось.

Мне малым мало спалось,

Ой да во сне привиделось…

Мне малым мало спалось,

Ой да во сне привиделось…

Мне во сне привиделось,

Будто конь мой вороной

Разыгрался, расплясался,

Ой разрезвился подо мной.

Ой, разыгрался, расплясался,

Ой да разрезвился подо мной.»

— Лена, помоги мне на улицу выйти. Ноги болят.

Останавливались, поднимали головы, подпевали… Кто-то, не стесняясь, крестился.

«Как налетели ветры злые.

Да с московской стороны

И сорвали чёрну шапку

Ой с моей буйной головы.

И сорвали чёрну шапку

Ой да с моей буйной головы.»

Внезапно страшно, жутко, как по покойнику завыла-закричала Ольга, упав на колени.

— ГОСПОДИ! НЕ НАДО!

«А есаул догадлив был,

Он сумел сон мой разгадать.

Ой, пропадет, он говорил,

Твоя буйна голова.

Ой, пропадет, он говорил мне,

Твоя буйна голова.

Ой, да не вечер, да не вечер…

Мне малым мало спалось,

Мне малым мало спалось,

Ой, да во сне привиделось…»

… Собравшись перед церквью, народ гудел.

— Да никак война, что-ли? Какого хера вообще? И радио не работает, и связи нет. Что делать?

— Конец Света идет, люди, как в Святых Книгах написано было.

— Помолчи, бабка.

— Михалыч, сука, объясни, что тебе тот седой мужик из лагеря сказал? Кто он такой? Люди ждут.

Участковый вышел вперед, снял фуражку.

— Слушайте внимательно, что скажу…

Когда он закончил, по толпе прокатился стон.

— Да как же это… Неужели правда? Тогда уходить надо, спасаться.

— Куда ты от такого уйдешь. Бестолку.

Участковый продолжил…

— Страх-то какой…

— А верить-то ему можно? И девчонке… Городские соврут, недорого возьмут. Да и чего по пьяни не услышишь.

— Ты его сам в небе видел, забыл?

— Михалыч, да ты совсем охуел? Это же на смерть идти…

— Знаю. Думаешь мне не страшно? Да я когда понял, чуть, сука, не обосрался. А теперь, народ, сами посудите. Как иначе детей спасти? И мир… Хоть как тут верти, по другому не выходит. И подмоги нам не будет…

Из толпы на середину вышла старуха в черном. Помнящая наверно еще русско-турецкую. Огляделась сурово вокруг.

— ВАНЬКА! Где ты непутевый, выходи, говорить буду.

К ней подошел кудлатый мужик в старой порванной рубахе.

— Стара…

Старуха прикрыла глаза.

— На колени становись.

— Ты что?

— Кому сказано было!

Мужик опустился на колени, старуха подошла ближе, перекрестила его.

— Благославляю я тебя, Ваня, на смертный бой. Иди с Богом и не бойся. Вставай уж. В чистое только переоденься, непутевый, чтоб обычай соблюсти.

Несколько минут было тихо. Потом зашумели.

— Михалыч, записывай нас, в стороне все одно не отстоишься.

— И меня давай.

— Меня с братами пиши.

— Все пойдем.

— По хуторам послать бы надо да на Выселки, чтоб знали.

— Они уже знают, не видишь, все здесь.

Среди собравшихся пронесся женский плач. Старуха обернулась.

— Цыц, дуры. Рано воете, они еще живые.

Вперед вышел мужик.

— Михалыч, а скажи, как нам с ними воевать-то? Тож не люди… Нечисть. Как мы их взъябывать-то будем?

— А это к батюшке. Он ваше оружие освятит. Отец Сергей…

Священник вышел вперед.

— Все сделаю как подобает, не сомневайтесь.

— Опа, мужики… Это же по честному тогда будет.

— Ну давайте, несите стволы. Только, блядь, время теряем.

Двое переглянувшись, позвали третьего.

— Савка, давай быстрее, не телись.

Тот махнул рукой, мол понял.

— Вы чего?

— Михалыч, сейчас.

Вскоре они вернулись с тачкой.

— Разбирайте, мужики.

Пять мосинок, ППШ, два МП-40 и MG-42. Двое, обмотавшись лентами, несли ящики с патронами.

— Васька, ебать, я не понял. Вы где это взяли?

— Михалыч, у болот откопали. С войны осталось, хули добру пропадать? В хозяйстве оно ведь все завсегда пригодится в свое время. Все работает, пристреляное. Сам проверял.

— Террористы, нахуй. А пушку не могли откопать или танк?

— Раньше надо было.

Подбежали еще двое. Один показал в сторону реки.

— Там… там.

— Что еще стряслось?

— Плоты пришли и много. На всех хватит. Откуда только взялись?

— То видать Бог нам помогает. Значит с нами Он. А раз с нами, то похую на все.

— Слышь, баб да старых на остров тоже надо. Кто с хуторов? Собирайте всех кто остались…

Женщины вышли вперед.

— Ишь чего. Останемся. Стрелять мы почти все умеем, в лесу живем. А кто не умеет, раненых обиходит. Вон только Светка, Полинка, Танька кормящие, да Павка с Ларкой на сносях. Их надо. А мы здесь будем.

Участковый вышел, крикнул, подняв руку.

— ТИХО! Значит на том и порешили. Тому и быть.

— Батюшка… Покрести нас. На святое дело ведь…

— И меня.

— Благослови…

К священнику начала выстраиваться очередь…

… Один из мужиков посмотрел в небо и внезапно засмеялся.

— Да ну, блядь… Пошло оно все.

И пошел, скалясь, перед остальными. Напоследок. Как повелось, как завещано было.

«Полно вам, снежочки, на талой земле лежать,

Полно вам, казаченьки, горе горевать.

Полно вам, казаченьки, горе горевать,

Оставим тоску-печаль во тёмном во лесу.

Оставим тоску-печаль во тёмном во лесу,

Будем привыкать к азиатской стороне.»

Из толпы вышли еще двое, присоединились. Подтянулись остальные. Кто-то сорвал с головы кепку, кинул на землю.

— А НУ…

«Будем привыкать, к азиатской стороне.

Казаки-казаченьки, не бойтесь ничего.

Казаки-казаченьки, не бойтесь ничего,

Есть у вас, казаченьки, крупа и мука.

Есть у вас, казаченьки, крупа и мука,

Кашицы наварим, мягких хлебов напечём.

Кашицы наварим, мягких хлебов напечём,

Сложимся по денежке, пошлём за винцом.»

— Гармонист, не спи…

— Тимоха, сука, давай. Гулять будем.

В образовавшийся круг выпорхнула молодуха.

— Держите, не удержите.

— Расступись, дай место.

«Сложимся по денежке, пошлём за винцом,

Выпьем мы по рюмочке, позавтрекаем.

Выпьем мы по рюмочке, позавтрекаем,

Выпьем по другой, разговор заведём.

Выпьем по другой, разговор заведём,

Выпьем мы по третьей, с горя песню запоём.

Выпьем мы по третьей, с горя песню запоём,

Мы поем, поем про казачье житьё.

Мы поем, поем про казачье житьё,

Казачье житьё право лучше всего.

Казачье житьё право лучше всего:

У казака дома — чёрна бурочка.

У казака дома — чёрна бурочка,

Жена молодая — всё винтовочка.

Жена молодая — всё винтовочка,

Отпусти, полковник, на винтовку поглядеть.

Отпусти, полковник, на винтовку поглядеть,

Чтоб моя винтовка чисто смазана была.

Чтоб моя винтовка чисто смазана была.

Вдарят по тревоге — чтоб заряжена была.

Вдарят по тревоге — чтоб заряжена была,

Верный мой товарищ — конь горячий вороной.

Верный мой товарищ — конь горячий вороной.

С песней разудалой мы пойдем на смертный бой.

С песней разудалой мы пойдем на смертный бой,

Служба наша, служба — чужедальня сторона.

Служба наша, служба — чужедальня сторона,

Буйная головушка казацкая судьба…»

… — Мику, ты что? Самурайка…

— Я Мария, знаешь же. — протянула Ольге отрезанные в церкви волосы. — Если я… Короче, передай моим. Скажешь, что я люблю их. Пусть не плачут.

» ОЙСЯ ТЫ ОЙСЯ, ТЫ МЕНЯ НЕ БОЙСЯ

Я ТЕБЯ НЕ ТРОНУ, ТЫ НЕ БЕСПОКОЙСЯ!»