Часть первая. Смерть. Глава четвертая. День четвертый. Продолжение.

Мы еще посидели молча. Вот и все, вот и… Что-то делать наверно надо. Девочки вопросительно посмотрели на меня. Я хотел было уже встать, но неожиданно тело пронзила острая боль, в голове зашумело. Я упал на траву. Больно… Почему? Заныло сердце. Что за… Где-то далеко раздался детские голоса. Вроде знакомые.

— Лиска, чего это с ним? Помоги, я же не удержу его…

— Тяжелый ведь. Я держу. Воды бы…

— У него кровь идет. Вот хоть платок возьми.

Я кое-как приоткрыл глаз и сквозь кровавую пелену смутно увидел…

ЧТО? ЧТО ТЫ ВИДИШЬ?

…Мотолыгу с красным крестом на борту тряхнуло на повороте. Сидевший парень в «горке» с перевязанной ногой, упал на тело седовласого мужчины до пояса укрытое брезентом.

— Сука, Седой, братка не умирай, не смей!

Повернул искаженное болью лицо.

— Док, сделай же что-нибудь. Ты же можешь.

Мужик с белой марлевой повязкой на рукаве покачал головой.

— Витька, да успокойся ты. Мертвый он, рана в сердце…

Скрипнув зубами, парень кое-как дополз до водителя.

— Сармат, блядь, давай гони в город быстрее. В больницу. Там… Там врачи, а не этот лепила. ГОНИ НАХУЙ!

Водитель, не оборачиваясь, стряхнул с плеча руку.

— Ты чо совсем охерел? Шых-ка ма да бык! (буквально Заткнись (Осетинский.)

Нельзя быстрее, мины кругом. Да вы уберите его, а то ведь все не доедим.

Два мужика рванули парня назад.

— Держите крепче его. Я успокоительное вколю.

Врач держал шприц.

После укола парень еще было дернулся и обмяк рядом с мертвым.

— Он же нас всех вытащил…

Седовласому лежащему на узкой раскладном сиденье было уже все равно…

Помнишь? Нет, а кто это? Ты. Да нет, не может быть. А откуда у тебя татуировка на левом плече? «Донбасс-Новороссия». Откуда? Я ведь знал это. Или не я? Чью смерть я видел… Кого… Застонав, я попытался приоткрыть глаз. Солнце мешает. Какое, блядь, солнце? Ночь же. Хорошо ебануло тебя, но можно сказать повезло раз пока жив. Пока… Где это пока? Кто…?

…Осень, ранний вечер, провинциальный восточный город… Как он называется? Неважно. Важнее, что заходящее солнце слепит левый глаз. На месте правого кровавая каша. Седовласый, сидящий у стены, с трудом повернул голову. Рядом под уткнувшимся в камни человеком медленно расползается кровь. Скоро увидимся, брат. Автоматная очередь выбивает бетонную крошку над головой.

— Русский, сдавайся!

Ага… Что у нас? Обойма к пистолету и граната. Сойдет.

— Сдавайся!

Выстрел, еще, еще… Да подойди ты ближе, я же нихуя ведь не вижу. Не понял что-ли… Щелчок… Всё? Значит… Седой зажал в кулаке «лимонку» и устроился удобней. Не люблю прощаться. Проще ведь все. Идите нахуй…

«Ой, мороз, мороз,

Не морозь меня.

Не морозь меня,

Моего коня.

Не морозь меня,

Моего коня,

Моего коня

Белогривого.

Моего коня

Белогривого…

У меня жена,

Ох, ревнивая.»

— Шишани, что это он? Молится перед…

— Он поет.

Боевик удивленно помотал головой.

— Значит то, что рассказывали о нем правда… Он сумашедший. Он…

— Он русский.

Игиловец осклабился.

— Ну… Ты же их лучше знаешь.

Тот кого он назвал Шишани передернул затвор.

— Заткнись… Лучше подымай своих, у него кончились патроны. И помни, он нужен мне живым. Это приказ. Хочу посмотреть в его глаза.

Боевик только пожал плечами.

— Ты командир, тебе виднее…

«У меня жена,

Ох, красавица,

Ждет меня домой,

Ждет, печалится.

Я приду домой

На закате дня.

Обниму жену,

Напою коня.»

Седой поднял голову. В вечернем сумеречном небе виднелись две девичьи фигуры. Одна побольше, другая поменьше. Обе рыжие. В белом, за спинами крылья. Та что поменьше…

— Папа…

Мужчина с трудом улыбнулся.

— Я сейчас, дела доделаю и приду. Потерпите. Я быстро.

«Ой, мороз, мороз,

Не морозь меня.

Не морозь меня,

Моего коня…»

С десяток боевиков осторожно подходили к седому человеку, сидевшему у стены. Один пнул тело убитого, другой ногой откинул в сторону автоматы. Двое подошли к седому, присели перед ним. Седовласый поднял голову. Он… улыбался. Исмаила передернуло. Этот русский с залитым кровью лицом был похож на смертельно раненого зверя. Он вспомнил что рассказывали про это человека. Ангел Смерти.

— Вагиф, что там? Что с кяфиром?

Не оборачиваясь тот махнул рукой.

— Слава Аллаху он жив. Передай Шишани, что его приказ выполнен. Он будет доволен…

Первый ткнул дулом автомата в седого.

— Эй ты, покажи руки и вставай. Медленно.

Седой, продолжая улыбаться, разжал кулак. На камни упала граната. АЛА…

«Это конец войны.

Несколько лет в аду.

Только дождись меня,

Я по воде приду…

Как велика земля!..

Где-то цветут сады,

Мне бы дойти туда,

Мне бы глоток воды…»

… Я почувствовал как по лицу что-то стекает… Сладкое? Какого… Я открыл глаз. Надо мной сидела Ульянка и брызгала на меня из фляжки.

— Эй, ты чего? Откуда…

Я повернул голову. Рядом Алиса. Она хмыкнула.

— Во, блин… Сам ведь чай коммуниздил, и еще спрашивает. Вот и пригодился. Ты хоть сесть можешь? Напугал ты нас.

Она помогла мне сесть.

— А что…

Лиска только вздохнула, помотав головой.

— Ты похоже встать хотел, а вдруг завалился как убитый. Мы тебя еле удержали. Весь в крови, бледный, холодный… Мертвец настоящий, блин… Свое видел? Лучше тогда не рассказывай, не надо. Не хотим знать. Война ведь, да? Там или…? Неважно.

Я смог только кивнуть, с трудом не застонав от боли.

Ульянка подлезла ближе.

— Пап, ты живой? Скажи что да…

— Вроде да, наверно.

Она приложила ладошку к моей груди.

— Бьется. Дышишь? Ну-ка…

— Да дышу, дышу…

Я дыхнул, Ульянка демонстративно зажала носик и скорчила недовольную гримасу.

— Фу… Табаком воняет. Все равно, главное дышишь, вот.

Боль постепенно отступала, затаиваясь где-то. Вернется. Теперь знать буду.

— Ты видела, да?

— Видела, Микуся, все видела… Страшно. Как же ему тяжело и больно. Он… Он же…

Лена закрыла лицо руками.

— Всю нашу боль на себя взял. Всю… Мою и твою, и… Ту что была, есть и будет. За нас всех. Тех кто сейчас и тех потом придет.

Она опустила руки и вздохнув, неожиданно улыбнулась.

— А знаешь, он дверь открыл для нас. Туда.

Мику удивленно поморгала.

— Это как? Разве такое можно?

— Ему можно. Он же через смерть прошел.

— Тогда… Туда надо идти, наверное ведь… Раз… Подожди, я тогда Костю подберу. Он хоть и в городе, но попробую… А ты его не возьмешь?

— Нет. Я не хочу его обрекать на… Не хочу. Пусть жив будет.

— Тогда…

Девочки взялись за руки.

— Костя, сынок ты чего кричал-то?

Парень с копной длинных черных волос, стоявший у открытого окна, оглянулся на мужчину в пижаме, пряча сигарету в кулаке.

— Извини батя, приснилось что-то…

Из-за плеча мужчины выглянула женщина в ночной сорочке.

— И курить сразу…

— Мама…

Парень выкинул сигарету в окно. Женщина недовольно посмотрела на него.

— Ну и чего раскидался? Пепельницы нет?

— Мам… Ну не ругайся, ложусь я уже. Может мне сон присниться?

— Сон… Взрослый же уже, выше отца, а все ему сны. И тебе же завтра вставать рано.

Парень только вздохнул.

— Ага, на практику.

Зевая, мужчина и женщина вышли из комнаты. Если бы они оглянулись, то возможно заметили бы мелькнувшую тень за окном. Пятый этаж, кстати. А потом увидели бы как их сын раскинул бы руки и исчез в ночном небе. Только шелест крыльев да отзвук воя.

— ИДУ!

Только они не оглянулись.

… На острове, на холме, прозванном Чертовым, на который местные боялись заходить даже днем, горел костер. У огня сидели шестеро. Молча смотрели в огонь. Дым стлался, смешиваясь с туманом, потрескивал хворост.

«Вот дети твои, Господи,

Прими же их жертву.

Чистые они и нет на них греха…»

А над ними раскинулась ночь. Странная, колдовская, страшная. Пропитанная древним страхом и наполненная такой же древней неизбывной тоской от которой щемит в груди. И ворочались люди в постелям, слыша вой под окнами, и горел свет в домах и кабинетах. И крестились старики, шепча молитвы, и зажигались лампадки перед иконостасами.

« Может Бог, а может просто эта ночь пахнет ладаном.

А кругом высокий лес, темен и замшел.

То ли это благодать, то ли это засада нам;

Весело на ощупь, да сквозняк на душе.»

…И тихо плакала, привалившись к дверному косяку, молодая женщина которую давно, в прошлой жизни звали Дженис. И стоял на коленях, на мокрых досках лодочной станции мужик, подняв голову в ночное небо, шепча — Прости мне, Боже, за то что не остановил их. Я ЖЕ НЕ ЗНАЛ!

» Вот идут с образами — с образами незнакомыми,

Да светят им лампады из-под темной воды;

Я не помню, как мы встали, как мы вышли из комнаты,

Только помню, что идти нам до теплой звезды…

Вот стоит храм высок, да тьма под куполом.

Проглядели все глаза, да ни хрена не видать.

Я поставил бы свечу, да все свечи куплены.

Зажег бы спирт на руке — да где ж его взять?»

…— Гриша, Гриш… Да не рви ты себя. Ты что? Прекрати.

Участковый, сидевший на крыльце, поднял заплаканное лицо к подошедшей жене.

— Галинка, но ведь дети же наши. Дети…

» А кругом лежат снега на все четыре стороны;

Легко по снегу босиком, если души чисты.

А мы пропали бы совсем, когда б не волки да вороны;

Они спросили: «Вы куда? Небось до теплой звезды?..»

…— Ванька, ты что тут? Стонешь, случилось чего?

Кудлатый мужик со свежим синяком под глазом и заштопанной майке посмотрел на простоволосую старуху в грубой рубахе и виновато улыбнулся.

— Стара… — он потер грудь. — ноет. Сердце что-ли, али…

Старуха, присев на кровать, прижала голову мужика к себе.

— Ох и непутевый ты мой… Совсем глупый. Ну да что с тобой поделаешь? Таким уродился уж. Слушай. То ведь душа у тебя Ванечка болит. Душа, понимаешь?

— Баб, а что делать?

Старуха погладила мужика по спутанным волосам.

— А ты бы поплакал. Поплачь, Ванечка, оно и легче будет.

Она незаметно смахнула слезу…

» Назолотили крестов, навтыкали, где ни попадя;

Да променяли на вино один, который был дан.

А поутру с похмелья пошли к реке по воду,

А там вместо воды — Монгол Шуудан.

А мы хотели дать веселый знак ангелам,

Да потеряли их из виду, заметая следы;

Вот и вышло бы каждому по делам его,

Если бы не свет этой чистой звезды.»

…Сельский священник открыл глаза и удивленно встряхнул головой. Почему он в церкве, на коленях в рясе перед иконостасом стоит? Или это сон такой? Странно. Вроде из избы не уходил, точно сон. Пахло ладаном, треск горящих свеч. Или не сон. Затмение нашло что-ли ночью в храм прийти? Да и то сказать, вся деревня ведь почитай не спит. Неожиданно он почувствовал, что сзади кто-то есть. Оглянулся. И удивился еще больше. Перед ним была… Девочка. Рыжая, лет двенадцати, в пионерской форме. Откуда она здесь? Из лагеря похоже. Да как она по ночи-то одна пришла? Батюшка, не вставая с колен, осторожно чтобы не напугать ее протянул девочке руку.

— Ты кто? Ты из «Совенка», не бойся.

Она смущенно улыбнулась.

— Я Уля. Дядь, а это чего?

Она обвела руками вокруг себя. А что хотел? Отвечай теперь раз на то пошло.

— То церковь, Храм Божий. А я батюшка сельский.

Девочка снова улыбнулась и священник почувствовал как от ее улыбки защемило сердце.

— Красиво, а для чего?

— Ну… Тут люди Богу молятся…

Она пожала плечами.

— А зачем? Дяденька, вы же Его все равно не слышите, не понимаете того что Он вам говорит… Зачем тогда?

Ее вид изменился. Белая рубашка до пят, крылья за спиной, венчик на голове. Батюшка даже отпрянул назад. То ж тебе ангел явился, а ты и не понял. Что же теперь… Девочка, подойдя ближе, подергала его за рукав рясы.

— Дядь, а ангелы это кто?

Священник чуть не сел на пол.

— Ты не знаешь? Не знаешь кто ты?

Девочка шмыгнула носом.

— Нет. В школе не рассказывали. Дяденька… Скажи, а когда меня убьют ты помолишься? О нас, о всех тех кто…?

Батюшка закрыл лицо руками, чувствуя как текут слезы по бороде. Да за что же такое мне? Не хочу… Она дотронулась до его плеча.

— Не плачь, чего, не надо.

Девочка неожиданно подняла его голову, в руке откуда-то платочек. Она провела им по лицу священника, вытирая ему слезы.

— Вот, возьми сам. — она вздохнула. — А мне пора. До свидания. Я еще приду, можно?

Она отступила в тень.

Батюшка остался стоять на коленях, упираясь одной рукой в пол. Неожиданно он содрогнулся, чувствуя как по спине пробегает холодок. Как он мог забыть? То ж она в небе была на руках у… Он зажмурился…

Снова открыл глаза и сел на кровать. Огляделся. В комнате пахло ладаном и миррой. У иконы Богоматери горела свечка. Кто ее зажег? Он протянул руку. Что? Детский мокрый платочек. Значит не сон. Вздохнув батюшка, отер ладонью лицо и взяв платочек, и как был вышел из избы. На реке был виден отблеск будто от костра…

… Алиса нарушила молчание, застонав как от боли.

— Ты кто видит нас сейчас. Скажи нам только одно. Только одно. Сколько у нас времени? Мы успеем хотя бы крикнуть им? Успеем хоть попыться?

Она подняла голову к сверкающим звездам.

— Молчишь? Ладно, мы попробуем. Ты только уж сильно не сердись, если что… Мы же дети.

» Так что нам делать, как нам петь, как не ради пустой руки?

А если нам не петь, то сгореть в пустоте;

А петь и не допеть — то за мной придут орлики;

С белыми глазами, да по мутной воде.

Только пусть они идут — я и сам птица черная,

Смотри, мне некуда бежать: еще метр — и льды;

Так я прикрою вас, а вы меня, волки да вороны,

Чтобы кто-нибудь дошел до этой чистой звезды…

Так что теперь с того, что тьма под куполом,

Что теперь с того, что ни хрена не видать?

Что теперь с того, что все свечи куплены,

Ведь если нет огня, мы знаем, где его взять;

Может правда, что нет путей, кроме торного,

И нет рук для чудес, кроме тех, что чисты,

А все равно нас грели только волки да вороны,

И благословили нас до чистой звезды.»

Мику негромко рассмеялась.

— Лиска, ну ты… Все тебе расскажи, покажи и дай потрогать. Сами узнаем в свое время.

Она положила голову на плечо черноволосому парню.

— Костя, ты как?

— Вроде нормально. Вы все рядом. — он посмотрел на меня. — Тебя помню. Ты…

Лена неожиданно прервала его.

— Ребята… Вы про ребеночка только никому не говорите. А то сплетни гадкие всякие пойдут.

Она смущенно потупилась.

Алиса погрозила кулаком.

— Улька!

Та пожала плечами.

— А чего я сразу? Никому я не скажу. Честное пионерское!

Мику встала.

— Лена, давай вернемся. И Костя, тебя родители же потерять могут. Не спят наверное. Нехорошо ведь получается.

— Ну да… Это они могут. И вставать завтра рано.

Лена отряхнулась.

— Тогда мы пойдем? В лагере увидимся.

… Я поправил полусгоревшие коряги в костре и неожиданно уловил движение в темноте. Кто-то шел к костру. Девочки возвращаются что-ли, зачем? А кто там тогда? Туман всколыхнулся… К нам вышли двое. Цыганка средних лет и рыжий бородатый мужик. Увидев их, Алиса внезапно побледнела, а потом бросилась к ним, раскинув руки.

— Дае, дадо… Вы, вы…

Цыганка прижала ее к себе.

— Ружичка, чая моя…

Алиса повернулась к нам. По ее лицу текли слезы.

— Вот… Это мои мама и папа. Они нашли меня и пришли.

Мужчина обнял ее, погладил по голове.

— Дочка, мы же… Ты уж нас прости, что…

Алиса всхлипнула и снова прижалась к нему.

— Пап, не надо, я же вас люблю. И всегда любила. Вот.

— Ну подожди обниматься пока, дай хоть поздороваться, а то нехорошо выходит.

Отстранив ее мужик, подошел к нам с Ульянкой и прищурился. Потом, виновато вздохнув, протянул мне руку.

— Дубридин кало баро. Здравствуй черный баро, несущий свет. Прости, что не признал сразу.

Женщина лишь махнула на него рукой.

— Ай, да не сердись ты на него баро. Дырлыно он.

Ульянка тем временем, подойдя, смущенно улыбаясь, взяла его за полу пиджака.

— Деда…

Тот потрепал ее по голове, обернулся.

— Зара, смотри какая внучка у нас гожа растет.

Цыганка только цокнула языком.

— Ну… В нашем роду все такие, Иван. Ты прабабку хоть вспомни…

Мужик почему то смутился.

— Нашла время когда вспоминать… Не за этим пришли ведь. Ружа, дочка подойди.

Лиска, вытерев слезы, подошла, взяла меня за руку, посмотрела на отца. И неожиданно потянула меня вниз. Мы встали на колени.

— Даю я вам свое отцовское благословение. Любите друг друга…

Иван вздохнул.

— Люби ее баро, сколько бы вам отпущено не было. Люби… И помните, что на вашей любви мир держится.

— Ай, Иван, — сказала Зара, подходя к нам. — а про подарки то как? Да вы бы уже встали. А целоваться это потом, без нас уж будете.

— МАМА!

Та усмехнулась.

Лиска даже отодвинулась от меня. Иван лишь покачал головой.

— Будут вам подарки. Тебе дочка я кобылицу приведу, клянусь в том. Черную как ночь и быструю как ветер. Что волков не боится. Как раз для тебя будет.

Зара подошла ближе и завела руки за шею. Щелкнула застежка.

— А это от меня.

Она засмеялась.

— Какая же ты ромна без монисто. Ай, красиво. Как влитое.

— Мам, а ты как же? Ой…

Зара лишь повела плечами. Раздался легкий звон.

— А меня есть.

— А ты баро…

Я приложил ладонь к сердцу.

— Вы мне самое дорогое, что у вас есть отдали. Что я еще вправе просить? Ничего.

Иван одобрительно кивнул мне.

— Хорошо сказал, баро. Все это запомнят.

Он повернулся к Заре.

— Пойдем. В табор пора возвращаться. Теперь мы дочка всегда с тобой будем, раз друг друга нашли. — Иван посмотрел на Ульянку — И с тобой.

Та попыталась обнять их сразу двоих.

— Баба, деда… Я вас люблю.

Они уже уходили когда Зара вдруг, охнув, остановилась.

— Иван, мы же забыли…

Тот, повернувшись, хлопнул себя по лбу.

— И точно.

— Ай, ты глупый. Такое забыть.

— Помолчи, уж.

Подойдя к нам он позвал Лиску.

— Дочка, подойди. Я тебе скажу важное. А он знает.

Наклонившись, Иван что-то зашептал ей. Потом выпрямился.

— Все поняла, запомнила?

Лиска покачала головой. Обернувшись, показала на меня пальцем.

— И он тоже? Дад, он же ушибленный.

— РУЖКА!

Он влепил ей подзатыльник. Лиска лишь почесала голову.

— Дад, ну чего ты сразу? Поняла я. Все поняла.

Иван вернулся к ждущей его Заре. Повернувшись, они помахали нам руками.

— Счастья вам!

И ушли в ночь.

Я подошел к Лиске. Она стояла, хлюпая носом.

— Видишь как. Нашли они меня, а я дура…

Я обнял ее.

— Ну что ты… Все хорошо.

— Ага. Я теперь с ними…— она погладила кольца, висящие на шее.

— И теперь ты Ружа?

— Ну да, выходит. Только можно я еще Алисой побуду. Мне привыкнуть надо.

— Слушай, а чего отец важного на прощание сказал, что я знаю?

— Ну… Где наш табор стоит. И что мы все туда прийти можем.

Она хмыкнула.

— Ну и ты конечно.

— И где это?

Алиса даже отодвинулась от меня.

— Ты что издеваешься? Вот…

— Подожди.

Я зажмурился, сосредоточился и вдруг явственно ощутил речную свежесть, почувствовал дым костров, услышал перезвон гитар, обрывки разговоров и ржание лошадей. Дети бегают, женщины еду готовят…

Я открыл глаз.

— Не сердись. Я знаю где это. Мы туда придем.

Лиска кивнула, потом всплеснула руками.

— Подожди… Это же что получается? Там три свадьбы у нас сразу будет. Прикинь? Ой загуляем…

Тем временем, подойдя к нам, Ульянка покачала задумчиво головой, вздохнула и, ткнув меня кулачком в бок, неожиданно выдала.

— Нанэ цоха, нанэ гад,

Мэ кинэл мангэ ё дад!

Сыр выджява палором,

Мэ кинэл мангэ ё ром!

Это что было сейчас?

Она снова вздохнула. — Дад, я бусики хотю. И туфельки, вот.

И хитро улыбнулась.

Я помотал головой и проморгался.

— Ружка!

Лиска недоуменно посмотрела на меня.

— Чего? Миро дэвэл!

— Ты ее научила?

Она лишь пожала плечами.

— Чему?

— Ты же слышала.

Лиска посмотрела на меня как на… полного идиота.

— И что?

— Ничего просто…

Тяжело вздохнув, она подошла, наклонила мою голову и аккуратно постучала кулаком мне по лбу.

— Специально для контуженных. Я цыганка.

— Ну?

— Гну, блядь… Я ЦЫГАНКА. ПОНЯЛ? ТЕБЯ БАРО НАЗВАЛИ, ЗАБЫЛ? Ты хочешь чтобы наша дочка по цыгански не говорила? Совсем оху…

Она покосилась на Ульянку и замолчала.

Та сердито посмотрела на нас.

— ПАПА! Я туфельки хочу!

Я присел перед ней.

— Уля, и где я тебе здесь туфельки найду?

— Не знаю я, вот.

УФ…

— Хорошо. Давай договоримся. Вернемся в город и я тебе их куплю. И бусы. Самые красивые, чтобы все завидовали…

Подойдя к нам, Алиса обняла Ульянку, прижала к себе.

— Улечка, солнышко…

Ее голос задрожал.

— Ты же знаешь, что не будет этого? Что он… Знаешь ведь.

Ульяна всхлипнула.

— Знаю, все знаю. Но могу я хотя бы хотеть? Можно?

Алиса смахнула слезу, подняла голову.

— Можно! Все можно. Слышите вы все? Не знаем сколько вы нам дали, но все наше до конца будет. А значит жить будем, гулять будем, любить будем. И даже туфельки хотеть будем.

Она отстранила Ульянку и показала на брошенную в траву гитару.

— БАРО… Спой. Спой, чтобы кровь во мне заговорила, позвала. Чтобы стала я такой какой должна быть. Вольной таборной цыганкой, а не уличной…

Я взял гитару. Ульянка устроилась рядом.

— Тебе шувани…

«Ой да не будите то мэн ман молодого

Ой да пока солнышко ромалэ не взойдет

О-о-о люба тэй люли ча чоданэ

Ой пока солнышко ромалэ не взойдет

Ой дэнти дэнти сыво нэске воля е вылыджян

Пэ бахт, пэ доля.

Оой-ой люба тэй люли ча чоданэ

Е вылыджян

Пэ бахт, пэ доля.

И Любовь танцевала под звездами при свете костра, не касаясь земли. И монисто звенели в такт струнам… И Смерть, где твое жало и где твоя победа…

Ай за хачки дэнти ю скриеягало яга

Со вэница пачка чавэс дэтэ ранга

Оой-ой люба тэй люли ча чоданэ

Со вэница пачка чавэс дэтэ ранга

О-о-о люба тэй люли ча чоданэ

Ай пока солнышко ромалэ ай да не взойдет»

… — Мику, ты их видишь?

Та прикрыла глаза и засмеялась.

— Они там с комарами воюют.

— Отобьются поди.

— Уж наверно. Хорошо что мы дверь не открывали, ни окно.

Она зевнула.

— А теперь спать хочу, вот. А до кровати в лом.

Лена только покачала головой.

— Микуся, ну ты даешь стране угля. Кровать же у тебя за спиной.

— Знаю. Все равно лень. Я тогда здесь спать буду.

С этими словами Мику легла на пол у кровати, подложив ладонь под щеку.

Вздохнув, Лена сняла с кровати подушку и покрывало, кое-как устроила подругу, потом посмотрела на нее.

— Да ну вас.

И легла рядом.

— Микуся, двигайся давай, я тоже подушку хочу.

… — Ай… — Ульянка хлопнула себя по носу. — Откуда здесь комары?

Я огляделся. Мир приобрел привычные очертания. Лес, поле… Знакомые запахи.

— Мы просто в наш мир вернулись.

— Ага, блин… К комарам. Да сделай что-нибудь!

Я накинул рубашку на Ульянку, потом снял шемаг и протянул Алисе.

— Вот укройся.

— А ты?

Я только махнул рукой.

— Уля, ты что спишь?

Она встрепенулась.

— Немножко.

— Тогда давайте поспим, до рассвета время еще есть.

Алиса с сомнением посмотрела на меня.

— Мы же столько уже сидим? Долго.

— Там время по другому идет. Точно никто не знает.

Я лег навзничь, чувствуя как трава приятно холодит спину.

Ульянка тут же пристроилась рядом и уткнувшись в меня захрапела. Я повернул голову. Алиса отошла к потухающему костру и теперь сидела около него, кутаясь в платок. Я негромко позвал ее.

— Лиска.

Она в ответ буркнула, не оборачиваясь.

— Чего тебе?

— Ты там до утра сидеть собралась?

— А тебе то что?

Чего это с ней?

— Ложись рядом, да поспи хоть.

Она повернулась ко мне. Сердитая, красная… Что я сказал?

— Ты… Ты, скотина! Чтобы я с мужиком, даже с тобой, до свадьбы легла… Я тебе кто, сука, шалава какая-нибудь?

— Что ты кричишь? Улю разбудишь.

— Как же… Разбудишь ее.

— Да успокойся ты. Я же ничего такого, просто ляг и спи…

Алиса только вздохнула.

— Да знаю я, что ты… Просто… Я ведь, я же…

Шмыгнув носом, она поежилась и встала.

— Ладно, только смотри мне.

Она погрозила мне кулаком, потом подошла и легла, свернувшись котенком у меня на груди.

— Как хорошо. Только руки не распускай, понял…

Я убрал руку с ее плеча.

Лиска только вздохнула.

— Вот дурак. Я же не про это, обратно положь.

… — Почему ты не идешь? Я жду.

Знакомый ведь голос. Я повертел головой. С одного бока Ульянка храпит, с другого посапывающая Алиска. Кто еще тут? Неожиданно на меня навалилась усталость, тело стало как будто ватным. Я чувствовал как проваливаюсь в сон.

ПРИИИДИИИИИ…

Странно, почему я земли не чувствую? И девчонки куда-то пропали? Я открыл глаз и обнаружил, что стою. Просто стою. Посредине луга. Напоминает место куда мы уходили из лагеря. И что это? Сон? Я выдохнул и неожиданно услышал сзади.

— Пришел наконец-то.

Я обернулся. Передо мной стояла… Алиса? Не шестнадцатилетняя девочка в помятой пионерской форме. Молодая женщина в длинном платье с глазами волчицы. Распущенные волосы, кожаный ремешок, на шее оберег из волчьих клыков и когтей. Широкий наборный пояс стягивает талию. На поясе висят… Человеческие черепа и обсидиановый нож.

— Ты? Кто ты? Ты Алиса?

Она чуть заметно улыбнулась.

— Сам знаешь. У нас было много имен. Но для тебя я буду Алиса.

Она протянула ко мне руки.

— Вспомни, ведь мы должны стать теми кто мы есть. Вспомни же. Сейчас ведь все как тогда, как в первый раз. Я танцевала здесь в такую же ночь, а ты увидел меня. И Любовь вошла в нас. И пусть же повторится та ночь, когда я узнала тебя.

Она расстегнула пояс, потом повела плечами, сбрасывая платье.

— Иди ко мне, любимый.

И она назвала мое настоящее имя. То которое я сам уже давно забыл. И только крест на кладбище еще помнит его. В другой жизни. В другом мире. Я обнял ее, ту которую любил всегда. Вкус ее губ… Вспомни…

«Только я и ты,

Да только я и ты, да ты и я

Только мы с тобой,

Да только мы с тобой, да мы с тобой

Было так всегда,

Будет так всегда

Все в мире — любовь,

Да лишь она, да лишь она

Пусть плывут века,

Словно облака

Любви не будет конца,

Во все времена…»

Обнявшись, мы взлетели в ночное небо. Ее глаза совсем рядом и крест путается с языческим оберегом. Она раскинула руки. ЛЮБИ… Сладостный стон…

«Подкрепите меня вином, освежите меня яблоками, ибо я изнемогаю от любви…»

… Проснувшись, я несколько минут лежал, смотря в начавшее уже бледнеть ночное небо. Что это было? Кто та что… Выдох. Потом узнаем. Я потормошил Алису.

— Подъем. Пора вставать.

— Отвали, сигнала еще не было. Улька, дай поспать, пока подушкой не прилетело.

— Да просыпайся давай.

Она села, протерла глаза.

— Это что? Где?

— То и там. Хватит спать, рассвет скоро.

Лиска тяжело вздохнула, протирая глаза.

— Вот ввязалась ведь. Ладно, уговорил.

Встав, она потянулась, приподнявшись на цыпочках.

— Ульянку буди.

Та уже сидела на мне.

— Вы чего? Дрыхните, а тут солнышко сейчас…

— Уля, если ты слезешь с меня, я встану.

Все проснулись, все готовы. Я взял Ульянку за руку.

— Пошли.

Мы вышли на край обрыва, поеживаясь от утреннего холодка. Вдалеке небо уже начало розоветь…

Ульянка радостно закричала.

— УРА! Солнышко приходит. Вот же, видите.

» Но солнце всходило, чтобы спасти наши души.

Солнце всходило, чтобы согреть нашу кровь.

Сторожа продолжают спать, но сон их явно нарушен,

Сторожам все еще невдомек…»

Алиса вскинула руки к небу. Она словно молилась.

— Солнце мое! Подари нам надежду, укрепи нас в решимости, дай нам силы!

Неожиданно она взлетела ввысь.

— ОООООУУУУУУУ!

За ее спиной медленно проплывали то ли утренние облака, то ли фигуры вооруженных всадников. Она запела, раскинув руки.

«Ты взойди, взойди солнце красное

Над горою, над высокою,

Над горою да высокою,

Да над Волгою широкою.»

В деревне женщины, что зевая выходили с подойниками из калиток остановились и посмотрели наверх.

— Это что? Бабы, смотрите! Снова ангел. Или кто там?

Одна испуганно показала пальцем в сторону леса.

— Слышали? Волки провыли.

— Слышали. Господи, что за напасть?

Старуха в чёрном, стоявшая у изгороди, подняла голову и неожиданно усмехнулась.

— Солнце в крови встает, волки воют, ночь та самая… Все совпало, как старые и говорили. Это бабы знак всем нам. Всей Руси. То сама Алёна Арзамасская возвращается. Я же вам говорила, а вы не верили. Теперь увидели. Значит срок подошёл ей вернуться. Сама слышите поёт.

«Обогрей ты нас красно солнышко

Сирот бедных, людей беглых.

Да не воры мы не разбойнички,

Стеньки Разина мы работнички…»

— Давно у нас таких песен слыхать не было. Да видать время пришло.

Бабы дружно охнули.

— Лихо идёт…

Старуха поправила платок и вздохнула.

— Видать время подошло мужикам обрезы по погребам доставать.

«Наша Вольница, без одежд пришла

Наша Вольница, болью корчилась

Наша Вольница, бьет поклоны лбом

Наша Вольница, зарешечена…»

Алиса спустившись на землю, подошла к нам.

— Чего рты разинули? Ворона залетит.

— Лиска, блин, ты…

Она только засмеялась, потрепав Ульянку по голове.

— Знаете же, что на Руси много песен поют. Всему просто свой час.

Поёжившись продолжила, махнув рукой.

— Пошли что-ли, прохладно. Хватит на сегодня знамений и прочего.