Часть вторая. Другой мир. Неискаженная реальность. Глава вторая. Возвращение домой. Продолжение.

«Песни нелюбимых.

Песни выброшенных прочь.

Похороненных без имени.

Замурованных в ночь.

Песни вычеркнутых из списков.

Песни сброшенных на лед.

Песня больше не нужных

Звучит, не перестает.»

Б. Гребенщиков. «Песни нелюбимых.»

… В дверь позвонили.

— Кто там?

Костя подошел к двери, щелкнул замок.

— Ну и где вы ходите?

В комнату вошли Саша с Женей. В руках у Саши сумка с чем-то тяжелым. Ульянка сердито глянула на них.

— Мы вас уже заждались. А вы… Ладно, проходите.

Седой удивленно посмотрел на гостей. Потом на Костю, Алису…

— А что вообще происходит?

Алиса помялась.

— Мы тут авантюру одну затеяли…

— Не понял. Поподробней.

— Ну… Короче мы записаться хотим. Точнее попробовать. Сначала думали у «Странников», но решили, что это стремно.

— А в сумке что?

— Сашка, давай.

Тот достал из сумки усилитель, посмотрел на Женю. Та пожав плечами, вытащила из своей сумки бутылку вина.

— Куда подключать?

— Пошли в мою комнату…

— Значит есть три гитары, Апач вот из музыкалки даже бонги скоммуниздил.

— Мику, прекрати. Ничего я не… Просто взял на время. В понедельник вернуть надо будет. Вы лучше матрасы несите. Для звукоизоляции, а то еще соседи услышат.

— А петь кто будет? Понял, мог бы и не спрашивать. Дисседенты, блядь…

Наконец все было готово. Костя вставил кассету в магнитофон, придвинул микрофон к Седому. Ульянка, забравшая бонги себе, простучала по ним пальчиками.

— Все готовы? Сашка, ты? Поехали.

Что будет, то и будет. Остальное потом… А видно на то, ты и пришел. Чтобы сказать.

«Как у города на окраине.

На окраине у самих ворот.

Собрался народ, не за говором.

Не за руганью. не за торгами.

Собрался народ, да все слушали.

Пел юродивый скоморошину.

Песню давнюю позабытую.

Позабытую песню сказывал.

Шел дорогою долей долгою.

Проклятой скоморох струны горькие.

Возвращался он до родной земли.

Не здоров душой. да не болен совестью.

Да к любимой с песней ласковой.»

Мику с Костей подхватили мелодию…

«Ты прости, прости любимая.

Пред тобой упаду на колени я.

Ты усталость сними поцелуями.

Отдохни от разлук на моей груди.

Ты прости, прости любимая.

Что поделил любовь твою нежную

Пополам с дорогою пыльною.

По бокам с полынею горькою.»

В гитарный перезвон вплелся перестук барабанов… Как стук сердца.

«Снова ворон могучими крыльями

Небо скрыл погонами синими.

Огражденная Русь мундирами.

Ты разомкни через боль веки вспухшие.

Да похмелись с рассвета свежей кровушкой.

А сколько песен уносит ветрами.

Сколько слов написано кровию

Что же это земля родимая.

Разве некому о тебе пропеть.

Эй, вы братия, что глаза ножи.

Да что слово плеть, а то ли наш черед.

Вы поднимайтеся из глухой распутицы.

Вы ударите по струнам да по совести.

Нам бы идти от церкви загаженной.

До великих стен, до великих стен белокаменных.

Ты прости, прости любимая.

Пред тобой упаду на колени я.

Снова влажный платок прижимай к груди.

Снова ветер поет нам прощальную.

Дай мне силушки в путь поцелуями.

Ты прости, прости любимая.

Что поделил любовь твою нежную

Пополам с болью великою.

За больную землю родимую.»

Саша молча показал большой палец, мол все нормально, дальше. Работаем…

Дальше…

«Если б не терпели — по сей день бы пели.

А сидели тихо — разбудили Лихо.

Вьюга продувает белые палаты.

Головой кивает хвост из-под заплаты.

Клевер да березы. Полевое племя.

Север да морозы. Золотое стремя.

Серебро и слезы в азиатской вазе.

Потом — юродивые князи нашей всепогодной грязи.

Босиком гуляли по алмазной жиле.

Многих постреляли. Прочих сторожили.

Траурные ленты. Бархатные шторы.

Брань, аплодисменты да сталинные шпоры.

Корчились от боли без огня и хлеба.

Вытоптали поле, засевая небо.

Хоровод приказов. Петли на осинах.

А поверх алмазов — зыбкая трясина.

Позабыв откуда, скачем кто куда.

Ставили на чудо — выпала беда.

По оврагу рыщет бедовая шайка —

Батька-топорище да мать моя нагайка.

Ставили артелью — замело метелью.

Водки на неделю, да на год похмелья.

Штопали на теле. К ребрам пришивали.

Ровно год потели да ровно час жевали.

Пососали лапу — поскрипим лаптями.

К свету — по этапу. К счастью — под плетями.

Веселей, вагоны! Пляс да перезвоны.

Кто услышит стоны краденой иконы?

Вдоль стены бетонной — ветерки степные.

Мы тоске зеленой — племяши родные.

Нищие гурманы. Лживые сироты.

Да горе-атаманы из сопливой роты.

А мертвякам припарки — как живым медали.

Только и подарков — то, что не отняли.

Нашим или вашим липкие стаканы?

Вслед крестами машут сонные курганы.»

Пауза. Алиса плеснула в стакан вина, протянула Седому.

— Горло промочи. Женька, ты чего?

Та дрожала как от озноба.

— Страшно ведь это… Господи, на что я подписалась…

Алиса только усмехнулась.

— А как ты хотела?

… «Приляг ко мне, к сырой стене.

А что спою, все на краю.

А что пришлось, под головой,

А что протерлось, под иглой.

Да не заштопать битый лоб,

Что в лихорадке не сберег.

А что ни песня, то озноб.

А что ни в лоб, все поперек

Да вдоль повальной Колымы,

Да на Руси обычай крепок:

Что ни в законе, то воры,

А что ни лес, все больше щепок.

Поменьше знать, да знать признать.

Поменьше дать, побольше взять.

Башку оттяпать, да отнять.

А что ни снова, то опять.

Как век сбивали на гвоздях,

Да шпалы клали на костях.

Да жен любили впопыхах,

А как ни ухни, да все не «ах».

Что Русь от аза и до ятя,

Что от хрущевки до Кремля.

Что от поденщика до знати,

Всё вера в доброго царя.

Была бы азбука проста,

Да золотыми запятыми.

Хранят под шпалами уста,

Истоки, истиной густые.

Приляг ко мне, к сырой стене.

А что спою, все на краю.

А что пришлось, под головой,

А что протёрлось, под иглой.

Да нитью рельса в узелок,

Обратным швом по шпалам штопай.

Да через край пришитый срок,

Да на краю болотной топи.

Как правду ни копай во лжи,

А что ни яма, то могила.

Как всех царей не пережить,

Что от Петра до Михаила.

А коль для рая не спасен,

Отведай вдоволь вольной воли.

А что ни шаг, то на поклон,

А что ни хлеб, все больше соли.

А коль судьба горька, как водка,

То у порога выдыхай.

Да перемать твоя селедка,

Да от версты граненый край.»

…«Под Кремлёвской звездой

Да под Спасскою башнею

Под Кремлёвской стеной

Да под Красной площадью.

Есть что-то нечто, чего не понять

Есть что-то нечто, чего не потрогать

Есть что-то страшное, чего не унять

Было что-то славное, чего не припомнить.

Под красным солнышком

Под старой сосной

Под местным кладбищем

Под мёрзлой землёй.

Есть что-то нечто, чего не увидишь

Есть что-то страшное, чего не понять

Есть что-то странное, чего не услышишь

Есть что-то горькое, чего не захочешь.

Над жёлтой простынею

Над красной рекой

Лёгкой поступью

Над грешной землёй.

Ходит Некто, кого не увидишь

Бродит эхо крикливых вождей.

Говорит кто-то тихо, кого не услышишь

Смотрит кто-то, кто света светлей.

За безразличными лицами

Под разноцветными флагами

Под маской добра

За непонятными знаками.

Таится что-то мудрое, чего не узнаешь

Будет что-то страшное, чего опять не унять.

Есть что-то глупое, чего не осудишь

Будет снова что-то, чего не остановишь.»

… — Все. Первая сторона есть. Перерыв.

— Да уж…

Когда кассета уже была вставлена, Алиса потянулась за гитарой.

— Можно я спою?

Все переглянулись.

— Попробуй. Саша, готов? Лиска…

«А мы пойдем с тобою погуляем по трамвайным рельсам,

Посидим на трубах у начала кольцевой дороги.

Нашим теплым ветром будет черный дым с трубы завода,

Путеводною звездою будет желтая тарелка светофора.

Если нам удастся мы до ночи не вернемся в клетку.

Мы должны уметь за две секунды зарываться в землю,

Чтоб остаться там лежать когда по нам поедут серые машины,

Увозя с собою тех, кто не умел и не хотел в грязи валяться

Если мы успеем, мы продолжим путь ползком по шпалам,

Ты увидишь небо, я увижу землю на твоих подошвах.

Надо будет сжечь в печи одежду, если мы вернемся,

Если нас не встретят на пороге синие фуражки.

Если встретят, ты молчи что мы гуляли по трамвайным рельсам

Это первый признак преступленья или шизофрении.

А с портрета будет улыбаться нам «Железный Феликс»

Это будет очень точным, это будет очень справедливым.

Наказанием за то, что мы гуляли по трамвайным рельсам,

Справедливым наказанием за прогулки по трамвайным рельсам.

Нас убьют за то, что мы гуляли по трамвайным рельсами,

Нас убьют за то, что мы с тобой гуляли по трамвайным рельсам.»

— Костя только выдохнул вполголоса, покосившись на микрофон.

— Сука… Сестренка, ты…

«Не догонишь — не поймаешь, не догнал — не воровали,

Без труда не выбьешь зубы, не продашь, не наебёшь…

Этy песню не задушишь, не убьёшь,

Этy песню не задушишь, не убьёшь.

Дом горит — козел не видит,

Дом горит — козел не знает,

Что козлом на свет родился

За козла и отвечать.

Гори-гори ясно, чтобы не погасло,

Гори-гори ясно, чтобы не погасло!

На дороге я валялась, грязь слезами разбавляла:

Разорвали новy юбкy да заткнули ею рот.

Славься великий рабочий народ,

Непобедимый, могучий народ!

Дом горит — козёл не видит,

Он напился и подрался,

Он не помнит, кто кого

Козлом впервые обозвал.

Гори-гори ясно, чтобы не погасло,

Гори-гори ясно, чтобы не погасло!

Лейся, песня, на просторе, залетай в печные трубы,

Рожки-ножки чёрным дымом по красавице-земле.

Солнышко смеется громким красным смехом,

Гори-гори ясно, чтобы не погасло!»…

Немного разбавим. Извини, Лиска, что влез.

«У меня был друг, его звали Фома

Он забыл все слова, кроме слова «чума».

Вчера было лето, а теперь зима

Наверное, мой ревер сошел с ума.

Я устал пить чай, устал пить вино,

Зажег весь свет, но стало темно.

Десять лет я озвучивал фильм,

Но это было немое кино.

Панки любят грязь, а хиппи цветы

И тех, и других берут менты.

Ты можешь жить любя, ты можешь жить грубя,

Но если ты не мент — возьмут и тебя.

Я устал пить чай, устал пить вино,

Зажег весь свет, но стало темно.

Десять лет я озвучивал фильм,

Но это было немое кино.

И я видел чудеса обеих столиц

Святых без рук и женщин без лиц.

Все ангелы в запое, я не помню кто где.

У рокеров рак мозга, а джазмены в пизде.»

Алиса сделала усилие, чтобы не засмеяться.

«Я устал пить чай, устал пить вино,

Зажег весь свет, но стало темно.

Десять лет я озвучивал фильм,

Но это было немое кино.

Я устал пить чай, устал пить вино,

Забыл все слова, кроме слова «говно»

Десять лет я озвучивал фильм,

Но это было немое кино.»…

… «От большого ума лишь сума да тюрьма.

От лихой головы лишь канавы и рвы.

От красивой души только струпья и вши.

От вселенской любви только морды в крови.

В простыне на ветpy, по росе поутpy.

От бесплодных идей до бесплотных гостей,

От накрытых столов до пробитых голов,

От закрытых дверей до зарытых зверей.

Ульянка, прикрыв глаза, сосредоточено отбивала ритм.

Параллельно пути чёрный спутник летит.

Он утешит, спасёт, он нам покой принесёт.

Под шершавым крылом ночь за круглым столом.

Красно-белый плакат — «Эх, заводи самокат!»

Собирайся, народ, на бессмысленный сход,

На всемирный совет — как обставить нам наш бред?

Вклинить волю свою в идиотском краю,

Посидеть, помолчать да по столy постучать.

Ведь от большого ума лишь сума да тюрьма,

От лихой головы лишь канавы и рвы…»

Неожиданно Азад сделал знак, мол стоп.

— Ты чего?

— Лиска… Ты откуда эти песни знаешь?

Она, улыбнувшись, пожала плечами.

— Во сне видела и пела. Только их другая я пела, но тоже рыжая. Что?

«Я неуклонно стервенею, с каждым смехом,

С каждой ночью, с каждым выпитым стаканом.

Я заколачиваю двери. Отпускаю злых, голодных псов с цепей на волю.

Некуда деваться — нам остались только сбитые коленки.

Я неуклонно стервенею с каждым разом!

Я обучаюсь быть железным продолжением

Ствола, началом у плеча приклада.

Сядь, если хочешь — посиди со мною

Рядышком на лавочке — покурим, глядя в землю.

Некуда деваться — нам достались только грязные дороги.

Я неуклонно стервенею с каждым часом!

Я неуклонно стервенею, с каждой шапкой милицейской,

С каждой норковою шапкой. Здесь: не кончается война,

Не начинается весна, не продолжается детство.

Некуда деваться — нам остались только сны и разговоры.

Я неуклонно стервенею с каждым часом.

Я неуклонно стервенею с каждым шагом.

Я неуклонно стервенею с каждым разом.»

…Щелчок. Кассета кончилась…

«Из порожнего не пьют, не едят

Плесневеет тиной дно.

Ищет выводок гадких утят

Золотое толокно.

А вокруг притворно воет меч

Мох болотный да лишай.

Путь целебный прописала смерть:

Поскорей решай

И наградой неба щедрого сказ:

Лечь на сильное крыло

Где то прошлое в пыльных костях

Ядовито режет хлор.

Солнце юное детей зовет

Перья правдой заблестят.

И дарует тайну древний свод

Чистотой листа.

Тем, кто пестует сердечный костер

Холод поиска путей.

Всем покров непременно простерт

Стаей белых лебедей.

Пусть опять в соленый плен слезы

Дней разодрано сукно.

Ищут чада не жалея сил

Золотое толокно.»

… Мику отложила гитару, стиснула дрожащие пальцы.

— Вы… Хоть понимаете, что мы сделали? Это же даже не «десятка», нас же всех… — она выдохнула. — Да пошло оно. Надоело бояться да шепотом. Хватит.

Алиса прижала к себе Ульянку.

— Не вздумай кому-нибудь…

Та отстранилась и обиженно засопела.

— Я что дура. — она на мгновение задумалась. — Нет, ну дура конечно, но не настолько же. Что я не понимаю. Да ну их вообще. Пофиг-нафиг. Вот.

— Уля, а где ты на барабанах научилась?

Она пожала плечиками.

— Не знаю. Я может, это, юное дарование тут у вас.

— Только не загордись.

— Стоп. Подождите. — Костя потянулся за стаканом. — Вино где? Короче. Есть кассета с акустикой. И что с ней делать?

Вмешалась Женя.

— Давайте мне. Я ее кому надо скину. Ну да, ему, что уставились? Да не ссыте вы, все нормально будет. Только… Как вас назвать?

— Azadi. Свободные.

Алиса хмыкнула.

— А что, пойдет. Ох, бля, что будет…

… «Дети непутёвые, пьяные родители

Да не по закону хочется

Прошлое оскоминой на зубах налипло

А что впереди то сзади колется

Приучались жмурится с сапогами спорили

Потом разбросало да вдаль унесло

По головкам гладили приучали заново

А после подчистую под конвой свело»

… — Кто там? — мужчина в сером костюме, сидящий за столом, поднял голову. — А, ты. Заходи покурим. Ты что такой смурной?

Вошедший только махнул рукой.

— Да ну, устал. Все с этими, как их там… «Azadi». Начальство требует пресечь, а как? Тут хоть землю рой, если по всему союзу. От Бреста до Владика… Всех ведь не арестуешь. И откуда только они взялись. А ты как?

— Честно? В жопе. Я же такую кассету… У сына на полке обнаружил. Представляешь. Сопляку пятнадцать, а он уже это слушает. И ведь я его по хорошему. Мол, скажи, где взял. А он… Только в лицо ухмыляется. На улице говорит, папуля, нашел…

« Дети непокорные, выблядки да нехристи

За отцов расплата, за общий мор

Наши тризны страшны как праздники

Страстные пятницы забытый спор

А за грехи тяжкие кому там каятся

Одним судьба другим молитва

Третьим вдоль да поперек

Канавы торные да мхи болотные

Ищи за пазухой что не сберег

Колки гитарные да пальцы все в крови

Холодный ветер пылью по глазам

Все годы мутные как не зови

Но не молчи узнай цену слезам

Дети непослушные, чада окаянные

Ушедшие за песнями мертвецов будить

Дальше будет весело

Замешано тесто

Кому прятаться кому хоронить

Кому ночью умирать

Кому рано вставать

А кому расти

До новой зари…»

И покатился камушек с горы. Лавина потом пойдет. А пока…

— Мы у вас впишемся?

— Конечно. Давайте, матрасы на место, раскладушку в зал. Седой, вам с Сашкой на полу придется.

… Утро, выходной…

— Вставай!

— Что случилось?

Рядом на кровати заворочался Костя.

— Уля, может не надо?

— За окном же.

Костя, потягиваясь, поднялся и зевая подошел к окну.

— Во блин. Седой, вставай.

— Что там?

— Зима.

— Серьезно?

— Посмотри сам.

Мужчина встал с раскладушки. За окном действительно была зима. Еще вчера сырость, подмерзшая грязь и голые ветки деревьев. А сейчас белая пелена и скрежет лопаты дворничихи.

— Ну снег еще вечером пролетал.

Из соседней комнаты донесся алисин голос.

— Улька, имей совесть, дай поспать. Подушкой получишь.

— Вставайте, там…

— Ну что еще? Ох… Микуся, у нас проблема.

— Идите нахрен. И одеяло отдайте. А это что на балконе, снег? Круто.

Через несколько минут девчонки уже собрались в комнате Кости.

«Мама, мама, что мы будем делать когда наступят зимние холода?..»

— И что же делать будем? — спросила Алиса, запахивая халат. И сама же ответила. — Костя неси стремянку.

Тот задумчиво посмотрел вокруг и только вздохнул.

— А может мы сначала оденемся, умоемся и позавтракаем. В конце концов.

В дверях ойкнула закутанная в одеяло Мику…

После завтрака квартира наполнилась шумом.

— МИКУ, УЛЯ… ШКАФЫ! СТРЕМЯНКУ! СЕДОЙ, ПРИНИМАЙ С АНТРЕСОЛЕЙ!

— Алиса, а ты чего раскомандовалась?

— На всякий случай.

Из шкафов появились теплые куртки, пальто и женские шубки. С антресолей ботинки, сапожки, валенки и даже унты.

— А моли нет?

— Улька, сплюнь три раза через левое плечо.

— Ты что… Я же в Микусю попаду.

— Зря что-ли нафталин тратили? Нету там никого и ничего… Даже денег в карманах. Жаль…

Наконец все, успокоившись, сели на диван.

— А чего сидим? Пошли на улицу.

— Минутку. Седой, у тебя зимнего-то нет. Сейчас, разберемся. Лиска…

Алиса ткнула в Азада пальцем.

— Точно. Сидеть.

Она вылезла из кладовки с зимней мужской курткой, ботинками и шапкой.

— Держи, меряй.

Костя достал из шкафа свитер.

— Это что?

— Отцовское. Вы по комплекции примерно одинаковы.

— Неудобно же…

Костя только махнул рукой.

— Да он все равно это почти не носит. Давай.

… Двор уже был полон играющей ребятней.

— Ну и чего тут… — начала было Алиса когда мимо ее плеча пролетел снежок. — Давайте короткими перебежками.

— ДАНЬКА! ВЫ ЧТО ТУТ ДЕЛАЕТЕ!

— Кончай орать.

— Снеговика лепим. Не видишь.

Лиска задумчиво огляделась.

— Хм… Если они могут. То мы… Апач, Седой давайте сделаем… НАЧАЛИ!

— Командный голос вырабатываешь?

— Не отвлекайтесь.

Когда снеговик был готов, Мику внимательно посмотрела на него, обошла вокруг…

— Насколько я помню, у всех нормальных снеговиков есть нос. Морковка. А у нас этот… получилась какая-то жертва сифилиса, блин. Может домой сбегать? За носом.

Алиса сдвинула шапку на затылок.

— А ты думаешь осталась? Ну, теоретически… Если Ульянка ее не загрызла.

— А что сразу я?

— Ты же у нас зайчик.

Тем временем к ним подошел Данька и протянул… морковку.

— Уля, вот, возьми.

— Ой, а откуда она у тебя?

— А я у мамы две взял. Еще подумал, что пригодится.

— Спасибо. Данька, ты у нас хозяйственный… мужик.

— Да ну вас.

Мику еще раз внимательно посмотрела на готовое снежное произведение искусства.

— Лиска… А вот за каким фигом ты ему грудь прилепила? Что за извращение?

Алиса пожала плечами, выбивая снег из варежек.

— Мать, все же просто. Это баба. В смысле снежная. Что непонятного?

— Ну да, баба. А размер не большой?

— Что ты все недовольная? То нос, то… Нормальный у нее размер.

Она обернулась на стоящих поодаль Костю с Седым.

— Микуся, а вот чего они тут без дела стоят?

— Не знаю, а что?

Алиса слепила снежок… И неожиданно кинула его в Седого.

— Лови.

Тот было увернулся, но тут в него прилетел еще один. От Мику.

— Самурайка, ты чего?..

— УРА! — закричала Ульянка. — ДАНЬКА, ПОМОГАЙ!

Под градом «снарядов» Костя с Азадом начали медленно отступать.

— Блин, нечестно же…

Наконец Костя изобразил злость.

— Ну все, погодите.

Он повалил Алису в сугроб.

Рядом Седой аккуратно положил Мику.

— Помогите!

И через пару минут в снегу барахталась куча мала.

— Ай! Откапывайте меня! — крикнула Ульянка.

Азад, смеясь, вытащил ее из снега и попытался отряхнуть.

— Ну что? Довольны?

— А то. — гордо заявила Алиса. — Костя, Мику вы как?

— Живы.

— Ой, а Даньку куда дели?

Тот, стоя в стороне, только покачал головой.

— Ну вы даете. Как маленькие.

Алиса, закончив отряхиваться, вздохнула.

— Есть немного. Ладно. Снеговика слепили, даже с носом. В снегу извалялись как… А теперь пойдемте домой.

— Зачем? — удивилась Ульянка. — Давайте еще…

— Хватит. Надо обсушиться, пообедать, попить чаю с сухариками…

— ХОЧУ!

Мику вздохнула.

— Уроки делать…

— НЕ ХОЧУ!

— Уля, надо. Есть такое слово.

— А что у нас на обед?

— Придем и узнаем.

… — Сергей Борисович, вызывали? — спросил Седой, заходя в кабинет.

Директор, оторвавшись от бумаг, недовольно взглянул на него.

— Вызывал, Азад Русинович. Вам не стыдно.

— Простите, не понял? За что?

Директор показал на стул, мол садись и нахмурился.

— Вы когда в бухгалтерию зайдете?

— Зачем?

Директор покосился на секретаршу. Та лишь вздохнула и встав направилась к двери. Мол я ушла, можете разбираться. Проводив ее взглядом, Сергей Борисович повернулся к Седому.

— Азад Русинович… Как вы думаете зачем нужны талоны на обеды? Я подскажу. Чтобы получать по ним полноценное горячее питание в нашей столовой. Это понятно?

Азад только почесал затылок.

— Понятно.

— А раз поняли… Тогда зайдите в бухгалтерию. Это на втором этаже. Номер кабинета двадцать пять, к Светлане Владимировне и получите их наконец. На себя и на своих детей.

— Своих?

— А чьих? — директор укоризненно покачал головой. — Слушай, ты ведь нам всю отчетность портишь. Нехорошо ведь. Поэтому, сделай уж, пожалуйста.

— Все сделаю.

Директор облегченно вздохнул.

— Вот и хорошо.

Азад встал со стула.

— А можно спросить?

— О чем?

— Как мои? Все нормально?

Сергей Борисович только пожал плечами.

— Да вроде ничего особенного. Учатся хорошо, ведут себя… Жалоб особых нет. Единственное…

Он снова показал на стул.

— Хорошо что одни. Присядь. Раз уж разговор такой пошел… — помолчал. — Ты в курсе, что Алиса…

— Что еще?

— Тебе никто не говорил? Она же на условном. Что смотришь? Срок у нее.

Седой только вполголоса выматерился.

— Да нет, не то что ты подумал. Язык у нее длинный. Лишнее сболтнула, понимаешь? То о чем обычно молчат. Ну и… — директор только махнул рукой. — А в результате… Жизнь девчонке поломали. Она же вполне на золотую медаль вытягивала, в педагогический хотела. А теперь… И учти. Разговора этого не было. Забудь. Все, давай в бухгалтерию иди.

… — Лиска, отвлекись пожалуйста.

— Чего? — Алиса отложила книгу. — Уля, подожди. Что случилось?

— Случилось. Пока вопрос есть. Почему я про твое условное не знаю? Что за дела? Что еще за… — Азад покосился на Ульяну.

Алиса хмыкнула.

— Ольга в постели нашептала? Законница, бля…

— Не угадала. Директор ваш намекнул. Что хоть было?

— Да ничего особенного. Ну правда. Сидели… Год назад. Костя, ты помнишь у кого?

Тот вышел из своей комнаты с Мику.

— Нет. Самурайка, а ты?

Та лишь помотала головой.

— Ну да. — Алиса вздохнула. — Как обычно. Веселые все были. Сидели, базлали о том, о сем… Ну и, короче, сказала наверное что-то не то. Нашелся один, самый умный. Просигнализировал типа, сука.

— Кстати… Все хотела узнать. — она задумчиво посмотрела в потолок. — Кто же тогда этого умничка в больничку-то отправил? Просто интересно. Я в КПЗ парилась… У кого не спрашивала, никто не знает.

Костя с Мику изобразили недоумение.

— Сам наверное.

— Ага… Три раза нечаянно на нож напоролся. Как еще живой остался, повезло.

Ульянка ойкнула и неожиданно прыснула от смеха, закрыв ладошкой рот.

— Вот дурак… Ну правда же.

Лиска развела руками.

— Вот такая фигня вышла, короче… Ну и тут у нас Ольга подсуетилась слегка. Она же такими как мы занимается на общественных типа началах. На поруки меня взяла. Ну и… В общем кончилось условным. Делов-то.

— Алиса…

— Чего?

— Того, блин… — Седой снова покосился на Ульянку. — Ладно, займусь этим. Попозже.

Все четверо удивленно переглянулись. Лиска почесала затылок.

— Не поняла. В каком смысле займешься?

— В прямом. Снимут с тебя эту судимость.

Алиса только хмыкнула.

— И как интересно ты это сделаешь? Совсем уже? Кто ты и кто…

Азад пожал плечами.

— А это мои проблемы. А ваши… Чтобы никаких залетов больше. Поняли? Тогда я спать пошел, завтра на работу.

… Седой, стоящий перед полкой со стопкой магнитофонных кассет, повернулся к Ольге.

— Слушай, откуда взяла?

Группа «Azadi», акустический концерт…

— Какая разница. — подойдя, Ольга забрала кассету. — Лучше скажи. Нахрена ты… вы… Только не смотри на меня как… Что я твой или алискин голос не узнала. Это же антисоветчина, вас же…

Седой только тяжело вздохнул.

— Да нету там никакой антисоветчины, блядь. И вообще… Я же за советскую власть. Воевал за нее.

Женщина недоверчиво хмыкнула.

— Ну ты… Прямо вот даже и…

Седой закурил, сел к столу, придвинул пепельницу.

— А вот представь. — он помолчал. — Только скажи, честно, где здесь она у вас. Нету.

— В смысле? Ты к чему это…

— Может ульянкин папаша, эта мразь, советская власть? Или те кто пятнадцатилетнюю девчонку за анекдот судил? Или может советская власть те кто тебя сломали?

Ольга, охнув, опустилась на стул, пытаясь унять дрожь в руках.

— ТЫ… СУКА, ТЫ ОТКУДА ЗНАЕШЬ?

— Я твое дело читал. Дженис, да? Так тебя звали?

— НЕ НАДО! ЗАМОЛЧИ!

Мужчина завернул ей рукав халата.

— Восемь лет прошло, а следы от уколов остались. Я знаю, даже то, что тебе приказали забыть. Что ты пела, помнишь, что говорила? Центр реабилитации как они это называют? А Линду?

— Прекрати… — Ольга смотрела на него с ужасом. — Ты из конторы? Зачем? Зачем мучаешь? Я не хочу.

— Успокойся. Я не из конторы. Просто… Ты вспомни, Вспомни какой ты была. И… Прости. Это очень больно, знаю, а по другому никак.

… Седой положил женщину на кровать, укрыл одеялом.

— Давай. Тебе надо отдохнуть.

— Не уходи, мне страшно.

— Не бойся. Она ведь сказала, что все будет хорошо. Значит…

Ольга приподнялась на локте.

— Кто она?

— Ты же знаешь.

Ольга улыбнулась.

— Ну да… А… ты?

— Я здесь буду. Можно?

Азад лег поверх одеяла, закинул руки за голову.

— Спрашивает еще…

— Тогда спи…

… — Кто там? — Седой обернулся к входной двери. — Заходи.

— Свои. — в котельную вошли трое. Конь, Смуглый и еще один мужик. — Вечер в хату, не помешали?

Азад подбросил угля в топку, вытер грязным полотенцем пот с лица, поставил лопату в угол.

— По делу или чисто в гости?

Конь огляделся. Обшарпанный стол, кровать с откинутым солдатским одеялом и гитарой, капающий кран в мойке, закуток в углу, огороженный занавеской…

— Да вот поговорить хотели. О тебе, за жизнь нашу, за Лиску… — он достал из кармана пальто бутылку водки, поставил ее на стол. — Будешь?

— Извини, я на работе. Давай-ка тогда уж лучше чифирнем. Ночь длинная похоже будет.

Блатные переглянулись.

— А что с хорошим человеком не посидеть. Не в падлу будет.

Конь взглянул на третьего. Тот, пожав плечами, протянул руку.

— Медведь я. Это… Ну короче…

— Мишаня у нас неразговорчивый.

… Заварив чифирь, Седой разлил его в кружку, в стакан, достал из настенного шкафчика открытую пачку соли, поставил ее на стол. Потом подкинул еще угля. Хватит.

— Садитесь.

Сели. Сделали по глотку. Закурили.

— Хорошо пошел.

Выдохнув дым, Конь, прищурившись посмотрел на Азада.

— Знаешь, вот без обид, да… Что ты по понятиям видно, а вот какой ты масти, вопрос. Ты не жиган, не красный, не бродяга, и не из мужиков. Но есть в тебе что-то такое… Звериное, что-ли. Пугаешь ты. Слышали, как ты с ульянкиным папашкой схлестнулся. Как его заставил бояться. Честно скажу. Ты словно огромный волк, что забежал случайно к нам в город. Смотришь на нас, на людей и думаешь. То ли на приплод оставить, то ли на добычу пустить. Ну да ладно, время покажет.

Он вздохнул, показал на гитару.

— Слушай. Спой. А то муторно чего-то на душе.

— Что спеть?

— А что хочешь. Здесь все свои. Чужим не уйдет.

« Что-то солнышко не светит,

Над головушкой туман,

Ай уж пуля в сердце метит,

Ай уж близок трибунал.

Где-то черный ворон вьется,

Где-то совушки кричат.

Не хотелось, а придется

Землю кровью орошать!..

Эх, доля-неволя,

Глухая тюрьма!

Долина, осина,

Могила темна.

Конь опустил голову, закрыв лицо рукой.

Поведут нас всех под стражей,

Коммунист, взводи курок,

На тропинке, на овражьей

Укокошат под шумок.

Поведут нас всех огулом,

Отдадут команду «Пли!»

Чур, не плакать перед дулом,

Не лизать у ног земли!..

Эх, доля-неволя,

Глухая тюрьма!

Долина, осина,

Могила темна.

Мы не пивом и не водкой

В наш последний вечерок

Самогоном зальем глотку

И подохнем под шумок!

Не к лицу нам покаянье,

Не пугает нас огонь!..

Мы бессмертны! До свиданья,

Трупом пахнет самогон!..

Эх, доля-неволя,

Глухая тюрьма!

Долина, осина,

Могила темна.»

Медведь потянулся за кружкой с чифирем.

— Вот как оно. Как мойкой по венам. Да, Смуглый?

Тот криво улыбнулся.

— Теперь понятно почему конторские злятся. Что смотришь? Я ведь сначала, когда Женька кассету сбросила, думал просто песенки под гитару, по приколу, типа самодеятельность. А оказалось… Вы же, сука, всю страну на дыбы подняли. Вить, а ты что скажешь?

Конь поднял голову.

— А что тут скажешь? Седой… Заварили вы… Твои ведь песни слушают, поют… На зону за них идут, а все равно поют. Ну а вам ходить теперь, как по первому льду, аккуратно надо. — он отхлебнул из кружки, махнул рукой. — Что ж, время такое, все по краешку гуляем. Только, Апач, пацан правильный. Лиска с Самурайкой да Женькой девки тертые, на понт да на арапа их не возьмешь. Бог не выдаст, свинья не съест, как говорят. Посмотрим. Ты, кстати, скажи лучше. Как у тебя с Алисой?

Седой искренне удивился.

— А что с ней?

Конь в ответ засмеялся.

— Ну ты дурачка то не изображай, слепых нет. Все знают какая она счастливая стала.

— Ну может… А тебе какой интерес с этого?

Смуглый, встав с табуретки, потянул Медведя за рукав.

— Мишаня, отойдем. Не будем мешать людям.

— Ну да, правильно.

Конь, перестав смеяться, серьезно посмотрел на Седого.

— Да есть… Люблю я ее. Ну что уставился. Я же Лиску еще с детдома знаю, когда она с голодухи на базаре воровать пыталась. Видишь как оно…

Седой отпил из стакана.

— Она говорила, что с Ульянкой у тебя жила.

— Было такое. Я ведь их практически из спецприемника вытащил. Только ушла она потом. Не вышло из меня… — Конь вздохнул. — Обидно даже было. Ты не думай, ничего такого… Я ей и денег дал и вещи собрал. Просто потом уже понял. Ей ведь дом был нужен, семья… И Уле тоже. По настоящему чтобы. А я кто… Вор. Мне… не положено, сам знаешь. Они вот к Ольге прибились, потом к Апачу…