3

Квартира Москвина представляла собой настоящий рок-музей. Куча рукописных текстов об английских и американских группах, вырезки из журналов, где эти группы клеймили честные советские труженики: токари, ткачихи и знатные доярки, несколько альбомов с черно-белыми фотографиями. А над кроватью висело три шикарных плаката. Я чуть не обомлел, увидев такое. На первом красавчики “The Beatles” переходили дорогу по зебре. Маккартни был босой, в небрежно откинутой руке — сигарета. Леннон в белом костюме, Ринго в черном, Харрисон в джинсовом. На втором… вообще… люди, которых у нас в Союзе расстреляли бы без суда и следствия — “The Rolling Stones”. Лица отпетых уголовников, рожи брезгливые — настоящие уроды. Это особенно восхищало. Я за такой плакат не только американцам бы в плен сдался, но и каким-нибудь там чучмекам, чурбанам и даже черножопым. На третьем постере присутствовали такие же волосатики, но незнакомые.

— Цеппелины, — пояснил Москвин, — “Led Zeppelin”.

— Записи есть?

— Есть, конечно. А портвешок? Я же обещал.

— Ну, немного, хотя бы пару вещей, — взмолился я.

Квакушка снял целлофановый мешок с магнитофона, достал с полки бобину.

Первая вещь, признаться, меня не очень впечатлила. Зато вторая!.. Ну, а после третьей “You Shock Me” Москвин понял, что зря пригласил меня домой. Я категорически не хотел ни портвешка, ни погулять по городу без формы, ни… Невозможно было придумать такое, что могло бы оторвать меня от этой фантасмагорической музыки.

Но Москвин придумал.

— Идём в кафешку «Люля-люли», там к стакану вина дают порцию люля-кебаба. Пробовал такое?

— Нет.

— И нигде больше не попробуешь. Единственное место. Потом топаем в клуб. У нас там сегодня репетиция. Послушаешь наше «Затмение». Потом забираем двух фанаточек и ко мне. Они так тащатся от цеппелиновской «Лестницы в небо», что не замечают даже чужих рук в трусиках.

Я понял, что этот человек купил меня с потрохами. Я даже готов был сесть в тюрьму вместо него, если бы такое потребовалось.

Кафешка «Люля-люли» представляла из себя небольшой ларёк с окошечком и огороженную асфальтированную площадку с тремя десятками столиков под открытым небом. К окошечку выстроилась приличная очередь. В очереди стояли несколько офицеров, которые, как мне показалось, сразу стали присматриваться к нашим до странности коротким причёскам. Москвин заметил мою нервозность и тут же успокоил:

— Не боись. Я паспорт с собой ношу. Меня за эту неделю патруль уже два раза останавливал. Уверены, что я переодетый «срочник».

— Но у меня же нет паспорта.

— Мой увидят, у тебя и не спросят, — резонно отмахнулся Квакушка.

Люля-кебаб был восхитителен. Выглядел он тоже отменно. Две узких длинных котлетки на блюдечке, сверху колечками лучок и все это дело слегка окроплено уксусом. Да под крепленый портвешок!..

— Что за название такое: «Люля-люли»? — спросил я.

— Народное. В честь кебаба. Потому что налюлякебабившись многие сразу отправляются люли-люли. Может, повторим?

— Давай не будем. Меня уже и так шарахнуло. Ещё один стакан, и потащишь меня в люлю.

Мы вышли из кафе. Нам навстречу двигался… военный патруль.

Я обомлел. Резко тормознул, лихорадочно соображая, как смываться. Дорожка была узкой, но можно ломануться сквозь кусты, и если в состав патруля не попали случайно олимпийские чемпионы по бегу, имелся приличный шанс спастись. Однако драпать не пришлось. Квакушка приставил руку к стриженой голове, выпучил глаза и, чеканя шаг, потопал навстречу патрулю. Те раскрыли рты от такой наглости, но самообладания не лишились. Капитан ловко поймал моего друга за ворот рубашки и, не скрывая сладострастной усмешки, прошипел:

— Увольнительную…

Москвин, скорчив удивлённо-скучающую гримасу, протянул паспорт.

— А чего строевым? — обомлел офицер, удостоверившись в подлинности документа.

— Ой, извините. По привычке. Восемь месяцев на «гражданке», а как патруль увижу, так тут же перехожу на строевой. Рефлекс.

— Похвально, — усмехнулся капитан, — только руку к пустой голове не прикладывают.

— Как пустой? — изумился Квакушка. — Там же мозги… Или есть сомнения?

— К голове без головного убора, — пояснил один из патрульных.

— Точно. Как же это я так? — огорчился мой приятель.

— Мне кажется, что вы тут выпивали, — капитану не хотелось уходить без добычи. — Может вас в милицию отвести?

— А как же остальные? — Квакушка показал рукой на столики. — Как же вон те офицеры? Лейтенант почти спит в тарелке, а прапор уже третий раз в очереди. Им значит можно?

— Ладно, проваливайте. — Капитан хищно всмотрелся в гудящую толпу.

Мы поспешили к выходу.

Солнечный день и свобода… Футболка вместо опостылевшей уродливой формы. Не надо парить макушку под фуражкой, не надо отдавать честь каждому встречному военному.

— Жалко прапора, — сказал я, когда мы отдалились на приличное расстояние.

— Брось. Он только появился. Скажет, перекусить зашёл.

В клубе консервного завода «Смычка» ждали только нас, вернее Квакушку. Он повесил через плечо бас-гитару, проверил микрофон: «рас-рас-рас», постучал по нему пальцем и, подмигнув молоденьким фанаткам, серьёзно произнёс:

— А сейчас перед вами выступит рок-группа ядо-консервного цеха имени Патриса Лумумбы «Солнечное затмение». Этот номер я посвящаю всему свободолюбивому человечеству, а так же поклоннику группы “Led Zeppelin”, с которым мы только что удирали от военного патруля. «Бумеранг»!

Ударник постучал палочками друг о друга и группа грянула. Поэт, сочинивший эту песню, наверное пребывал в творческом запоре. Весь текст состоял из слов: «бумеранг, крутится бумеранг». Но Москвин не зря полтора года в казарме завывал «квакушкой». Эти слова он повторял с такой экспрессией, так виртуозно менял тональность, октавы и добавлял что-то ещё своё личное, бесспорно тоже относящееся к вокальному мастерству, что с этим «Бумерангом» не стыдно выступить и на каком-нибудь Вудстоке. Я прямо завёлся. Почти как от “Led Zeppelin”. Через минуту такого пения Квакушка и сам впал в экстаз. Он хрипел, шипел, визжал, шептал и рыдал. Это было по-настоящему клёво.

— А почему ты постригся? — капризно спросила одна из девчонок, когда группа выдохлась и устроила перерыв. — Ты больше не похож на Леннона.

— Ну и что? — Пренебрежительно оттопырил губу Москвин. — Зато теперь я похож на Дупи Папиротти. Слышали о таком?

— Не-е-т.

— Да вы что! Это же великий вокалист. Он голосом берет шесть октав. Поёт даже в ультразвуке. А как он владеет гитарой! Играет зубами, носом, а на закрытых концертах и ещё кое-чем.

— Да-а-а?! А ты так можешь?

— Нет, но усиленно тренируюсь.

— Ой, как интере-е-сно. Покажешь когда-нибудь?

— Только тем, кто заслужит. То есть самым близким.

— Ой, как интере-е-сно…

Домой к Москвину мы возвращались вчетвером. Фанатки не сводили с него глаз. Я понял, что он перестарался, и если кому девчонки и отдадутся, то только ему. Или сразу вдвоём, или по очереди, но мне точно ничего не светило.

Пока будущая звезда рок-н-ролла готовила на кухне свои секретные коктейли, девчонки подошли к плакатам и принялись обсуждать достоинства и недостатки Роллингов. Сначала они говорили тихо, попискивали, хихикали, но вскоре раззадорились и стали высказывать свои мнения в голос.

— Нет ты посмотри какие у него губы! Представляешь, как он сосётся?

— Подумаешь, губы? Васька Колякин еще грибатей, а сосаться не умеет. Обслюнявит всю… — Фанатка брезгливо передёрнулась. — Мне больше Кит Ричардс нравится. Вот ему бы я точно дала.

— Так он же костлявый и на бандита похож.

— Как будто твой Джаггер не костлявый. А на бандита больше всех Уоттс смахивает. Вот ему бы я не дала.

— А я бы им всем дала. Они же Роллинги! Представляешь? А вот из Битлов, ну… если только Ринго. Он такой носатый.

«Так… — огорчился я, — с носом мне тоже не повезло. Он у меня маленький и курносый».

— А мне Битлы вообще не нравятся. Такие слащавенькие. Им бы я никому не дала.

Последние мои надежды рухнули безвозвратно, да и у Квакушки, скорее всего, шансы стремительно приближались к нулю.

— А Цеппелинам? — поинтересовалась та, которая любила носатых.

— Обожаю. Особенно Пэйджа. Он такой лапочка. Им бы я всем…

— Ой! — пискнула вторая и толкнула подругу в бок. Они разом оглянулись на меня и покраснели. Мне и в голову не приходило, что они забыли о моём присутствии.

— Да уж, ой, — согласилась та, что обожала Пэйджа. — Не обращай на нас внимания. Мы просто прикалываемся. Никому мы не дадим. И вам тоже.

«Жаль, конечно, но на фоне того, что у Роллингов, Битлов и даже у Цеппелинов тоже приключился облом, уже не так обидно».

Москвин притащил поднос с напитками. Фанатки взяли стаканы и с некоторым сомнением стали рассматривать их содержимое.

— Споить хотите. А потом?..

— Что вы, девчонки! — возмутился Москвин, да так фальшиво, что самому последнему недотепе стало бы ясно: именно эту цель и преследовал мой бесхитростный друг. Подружки однако плюнули на сомнения и решили попробовать.

— Вкусно! — сказали они хором.

Ну, а дальше? А дальше, как я и предполагал, случился облом. Не полный, — насосались (то есть нацеловались) мы за этот вечер вволю, у меня аж губы онемели. Мы даже до бюстгальтеров сумели добраться; правда если Квакушке удалось этот предмет женского туалета снять и припрятать для коллекции, мне посчастливилось его лишь сдвинуть вверх. Однако великолепие, которое под ним скрывалось, возмещало огорчение от неумения справиться с застежкой этого хитрого аппарата.

Когда мы с Москвиным марш-броском двигались в сторону штаба, он на ходу инструктировал меня, как вскрываются все существующие системы бюстгальтерных застёжек:

— Нет там ничего мудрёного. Сначала прощупываешь. Если плоская, правую её часть надо сдвинуть вверх, если с пупырышкой, подсовываешь два пальца под лямки, а третьим жмёшь на эту пупырышку, ну а если с пуговицей, то только лох не догадается, как её расстегнуть. Тебе какая попалась?

Я уверил, что застежка оказалась новой системы с повышенной степенью секретности, и на все мои попытки вскрыть её, девчонка лишь хмыкала.

— В следующий раз дам тебе несколько лифчиков — потренируешься.

Следующего раза не случилось. Квакушка загремел в тюрьму. О случившемся несчастье поведал Фока. Москвин проколол шину на милицейском «уазике». Решил отомстить за стрижку.

Дали ему пять лет. В свете того, что нагородил по поводу данного преступления общественный обвинитель, все пришли к мнению: отделался парень весьма легко.

— Нет, вы вдумайтесь! — громогласно вещал прокурор, грозя всем присутствующим толстым пальцем. — Преступники воруют, режут, убивают, совершают разбойные нападения, а оперативно розыскная машина выведена из строя. Я даже не исключаю, что эта акция оплачена бандитским сообществом, которое заинтересовано в вынужденном бездействии органов правопорядка. Следствию следовало бы потрудиться и проверить этот факт. Более того, теперь преступники и других городов возьмут данный метод на вооружение. Представляете, что начнется в стране? Милиция будет латать покрышки, а преступное отродье безнаказанно творить свои чёрные делишки!..

Получалось так, что все будущие нераскрытые в стране преступления ложились тяжким бременем на плечи Квакушки. Но и этого прокурору показалось мало. Напомнив, что в сталинские времена расстреливали и за менее тяжкие злодеяния, и что трудно даже представить какую справедливую меру наказания определили бы Москвину за его преступление в те благословенные времена, прокурор погнал свои выводы в политическое русло:

— Представьте себе, если бы этот человек прорезал шины на тягачах с ядерными ракетами? Для такого аморального типа вряд ли существует разница. Представили? Делаем вывод… Вот из-за таких, как он, под угрозу ставится ядерная безопасность нашей Родины, безопасность миллионов граждан Советского Союза! Поэтому наш народ сможет спать спокойно лишь тогда, когда вот такие москвины будут сидеть в тюрьмах! И ведь чего человеку не хватало? Сыт, обут, квартиру государство предоставило, а он ударился во вредительство! Да ещё и на гитаре играет!

Последний аргумент добил сомневающихся в правомерности обвинений. Никто не посмел возразить. Защитник же, услышав каких собак вешают на его клиента, проглотил заготовленную речь и только промямлил, мол, прошу считать смягчающим обстоятельством, что мой подзащитный ранее не судим.

В последнем слове Москвин ещё больше обозлил публику, заявив, что квартиру ему дало не государство, а оставила мать, после того как переехала на жилплощадь нового мужа. И хотя он попросил прощения за содеянное по глупости, уже ничто не могло смягчить приговора.