17 (новая глава)

17.

Командировка в Ростов свалилась как снег на голову. Кому-то там понадобилась медь. А у нас как раз застряло несколько тонн. Латышей или литовцев, которые её покупали, неожиданно кто-то «обанкротил» — милиция или бандиты, а в долг давать в те времена ничего было нельзя. Страна захлебывалась от жульничества и дикой необязательности. Деньги появлялись, исчезали, таяли, и тут же опять появлялись в огромных количествах. Счёт уже давно шёл на миллионы.

Город на Дону встретил меня ласково. Новые кафе, всякие там шавермы, шаурмы и ларьки с китайскими «полуфабрикатами» на каждом шагу.

Быстренько заключив сделку, я принялся разыскивать Москвина — единственного в этом городе человека, с которым был знаком.

К моему удивлению это оказалось несложным.

Он ждал меня в своём кабинете.

— Ты, что, один во всем здании? — спросил я удивленный, что не встретил в коридорах ни одного человека.

— Один. Все ушли на презентацию.

— А сам?

— Тебя жду. И ещё одного человека.

Я не придал значения последним словам и принялся рассматривать Москвина. Изменился сильно. В костюмчике. Покрупнел, растолстел, на голове скромный ежик. Да и сам какой-то серьезный, не осталось от того прежнего запевалы ничего… Зря я сюда пришел. Пусть бы он остался в памяти тем необузданным заводным шалопаем — Квакушкой.

Хозяин кабинета достал французский коньяк, рюмочки, порезал лимон.

Выпили. Коньяк мне не понравился. Наш старый ещё советский трёхзвездочный был намного лучше. Разговор не клеился. Москвин посматривал на меня, как мне показалось, — украдкой, вроде как присматривался. Что-то уголовное, зековское сквозило в этих его присматриваниях. Я стал намекать на занятость, мол, дел по горло…

— Погоди, — оборвал мои намерения смыться Москвин. — Сейчас сюда явится один типчик. Тот прокурор, который посадил меня тогда…

— Зачем? — Встреча всё больше переставала мне нравиться.

— На работу просится.

— А ты?.. Примешь?

— Приму. И сразу уволю. Хочешь посмотреть на спектакль? Не уходи, интересно будет.

— Ладно. А музыка у тебя есть?

— Есть.

— Давай, что-нибудь старое, наше.

Мы хлопнули ещё по рюмашке. Москвин набрал номер, куда-то позвонил. Потом нажал кнопку, включил громкую связь.

— Жду, — сказал он, — у меня десять минут.

— Лечу, — хрюкнуло в динамике.

— Лети, лети, петушок, — осклабился Москвин и как-то нехорошо подмигнул.

Минут через пять в кабинет вошёл совсем не старый, очень еще крепенький господинчик, знающий себе цену, но и несколько сломленный новыми временами, то есть — подобострастный. Это не помешало ему сразу уставиться на коньяк и покряхтеть с намёком.

— Значит, начальником охраны хочешь? — спросил Москвин, доставая не рюмку, а стакан.

«Какое тонкое неуважение», — подумал я.

— Думаешь не потяну? — Претендент засосал стакан коньяку и, игнорируя ломтики, откусил от лимона.

«А это ответ, — решил я. — Значит, намёк понят».

— Потянешь. Бывшая номенклатура может всё.

— Правильно. Старая школа.

— А палачом мог бы?

— Хе-хе… Как это, палачом? — вроде бы занервничал, но и заинтересовался бывший прокурор.

— Так это. Бизнес. Конкуренция. Кто-то, случается, жёстко мешает…

Прокурор покосился на меня, потом на Москвина.

— Не парься. Это друг, свой в доску, — сказал хозяин кабинета и хлопнул меня по плечу. — Ну, так как?

— М-м-м. Сам я… по этой линии не могу, но есть люди… Так, что, если надо…

— Бывшие менты?

— Они.

— Понятно. А за что тебя с должности согнали? Ты ж любой власти отлижешь, причмокивая.

Прокурор посуровел, сморщил личико. Сам себе налил в стакан и стал цедить медленно, соображая, к чему эти перемены в разговоре.

— Зря ты так, — сказал, — зря! Дружить нам сейчас надо, а не злиться…

— Когда меня судили, ты ж радовался, как ловко пацана гробишь?

— Кто старое помянет…

— Конечно. Такое было время… Понимаю. — Москвин разлил остатки коньяка по рюмочкам. — Водка есть. Будешь? — спросил прокурора.

— А, давай. Только замнём разговорчик этот скользкий.

— Замнём? Нет. Мне вот что интересно… Вот, ты, бывший прокурор, карал, сажал…

— Не я сажал. Система. Я ж отечество защищал от… Х-м-м…

— Система потворствовала и награждала, а куражились вы лично. Никто вас не заставлял.

Прокурор вдруг стукнул кулаком по столу.

— Не тебе меня судить!

— А кому? Ты понимаешь, что жизнь мне испортил?

— Испортил? А это… Кабинет, фирма, валютные счета?

— Это побрякушки. Тюрьма меня превратила в уголовника. Я теперь и мыслю, как уголовник. А я ведь музыкантом хотел быть.

Прокурор хихикнул:

— Понтишься? Мне б так жить?..

— Хочешь иметь много денег?

— Хочу.

— Да-а-а. Советская власть была сладка, но жадна. А вообще зря ты сюда приполз.

— Как это? Не берёшь, что ли?

— Да на х… ты мне нужен, пидор совковый. На пять лет пацана засадил за волосы длинные и думаешь я тебе тут кормушку с заказными убийствами устрою?

— Значит, свободен? — Прокурор почему-то глянул на меня.

— Какое, свободен?! — моего бывшего друга уже ломала уголовная истерика. — Ты сейчас отработаешь то, что давно заслужил. — Москвин обогнул стол и врезал гостю в пах острым носком ботинка.

— С-сука! — взвыл прокурор и поковылял к двери.

Москвин нагнал его и ударил под колено. Несостоявшийся секьюрити рухнул на пол. Ботинок надавил на горло.

Москвин сдёрнул с неподвижного тела штаны, раздвинул ноги.

Я отвернулся и попытался вслушаться в музыку. Не жалко мне было этого прокурора. Ничуть не жалко. Только противно.

— Сдохнуть бы тебе лучше, но живи, — услышал я голос. — Топай отсюда, а про меня забудь. Натравишь кого из своих шакалов, знай, ты уже оплачен. Сразу после моей смерти, придёт твоя очередь. Понял?

— Понял. Пусти.

Москвин отошёл к столу, глотнул водки прямо из горлышка.

— Сколько лет представлял, — сказал он, — а облегчения нет. — Зубы его стучали, руки тряслись.

— Зачем я тебе был нужен? — У меня тоже и внутри, и снаружи всё клокотало.

— Не знаю. Хотелось, чтобы хоть кто-то знал… А кому сейчас довериться можно?

— Мне… можно?

— Можно. Ты уедешь, а я буду знать.

— Не понимаю.

— Ну и пусть. — Москвин сморщился, как от сильной боли. — Кам тэгеве, райт нау, авэ ми! — вдруг рявкнул он и… заплакал.

Советские времена закончились. Для меня, для Квакушки, для бывшего прокурора, для всех.

Ломахин сидит дома — отказали ноги. По квартире передвигается с помощью табуретки. Поп живёт в Эстонии, пишет музыку, воспитывает сына. Вроде не пьёт, но и не поёт. На диске, который он подарил мне в последнюю встречу, не его голос. Где-то в бескрайних просторах России потерялся Веша. Может, жив, не знаю.

Умер Мишка Рудин — мой учитель и просто очень хороший человек. Почему талантливые музыканты уходят рано, а «дубы» живут себе и живут? Наркотики? Нет, в нашем городе единственными наркотиками в те времена были алкоголь и секс. Но алкоголь равнозначно употребляли все. И музыканты, и художники, и работяги железнодорожники, и знатные комбайнёры, и незнатные повара, и даже уверенные в собственной значимости партийные бонзы. Ну, а секс ещё никого не убивал. Надеюсь.

Прошла наша молодость, канула в вечность. Возврата нет, остались только воспоминания. А жизнь продолжается. Одни увязли в своих обидах, другие разбогатели, но почему-то без счастья, третьи погибли, остальные кое-как приспособились. Старые времена закончились, а новым ещё только предсояло наступить. Рок-н-ролл мёртв?

И ещё немного хорошего и задорного рок-н-ролла:

http://www.youtube.com/watch?v=ai-aLzd5imI&feature=related

2010-2011-2012гг.