"Omen Fati" Сэма

Повесть о борьбе асов со тьмой и последней битве Рагнарёка прочитана, "Omen Fati" явился мне во всей своей торжественной красоте расшитых золотом одежд, шелков, седин, застывших и пустых взглядов, тугих вязок проводов и детей, чьи души навечно заперты в преисподние глубины великой сети, которая перестала быть сетью, но стала деревом со стволом и ветвями, вершинами и глубинами, желаниями и страхами.

Я постараюсь писать свой отзыв так, чтобы не заскучал ни автор повести, на чьё благосклонное внимание к моим словам я рассчитываю, ни те из читателей, кто уже прочёл её, ни те, кто ещё не видел ни одной из многочисленных зарисовок о бесконечных коридорах Асгарда, где обитают вечные сквозняки. Я постараюсь, но задача это не из лёгких.

Повесть — это скрещение скандинавский преданий о жизни и будущей гибели северных богов, о Торе, Одине и Фрейе, о Локи и Последней битве — Рагнарёке, — скрещение с киберпанком, попыткой заглянуть в возможное будущее, увидеть торжество технологий, не так давно явившихся на свет, и представить, что за общество возникло бы на их основе. А возник Асгард, суровой снежной крепостью возвышающийся над городом людей и мировой Ясень, великое древо, чьи корни повсюду — это мировая паутина, это бесконечная вычислительная сеть со многими глазами камер слежения, но сеть, из которой выросло древо — разум, с собственной волей и собственными желаниями, разум, поставленный на службу людям.

Однако, в первую очередь, как часто и бывает, обращает на себя внимание язык произведения — важно и то, какой выбран словарь, и к каким приёмам прибегает повествователь, разворачивая перед читателем свою повесть. Так вот, слог довольно необычен, изящен, в значительной степени формален — в том смысле, что придаёт большое значение форме, внутренней своей организации. Вся повесть разбита на короткие явления (мне думается, что это слово из драматургии лучше подходит для обозначения частей, чем "глава" ). Явления примерно равны друг другу по объёму, каждое из них строится по одному и тому же закону — сперва ритмизованное, всегда чрезвычайно торжественное описание общей сцены, потом взгляд на героя, и уже после — речь, будь то внутренний монолог или же разговор. Каждое явление содержит в себе или новый поворот, новый толчок сюжета, или новые сведения о мире, в котором всё творится. Они в и этом близки друг другу, доходя едва ли не до полного равенства — я не помню ни пустых, лишённых своего зерна явлений, ни тех, которые разом бы давали слишком многое, доводя читателя до предельного накала чувств. Оттого не оставляет ощущение внутреннего, неумолчного ритма всей повести, её подкожного биения. Не только в строе явлений, но и в строе предложений чувствуется этот, один и тот же, ритм, проникший всюду и пронизавший всё. Это хорошо, потому что вовлекает читателя, удерживает его внимание, не отпускает от чтения, но это и плохо, потому что одно описание похоже на другое, и Асгадр не отличается от Крепости Корабельщика, и город людей, и залы Асгарда, и смотровая площадка — всё сливается из-за формальной схожести, однообразности приёмов.

Но эта же продуманность, выстроенность, законченность, пронизанность сквозными приёмами и мотивами, сдержанное, ограниченное разнообразие средств, — всё это до боли напоминает мне средневековое искусство, с его торжеством формы и разума.

Вместе с тем повествователь не брезгует приёмами, которые мне кажутся грубыми, и, если бы не тонкость и выдержанность формы, их грубость бросалась бы в глаза. Не в последнюю очередь я имею в виду то, что читатель прочтёт о мыслях и о вражде Одина, Локи, Фрейи, о том, как вырвется на свободу Фенрир. Что же в этом дурного, если предание, знакомое с детства, оживает, если его герои обретают лица? А в том, что опутанный проводами Один — не совсем то же самое, что опутанный проводами Старый. Мы и так уже знаем, кто есть Один, мы знаем, что слепой Хёд убьёт его сына Бальдра, всеми любимого юношу, воплощение весны и сладкоголосой юности, мы знаем, что вырвется из бездны Фенрир и схватится с асами. Имена и лица уже знакомы, они уже овеяны сказкой, тайной старинных преданий, они живут сами, многие столетия, осмысляясь по разному и по разному преломляясь. Заимствовать их, делать их пешками собственной игры куда проще, чем заставить читателя поверить и полюбить вовсе незнакомые лица. И потому я говорю, что это — грубоватый, но очень действенный приём.

Ещё некая грубость видится мне в опрощении героев. Да, они очень ярки, каждый из них преследует свои цели, и ходит своими путями, каждый весьма сильно отличается от другого, но они лишены внутренней сложности — или мне не удалось её различить. Они не меняются, они заморожены — кстати, это отчасти оправдывается тем, что сами Асы — уже только тени былого в навеки застывшем, не обновляющемся Асгарде. Их взоры пусты, лицевые мышцы непослушны, Мировой Ясень сделал это с ними, воды Урда сотворили это с ними, проклятье силы Одина легло тяжёлой печатью на разум его сыновей. Фригг безумна, Бальдр навсегда съеден страхом, Локи давно помешался, лишившись семьи, и только тонкая корка сознания отделяет его от совершенного безумия. Словом, у каждого есть причина совершать именно те поступки, который совершает каждый из них. Но ведь выбор героев и условия, им поставленный, — воля рассказчика. А рассказчик нарисовал картину, где большинство действующий лиц полубезумная, неумна или просто глупа. Объяснить, почему создаётся такое ощущение, довольно сложно, но оно создаётся. Герои статичны, неизменны, очень ярки, но прямолинейны. Вполне возможно, это прямое следствие основы повести — народного предание, чьи действующие лица всегда архетипичны. Вероятно и то, что выбранная форма изложения, о которой я так много и увлечённо говорил, приводит к необходимости именно таких героев.

Впрочем, как хотите, мне представляется, что главное богатство всей повести — это мир, в котором разворачиваются события, мир, о котором, постепенно и очень медленно, мы узнаём необходимые для понимания подробности. Мир, о котором многое мы так и не узнаем, ибо значительная часть его остаётся за пределами повествования. Итак, что же такое — этот мир? Полный норвежских названий, полный чертогов Асов и Ванов, этот мир — старая колония землян на чужой планете, это купола, под которыми только и возможна жизнь, это сложная система управления, обнимающая всю колонию и подчинённая администратору, который, получив однажды над нею власть, продолжает править безраздельно и полноправно. Одновременно с этим, это и объяснение представлений о мироустройстве, которое описывается в Старшей Эдде, где говорят о многих мирах, возникших на костях давно погибшего великана, о ясене, который пророс сквозь них, о старом мудреце, который у самых корней этого дерева сторожит родник, воды которого даруют мудрость. Туда спускался Один, чтобы выпить от этих вод, за это отдал он глаз, и потому он — мудрейший из богов Асгарда. Радужный мост, по которому нисходят боги в мир людей… Всё это оплетается проводами и кабелями, закрывается от космической тьмы куполами, населяется людьми и роботами. Даже преисподняя, жилище мёртвых, царство великанши Хель, даже оно обретает своё лицо в этом прочтении и становится громадной системой, которая умеет считывать и сохранять память людей, помещать её на полки многочисленных хранилищ, и даже воскрешать мертвецов. Рукоплещу!

Вот об этом-то, пожалуй, и книга — о мире, где можно воскрешать мертвецов, о мире без последней смерти, где человек и вычислительные сети сплетаются нераздельно. Люди бессмертны, потому не стремятся ни к чему. Асы смертны, но вряд ли умрут, если всё идёт своим чередом — их здоровье поддерживается многими системами, водами Урда (видимо, потоком мельчайших роботов). Мир статичен, завершён и неизменен, и потому ненавидим всеми — и собственным населением, которое места себе не находит, и повествователем, которому не терпится его разрушить. И мир рушится. Отчего? Оттого, что Ясень, эта система управления, подчинённая Одину, имеет свой разум и свои цели (верно ли я понял, что латинское имя Игнациус возникает таким диссонансом, чтобы обозначить того, кто бы человеком, до того, как стал деревом?). Ясень рушит основы неизменного мира, и всё распадается, чтобы начаться вновь, но, возможно, на этот раз, дать куда больше плодов. Но основа мира — Ясень. И он рушит сам себя.

И вот тут нельзя не упомянуть о второй главной теме книги — о человеческом разуме, душе, вынутой из тела и заключённой в вычислительную сеть. Хель должна управлять перерождениями и воскрешениями, Фенрир так страшен, что навсегда заперт (кстати, как объяснить, что он вообще "включен"? Право, что мешало записать его на носитель и положить на полку?), их брат — служит защитной системой купола, населённого людьми. Нянька того, кто пришёл изменить этот мир, некоего Безымянного, из яйца рождённого аса — робот, в схемы которого заключена йотуном Локи человеческая душа, сам этот безымянный — мальчик, рождённый Деревом, и есть всё то, что останется от Ясеня. Страдания заключённых в сеть человеческих душ не находят выхода, повседневная жестокость тех людей, кто пользуется ими, не замечая, причиняет только больше боли тем, кого не признают за равных — они не люди, не души, но только копии, только поток нулей и единиц. А чем же лучше тогда жители города людей, которые раз от раза перерождаются, то есть, проходят через системы Хель, становятся теми же потоками единиц и нулей, и перезаписываются на "биологический носитель", мозг? Они те же полумёртвые, но отказывают программам быть признанными за равных.

Итак — верхи состарились, износились, заплесневели и утратили всякую воли к жизни, либо вовсе сошли с ума. Низы не знают ничего, кроме любви к сытой жизни, а её обеспечители угнетены, оскоблены и загнаны в угол. Архиреволюционная ситуация. Итак власть — советам, заводы — рабочим… а, погорячился. Но вы поняли — восстание, революция, все погибли, оставшиеся мирно выдохнули и стали жить по новой в надежде на лучшее. Вот только меня не совсем радует, что такую большую роль сыграл во всём этом ураган. Всё же, когда речь о тонкостях организации общества, хочется, чтобы заведомо внешние (и необоримые, как здесь) факторы, уходили на второй план. Впрочем, ураган и уходит, когда мы больше узнаём о дереве.

Многое нужно ещё сказать, но я утомлён длинной речью, и наверняка утомил читателя. Я хотел бы сказать о том, что многое написано слишком неясно, сказано слишком непрямо. Да, это даёт повод для работы мысли, но я хотел бы услышать и авторскую — более сложно высказанную, увидеть более глубокий взгляд, а не только обрисовку общего положения. Взгляд этот есть, несомненно, но слишком скрыт за совершенством внешней формы и яркостью действующих лиц. Может, забыл ещё о чём, но хватит уж говорить. Итак — мои восторги и рукоплескания, мои благодарности за прекрасную повесть, мой поклон и пожелания всего наилучшего!