"Пирамида" Леонида Леонова

Напишу несколько слов о романе, который вот только вот что закончил читать. Сперва, правда, расскажу о том, почему я вообще взялся читать эту большую, порядка двух тысяч страниц, тяжело написанную книгу. Честно сказать, виноват в это писатель и поэт Дмитрий Быков. Не знаю как вам, а мне весьма и весьма нравятся его лекции по литературе, которые можно найти в сети. Так вот, именно он, раз от раза рассказывая о "Пирамиде" Леонова, привёл меня к мысли, что прочитать роман нужно.

Собственно, что за роман? О чём, как написан? Роман-трактат (авторское определение роман-наваждение), большой, сложный, местами натужный, сорок лет писавшийся труд. Предвоенные сороковые, сталинская Москва, на окраине которой живёт запуганная семья лишенца — священника, который теперь на жизнь своего семейства зарабатывает сапожным делом. А дочка священника — Дуня, ласковая, хрупкая, некрасивая девушка, мечтательная настолько, что кажется блаженной (и родители даже вызывают психиатра, из бывших, поговорить с ней), так вот, она намечтала себе ангела. В церкви, где служил её отец была колонна, а на ней ангел с ключами, за ним — дверь. Ради неё ли, чьей ещё волей, но ангел сошёл с колонны, воплотившись в нескладного, высокого, глуповатого, похожего на большую птицу Дымкова, который постепенно всё сильнее воплощаясь и всё сильнее врастая в земную жизнь, оторвался от своей родительницы и поселился в Москве. Тут же его подхватывает оборотистый старик Бамбальски (больше всего напоминающий Паниковского), чьей главной мечтой в жизни была слава покойника-отца, хозяина известнейшего цирка. Дюрсо (именно такое у старика прозвище, по марке шампанского) правдами и неправдами уговаривает Дымкова выступать в цирке с представлением, которое, объездив всю Среднюю Азию, с триумфом и славой возвращается в Москву, ибо зрители даже не аплодируют, но молча внимают творим перед ними дымковским чудесам.

Но всё это (да и многое другое, из пересказа выпущенное) — только часть дьявольского плана, построенного с одной лишь целью: не пустить Дымкова назад, фигу из-под полы показать небесам, заставить ангела опростоволоситься и измараться. И план этот составил резидент преисподней в Москве, прославленный научный атеист, профессор Шатаницкий (произведение чьего имени от Сатаны не стоит пояснять, но вот заметьте, что он профессор — отчего-то это научное, уважаемое звание в литературе всегда связано с сумасшествием, чертовщиной и злом; вспомнить хотя бы Мориарти). Он хитёр, коварен, он… а может он уже просто дурак, потому что всегда несёт несусветную чепуху, словесную пургу, разглядеть за какой хоть что-то очень сложно. Одно только есть место, где говорит он ясно — в доме старика-священника, отца Лоскутова, которому совершенно недвусмысленно предлагает стать новым мессией и повести человечество к его последней, самоубийственной вершине. Честно скажу, своего рода ужас охватил меня, когда я читал его разговор со священником. А вот дураком Шатаницкий может оказаться потому, что в романе появляются и вездесущие спец. службы. И с некоторого момента уже вовсе не так очевидно, чей же именно коварный замысел то был — чёрта или "главного усача эпохи" (который, кстати, тоже появляется в романе и произносит длинную речь, убеждая Дымкова)?

Не стану даже пытаться затронуть, хотя бы мельком, все мотивы, звучащие в повествовании, но скажу, что несмотря на всё… Несмотря на сложный, тяжёлый язык, понимать который можно лишь при тщательном, очень внимательном чтении, какое не всегда возможно, учитывая, что читать я сажусь, приходя с работы, не с самой отдохнувшей головой. Несмотря на то, что герои его говорят невероятно длинными монологами, смысл которых зачастую теряется где-то на середине, несмотря на многие длинноты, которых можно было бы избежать, на настойчивое указание автором на ту или иную деталь, которую следовало бы скорее предоставить собственной судьбе, давая читателю право угадать, а не быть трижды ткнутым в неё носом, несмотря на то, что, увы, книга неправильно составлена из черновиков, и в неё включены повторы некоторых эпизодов в разных редакциях (а, если верить Быкову, то и не включены некоторые важные эпизоды), так вот, несмотря на всё это, я вовсе не жалею, что дал себе труд прочитать "Пирамиду". Будучи прочитанной, она словно бы сжалась в памяти (наверняка, впрочем, с потерей многого важного, но всё же), и стала хотя бы отчасти обозрима, и тогда виден и весь, уважение внушающий, замысел и размах полотна, памятны яркие и до боли душевной звонкие эпизоды — с катающимся на карусели отцом Матвеем, которого из дому прогнал мальчишка сын, единственно за тем, чтобы спасти семью он нависшего несчастья и разорения, и вообще все странствия (не такие уж долгие, впрочем) отца Матвея, который вскоре благополучно вернулся в свой любимый домик со ставнями. Памятна смерть старика Дюрсо, крикливого, взбалмошного, надоедливого, суетливого, которого, однако, жалко едва не до слёз, и невозможно думать, что мечта его, ангел Дымков, стоит на умирающим стариком и не понимает даже, что партнёр его отдаёт Богу душу, только кажется ангелу, что старик притворяется, как бывало уже не раз.

Видны родные, авторские, раздумья и в искромётном эрудите-режиссёре, который нарочно и подчёркнуто сделан ремесленником, человеком, которому не подняться никогда над своими поделками, хоть и успешными, но пустыми. Человеку, которому мечта Дуни об ангеле с колонны, будучи ему рассказанной, обеспечила в душе некоторый запас волшебного, расходуемый так бережно, что хватило до конца жизни. Те же муки творчества видятся и в дочке старика Дюрсо, Юлии — по её приказу (ибо она уже так любима ангелом, что может ему приказывать), Дымков строит ей подземный дворец, и она наполняет его искусством всего мира — копиями, похожими неотличимо. Она не спит ночей, думая, как устроить свой дворец, или как изменить великую картину. Режиссёру-эрудиту, которому показывает она свои владения, смешны и жалки её потуги. Что думал автор, не берусь сказать, но у меня она вызвала сочувствие своим упорством, что ли, жаждой хоть как-то отличаться, чем-то выделяться, не растворяться среди людской глины, которая… которая представлена в огромных количествах и называется всё больше "человечинкой".

В видении Вадима, другого сына о. Матвея, лагерники, всей серой толпой своей, строят огромный, немыслимых размеров памятник вождю, на чьем нижнем веке сидит, пригорюнившись, мужик, а рядом покуривает конвоир. И безответным остаётся сквозной вопрос — почему народ, потрясавший Европу своей пламенностью ещё так недавно, позволил сотворить над собою подобное надругательство?

А ещё страшно, честно скажу, читать о том, что пришёл Вадим, тот самый сын, но уже мёртвый, покойником, по отпущению Шатаницкого, пришёл в дом, на побывку, на три дня. Ни слова не сказал, спал на холоде, а родня уж так ласкала его, как могла, хоть и чуяла неладное. Большой, сильный, страшный роман о времени не менее страшном и угрюмом. Нет, не думайте, он не беспросветно-тяжёлый, но уж точно не развлекательный. А образы в нём нарисованы такие, что, я почти уверен, они станут ещё нарицательными.