Фиал

Этот рассказ написан на эту песню:

Промокший насквозь лист оторвался от ветки и медленно опустился на грязный асфальт. Мария поднесла к бледным губам замерзшие пальцы, незакрытые обрезанными перчатками, и попыталась согреть их дыханием. Глаза напряженно всматривались в пелену дождя, что отгораживала от скромной похоронной процессии впереди. Она слишком хорошо знала ту, что хоронили, и поэтому не решалась сдвинуться с места. Не хотелось верить, что ее больше нет.

Вскоре процессия скрылась, а на щеку упала осенняя дождинка, разбавив соль. Мария вздрогнула. И в этот момент послышалась музыка, до боли знакомая, но чужая. Точнее не чужая, а чуждая. Медленно, стараясь не разрушить слякотную хрупкость осени, она двинулась в сторону музыки, сливаясь с дождем.

Ноги привели в недорогое тихое кафе, которое они когда-то так любили с подругой. Мария послушалась и вошла. Привыкая к затопившему помещение полумраку, она некоторое время стояла, растерянно озираясь по сторонам. Пока не ощутила на себе прямой открытый взгляд. Что называется «в упор». Она вздрогнула второй раз. И осознала, что манившая ее музыка льется из его наушников. Он едва заметно кивнул. Она неуверенно присела на край стула.

— Плачешь? — неожиданно раздался вопрос.

— Да, — ответила она, не видя смысла отрицать очевидное.

— Как это случилось? — взгляд был непроницаем.

— Она одна возвращалась домой. Поздно. А утром ее нашли на мокром асфальте, — язык не хотел слушаться, не хотел произносить эти страшные слова.

— Ты рада за нее? — усмехнулся незнакомец.

— Что? — Мария просто потеряла дар речи. Да и дар мысли заодно.

— Она же теперь счастлива. Или у вас не принято радоваться счастью подруг? — теперь он засмеялся в голос.

— У вас? О чем ты? Она же умерла! — в сердце бешено закипала ненависть, а в глазах горели слезы.

— Ошибаешься. Они просто ушли, — он заглянул в глаза.

— Кто? — ей откровенно не нравился этот молодой человек.

— В мире все относительно. И то, что для тебя горе — для нее великое счастье. Подумай над этим. Все в мире относительно. Она бы не хотела, чтобы ты плакала из-за ее счастья. Впрочем, мне пора, — он встал из-за стола.

— А… подожди!.. — она растерянно смотрела в спину.

Он обернулся лишь на миг:

— Кстати, да, почти забыл. Ты на верном пути. У тебя все будет правильно. Только помни, что в мире все относительно. Только не плачь, она не хотела бы… — и он ушел, а она еще долго смотрела в запотевшее окно, за которым темнел осенний вечер.

Мария чувствовала, что соприкоснулась с тайной, но ничего не поняла. Она смотрела на стекло и не плакала. Она смотрела. Пристально смотрела на дорожки, что оставляли дождинки. Сквозь пелену проступило лицо подруги. Дыхание перехватило. Но образ размылся, и Марию захватил водоворот чужих мыслей, слез и переживаний. Кто-то невидимый позволил ей заглянуть на месяц назад в жизнь умершей, чтобы понять, почувствовать и порадоваться.

… Начинался очередной день, он обещал ничем не отличаться от предыдущих: те же дела, те же заботы, та же работа, и то же ожидание. Она всегда ждала чего-то. Всегда. Сколько помнила себя. По дороге она всматривалась в серый асфальт, словно надеясь разглядеть чьи-то следы, в маршрутке, она ныряла в каждое лицо, словно пытаясь отыскать зацепку, словно стремясь кого-то найти. Но кого — она и сама не знала. Серая лента дороги ускользала вправо, сминаемая черными колесами автобуса, а ежедневная рутина, закручивала в вялой круговерти, отнимая мысли. Но это ожидание никому было не под силу отнять. Она всегда что-то искала.

Вот это здание. Офис. Вот дверь, которую нужно открывать каждое утро. Вот каменное лицо охранника. Бесцветные приветы, пустые разговоры. Это все не то, это не ее жизнь. Мысль заставила на секунду затормозить. Она остановилась посредине оживленного коридора, сама не зная, почему. Ощутимый толчок в плечо безвозвратно прогнал состояние задумчивости.

— Прости, я… э… Тебе не больно? — замялся Макс, улыбчивый, розовощекий парень. В отделе многие девчонки пристально смотрели ему вслед.

— Нет, что ты! Я сама сглупила! Стою — ворон считаю! — она уже погружалась в привычный мир болтовни ни о чем и взглядов в «никуда».

— Могу ли я как-то загладить свою оплошность? — глаза Макса заблестели.

— Ну… — она протянула, не зная, что ответить, впрочем, на самом деле ей было глубоко наплевать, чем кончится этот разговор.

— Как на счет попкорна?

— Чего? — левая бровь чуть приподнялась.

— В кино я тебя зову, — Макс засмеялся. — Пойдешь?

— Когда? — впрочем, она была не прочь освежить скучный график.

— Сегодня. После работы.

— Идет, — она мужественно пожала ему руку и, не оборачиваясь, поспешила вдоль по коридору.

Фильм был самый заурядный. Кто-то спешил, кто-то убивал, кто-то предавал, кто-то умирал, кто-то плакал, а кто-то смеялся. Все как в жизни. Попкорн по обыкновению закончился еще вначале, и она со скучающим видом рассматривала напряженное лицо Макса. «И что они в нем нашли? Парень как парень. Нос чуть курносый, глаза миленькие. Смешной, конечно… » Видимо, почувствовав ее взгляд, он оторвал глаза от экрана.

— Что? — спросил он шепотом сквозь улыбку.

«Засмущала» — отметила она про себя, а вслух сказала:

— Просто, на кровь не хочу смотреть. Не люблю кровь.

Макс успокаивающе обнял за плечи. Она в душе хохотала в голос — надо же, поверил! Скучающий взгляд заскользил по головам зрителей. А вдруг один из них — тот, кого она ищет. Тот, кого она ждет! Стараясь угадать выражение лица по многозначительным затылкам, жующим попкорн, она вновь пустилась в пространные размышления, бросая иногда косой взгляд на руку Макса, которая прекрасно чувствовала себя на ее плече.

Посмотрев для разнообразия на экран, девушка замерла, вглядываясь в лицо актера на заднем плане. Какое знакомое лицо. Какие глаза… Что? Почему его загородили другие? Где, где он? Вот, он мелькнул еще на миг. И скрылся в недрах кинематографической ленты. Все?.. Кто это был? Почему так сильно кровь течет по артериям, что так стучит в висках? Она-то думала, что ничто не может вывести ее из состояния безразличия. Из состояния анабиоза.

Как истинный джентльмен Макс проводил «леди» до дома. Она самым, что ни на есть, искренним образом поблагодарила за чудесный вечер. Он поцеловал в щечку. «Правильно, так и надо» — довольно отметила она про себя, не понимая, зачем ей это все вообще надо. Вдалеке послышалась странная, до боли знакомая мелодия. И вновь слегка вспотели кончики пальцев.

— Не знаешь, что это? — она неуверенно озиралась по сторонам.

— Где? — не понял Макс.

— Что за музыка? Ты слышишь?

— Попса какая-то… Из машины, кажется, вон из той играет. А что? — он смешно скривил губы.

— Да нет, просто показалось знакомо… — она пожала плечами. — Я, пожалуй, пойду?

— Давай, до завтра! — он подмигнул, она улыбнулась. Впрочем, что еще следовало ожидать?

Пустая квартира встретила сухим теплом и тишиной. Одиночество услужливо накинуло на плечи домашний халат, чайник дружелюбно зашумел. В голове повисла мысль: «он сам включился, или я все же нажала кнопку? » Она сама улыбнулась этой мысли. Потому что больше некому было улыбнуться. Огромная кружка согревала замерзшие руки, а чай оживлял тело. Вернулась мысль, остановившая утром в коридоре. Впрочем, может, она и остановилась только для того, чтобы Макс на нее натолкнулся? Вдруг, Макс, это и есть, тот, кого она… Не-ет… Однозначно нет! Она даже засмеялась. И все же, как бессмысленно скучно жить! Рискуя провалиться в состояние анабиозного автомата и тупеть, лежа перед телевизором, она поджала под себя ноги, укрылась пледом, а рука медленно поползла к пластмассовому пульту. Как вдруг взгляд упал на пыльную книгу на столе. «Ах да! Я же собиралась ее прочитать!.. Полгода назад… » Она криво усмехнулась и потянулась за книгой. Пульт разочарованно вздохнул, так и не получив обещанного тепла руки.

Книга лежала на тумбочке, в отдалении от дивана. Дотянуться было трудно, а вставать — лень. И книга упала, замяв страницы. Вставать все же пришлось. Залезая обратно на кряхтящий диван, взгляд прилип к строке: «Порой, мы не замечаем того, что у нас под самым носом». Она задумчиво огляделась — нет, здесь все как обычно. Ничего нового. Шершавые страницы завораживающе зашуршали под пальцами, и ей ничего не оставалось делать, кроме как покориться…

Он делал первые шаги в этом мире. Робкие и неуверенные. Промозглая осенняя ночь недружелюбно приняла в свои объятия. Он поднял глаза к тяжелым тучам, и не увидел звезд. Впрочем, даже если бы он и увидел их, то не узнал бы. Потому что это были бы чужие звезды. Чужие звезды в чужом мире. Легкая туника и льняные штаны совсем не по погоде. Он задумчиво посмотрел на смуглую руку, покрытую мурашками, и принялся озираться по сторонам, мысленно проклиная нелегкую, что принесла его сюда. Вдалеке что-то светилось. Какой-то город. И, наверное, ему нужно было туда. Сжав руки в кулаки, он пошел по грязи, безнадежно промокая. Какой дурацкий мир! И угораздило же ее родиться именно здесь! Угораздило же родиться в разных мирах!

Что-то заставило оторвать взгляд от теплой страницы, что-то заставило вынырнуть из сюжета. Часы пробили полночь. Скоро вставать, а она еще не легла. Но не это заставило ее перестать читать. Ощущение ожидания усилилось. Захотелось выбежать на улицу, под этот неуютный дождь. Выбежать и бежать, бежать, бежать навстречу чему?.. Она и сама не знала ответ. Словно тяжелое ватное одеяло ее накрыла тоска, и захотелось плакать. Даже в носу зачесалось. «Какая же ты странная! » — саркастично прокомментировала часть сознания. А другая ответила плаксивым голосом: «Какая есть! Странная, вот никому и не нужна-а-а! » Она резко тряхнула головой, стараясь утихомирить бардак в голове, и смахнула слезинку тыльной стороной ладони. Часы затикали чуть громче, словно напоминая о времени. Она сделала вид, что не заметила и вновь погрузилась в сюжет. Страницы зашуршали мягко и благодарно, а часы обиделись.

«Я все равно тебя найду. Никуда ты от меня не денешься! Я пройду все города, загляну в каждое окно. Но я найду тебя! Где бы ты ни жила! Я все равно тебя найду! » — он ожесточенно впечатывал мысли в слякотный асфальт. Уже сложно было сосчитать, сколько шагов он сделал за время тщетных поисков. Этот мир был не первым, куда он бросался, сломя голову, в поисках своей возлюбленной. Но частота и сила ударов сердца заставляли его поверить, что это был последний мир. Тот самый, который он так долго искал. Теперь дело оставалось за малым — найти в целом мире ее. Продолжая сминать под ногами грязь, позабыв, что одежда когда-то бывает сухой, он шел вперед, не замечая ничего вокруг. Он шел, гонимый… чем? Он и сам не знал чем. Он просто шел, и… вдруг остановился посреди самого обычного двора. Глубокая осенняя ночь безжалостно размывала город, но он не замечал уже ее. Взгляд намертво прирос к одному окну. На пятом этаже. Форточка была распахнута настежь и скрипела под рваным мокрым ветром. И чем-то таким тянуло из этой форточки, чем-то таким родным. Глаза засветились восторгом, а по лицу расплылась улыбка. Он больше не сомневался. Он знал. Но с трудом верил, что поиски окончены.

Грязные сандалии пришлось оставить на подоконнике снаружи: очень уж не хотелось пачкать Ее дом. С ловкостью вора он раскрыл защелку на окне и проскользнул бесшумной тенью в комнату. Осторожно соскочив на пол, замер, вглядываясь в маленькое существо, скорчившееся на диване.

Шуршащие страницы так и не отпустили ее. Сюжет плавно перетек в сон. Книга соскользнула на пол, замяв еще больше страниц. А она свернулась калачиком в углу дивана. И снилось ей… Впрочем, мы никогда не узнаем, что ей снилось.

Он очень долго смотрел на безмятежное лицо. И с горечью в сердце понимал, что, вероятно, она счастлива в этом ужасно-грязном мире. Но не за этим же он искал ее всю жизнь! Не за этим прошагал столько дорог! Он уже было подался вперед, чтобы разбудить ту, что искал, но его остановило тихое покашливание позади. Он обернулся и увидел черный силуэт на фоне окна. Какое-то время он пристально всматривался, а потом злобно спросил еле слышным шепотом:

— Что тебе надо, Учитель?

— Ты забыл свою лютню. Хотел отдать. И ты не ученик мне больше. Ты ушел с этого пути, — голос человека в окне был бесконечно спокойным и усталым.

— Я вернусь, — куда более мягко ответил он. — Но только с ней.

— Не буди ее! Не надо! Ты же не знаешь ее совсем! — человек аккуратно прислонил лютню к подоконнику. — Подожди немного, присмотрись. Реши, действительно ли ты настолько нужен ей, что она готова отказаться от всего?

Его первый желанием было закричать, вытолкнуть его из окна. Как он может такое говорить! Как! Это же она! Он же ее нашел! Пылающий взгляд упал на детское, безмятежно спящее лицо и губы в легкой полуулыбке. Сердце отмеряло в груди два тяжелых, размеренных удара. А вдруг Учитель прав? Глаза безумно защипало, и он с опаской посмотрел на окно, боясь показать свой страх. Но в окне никого не было. Только рваный ветер забавлялся с безвольной форточкой, а она безнадежно скрипела.

Он вновь посмотрел на ту, что безумно любил. На ту, что искал всю жизнь. Он осторожно укрыл ее сползшим на пол пледом. Она слегка пошевелилась во сне. Но не проснулась. Может, оно и к лучшему? Из пледа вывалилась многострадальная книга. Он наклонился ее поднять. Любовно погладил шершавые страницы, которых так недавно касались Ее пальцы. Перевернув несколько листов, он натолкнулся на фразу: «Вот ты где! Наконец-то я тебя нашел! » Кривая усмешка слегка коснулась его губ и улетела в дождливую ночь. Он аккуратно положил перед ее лицом раскрытую книгу. Может, догадается?

Бесшумно вернувшись к окну, он взял лютню и едва слышно сыграл одну-единственную фразу, отрывок их мелодии. Эта фраза звучала в его голове всю жизнь. Он еще долго сидел на подоконнике и всматривался в ее лицо, по которому текли слезы. Помнила ли она его? Слышала ли она его песню? Искала ли, ждала ли назначенной встречи так, как ждал ее он? Ему было больно, но Учитель как всегда оказался прав. Оторвав взгляд от мокрых от соли щек, он бесшумно ушел, не забыв закрыть окно.

Задумчивый взгляд поверх офисной техники ненавязчиво гулял по спине Макса. Она прекрасно представляла его задорную улыбку и блеск глаз, направленных на Марию, ее несравненную подругу. И самым страшным было то, что это не обижало ее. Несмотря на то, что они встречались с Максом уже почти месяц, ее не трогал его изящный флирт с девушками из отдела. И она точно знала, что не из-за него каждый вечер ее бьют истерики, не поэтому на сердце так душно, словно ее предала лучшая подруга, не из-за этого она шарахается собственной тени и просыпается с сухими, но стянутыми солью щеками. Она не понимала, что происходит, но ей становилось все хуже с каждым днем.

Вчера был выходной, и они гуляли с Максом по парку. Погода была замечательная, осеннему солнцу даже почти что удалось высушить грязный асфальт. Когда она смотрела на солнце, ей становилось легче. И даже на правой щеке появлялась ямочка. От улыбки. Макс как всегда шутил и нес какую-то чушь. А она слушала его на автомате и улыбалась. Неожиданно он остановился и развернул ее к себе:

— Скажи, о чем ты думаешь? — его глаза смеялись.

— О солнце… — честно ответила она.

Он внимательно изучил ее лицо, а потом… поцеловал. Казалось странным, что за целый месяц их отношения еще не переросли фазу легкого флирта. Казалось странным, что они еще не целовались. Но это было так. Ей совершенно не хотелось спешить. И в этот момент она поняла, почему именно так усердно оттягивала этот момент. Ее словно обожгло с головы до ног. Словно кто-то выключил солнце. Словно на голову вывалили ведро снега, не дав осени доиграть свою песню. Она почувствовала себя очень паршиво, будто бы сделала что-то неприличное, что-то плохое. Будто бы она кого-то предала, или кому-то изменила…

Только на третий раз растерянный голос Макса пробился до ее сознания:

— А?.. Что?.. — как ни в чем не бывало, улыбнулась она.

— Что с тобой происходит? — серьезно спрашивал Макс. Вероятно, впервые в жизни он говорил серьезно.

— Я?.. Я не знаю, плохо себя чувствую. Ты не обижайся. Прости. Можно, я пойду домой? — она действительно чувствовала себя виноватой перед ним.

— Иди… Смотри не разболейся! — по его глазам и растерянному выражению лица можно было сказать, что он действительно обеспокоен ее самочувствием. — А то послезавтра праздник! Ты не забыла? Мария нас к себе позвала. Помнишь?

— Помню. Конечно, помню! — улыбнулась она. — Я пойду?

Он просто кивнул в ответ.

И она пошла по осенней аллее парка, вглядываясь в причудливые узоры, нарисованные трещинами на асфальте. А Макс побежал по своим делам.

Это было вчера. А сегодня они общались с Максом как ни в чем не бывало. Она задумчиво грызла ручку, наблюдая, как он болтает с этой самой Марией, к которой они завтра были приглашены. Мария — в каком-то роде ее лучшая подруга. Когда-то они доверяли друг другу все. Но сейчас она просто не могла никому рассказать то, что творилось в голове. Она даже начинала подозревать, что это попахивает сумасшествием. Но куда деваться? Разве есть выбор? И все же нужно поболтать с Марией. Потому что больше нет сил молчать. Приняв это решение, она вновь принялась за работу.

Двери недорогого, но уютного кафе привычно впустили подруг. Заняв столик у самого окна, они погрузились в незамысловатое меню и некоторое время молчали. Наконец, Мария не выдержала:

— Так что ты мне собиралась рассказать?

Она оторвала глаза от потрепанных страниц и долго смотрела на подругу.

— А знаешь, я даже и не знаю, что именно рассказывать!

Мария растерянно улыбнулась, не зная, что ответить.

— Ну… Со мной происходят странные вещи… Резко портится настроение, или наоборот, накатывает беспричинная радость. Ночами меня бьют истерики… и… — она понизила голос до шепота. — Иногда мне кажется, что меня кто-то преследует.

— Что? — Мария засмеялась. — У тебя мания преследования?

Она покраснела и опасливо оглянулась:

— Может, это звучит смешно, но ночью… мне постоянно снится, что на меня кто-то смотрит. И сны, эти странные сны… и еще в голове одна и та же мелодия. Будто кто-то играет на гитаре, или не на гитаре, я не знаю… — речь звучала сбивчиво и походила на бред.

— Что еще за мелодия? — Мария тщетно пыталась найти нить смысла в этом потоке.

В ответ оона тихонько напела одолевавшую ее мелодию.

Мария накрыла ее руку своей ладонью:

— Может, тебе успокоительных попить? Хочешь, переезжай ко мне на время. Может, это одиночество сказывается? Я помню, что ты любишь болтать с чайниками и пультами дистанционного управления.

Подруги засмеялись, припомнив забавный случай из прошлого.

— Знай, если тебе вдруг станет страшно или плохо — звони мне, обязательно! В любое время дня и ночи! — заверила Мария.

Она кивнула. Немного помолчали.

— Скажи, а как вы с Максом? — осторожно поинтересовалась подруга.

— А никак, — она пожала плечами. — Я не уверена, нужно ли мне все это…

И закрутился обычный девчачий разговор, каких немало выдержали эти стены. Впрочем, кто не слышал подобных излияний под терпкий аромат чая?

Дорога домой по темной улице уверенности в себе не прибавляла. Благодаря живой беспечности Марии, она немного успокоилась, но ночной город вернул все на свои места. Знакомая дверь маячила в конце лестницы, обещая, хотя бы частичную защиту квартиры. Вновь противно сосало под ложечкой. Ключ уверенно вошел в замок, негромко скрипнули петли. Душное тепло квартиры ударило в нос. Она вздохнула с облегчением. Выключатель нащупала с трудом. Странно, вроде бы он на месте, никуда не переполз. Попыталась улыбнуться глупой мысли, но не получилось — дрожали губы. Позади резко хлопнула дверь, которую она забыла закрыть — по спине прошагал строй мурашек, сердце заколотилось еще чаще. Наконец-то выключатель был найден. И безжизненно-теплый электрический свет затопил маленькую прихожую. «Нервы ни к черту! » — мысленно выругалась она, и поспешила на кухню, где приветливо зашумел чайник.

Книга была дочитана, а телевизор включать не хотелось. «Состояние загнанного животного» — поставила она сама себе диагноз, стараясь заставить себя рассуждать трезво. Немного подумав, на стол мягко лег плотный лист бумаги из школьного альбома, а между пальцами уютно устроился мягкий карандаш. Она никогда особенно не умела рисовать, но иногда очень хотелось. Как сейчас. Не осознавая до конца, что за набросок проявляется на листе, руки мелкими, но уверенными штрихами создавали образ. Мысли блуждали где-то под потолком, а, возможно, значительно дальше, а пальцы стремительно работали, будто куда-то спеша. Неожиданно внимание сфокусировалось на проступавшем из белой бумаги лице. Она отложила карандаш и слегка прищурилась. Кто это?.. Лицо было незнакомо, но вот глаза… этот взгляд… В голове начали ворошиться воспоминания. Казалось, еще мгновение, и она вспомнит, что… И тут выключился свет. Сразу стало страшно. То ли из-за окутавшей темноты, то ли из-за столь загадочного совпадения. Но разум расчетливо одержал верх над нахлынувшей паникой и заставил пойти на кухню найти свечи.

Она вернулась в комнату, недовольно ворча: «ох уж эта горэлектросеть» и водрузила импровизированный подсвечник с белой свечой на стол. Посмотрев еще раз на портрет на столе, она не заметила в нем больше ничего загадочного — просто очередная неудавшаяся картинка. Она вздохнула и уставилась на пламя. Оно двигалось по каким-то своим внутренним законам, то замирая на мгновение, то наоборот, начиная бешено прыгать, чуть ли не отрываясь от текучего воска. Очень хотелось попробовать его рукой, но она боялась обжечься. По спине снова заспешили мурашки. Ей показалось, что там кто-то стоит. Там у окна. Медленно она повернула голову, сердце остановилось. Белесая штора плавно покачивалась, словно понизу тянул сквозняк. Послышался неясный полушелест, полушепот. Тряхнув головой, стараясь отогнать наваждение, она вновь посмотрела на свечу. Пламя горело ровно и слегка потрескивало. Она вздохнула облегченно — это просто нервы расшатались. И словно опровергая ее мысли, пламя резко отклонилось влево и вновь заплясало, будто с ним играл кто невидимый.

— Все! Хватит! — почти закричала она.

Но комната молчала, потому что она была воспитанной комнатой, и не пристало ей с людьми болтать.

Одним резким выдохом она затушила свечу и бросилась на диван, укрывшись с головой пледом. Ее буквально трясло. Появилась первая здравая мысль за вечер — «позвонить Маше? ». Но, вспомнив, что телефон в коридоре, она затолкала эту мысль поглубже. Еще долго лежала она, вздрагивая от каждого шороха, а потом забылась тревожным подобием сна.

Сердце разрывалось, пока он наблюдал за ее метаниями, сидя на подоконнике за шторой. И он не понимал, почему она не видит его. Уже месяц он наблюдал за ней. За той, что искал всю жизнь. И теперь он был склонен сомневаться в праведности слов учителя. Это была не ее жизнь. Он видел это в каждом жесте, в каждой искорке, живущей в ее глазах, в каждом движении, в каждом вдохе. И он уже не сомневался, что пора ей все рассказать, что пора забрать ее домой, но… его останавливало то, что она не видит его. И еще этот Макс. После поцелуя в парке, он понял, что больше тянуть нельзя. К тому же ее нервы были на пределе. Он это чувствовал.

Когда ее дыхание стало тихим и спокойным, он по обыкновению взял лютню и принялся играть их мелодию. Ее ресницы задрожали. По правой щеке скатилась одинокая слезинка. Он не выдержал и подошел к ней, нежно проведя шершавым пальцем по мокрой дорожке. Щека слегка дернулась. Он от неожиданности и испуга отпрянул. А она медленно открыла глаза и посмотрела на него сонным, ничего не понимающим взглядом. Он отрешенно наблюдал, как из этого взгляда медленно уходит сон, плавно сменяясь на откровенный ужас.

Человек в льняной рубахе с растрепанными волосами, который стоял в ее комнате и смотрел, оказался последней каплей. Медленно, но неотвратимо, до затуманенного сознания дошло, что это не сон. И тогда она закричала. Закричала изо всех сил.

— Тише, тише! Не бойся! Ты меня видишь? — осторожно спросил он.

Накал нервов за месяц дошел до предела. И сейчас наконец-то прорвалось. Ей показалось, что ее разорвет на части, грудная клетка болела просто физически, гортань сжалась в спазме, не позволяя больше дышать. И последнее, что успела она осознать, проваливаясь в пучину истерики, было: «Какой знакомый взгляд… » И ночную тишину разорвали рыдания. Она не понимала, почему плачет, но просто не могла сдержать этот поток. Такой силы она не испытывала никогда. Задыхаясь и почти теряя сознание, она билась в истерике.

Сколько прошло времени — никто не скажет. Но сознание вернулось, а вместе с ним вернулось ощущение крепких объятий. Он нежно гладил ее по волосам, покачиваясь из стороны в сторону, словно убаюкивал, и что-то тихо-тихо говорил. Всхлипнув последний раз, она отстранилась и подозрительно на него посмотрела.

— Кто ты? Откуда ты здесь? — голос был хриплым от долгих рыданий и не хотел слушаться.

— Ты меня видишь? — с надеждой и легкой полуулыбкой спросил он.

— Что? Что за бред? Как ты попал в мою комнату? — она вновь начинала чувствовать себя сумасшедшей. Но что-то внутри подсказывало, что его не стоит бояться. То ли его взгляд, то ли его голос казались до неприличия знакомыми. Даже не знакомыми, а родными. Она очень внимательно изучала его лицо.

— Обыкновенно, через окно, — он немного замялся.

— Зачем? Кто ты? — разум отчаянно не хотел верить вконец ополоумевшим чувствам и из последних сил бил тревогу: «чужой человек ночью в твоей комнате — ничего хорошего не предвещает! »

— А ты меня не помнишь? Совсем? — он слегка прищурил правый глаз.

Что-то в его интонации заставило ее заткнуть рот разуму. Она внимательно всмотрелась в его лицо.

— Я тебя видела… в кино. На заднем плане… и… вот на том рисунке! — она бросилась к столу, но в потемках все никак не могла отыскать злосчастный листок.

— А еще! — в его глазах затеплилась надежда. — Вспомни!

Неуверенно она подошла к окну и резко раскрыла шторы. В комнату хлынул поток полнолунного света. Какое-то время она смотрела на мокрый асфальт за окном, а потом развернулась.

— Выйди на свет, — прошептала она, но шепот наудивление звонко преломился в лунном луче.

Медленно, словно безумно ее боясь, он поднялся с дивана и вышел на свет.

Она долго и пристально изучала глаза, прямой нос и тяжелые скулы. Она вглядывалась в заломы волос и форму губ, пытаясь различить цвет глаз в монохромном изображении, дарованном луной. Она смотрела, а сердце билось с количеством ударов в секунду, равным бесконечности. Она медленно приблизила лицо к его небритой щеке. И осторожно потянула носом воздух. И за секунду до того, как ноздри ощутили запах, она уже знала, каким он будет. Все это уже было. Была ночь, была луна, был его напряженный взгляд и его… она поспешно взяла его за руку… и его горячие ладони. Это он! Но кто, он? Она не знала. Она просто поняла, что это он. Но не помнила больше ничего. И откуда-то из глубин сознания, а, возможно, и из еще более древних глубин, медленно, словно гигантский кит, подобно огромному пузырю воздуха, что поднимается со дна моря на поверхность, по всему телу разлилось тепло, а всю ее суть затопило чувство… чего?

Она повернула голову набок, устремив на него острый, проникающий внутрь взгляд, и осторожно прошептала, то ли спрашивая, то ли вспоминая:

— Я тебя… люблю?..

Вокруг глубоких глаз хороводом собрались счастливые мелкие морщинки, а на лице заиграла улыбка:

— Вспомнила! — воскликнул он.

— Нет, не вспомнила. Но мне просто так кажется… — как-то неуверенно прошептала она.

Казалось, это привело его в замешательство. Все это время он был уверен, что стоит ей только лишь его увидеть, и она вспомнит все, но… оказалось, нет. Мысли быстро заметались по сторонам, не советуя ничего конкретного, а губы уже приготовились ей все рассказать.

Но в этот момент раздался звук, словно кто-то камень кинул в окно. Впрочем, так оно и было. С тяжелеющим с каждой секундой сердцем, он подошел к окну и увидел, как и ожидал, Учителя. Мастер стоял и просто, открыто на него смотрел. И он понял, что тот хочет сказать, понял так же отчетливо, словно услышал тихий и спокойный голос: «Молчи! Она должна вспомнить сама! Иначе я не позволю тебе ее забрать! » Учитель улыбался, а в сердце закипал гнев. Он вцепился в подоконник пальцами так, что побелели костяшки.

— Что такое? — осторожно спросила она, в голосе читался легкий испуг.

Он повернулся, гнев в глазах сменился на печаль:

— Понимаешь, я не могу тебе ничего рассказывать. Мне запретили. Но, тебе есть, что вспомнить! Скажу лишь, что я тебя искал! Очень долго искал! И нашел! И теперь… все зависит только от тебя!

— Что зависит? Я ничего не понимаю! Объясни! — она чувствовала, что именно сейчас из ее рук ускользает то, что она искала всю жизнь, сама того не понимая.

— Я не могу! Я очень хочу, но не могу. Ты должна вспомнить сама! — он вновь вздохнул, а в стекло второй раз стукнул камешек.

Она вопросительно посмотрела.

— Мне пора, — он опасливо покосился на окно.

— Но!.. — она протянула руку и бессильно сжала пальцы, пытаясь удержать тайну.

— Умоляю, любимая, вспомни! — с этими словами он ловко раскрыл на окне защелку, как делал уже месяц, и плавно выскользнул наружу.

— Ты просишь невозможного! — она молнией подбежала к окну, но увидела лишь две уходящие в ночь фигуры.

В воздухе повис аромат его волос. И сладкая теплота брошенного, словно ненароком, «любимая». Она нежно потерлась щекой об это слово, будто бы это была его горячая рука. Она глубоко вдохнула это слово, будто бы это было его дыхание. Она почти растворилась в этом слове, будто бы это был он сам. Но она так ничего и не смогла вспомнить. Разум гулко молчал, отказываясь анализировать безумие, а чувства… что взять с чувств? Они затопили ее, и наполнили до отказа то, что пустовало так долго. Она рисковала в них захлебнуться. Но вспомнить они ничего не могли ей помочь. Это не в их компетенции.

Взгляд упал на стоящий в углу инструмент.

«Гитара? » — чирикнула мысль, но откуда-то из глубины прошелестело: «Лютня». Она нежно коснулась старого дерева. Оно спружинило в ответ. В голове сквозь сон проступила та самая мелодия. Но она не помнила, что это за песня и с чем связана. Из окна тянуло осенью, ночь ползла к рассвету, а она так и стояла, отрешенно глядя в «никуда», с горьким чувством потери на губах. Потери еще ненайденного…

Музыка громко отбивала ритм, заполняла комнату, плотно переплетаясь с клубами дыма. Нестройный гомон голосов, обрывки отдельных выкриков и смеха иногда прорывались к сознанию. На этих вечеринках всегда так шумно. Шумно и весело. Мария, отмахиваясь от дыма, пробралась к дивану.

— Привет! Чего грустишь? — прокричала подруга на самое ухо.

— Я? — она растерянно оглянулась.

— Ты, ты! — засмеялась Мария и потянула коктейль из высокого бокала. — А что это за балалайку ты с собой притащила? — она уставилась на лютню, мирно покоящуюся на коленях девушки.

— Это? — она густо покраснела. — Я не знаю, она стояла у моего подоконника… — она замялась, не зная, стоит ли продолжать.

Марии стало очень интересно, но в этот момент кто-то позвал ее из толпы.

— Подожди, я скоро! — бросила она и скрылась в клубах дыма.

Она осторожно прислонила лютню к стене и принялась пробираться к балкону — очень уж в комнате душно стало. Распахнутое настежь окно обдавало с ног до головы холодом, выветривая дым и проясняя сознание. Она глубоко вдохнула и уставилась на оранжевый асфальт. Точнее, асфальт-то был самого, что ни на есть, обычного, серого цвета. Только вот покрыт тонким слоем дождя, который отражал оранжевые фонари. И это было прекрасно. Вдруг девушка вздрогнула от легкого касания сзади. Она обернулась и увидела веселое лицо Макса:

— Ты что, красавица, прячешься от меня? — рассмеялся он и устроился рядом у окна. — А я везде тебя ищу! Не поверишь! Что-то не весела ты?

— Я? — все так же глупо и растерянно переспросила она, но потом заставила себя сосредоточиться, и произнесла уже куда более осмысленно и уверено. — Знаешь, Макс, нам поговорить нужно.

Забавная улыбка мигом убежала с лица, дабы не портить ответственный момент, Макс весь превратился в слух:

— Говори…

— Думаю, мы с тобой не подходим друг другу. Тише, не возражай, дослушай! — предупредила она его открывшийся, было, рот. — Вокруг тебя вьется много красивых девушек, та же Мария… А я… витаю где-то… там, — она сделала неопределенный жест за окно. — Со мной творятся странные вещи, а ты настолько жизнерадостный, что мне стыдно портить твой праздник. Праздник под названием «жизнь».

Она хотела, было, уйти, но Макс остановил ее:

— Подожди! Так ты ревнуешь меня к Марии? — сделал он изумительно парадоксальный вывод.

Она даже рассмеялась:

— Нет, что ты! Просто не хочу мучить ни тебя, ни себя. Ты же такой замечательный, и… — она не нашла больше слов, лишь нежно коснулась его щеки.

Он слегка улыбнулся, немного печальнее обычного, но все же улыбнулся:

— Ну, что ж… прости, если что не так! До завтра, встретимся на работе! — он подмигнул и вышел с балкона, и уже в спину она прошептала:

— Прощай…

Порыв холодного ветра заставил съежиться, но закрывать окно она не торопилась. В голове был хлам и… покой. Да, после разговора с Максом стало немного легче. Она неспешно замерзала на балконе, любуясь мокрым асфальтом, и лениво пинала беспорядочно разбросанные мысли.

Из оцепенения ее вывели далекие, стынущие на ветру звуки. Звуки нежно перебираемых струн. И она точно определила — лютня. Сердце забилось изо всех сил, порываясь бежать вперед хозяйки. Но разум вовремя напомнил, что есть другой выход на улицу, кроме как через открытое балконное окно седьмого этажа. Пробегая закуренную комнату, она мельком удостоверилась в том, что лютня действительно исчезла. Мария что-то прокричала вслед, но она лишь отмахнулась: «Потом! » Если бы она сразу знала. Но тогда она ничего не знала, она просто бежала на знакомую до слез мелодию…

Он сидел на мокром бордюре. Моросящий дождь ласкал звуки нездешней мелодии. А лютня, словно соскучившись по своему хозяину, нежно ластилась к теплым рукам. Его взгляд смотрел куда-то «за». То ли за угол старого обшарпанного дома, то ли за полупрозрачную завесу дождя, то ли еще дальше. И ничего не нарушало идиллии дождя и струн. Дождь — вечный менестрель, сват Ветра. И никого больше не было вокруг, словно случайные прохожие решили сегодня пройти другим переулком. И лишь одна она, замедляя шаг от быстрого бега, приближалась к промокшей насквозь фигуре. Он, словно не обращая внимания на ее присутствие, продолжал играть свою песню. И лишь добравшись до последнего аккорда, посмотрел ей прямо в глаза. А, может быть, еще глубже.

— Услышала? Пришла? — грустно вздохнул он.

Она заворожено кивнула, не отрывая глаз.

— Вспомнила? — скептически спросил он, скрывая за усмешкой печаль, а возможно, и боль.

Она неуверенно отрицательно качнула головой и замерла в нерешительности.

— Ну, садись, коли пришла! Отличиться гостеприимством мне не получится — не дома я. И скамья у меня грязная и мокрая, — он кивнул на бордюр, — Да и крыша прохудилась.

Она заколебалась: уж очень странным показалось приглашение сесть на грязный бордюр. Но ноги сами двинулись вперед, а разум лишь бессильно попытался утешиться, мол, эти джинсы и не такое выдерживали. Ему приходилось теперь быть сторонним наблюдателем — тело и чувства действовали сами и сообща, больше не советуясь с ним.

От мокрой рубашки тянуло живым теплом. Она невольно прижалась к нему, дрожа от холода. Он молчал.

А что он мог сказать? Она не помнила его. Как его и предупреждал Учитель. Как его и предупреждали все. Так больно было видеть ее совсем близко, не ощущать с ней единства, не обнимать, не шептать на ухо самое сокровенное. Так странно было, что она не подпевает их песне, когда он играет. Она не помнит слов. Она ничего не помнит. И ему придется покинуть ее. Точнее, так думает Учитель. Но сможет ли он? Он не знал. И поэтому молчал, а в душе плавно угасала надежда, что согревала долгие годы.

Он молчал. Молчал уже долго. Настолько долго, что бесконечный дождь закончился, что вязкий туман спустился с крыш и теперь пробивался в подвалы. Очистилось небо, и лениво выползла луна, притащив на хвосте репейники-звезды. А он все молчал. Она давно перестала чувствовать холод. Она давно перестала думать. Она просто смотрела на эти звезды, глупые в своей чванливости и важности. Смешные в своем холодном высокомерии. Впрочем, что на душе у звезд не знает никто. И это люди их наделили столь нелестными качествами. А еще они зовут ввысь, в неизведанность, в бесконечность. Ими клянутся отчаянные души, ими обжигают руки влюбленные, их винят в бедах и горестях, проливая кровь под их мерцающим светом. Они падают, исполняя желания. Ценою своей бесконечности. Они шепчут на ухо мореходам верный путь. Они видели все. Они знают все тайны. Знают и молчат. Но иногда люди могут услышать их усталые голоса.

Она усмехнулась, глядя в равнодушные физиономии. Наверняка. И ее тайну они знают! Знают и молчат! Осторожно, словно украдкой, она взглянула на молчаливого собеседника. Он тоже смотрел вверх. И в бездонных глазах плескалось небо, купались звезды. Сердце на мгновение вздрогнуло, а затем куда-то поспешило, боясь не успеть. Это было! Было уже! Они сидели под раскидистым звездным небом. И молчали звезды. И он тоже молчал. И эти глупые, смешные, великие, мудрые огоньки отражались в его глазах! Отражались и мерцали… Было же! Она даже почувствовала запах того вечера. Той глубокой ночи. Решающей ночи. Как хочется все вспомнить! Сейчас ей казалось это самым главным! Как хочется вспомнить! Одна искорка в его глазах мигнула и стремительно понеслась. Ее взгляд резко метнулся в небо, чтобы проводить меркнущий след упавшей звезды. Звезды, которой она опрометчиво доверила заветное желание. Как и тогда! В ту ночь, тоже упала звезда…

… В ту ночь тоже упала звезда. Так ярко перечеркнув небосклон над Вольными Холмами. И она тогда тоже загадала желание. А он над ней посмеялся. Потому что звезды слишком легкомысленны и заняты, чтобы тратить свою бесконечность на людские желания. Та ночь была последней ночью перед ураганом из ужаса и боли. Последней ночью перед финальной битвой. Битвой, что утопила бы Вольные Холмы в крови, если бы не…

До реальности четко перед глазами проплывали картины битвы, последней, отчаянной попытки не становиться на колени перед силой и властью. И было страшно, и было тяжело, и рядом погибали друзья. И в воздухе стоял запах крови, а на губах застыл вкус победы. Они оба отдали свои жизни во имя правды. Во имя свободы. И, падая в утоптанную грязь, она слабо улыбнулась, вспоминая свое желание, вверенное ветреной звезде. «Быть вместе с ним, во что бы то ни стало, вопреки всему». А он в пылу битвы потерял ее верный взгляд. И все никак не мог найти, пока смерть не настигла его. И последними словами, сорвавшимися с белеющих губ, было: «Я найду тебя! Во что бы то ни стало! Вопреки всему! » И было это не просто так! И Вольные Холмы стали взаправду вольными! Благодаря их жизням. И еще сотням других…

— Что, что с тобой? — он смотрел в ее затуманенный взор.

Она же, вынырнув из ледяной воды, задыхаясь, смотрела на него. И в глазах читалось безумие. Потому что разум отказывался это воспринимать.

— Вспомнила?! — радостно воскликнул он и вскочил.

А она кинулась в его объятия. Они долго кружились по мостовой, то весело хохоча, то нашептывая друг другу на ухо. Они плакали и смеялись… и были, наконец-то счастливы. Они нашли друг друга. Во что бы то ни стало. Вопреки всему.

А потом она резко остановилась и сказала:

— Играй!

И он без лишних слов подхватил лютню. И полилась их песня. Но теперь струны сплетались в крепких, страстных объятьях не с печально-одиноким дождем, а с чистым, по-весеннему прозрачным голосом, который нежно, но уверенно и сильно пел слова такой родной песни, так нелепо чуждой этому миру.

— Ну, и угораздило же тебя здесь родиться! — рассмеялся он, когда отзвенел последний аккорд.

Она в ответ лишь пожала плечами.

— Что ж, упрямец, ты оказался прав! — послышался тихий и спокойный голос Учителя. — Вы — мои самые непослушные ученики! Ты все вспомнила, милая?

Она внимательно на него посмотрела, и медленно кивнула. А перед мысленным взором проплывали картины далекого прошлого. Очень далекого прошлого, которое в один миг превратилось в настоящее.

— Что ж, мои лучшие ученики, мы еще повоюем? Не могу не выполнить своего обещания. Да и не хочу его не выполнять. Идемте! Вольные Холмы ждут нас! — и он пошел вперед по дороге, не оборачиваясь.

Они переглянулись и поспешили за Учителем. Небеса вновь моросили мелким осенним дождем, размывая асфальт. Она была босая, и короткое белое платье трепал ветер. И разум уже давно не задавал вопросов, куда делись джинсы, да откуда взялось платье. А так же куда и с кем она идет. Они просто растворились в осеннем дожде, и его теплая рука крепко сжимала ее ладонь. Они просто ушли, а Вольные Холмы радостно встретили своих освободителей…

… Дождинки рисовали причудливые дорожки на стекле. А Мария медленно отвела завороженный взгляд. Словно пережив историю своей подруги, она теперь с трудом воспринимала реальность. И лишь теперь поняв, кто же беседовал с ней так недавно и давно за этим столиком в недорогом кафе, что раньше так любили подруги. Мария больше не плакала. Она была рада за нее. И так хотелось догнать Учителя и задать ему несколько вопросов, но она знала, что он сказал все. И больше не скажет. Он и так слишком много сказал. Мария улыбнулась загадочной улыбкой. И пожелала подруге счастья.

Впрочем, уже через час, она сочла странные мысли игрой уставшего и обезумевшего от горя воображения. Так уж мы устроены, люди. Нам что молчи, что говори, что рассказывай — никогда не услышим откровения звезд, не увидим смысла в дорожках дождя на запотевшем стекле. А если и услышим, то не поверим. И не поймем, что все в мире относительно. Жизнь и смерть, счастье и горе, мудрость и глупость, разум и чувства, сказка и реальность, дружба, влюбленность и Любовь. Жизнь и смерть.