ЧАСТЬ ВТОРАЯ, глава III, VI

VI

Майский находился в поликлинике. Уж до чего у нас в России похабные медучреждения, но больница, по которой он шел сейчас, поражала какой-то особенной убогостью. Узкий скудно освещенный коридор наваливался на него с обеих сторон своими холодными сырыми стенами; местами в них зияли уродливо-кривые двери — сделанные грубо, из толстенных досок они уже никак не влезали в покореженные от старости косяки; сбитый в крошку бетонный пол повсюду проваливался ямами; а вдоль стен стояли выкрашенные белой краской металлические койки, от которых веяло холодом и болью сотен умерших на них людей. Мрачные и жуткие ощущения пронизывали Майского, и ощущения эти усиливались еще и тем, что коридор, по которому он шел, был совершенно пуст: он не видел ни медицинских работников, ни пациентов, ни посетителей; не слышал никаких звуков, не чувствовал даже запахов, столь свойственных подобным учреждениям. Майский шел быстро, но коридор все тянулся вперед, будто не имея ни конца, ни края, и он уже решил было развернуться и попробовать пойти в обратную сторону, как вдруг заметил вдалеке еле уловимые отблески света и, несколько ободрившись этим, ускорил шаг.

Свет попадал в коридор из приоткрытой больничной палаты, находившейся в самом его конце. Осторожно тронув скрипучую дверь, Майский зашел внутрь, и только он ступил в комнату, как насыщенный запах гнили и сырости врезался ему в нос. Небольшое квадратное помещение, в котором он оказался, представляло собой совершеннейший погреб: оно не имело окон и уличный свет вовсе не проникал сюда, голые бетонные стены были сплошь затянуты черной мохнатой плесенью, а с оштукатуренного вздувшегося пузырями потолка свисали крупные капли влаги, которые поминутно срываясь с него падали вниз. Палата была совсем пустой, если не считать единственную койку, стоявшую прямо посредине, под висевшей на двух проводах лампочкой. В койке кто-то лежал, но она была повернута спинкой к двери, и Майский не мог разглядеть отсюда, кто это был. Осторожно приблизившись, он обошел кровать с правой стороны: в ней по самую шею укрытая в одеяло лежала Марина. Изможденное и бледное лицо ее казалось высеченным из мрамора, отрешенный взгляд был обращен куда-то вверх, вытянувшееся вдоль койки тело оставалось пугающе недвижимым, и только грудь продолжала судорожно подниматься и опускаться в такт тяжелому хриплому дыханию. Внезапно Майский почувствовал, что к кровати с другой ее стороны кто-то подошел: он поднял голову — это был Роман. Наклонившись к лицу супруги, он стал пристально всматриваться в него, будто пытаясь привлечь ее внимание, но она все так же лежала недвижимой, вовсе не замечая мужа.

Появление Романа озадачило Майского. Он силился понять, как брат попал сюда, ведь в коридоре его не было; но вдруг разум ему сковало тревожное ощущение, что кроме них троих в комнате находится и еще кто-то. Майский огляделся: действительно с правой стороны возле самой стены он увидел темную человеческую фигуру. В отсутствии мебели палата отлично освещалась, но свет каким-то непостижимым образом избегал стоявшего возле стены человека, который был полностью сокрыт во мраке, походя более на черную тень. Это непонятная странная темная фигура отчего-то очень сильно напугала Майского; ни на секунду не сводя с нее взгляда, он попятился назад к двери, а дойдя, поспешил оставить комнату.

Выскочив из палаты, Майский нашел себя не в больничном коридоре, а в совершенно незнакомом ему помещении. Он сидел на низенькой и крайне неудобной лавке, так что спина болезненно скрутилась колесом, а колени уперлись в грудь. Прямо перед ним в два ряда были выстроены стулья, а сзади слышался приглушенный шепот. Оглянувшись, Майский увидел, что за спиной у него на таких же низких лавках сидело множество народу, наполняя собой помещение, куда только можно было глядеть. Здесь были его родители, был Роман с Мариной и Алиной, Павел Федорович, Теретников, подергивающийся судорогами мужчина, которого Майский встретил на врачебно-трудовой комиссии, старушка и крупная женщина в коричневом пальто оттуда же, и много кто еще. Все присутствующие, склонившись, тихо перешептывались друг с другом, будто опасаясь говорить открыто и громко. Майский прислушался, пытаясь разобрать, о чем они беседовали.

«Ведь теперь что надо, — бунтовать надо народу? Конечно! Об этом все думают, только каждый в особицу, про себя. А нужно, чтобы вслух заговорили… и сначала должен кто-нибудь один решиться», — расслышал он приглушенные слова крупной женщины в коричневом пальто, обращенные к сидевшей рядом старушке.

«Великие казни будут народом сделаны, когда встанет он. Много крови прольет он, чтобы смыть обиды свои. Эта кровь — его кровь, из его жил она выпита, он ей хозяин», — вторила ей пожилая дама.

Женщина в пальто и старушка находились ближе всего к Майскому и он сильнее напряг слух, в надежде разобрать еще хоть что-нибудь, но больше ничего не мог услышать в сплошном гулком шепоте. Тогда он развернулся обратно: все стулья, выставленные пред ним, теперь были заняты. Напротив Майского сидели чиновники из пенсионного фонда, врачебно-трудовой комиссии, служащие Я-ского суда. Лица у всех у них были обезображены жуткими уродствами. У кого-то не было глаза, и неприкрытая ничем глазница зияла своей пустотой, кто-то сидел с красными изрытыми оспой щеками, кто-то был без носа, кто-то с совершенно сморщенной кожей. Тут же сидели и Литовская с Белокобыльским: у Литовской с головы на плечи огромными слоями свисал жир, делая ее похожей на отвратительную обтянутую кожей желе-подобную массу, а голова Белокобыльского вся была покрыта глубокими широкими шрамами, так что черты его старческого лица с трудом угадывались под ними. Сидя близко, на высоких стульях, чиновники пристально сверху вниз наблюдали за скрючившимся на лавке Майским, смеясь над ним, переглядываясь и кивая друг другу. Глубокое отвращение и вместе с тем страх вселились в Майского. Он совершенно оцепенел, боясь даже пошевелиться.

«Ничтожество!», — вдруг встав со стула, громко произнес Белокобыльский. Сделав несколько шагов он навис над Майским и, просияв улыбкой, повторил с видимым удовольствием: «Убогое ничтожество!». С трудом подняв огромное тело, к нему присоединилась Литовская, а потом и другие чиновники. «Вошь!»; «Бессмысленная гнида!»; «Паразит!»; «Обрубок!», — кричали они, улыбаясь беззубыми ртами.

Зажмурив глаза и мотая головой Майский просил, молил их остановиться. Душа его разрывалась на части, ему было невыносимо тяжело и больно. В отчаянии кричал он им, но они ни на секунду не прекращали своей пытки. Кто-то из них плюнул Майскому в лицо и вот уже удары посыпались ему по голове. Он вскинул руки, чтобы защититься и понял, что в кисти у него зажат молоток. Злость и ненависть вспыхнули вдруг в Майском. Он обернулся: сидевшие за ним люди больше не шептались, а все внимательно смотрели за его истязанием, будто ожидая чего-то. Майский заревел, вскочил, оттолкнув от себя чиновников, и занес уже молоток над головой Белокобыльского, как вдруг увидел за его спиной черную фигуру. Тот же покрытый мраком человек, который был в палате Марины, смотрел сейчас на него из-за плеча юриста. Как и прежде, он был лишь одной сплошной тенью, но Майскому вдруг показалось, что в его черном лице он видит глаза; глаза, готовые при первой возможности в мгновение поглотить всего его. Молоток выпал из руки Майского. Под грудой ударов он повалился на землю и, пытаясь укрыться от них, свернулся клубком, обхватив голову руками. Но только он весь сжался, готовясь к избиению, как удары прекратились.

Выждав с полминуты, Майский медленно убрал руки: рядом с ним никого не было, а сам он лежал на снегу на улице. Он поднялся и огляделся: это был хорошо знакомый ему тупиковый проезд с мечетью; вплоть до самого бульвара он был совершенно пустым и мертвым, и лишь только мелкий снег, тихо опускаясь с неба, привносил сюда хоть какое-то движение. Майский стоял возле сворота в проулок и, не сходя с места, смотрел в сторону бульвара, как вдруг услышал сзади какой-то шорох и возню. Он развернулся и увидел, что кроме него в самом тупике находился еще один человек. Мужчина сидел на коленях лицом к стене, а на голову у него был наброшен капюшон, но Майский и сзади сразу узнал его — это был сын азербайджанца. Его красный пуховик весь был испачкан кровью, а сам он, покачиваясь вперед-назад, производил руками какие-то действия, бубня что-то себе под нос. Медленно ступая по свежему хрустящему снегу, Майский стал приближаться к мужчине. «Ж`ертва приведет каждого из нас в бессмертие… С нее начнется новая ж`изьнь…», — расслышал он слова, но, странное дело, голос принадлежал не молодому азербайджанцу — это был голос его отца. Подойдя к мужчине, Майский в нерешительности протянул руку и коснулся его плеча, а когда тот повернул голову, смертельный страх и ужас обрушились на него. Под капюшоном не было лица — была лишь темная черная тень вместо головы. Жуткие ощущения сковали Майского. Страшная безликая тьма разверзлась на него, вбирая в себя всю жизненную энергию. Ноги его подкосились, стало невыносимо тяжело, больно и до ужаса страшно. Еще мгновение — и он без чувств упал на землю.

..........................................

Майский открыл глаза, и тут же мысль о предстоящих событиях завладела им. Напрочь развеяв сон, эта мысль сходу навалилась на него, будто никогда и не покидала. Он посмотрел в телефон — четыре часа утра. Будильник был заведен на полшестого, и полтора часа вполне можно было еще отдохнуть, но он при всем желании не смог бы сейчас снова заснуть.

Поднявшись с кровати, Майский умылся, оделся по-домашнему в трико и футболку, еще раз проверил конверты, плащ, ружье, рожки к нему и, сложив все это на кресле, пошел на кухню. В холодильнике были яйца, которые он купил вчера специально для того чтобы поджарить на завтрак, да и шпроты еще остались в достаточном количестве, но в животе у него все крутило и ходило ходуном и, сумев осилить лишь две кружки кефира, он вернулся в зал.

Переодевшись в рубашку и костюм, Майский уселся на стул. Все было готово и оставалось лишь дождаться семи часов — именно тогда он решил выйти из дома. Одна идея, одна цель осталась у Майского, больше ничего его уже не волновало. Эта идея составляла всю его действительность и сейчас, когда нужно было просто ждать наступления условленного часа, время для него будто остановилось. Как загипнотизированный смотрел он на часы в своем телефоне, думая только о том, когда же обновится последняя цифра, чтобы еще на одну минуту приблизить его к реализации своих планов. Так в мучительном ожидании прошло десять минут. Душа Майского изнывала от нетерпения. В очередной раз он принялся обдумывать свои действия и все возможные нюансы. Один момент особенно занял его: «Запрокинуть сильнее!», — решил он после недолгих размышлений. В остальном же все было вполне известно. Но подойдя, наконец, к тому, чтобы полностью и окончательно осознать свои намерения, чтобы принять для себя все целиком, Майский замер. Тревога сковала его тело, разум оцепенел, и чудовищное предчувствие вновь заклокотало где-то под солнечным сплетением.

Не медля ни секунды, Майский вскочил со стула и бросился заправлять кровать. Скинув все до матраца, он начал быстро, но аккуратно, расправляя каждую складочку, натягивать простынь, потом положил одеяло, укрыл все пледом, а сверху, хорошенечко взбив, водрузил распухшую подушку. После этого он направился на кухню, где, подметя пол и убрав все со стола, взялся с особой тщательностью мыть посуду. Закончив с посудой, он вернулся в зал и посмотрел на время. Шесть часов. Майский чувствовал и знал, что просто ждать в квартире было уже невозможно. Присоединив рожок к ружью, он прокинул его за петлю на плечо, надел плащ, зафиксировал ствол липучкой, сунул в один карман конверты, во второй обойму с патронами и, закрыв квартиру, вышел на улицу.

Во дворе дома была кромешная тьма. Город только начинал оживать, поблескивая редкими огнями окон проснувшихся квартир. Майский вышел на тротуар и зашагал вдоль улицы. Фонари уже светили, но машин на дороге почти не было, и совсем не видно было пешеходов. Дойдя до дома родителей, Майский с тревогой подметил про себя, что в зале и на кухне у них горит свет. Постаравшись как можно бесшумнее попасть в подъезд, он бросил конверт в почтовый ящик и, выскочив на улицу, двинулся к автобусной остановке, но пройдя только с полпути, столкнулся с неожиданной трудностью. Оказалось, что идти с прикрепленным под плащом ружьем длительное время было совсем не то, что сделать десять шагов дома перед зеркалом; да к тому же и замок-липучка был совсем не крепким, и уже, похоже, начинал ослабляться, потому что ствол ружья болтало при ходьбе все сильнее: в толкучке общественного транспорта он мог попросту раскрыться, а значит, ехать на автобусе было нельзя. Расстегнув верхние пуговицы плаща, Майский вытащил из пиджака и пересчитал остававшиеся у него деньги — всего чуть более семисот рублей. Чтобы заплатить за такси этого было более чем достаточно и, дойдя до остановки, он сразу сел в один из стоявших здесь автомобилей.

Сказав адрес, Майский поправил замок-липучку и уставился в окно. Не встречая никаких препятствий на пустынных улицах, автомобиль быстро мчался вперед и вскоре остановился у высоких двустворчатых дверей старого трехэтажного здания в центре города. Выйдя из машины, Майский бросил один подписанный конверт в прикрепленный неподалеку ящик для корреспонденции, и они поехали дальше, до высокого офисного здания, где в одной из ячеек в холле он оставил второе письмо.

Вернувшись в такси, Майский посмотрел на время — полвосьмого. Приезжать так рано не имело никакого смысла, да кроме того ему отчего-то сделалось легче в автомобиле, и расплатившись с водителем он сверх того отдал ему все оставшиеся деньги (около пятисот рублей) с просьбой покатать по городу до девяти, а потом доставить на место, на что тот охотно согласился.

Уткнувшись в окно, Майский принялся наблюдать за проплывающим мимо него N-ском, сумев таким образом — всматриваясь в город — отвлечься от размышлений о предстоящих событиях. Самые разные строения, аллеи и скверы попадались ему на глаза; разглядывая их, он поминутно обнаруживал элементы и детали, ранее никогда им не замечаемые, открывал для себя новые памятники или даже целые здания в местах, по которым гулял не раз и не два и которые, казалось бы, знал досконально. И хотя он все же продолжал изредка поглядывать на время, делал это по большей части механически, желая лишь убедиться, что до девяти еще далеко, после чего скорее вновь приступал к созерцанию улиц, будто страшась возвращения мыслей о предстоящем.

Спустя час с небольшим такси остановилось возле здания пенсионного фонда.

— Но еще только без двадцати? — спросил Майский после небольшой паузы, не сразу сообразив что таксист дальше ехать не собирается.

— Все, — ответил водитель, указав на висевший на панели счетчик. — Если хотите еще кататься — придется доплатить.

Денег у Майского больше не было и ему ничего не оставалось, кроме как выйти из машины. Возле дверей пенсионного фонда уже скопился народ, ожидая, когда начнут запускать внутрь. Находится в этой толпе Майскому было рискованно; постояв в растерянности с минуту, он сунул руки в карманы и зашагал по тротуару, а через несколько сот метров перешел на другую сторону дороги и, чтобы не примелькаться, принялся вырисовывать замысловатые маршруты вокруг близлежащих домов.

Потихоньку начало светать. Ночью ударил сильный мороз и попадавшиеся навстречу Майскому прохожие, все как один втянув шеи, кутались в свои одежды. Он же, одетый в костюм и легкий осенний плащ с металлическим ружьем за пазухой уже через десять минут окоченел полностью. Майский планировал зайти в пенсионный фонд в десятом часу, может быть даже полдесятого, когда рабочий день уже вовсю начнется, да и народу будет побольше, но продрогнув на улице до костей и не имея возможности заглянуть куда-нибудь погреться ровно в девять уже стоял возле здания. «Главное — не забыть сильнее запрокинуть!», — открыв дверь фонда, вновь напомнил он себе, и зашел внутрь.

Но только оказавшись в помещении, Майский замер на месте. Впереди, в коридорчике, на входе в холл он увидел будку охранников. Как же он мог забыть о ней?! Столько раз представляя себе этот момент, он никогда не задумывался о том, что надо будет проходить мимо охраны. Сознание Майского смешалось, тело затряслось, и такое бессилие вдруг обрушилось на него, что он еле удержался на ногах.

У будки, между тем, находилось два охранника: один сидел внутри, а второй стоял рядом и, развернувшись спиной, читал что-то на прикрепленном к стене стенде. Никто из них не видел замешательство Майского и он, почти уже не отдавая отчета своим действиям, а только где-то внутри понимая, что медлить нельзя, двинулся в сторону холла.

Сунув руки в карманы и опустив голову, Майский постарался затеряться в потоке посетителей. Немыслимыми усилиями он заставлял себя идти дальше; перед глазами все завертелось, расплылось; в ушах стоял тяжелый гул, который, казалось, исходил прямо у него из головы, заглушая собой прочие внешние звуки. Шаг за шагом он двигался вперед, но когда уже был почти в самом холле, зачем-то искоса посмотрел в сторону будки: сидевший в ней охранник наблюдал за ним — взгляды их встретились. Ужаснувшись, Майский отдернул голову и, стараясь сохранять прежний темп ходьбы, пошел дальше, но сделав только пару шагов, услышал сзади себя громкое и твердое:

— Мужчина!

Майский обомлел. Остановившись, он медленно развернулся: вышедший из будки охранник, вытянувшись вверх всем своим телом, смотрел сквозь проходящих мимо людей прямо на него.

— Подойдите на минутку! — решительно обратился он.

В совершенном бессилии Майский приблизился к будке.

— Да?

— Вы к кому направляетесь? — строго оглядывая его, спросил охранник.

— К начальнице отдела социального страхования, — еле шевеля закоченевшей на морозе челюстью, выговорил Майский.

Ничего не ответив на это, охранник наклонился ближе и заглянул ему прямо в лицо. Майского будто контузило: он совсем не чувствовал конечностей, уши заложило, в глазах потемнело.

— Да тут нормально все, — раздался вдруг добродушный мужской голос.

Майский поднял глаза: второй охранник, который до этого изучал что-то на стенде, подошел ближе и приветливо смотрел сейчас на него через плечо напарника. Он вспомнил его — это был тот самый здоровяк с грушеобразным лицом и детским взглядом, у которого он спрашивал кабинет Литовской во время первого своего посещения.

— Я его знаю, — продолжил здоровяк. — Он постоянно ходит.

Его напарник согласно кивнул и вернулся в будку, а Майский, не осознавая до конца, что произошло, молча развернулся и пошел в сторону лестницы (еще накануне он решил для себя, что не поедет на лифте — там было слишком много народу).

Лестница оказалась совершенно пуста и, свернув за угол, Майский почти что побежал по ней. Ступенька за ступенькой он судорожно взбирался вверх, стремясь поскорее оказаться подальше от холла и не обращая уже внимание на ружье, которое совсем ослабилось и теперь при каждом шаге опасно выдавалось из-под плаща. Дыхание Майского сбилось, мысли спутались, а сердце бешено колотилось в груди, так что он ощущал каждый удар. Он понимал, что нужно отдышаться и поправить ружье, но смог остановиться только поднявшись до пролета между третьим и четвертым этажами.

Он затаился и прислушался: ни сверху, ни снизу не доносилось никаких звуков — на лестницы не было ни души. Осознание того, что сейчас внизу для него все могло закончиться, пробрало Майского до костей, но, вместе с тем, он стоял уже на лестнице, и это обстоятельство вдруг вселило в него уверенность и решимость, заставив собраться и сконцентрироваться. Поправив замок-липучку, который уже почти совсем отклеился, он несколько раз глубоко вздохнул, но услышав снизу скрип двери и шум шагов, поспешил дальше, наверх.

Поднявшись на шестой этаж, Майский вышел в коридор и не торопясь пошел по нему, стараясь быть как можно более осторожным. Народу было много, но дойдя до кабинета Белокобыльского, он нашел здесь только одного мужчину. Решив, что неразумно будет идти напролом, привлекая к себе особенное внимание, Майский пропустил его вперед и стал дожидаться свой очереди. Но как только мужчина зашел в кабинет, мучительные сомнения стали терзать его. Зачем он пропустил этого мужчину? Надо было что-нибудь придумать и зайти первым. Ему нельзя было терять ни минуты. Может охранники, заподозрив неладное, как раз сейчас поднимаются, чтобы проверить его? Майский испуганно посмотрел в сторону выхода к лифту — все было тихо и спокойно. Вдруг он подумал о камерах видеонаблюдения, которые возможно фиксировали сейчас его действия но, осторожно оглядев потолок, камер не нашел.

Нервы Майского совсем истончились. Он стоял не шевелясь, затаив дыхание, озираясь нахмуренным испуганным взглядом, весь трепеща и отчаянно пытаясь взять себя в руки. Голова его раскалывалась, в висках болезненно пульсировала кровь, но он не обращал внимания на боль. Страх окутал Майского: страх, что по какой-нибудь причине планы его могут сорваться, и сорваться в тот момент, когда он находится уже через стенку от своей цели. Мучительное ожидание сводило его с ума; в напряжении уставился он на дверь. Вдруг неожиданная мысль, что Белокобыльский может сейчас запросто оставить кабинет и куда-нибудь быстро уйти, взбудоражила Майского. Продолжая поглядывать в сторону выхода к лифту, он начал медленно расстегивать плащ, а когда две верхние пуговицы были уже высвобождены из петель, дверь кабинет неожиданно открылась. Майский вздрогнул. В коридор вышел мужчина и, в улыбке кивнув ему, как бы говоря, что он может проходить, направился в сторону лифта. Рванув с места, Майский зашел в кабинет и плотно закрыл за собой дверь.

Белокобыльский находился в кабинете один. Как обычно он сидел за столом, возясь с разложенными перед ним бумагами. Когда же к нему с выпученными, сверкающими в решимости глазами влетел Майский, он резко выпрямился, привстал, но узнав посетителя, вернулся на стул.

— Что вы хотели? — быстро и беспокойно спросил Белокобыльский. Крайняя встревоженность Майского мгновенно передалась ему.

Майский отодвинул стул подальше от стола и присел на самый его краешек.

— Я хотел прояснить один момент, — начал он после паузы.

— Последний раз мы, кажется, все с вами выяснили. Я не могу больше вам ничем помочь.

— Да вы не переживайте, — с нервической усмешкой на лице сказал Майский, потихоньку расстегивая рукой пуговицы плаща. — Я не по поводу пенсии, а совершенно по другому вопросу… Вы помните наш разговор два дня назад?

— Нет, не помню, — раздраженно проговорил Белокобыльский.

— Вы сказали мне тогда, что я растратил свою жизнь на бессмысленные хождения по самым разным бюрократическим инстанциям.

Белокобыльский молчал.

— И знаете, что я хочу вам на это ответить? — продолжил Майский, презрительно и зло смотря на пожилого юриста. — Вы совершенно правы! Да, я действительно растратил всю свою жизнь на бессмысленные мыканья по разным государственным учреждениям.

В кабинете повисла пауза. Белокобыльский в недоумении смотрел на Майского.

— Зачем вы мне это рассказываете? — наконец, спросил он.

— Зачем рассказываю? Я хочу, чтобы вы поняли…, — начал было Майский, но вдруг остановился, услышав доносившийся из коридора шум.

Это были тяжелые и гулкие звуки шагов. С каждым мгновением они становились все громче и тверже — кто-то быстро приближался к кабинету. Не медля больше ни секунды, Майский отстегну ремешок приклада, вскинул ружье и, положив его на предплечье левой руки, наставил ствол в лицо Белокобыльскому. Глаза юриста округлились, он отпрянул назад, а Майский, не говоря ни слова, в упор уставился на него поверх дула карабина. Звуки шагов все усиливались; вот они уже раздались возле самой двери и… ни на секунду не прерываясь, начали удаляться, стихая все тем же быстрым размеренным темпом.

В кабинете стало совсем тихо. Лишь осторожное и частое дыхание Белокобыльского наполняло сейчас его. Видя панический страх в глазах юриста, наблюдая, как лицо его накрыла волна дикого ужаса приближающейся смерти, Майский испытал глубокое отвращение и вместе с тем какое-то сладостное удовлетворение.

— Что вы… зачем… что вы собираетесь…, — сбивчиво мямлил Белокобыльский себе под нос.

— Ты и твои коллеги из Я-ского пенсионного фонда исковеркали мою жизнь, — сверкая глазами, проговаривал Майский. — Пользуясь своей властью, вы бесстыдно обворовываете обездоленных граждан — пенсионеров и инвалидов. Не мучаясь никакими угрызениями совести, вы нагло обираете их, обрекая на нищету или, как в моем случае, на бессмысленное растрачивание жизни в попытке восстановить справедливость.

— Я не хотел…, — умоляюще шептал Белокобыльский. — Мы увеличим вам пенсию… пересчитаем и увеличим… Вам вернут деньги за все предыдущие периоды!..

— Ты назвал меня ничтожеством тогда. Но ты ошибся.

— Я ошибся… мы все пересчитаем… это была ошибка… извините…

— Ты ошибся, потому что я все-таки кое-что сделаю в этой жизни. Я сделаю так, чтобы ты никогда больше не загубил ни одной человеческой судьбы.

Майский затих, продолжая не шевелясь в упор смотреть на юриста. Белокобыльский тоже замолчал. Лицо его сковало ужасом. Прикрываясь раскрасневшимися мокрыми от пота ладонями, он весь дрожал, то и дело, косясь на дверь в коридор. Так прошло несколько напряженных бесконечно-долгих мгновений. Вдруг Белокобыльский не выдержал: безумно осклабившись и разразившись диким воплем, он бросился на Майского.

Раздался выстрел! Кровь и плоть вырвались в разные стороны.

Течение времени для Майского будто замедлилось. Невероятно четко видел он через распространявшийся по комнате дым как тело Белокобыльского, глухо свалившись, распласталось на столе, обращенное к нему размозженным изуродованным черепом. Запах пороха врезался в нос. Стол и стены все были в крови, с жалюзи свисали сгустки плоти; одежду его забрызгало по пояс; теплые капли он ощущал на своем лице и руке. Все эти соображения пронеслись в голове Майского за какие-то доли секунды. Неожиданно голова у него закружилась, в глазах стало нестерпимо, невыносимо ярко, но через мгновение свет рассеялся, и какая-то вдруг ясность появилась в сознании.

Майский встал и, открыв дверь, вышел из кабинета. В коридоре уже началась паника. Люди бежали по нему налево, в сторону выходов на лестницу и к лифту, но увидев человека с ружьем те, кто были справа, развернулись и начали убегать обратно. Майский посмотрел налево — почти все здесь уже успели выбраться на лестницу и коридор был пуст. Он развернулся и пошел направо — тут было полно народу. Крича, люди убегали от него по коридору, проталкиваясь в толпе, роняя и наступая друг на друга. Некоторые прятался под стоявшими здесь столами, остальные пытались заскочить в кабинеты, дергая ручки и толкая двери; те же, кто был в кабинетах, спешно закрывали их, выпихивая наружу отчаянно пытавшихся прорваться к ним людей. Обступая поваленных на пол, Майский продолжал идти вперед по коридору, направляясь почти в самый его конец, а дойдя до нужного кабинета, увидел, что согнал в небольшой тупиковый отрезок коридора, наверное, треть находившихся на этаже людей.

Майский наклонился и дернул ручку кабинета Литовской. Дверь была заперта. Холод пробежал по его спине; с ужасом понял он, что даже не убедился на работе ли она сегодня! При мысли, что Литовской может не быть на месте, сильнейшее смятение и панический страх накрыли Майского: пот выступил у него по телу, кровь ударила в голову, вокруг все поплыло. В испуге выпучив глаза, он начал судорожно дергать ручку — дверь не поддавалась. Он толкнул ее плечом, затем еще раз — все было без толку. В отчаянии Майский вскинул ружье и под безумные панические крики людей три раза выстрелил в замок, а после снова навалился плечом — дверь распахнулась. Он влетел в кабинет и облегченно выдохнул: Литовская копошилась на полу, пытаясь спрятать под стол свое жирное тело. Услышав, что дверь раскрылась, она на секунду выглянула из-под стола, а увидев Майского с ружьем сдавленно вскрикнула, приникла к полу и затаилась, закрыв голову руками. Обойдя стол сбоку, Майский поднял ружье и выстрелил в нее раз… затем другой… третий, четвертый, пятый, шестой. Больше патронов в рожке не было, но еще несколько раз в кабинете раздались глухие бесплодные щелчки бойка.

С минуту Майский смотрел на Литовскую — она не шевелилась. Он вышел в коридор. Большинство из тех, кто сбился в нем, успели за это время проскочить мимо кабинета и сейчас бежали влево в сторону выхода, но некоторые все еще оставались в тупике справа. Майский повернулся и замер, всматриваясь в стоявших тут людей.

Напротив него вдоль стены столпилось человек восемь. Здесь были в основном мужчины и женщины в верхних одеждах — пришедшие на прием граждане; но было и несколько служащих в офисных костюмах, очевидно, не успевшие забежать в свои кабинеты. Все сгорбившиеся и сжавшиеся, они стояли повернутые к Майскому полу боком, инстинктивно прикрываясь поднятыми до уровня груди и вытянутыми перед собой руками; когда же он окровавленный по пояс развернулся в их сторону, женщины вскрикнули, закрыв лица ладонями, а мужчины, еще сильнее ссутулив плечи и опустив головы, в смятении стали прятать глаза, лишь мельком бросая на него охваченные животным ужасом взгляды. Майский отсоединил пустую обойму, достал второй рожок и одной рукой ловко умеючи перезарядил ружье. Толпа пришла в неистовое движение: и мужчины и женщины, крича от ужаса, припали спинами к стене и начали жаться друг к другу, выталкивая руками и локтями тех, кто стоял поблизости, в панической попытке укрыться за их спинами. Майский передернул затвор и поднял ружье.

«Сильнее запрокинуть! — промелькнуло в его голове. — Тут нужно наверняка!».

Повернувшись к стене, Майский упер в нее приклад винтовки, запрокинул подальше голову и вставил дуло себе в рот. В это мгновение он будто попал в вечность: время для него замедлилось, почти остановилось, а чувства обострились многократно. Неожиданно ярко ощутил он все вокруг: легкие потоки холодного воздуха из распахнутого окна в кабинете Литовской, которые сквозняком прошлись по его шее; сдавленное дыхание до ужаса напуганных людей у стены коридора; почувствовал, как стягивают кожу на лице уже начавшие сворачиваться капли крови Белокобыльского; ощутил запах жженного пороха из теплого дула ружья. Какое-то умиротворение и небывалая, никогда прежде им не испытываемая легкость вдруг спустились на него. Майский глубоко вдохнул, набрав полные легкие воздуха, закрыл глаза и, медленно выдохнув, плавно коснулся большим пальцем курка. Выстрел!

Максим Леонидович Майский умер.

— — ------------------------------------------------

Больше интересного тут:

www.youtube.com/channel/UCHmbRKwvEQSfFhtg-3_iu9w