ЧАСТЬ ВТОРАЯ, глава I, II

II

Очередь продвигалась довольно быстро и уже через полчаса в кабинет зашла девушка, следом за которой должен был идти Майский. Это несколько приободрило его: он выпрямил спину и поерзал на стуле, произведя при этом затяжной и громкий вдох, как бы набираясь решимости и подготавливаясь к тому, чтобы, не мешкая войти в кабинет, когда дверь снова откроется. Но просидел он в таком расправленном положении не больше минуты, как незаметно для себя самого вновь ссутулил спину, опустил плечи, будто под непосильным гнетом, и опять уткнулся взглядом в папку, которую держал на коленях и за время ожидания успел изучить насколько, что закрытыми глазами мог указать на каждую ее особенность, каждое пятнышко или трещинку.

Одет Майский был в темный костюм с синим отливом поверх белой рубашки без галстука, а на ногах у него были черные туфли, по виду настолько миниатюрные, что и не каждая девушка смогла бы примерить их на свою ногу. Он продолжал обливаться потом, сидя в душном, наполненном людьми коридоре в своем пиджаке, но даже и не думал снимать его. Пиджак был единственной одеждой, в которой его левая рука, или вернее частичное ее отсутствие, не так сильно бросалось в глаза окружающим и поэтому он всегда носил костюм, невзирая ни на время года, ни на жару, стоявшую на улице, а кофту или футболку надевал исключительно в том случае, если находился в компании хорошо знакомых ему людей.

Внешность Майский имел совершенно непривлекательную и невзрачную. Несмотря на солидный возраст, у него была фигура незрелого юноши: низкий рост сочетался в нем с сильной худобой, очень тонкими руками и ногами. Голова Майского также была небольшой, с миниатюрными чертами лица: маленьким носом и детскими губами. Из-под его бледной истонченной кожи фиолетово-синими выпуклыми дорожками выдавались вены на висках, лбу, шеи и кисте руки, и по той же причине вокруг больших голубых и как-то по-детски округленных глаз расходились темные воспаленные круги. Все это придавало Майскому очень нездоровый вид. Вдобавок, он был коротко обрит, так что волос на его голове можно сказать не было вовсе; но даже если бы он и не стригся какое-то время, то их не на много бы и прибавилось. Еще в юности Майский с невероятной быстротой начал лысеть и к тридцати годам что-то более-менее приличное наличествовало у него на голове только в небольшой области по бокам над ушами и сзади над самой шеей. Как ни любил он свои волосы и как ни старался оттянуть момент расставания с ними, в конце концов, у него не осталось выбора и ему пришлось обриться почти что наголо, отчего лицо его стало повторять своим контуром совершенно правильную окружность, с торчащими только чуть больше чем надо кончиками ушей, которые, впрочем, на общем фоне почти не бросались в глаза. Однако, как и большинство мужчин, у которых в силу обстоятельств отсутствуют волосы на голове, Майский несознательно начал компенсировать этот недостаток разведением разнообразной растительности на своем лице. Он отпустил маленькую рыжую бородку, закольцевав ее с такими же рыжеватыми усами и, невзирая на то, что и здесь волосы у него были довольно жидкими, никогда больше полностью их не сбривал. В целом, внешне он походил на шестнадцатилетнего юношу, который вдруг, неожиданно состарился (состарилась кожа на лице, руке и шее, выпали волосы, отросла борода), но по своему физическому развитию так и остался на уровне десятиклассника.

На первый взгляд Майский казался вполне обыденной и даже жалкой личностью. Но присмотревшись чуть внимательнее можно было отметить две незначительные особенности в его лице, которые сразу заставляли любого, хоть чуточку проницательного человека, усомниться в соответствии его внутреннего мира удрученному и несколько забитому внешнему виду. Этими особенностями являлись выражение его глаз и губ. Губы у Майского почти всегда были плотно и напряженно сжаты, а уголки рта опущены несколько вниз. Глаза же, при всей своей детской, наивной округлости, имели сосредоточенный, направленный и строгий взгляд: они зацеплялись за объект какой-то непоколебимой хваткой, так что если пересекались со взглядом другого человека, то неизменно вызывали в собеседники странные тревожные ощущения. Эти, почти незаметные со стороны нюансы, никак не сочетались с его внешним видом и поначалу могли сбить с толку, но стоило только Майскому завести разговор, как его образ менялся поразительным образом и все сразу сходилось воедино. Обычно немногословный и сдержанный, он включался в разговор, только если тот касался интересующей его темы, но делал это с невероятной энергией. Правда, голос у него вполне соответствовал комплекции, был неприятным, тонким и гнусавым, но Майский излагал свои мысли с таким оживлением, держался настолько твердо и уверенно, что сразу становилось понятно — внутри этого человека горел огонь, что-то необычайно сильное распаляло его душу. От неудержимого напора его слов, мыслей и эмоций не мог устоять никто и каждый по-своему, но непременно попадал под влияние его ауры. И Майский прекрасно чувствовал это, снова и снова укрепляясь в сознании своей необыкновенности.

Очень скоро, спустя каких-то пять минут, дверь кабинета отворилась вновь и из него вышла девушка, за которой занимал очередь Майский. Не раздумывая ни секунды, он вскочил со стула и решительно вошел внутрь.

— Евгения Львовна, здравствуйте, — обратился он к сидевшей за столом женщине.

Ожидая в коридоре, Майский внимательно изучил висевшую у двери табличку и, прекрасно зная какое невероятное воздействие на человека производит произнесенное вслух его полное имя, заранее запечатлел в памяти имя и отчество хозяйки кабинета.

— Здравствуйте. Садитесь, — сухо ответила ему Литовская, указав на стоявшие напротив ее стола стулья, один из которых тут же и поспешил занять Майский.

Кабинет Литовской был небольшого размера, но в то же самое время с очень достойной внутренней отделкой. Он хорошо освещался сквозь широкое на всю стену окно и после темного коридора, казалось, утопал в солнечном свете. Находящуюся здесь мебель, настольную технику, да вообще весь интерьер отличала явно недешевая стоимость и сдержанная эстетика, с которой все это было подобрано. В самом центре стоял широкий стол, за которым величественно восседала хозяйка кабинета.

Литовская являлась очень крупной женщиной и, насколько можно было судить по тому, как прилично она возвышалась над столом, имела еще и внушительный рост. Она была одета в белую блузу с короткими рукавами, заправленную в черную юбку. В качестве украшений на ней присутствовало ожерелье, несколько наручных браслетов и сережки — все массивное, блестящее, золотое и, по-видимому, очень дорогое. Колец же не было, если не считать одного, обручального, которое так безнадежно утонуло в складках ожиревшего пальца, что, казалось, без распиливания снять его теперь было совершенно невозможно. Вообще Литовская в свои пятьдесят лет отличалась чрезвычайно объемной фигурой: ее довольно широкая блузка была плотно натянута на талии и выдавалась наружу неимоверного размера боками, а руки, оголенные по самые плечи, имели безобразно толстый вид. При всем при этом у нее было довольно симпатичное лицо, на удивление, еще сохранявшее относительную стройность; короткие до плеч волосы, безупречно уложенные и выкрашенные в естественный русый цвет, красивые наращенные ногти и ровный загар.

— Евгения Львовна, у меня к вам в принципе один только вопрос, — деловито начал Майский. — Меня зовут Максим Леонидович Майский. Двадцать лет назад на производстве со мной случился несчастный случай, в результате которого я приобрел инвалидность второй группы и с того времени получаю положенные мне соответствующие пособия. Больше десяти последних лет я прожил в Я-ске, но год назад переехал в N-ск, и как только выплаты моей пенсии перевели из Я-ска в ваше отделение пенсионного фонда, ее сократили в три раза!.. Это совершеннейшая нелепость. У меня есть заключение суда, — принялся обосновывать правомерность своих претензий Майский, и с этими словами спешно начал искать что-то в своей папке. — Согласно нему моя пенсия не подлежит сокращению ниже установленного!..

Начав более-менее сдержанно, к концу своей речи Майский говорил уже в сильном возбуждении. В его голосе отчетливо раздавались нотки возмущения, а на некоторых словах он особенно акцентировал внимание, усиливая и без того их явно обвинительное, укоряющее звучание. Чем больше он излагал свое виденье ситуации, тем больше она казалось ему несправедливой; чем больше она казалась ему несправедливой, тем громче звучал его голос; чем громче звучал его голос, тем сильнее искривлялось в недовольной гримасе лицо Литовской; а чем сильнее искривлялось ее лицо, тем очевиднее было для Майского, что она несогласно с его доводами, тем больше, яростнее и громче излагал он свое видение ситуации. Одно следовало за другим по спирали, и Майский готов был уже разразиться сейчас гневной тирадой по поводу безобразия, которое творится в отделении пенсионного фонда, и безразличия всех сидящих здесь бюрократов; но эта информация для Литовской была совершенно лишней и она, по своему опыту чувствуя, что именно к этому и идет дело, решила сыграть на опережение, прервав речь Майского своим вопросом.

— Вас не устраивает установленный размер пенсии? — деловито спросила Литовская, тоже достаточно громко и резко.

— Да, — только и смог ответить Майский, застигнутый этим вопросом врасплох и от неожиданности перестав даже рыться в папке.

— Для начала вам следует поговорить об этом с нашим главным юристом. Мне кажется, вместе вы сможете быстро разобраться в ситуации и выяснить, чем обусловлен ваш текущий уровень пенсионных выплат.

— А вы мне что — не поможете?

— Обратитесь к юристу. Он лучше ориентируется в этом вопросе, — ответила Литовская раздраженно. Все это время лицо ее имело недоброжелательный вид: она как будто была утомлена чем-то, нисколько не стараясь скрыть свое недовольство.

— И что мне теперь еще в одной очереди стоять?! — возмутился Майский.

— К нему почти не бывает очереди. В любом случае я вам сейчас помочь не смогу, — нервически бросила она. — Это нужно поднимать по вам всю информацию, которой я сейчас просто физически не располагаю.

В кабинете установилась пауза. Майский рассчитывал, что здесь он сможет разом выяснить все вопросы, но дело вдруг приобрело неожиданный оборот и он, несколько обескураженный, пытался сейчас решить, как же следует поступить в этой ситуации.

— И где находится ваш юрист? — наконец спросил Майский, все-таки придя к выводу, что здесь ему уже точно ничего не добиться, и в любом случае придется идти за разъяснениями к юристу.

— Кабинет шестьсот сорок два. Как выйдите — налево по коридору.

— Спасибо, — мимоходом произнес Майский, находясь уже в дверях.

Пройдя обратно по коридору, почти к самому выходу, он остановился возле шестьсот сорок второго кабинета. Неожиданно для себя Майский обнаружил, что Литовская, похоже, была совершенно права — у входа в этот кабинет действительно почти никого не было. Здесь находилась только одна старушка, которая, как выяснилось, вообще заняла очередь по соседству, а сюда пришла, чтобы просто иметь возможность посидеть, потому что напротив ее кабинета свободных стульев не было, а подолгу стоять ей, в виду преклонного возраста, было уже в тягость. Обрадовавшись этому обстоятельству, Майский как обычно посмотрел на блестящую коричневую табличку у входа в кабинет, на которой желтыми буквами было выведено «Главный юрист — Владимир Алексеевич Белокобыльский» и, постучав, зашел внутрь.

Кабинет Белокобыльского был меньше, чем у Литовской, да к тому же еще имел не прямоугольную, а квадратную форму, так что, заходя внутрь, посетители сходу натыкались на стол его обладателя. Кроме стола здесь находилось еще четыре шкафа, три из которых, те что были со стеклянными дверцами, стояли доверху набитые толстенными папками, которые также в большом количестве присутствовали и на подоконнике, и на столе Белокобыльского. Одна из таких папок лежала сейчас открытая перед ним, а он, одетый как обычно в свой дорогой костюм с галстуком, внимательно изучал что-то одновременно в двух листках, которые держал в воздухе в обеих руках. В кабинете никого кроме Белокобыльского не было и, когда Майский представился, тот сразу предложил ему сесть на стоящий рядом стул.

— Владимир Алексеевич, я сейчас только что был у Евгении Львовны Литовской, и она направила меня к вам, сказав, что вы сможете мне помочь, — начал Майский, усевшись на стуле. — Я работал в крупной нефтегазовой компании, где, в результате несчастного случая на производстве, был травмирован, приобрел инвалидность второй группы (шестьдесят процентов недееспособности) и с того времени получаю положенные мне соответствующие пособия. Последние десять лет я прожил в Я-ске, но год назад переехал в N-ск, а как только выплаты моей пенсии перевели в ваше отделение пенсионного фонда, их сократили в три раза.

Майский почти дословно повторил то, что несколько минут назад озвучил Литовской. Зачастую снова и снова отправляемый к кому-нибудь, кто «точно сможет помочь», он иногда проходил с одним вопросом и по десять чиновников в день и взял за правило запоминать разговор, чтобы потом заново на ходу не подбирать слова. К тому же в этом случае он с каждым разом все четче и лучше формулировал свое обращение, что также было несомненным положительным следствием такой привычки.

В этот раз Майский говорил спокойнее и не горячился, как у Литовской. Отчасти это было вызвано тем, что, пока он сидел в ее прохладном кондиционируемом кабинете, рубашка на нем успела обсохнуть от пота, да и воздух был легче, чем в коридоре, и он почувствовал себя значительно лучше. Но в большей степени на конструктивный диалог его настроил внешний вид встретившего его чиновника. В отличие от Литовской, откровенно выказывавшей по отношению к Майскому неприязнь и раздражение, Белокобыльский слушал его очень внимательно, приподняв в своей исключительно манере брови, отложив все бумаги и полностью сосредоточившись на посетителе.

— Вообще, как только я ушел на пенсию, и мои выплаты перевели в государственный пенсионный фонд, их размер постоянно снижался, — продолжал Майский. — Еще в Я-ске я обратился в суд, и в результате было вынесено постановление, согласно которому моя пенсия не может быть ниже пятнадцати тысяч рублей.

— А с кем у вас состоялся суд? — еще сильнее заинтересовался Белокобыльский и даже при этом подался телом несколько вперед.

— С Я-ским отделением пенсионного фонда.

— У вас судебное постановление с собой? — спросил пожилой юрист, смотря на папку, которую принес с собой Майский.

— Да.

— Могу я на него взглянуть?

— Конечно, — покопавшись немного в папке, Майский протянул Белокобыльскому несколько сшитых листов. — Вот оно.

Белокобыльский взял постановление и стал внимательно его изучать.

— А какой у вас сейчас размер пенсии? — снова обратил он свой взгляд на Майского, выказывая явную заинтересованность.

— Пять тысяч, — ответил Майский, на что Белокобыльский несколько раз понимающе кивнул и опять вернулся к изучению постановления. — Сократили в три раза — до этого была пятнадцать тысяч.

— Давно вы не работаете?

— Больше четырнадцати лет, — вымолвил Майский, понизив голос и как бы оправдываясь, но после небольшой паузы, вдруг снова загорелся: — Я не говорю о том, чтобы восстановить мою пенсию на первоначальный уровень, до того, как ее начали урезать в Я-ске, но то, что сделали здесь — просто непостижимо. В постановлении все четко сказано. Это прямое нарушение судебного решения. Просто издевательство какое-то!

— Да, действительно, все так и написано, — произнес Белокобыльский, протягивая ему назад постановление. — Но чтобы дать вам хоть какой-то вразумительный ответ, мне потребуется официальное заявление от вас (образец вы найдете напротив моего кабинета) и определенные документы, которые необходимо будет приложить к заявлению, — с этими словами Белокобыльский открыл тумбочку своего стола и, порывшись внутри, достал небольшой листочек, похожий размерами на памятку, на котором мелким шрифтом был напечатан какой-то длинный список.

Майский взял памятку. В ней перечислялись самые различные справки, документы и выписки, всего более двадцати пунктов и все хорошо ему знакомые.

— Я смогу их собрать никак не раньше октября, — проговорил Майский, вопросительно посмотрев на Белокобыльского.

— Хорошо, — по виду даже обрадовавшись этой новости, ответил Белокобыльский. — Я как раз к тому времени подниму документы по вашему делу и постараюсь в общих чертах разобраться в ситуации, — заключил он, сложив на столе руки и внимательно уставившись на Майского.

Всем своим видом Белокобыльский как бы говорил сейчас: «мне пока что нечего добавить, так что если у вас тоже нет больше вопросов ко мне, я думаю, нам можно уже и закончить». Но, несмотря на этот посыл, который столь явно угадывался в нем, в выражении его лица не играло ни одной, даже самой маленькой нотки усталости от посетителя: оно оставалось по-прежнему приветливым и открытым, так что, казалось, если бы сейчас у Майского нашлось бы еще с десяток вопросов, то он спокойно и без сожаления уделил бы ему все свое время.

В действительности же у Майского не было больше вопросов, однако и уходить вот так он тоже не хотел. Его ситуация все еще оставалась совершенно неопределенной и он бессознательно желал услышать хоть какой-то ответ, за который смог бы зацепиться, чтобы вселить в себя надежду и таким образом иметь возможность унять свои переживания.

— Но все-таки — ваше мнение о сложившейся ситуации? — наконец, после небольшой паузы поинтересовался Майский, как будто выпрашивая сейчас у Белокобыльского ответ.

— Пока из этого судебного решения я вижу, что ваша пенсия действительно не должна быть меньше пятнадцати тысяч…, — приподнял брови Белокобыльский. — Кстати, могу я снять копию с постановления? — как бы опомнившись, спросил он и, получив документ, принялся копировать каждую страницу.

— А эти два месяца, пока я буду собирать бумаги, у меня какие выплаты будут?

— Останутся на текущем уровне… Но если сокращение пенсии окажется незаконным, то вам заново все пересчитают и вернут неуплаченную за все эти периоды разницу, — ответил Белокобыльский, добавив при этом к выражению своего лица проникновенную улыбку.

Этого было больше, чем достаточно, чтобы Майский полностью удовлетворился своим посещением. Его плотно сжатые чуть приспущенные губы как-то напряженно дрогнули вместе с мышцами на подбородке и вдруг сложились в ответной улыбке, настолько робкой и несуразной, что создалось впечатление, будто он совсем забыл, как это — улыбаться, и сейчас пытался вспомнить. Круглое меленькое детское лицо его приняло совсем глупое выражение.

— Спасибо, — произнес Майский, забирая назад свое постановление.

— Пожалуйста.

— До свидания, — Майский попрощался и вышел в коридор, где сфотографировал висящий на стенде образец заявления, чтобы позже заполнить его дома, и направился к лифту. Впервые за последние два месяца он смог с надеждой заглянуть в будущее.

«Здорово! — думал про себя Майский. — Наверняка это их ошибка — вон как этот юрист подпрыгнул, когда я про свой судебный процесс с Я-ским пенсионным фондом сказал. Сейчас они уж точно меня всерьез воспринимать будут… Получается, что если мне пенсию пересчитают, то с учетом двух месяцев, которые я еще буду бумаги собирать… минимум тысяч восемьдесят сразу должны выплатить… А что если не пересчитают? — его на секунду охватило сомнение. — Нет! Не может быть. Не могут же они так запросто игнорировать решение суда. Не-ет! Неспроста Белокобыльский постановление копировал. Да он же и сам сказал, что пенсия не должна быть ниже пятнадцати тысяч. Юрист — сразу понял, о чем речь. Отлично все получилось. И хорошо все-таки, что Литовская меня именно к нему направила. Замечательный мужик».

Майский так редко встречал среди чиновников людей, подобных Белокобыльскому, которые с пониманием и участием относились бы к его проблемам, что воспринял сейчас слова юриста с особенным воодушевлением и надеждой. Если бы то же самое ему сказала, например, Литовская, то он расценил бы ее заявления более скептически, но Белокобыльский, казалось, полностью разделял его точку зрения. Он так искренне интересовался его проблемой, так внимательно слушал, до того легко и открыто принял его обращение, что Майский посчитал свой вопрос уже решенным наверняка. Он слышал то, что хотел слышать, и двусмысленные по своему содержанию предположения Белокобыльского воспринял совершенно однозначно.

Правда, от Майского требовалось теперь собрать целую папку самых различных бумаг, но это было в порядке вещей и ни капельки его не смутило. Он уже хорошо знал, где нужно брать все эти выписки, и какие процедуры придется для этого пройти. Самую большую трудность из приведенного перечня представляла справка о подтверждении инвалидности с врачебно-трудовой комиссии. Чтобы получить только ее, на комиссию надо было предоставить ворох заключений самых различных врачей о состоянии здоровья и именно из-за нее все растягивалось до октября. «Это повезло еще, что у меня в октябре как раз комиссия назначена, а так можно было бы и дольше ждать. Вообще, довольно удачно все складывается: и у Белокобыльского все подробно выяснил, и отдел социального страхования быстро нашел, а мог бы до сих пор в очереди в справочное окно стоять», — вспомнил Майский, как ловко он придумал обратиться за помощью к охраннику. С упоением от своей находчивости и красноречия, поглощенный сладостными размышлениями он не заметил, как спустился в холл и вышел на улицу.

Оказавшись на улице, Майский сразу пришел в себя. Он посмотрел на время — было полпятого. Солнце светило по-прежнему ярко и будто совсем не собиралось садиться. Майский направился к своей машине и тут вспомнил про магазин. Жизненно важно было решить: закрывать это не приносящее никакой прибыли предприятие или продолжать работу. Если рисковать и продолжать, то завтра владельцу помещения непременно надо было оплатить задолженность по аренде, в противном же случае необходимо было сворачивать торговлю и все равно как-то возвращать долг. Вся эта неоднозначная ситуация, требующая экстренного решения и тщетно терзавшая Майского уже несколько недель подряд, снова нависла над ним, но в этот раз мучительных раздумий у него не было. Еще не дойдя до автомобиля, он уже знал, как ему поступить.

Майский сел в машину, достал телефон и набрал номер.

— Марина привет.

«Привет Максим», — раздался в трубке нежный женский голос.

— Как дела? — спросил Майский, весь сгорая от волнения и в нетерпении чуть даже не перебив Марину на полуслове.

На самом деле он совершенно не беспокоился о том, как в действительности обстояли у нее дела, но желая соблюсти элементарные приличия, не стал озвучивать сразу в лоб причину своего звонка.

«Хорошо», — коротко и настороженно ответила Марина. Она хотела было уже добавить «А как у тебя?», но уловив нетерпеливое беспокойство в голосе Майского и, поняв, что эти пустые любезности только раздражали сейчас его, предпочла опустить их и не стала проявлять ответную заинтересованность, что обычно делала всенепременно.

— Я хотел бы с тобой встретиться, — как и предполагала Марина, сразу перешел к делу Майский. — Ты дома сейчас?

«Нет. На работе».

— А когда дома будешь?

«Где-то через полтора часа».

— Через полтора часа?! А что так долго? рабочий день почти закончился.

«Я еще в садик за Алиной пойду».

— Может, я в садик схожу. Я уже освободился. И вместе дома встретимся.

«Ну-у… Если тебя не затруднит, я буду только рада… А у тебя что-то срочное?».

— Да… Давай я тебе при встрече расскажу.

«Хорошо».

Положив трубку, Майский пристегнулся и завел машину. Он был воодушевлен и полон решимости.

— — ------------------------------------------------

Больше интересного тут:

www.youtube.com/channel/UCHmbRKwvEQSfFhtg-3_iu9w