ЧАСТЬ ВТОРАЯ, глава III, V

V

Озарение посетило Майского: все вдруг сошлось воедино у него в голове. Ярким пламенем вспыхнула в нем взволновавшая, перевернувшая нутро идея, разом развеявшая мучительные сомнения, переживания, вопросы, страхи, и наполнившая его неудержимой, будоражащей сознание решимостью. Майский был возбужден до крайности: кровь бурлила в венах, грудь свело, тело ходило ходуном, будто в лихорадке. Неожиданно все раскрылось для него, и как никогда прежде четко знал он, что должен делать.

Не заметив, как очутился дома, Майский скинул верхнюю одежду, ботинки и буквально влетел в зал. В безудержном волнении он подошел к окну, затем сел за стол, взял лист бумаги, но склонившись над ним, лишь молча уставился воспаленным взглядом и, так ничего не написав, даже не притронувшись к ручке, снова подскочил, принявшись быстро вышагивать туда-сюда по маленькой своей квартирке. Множество самых разных вопросов возникало в голове у Майского: цепляясь один за другой эти вопросы, еще недавно вводящие его в глубочайшее замешательство, в ступор, теперь вмиг разрешались сами собой, с каждым разом подтверждая и все сильнее укрепляя в нем уверенность в правоте своих мыслей и намерений.

Сделав по квартире несколько кругов, до крайности распаленный и изможденный Майский упал в кресло, схватившись за голову обеими руками, как бы пытаясь собрать в кучу разбегающиеся в разные стороны мысли. Постепенно ему это удалось: сосредоточившись на отдельных конкретных моментах сознание его стало проясняться. И первая же четко обозначившаяся мысль вдруг пронзила его: он подпрыгнул, будто ошпаренный, кинулся к столу, и, взяв из выдвижного шкафчика простенький желтоватый ключ, спешно открыл им стоявший за кроватью сейф. Достав из сейфа две небольшие картонные коробки, с замиранием сердца Майский заглянул сначала в одну, затем в другую — все было на месте. С облегчением убрал он коробки назад и, не закрывая сейф, снова уселся за стол.

На столе Майского ждал чистый лист бумаги. Подложив под него большую книжку в твердом переплете, он взял карандаш, линейку и аккуратно расчертил несколько горизонтальных полос, после чего занес было ручку, намереваясь, видимо, что-то написать, но так и замер недвижимый. Спустя пять минут на листе появилось заглавие и несколько строк текста, а еще через некоторое время скомканная бумага валялась в стороне. Разлиновав второй листок, Майский вывел на нем строчек восемь, но перечитав, лишь скривился лицом — все было не то — и с силой смяв его, отбросил к первому. Около получаса он сидел за столом в тщетной попытке изобразить хоть что-нибудь, что при прочтении не вызывало бы у него непреодолимого желания тут же смять или изорвать бумагу в клочья, но слова с трудом складывались в несуразные предложения и один за другим скомканные листы летели в сторону. Однако с каждым разом у Майского выходило все лучше и вскоре первый исписанный листок был аккуратно отложен; за ним пошел второй, третий; последние он писал уже сходу, один за другим, еле успевая рукой за летевшей вперед мыслью. Закончив, Майский собрал и выкинул в мусорное ведро скомканные черновики и еще раз просмотрел написанное: изложенные на четырнадцати листах тексты невероятно захватили и воодушевили его. Взволнованный, он встал из-за стола и вернулся к сейфу.

Достав из сейфа плотный тряпичный чехол, Майский расстегнул его и разложил на кровати. Все находившиеся в нем детали блестели зеркальной чистотой, и лишь в нескольких местах на них можно было заметить следы заботливо нанесенной свежей светло-оливкового цвета смазки. Не торопясь, аккуратно и тщательно соединяя деталь за деталью, Майский собрал ружье и, вскинув его, прицелился в воображаемую мишень. Он не держал карабин уже года три и сейчас, взяв его в руки, тут же был подхвачен потоком ностальгических воспоминаний. Вдыхая острый морозный воздух, он пронесся на лыжах по заснеженным завораживающим взор бескрайним таежным лесам, очутился в натопленном до духоты зимовье, наполненном насыщенным ароматом кипящего на буржуйке чифиря, и вновь испытал невероятно волнующие, пьянящие, пробирающие мужчину насквозь эмоции, возникающие в тот момент, когда бежишь к только что подстреленному и упавшему в ста метрах от тебя животному. Все вместе эти воспоминания, чувства, ощущения мгновенно вспыхнули в Майском и он, закрыв глаза, замер, пытаясь максимально абстрагироваться от окружающей действительности, чтобы хоть чуточку подольше насладиться яркими и неумолимо ускользающими ностальгическими эмоциями, от которых уже через несколько мгновений не осталось и следа.

Вернувшись в реальность, Майский несколько минут сидел в задумчивости. Наконец он достал из сейфа одну из картонных коробок, взял из нее патрон и вставил в ружье. Затвор щелкнул. Майский опустил голову, уставившись взглядом на зажатый в руке карабин. Знакомая мысль подступилась к нему: мысль страшная, пугающая своей черной пустотой; но от этой же пустоты веяло теперь какой-то манящей безмятежностью. Эта мысль подошла к нему не спеша, как старый приятель, а он, не убегая и не прячась, открыто поздоровался с ней, сполна проникся ее компанией, спокойно и твердо сказал «до скорого свидания» и направился дальше.

Отложив ружье на кровать, Майский сходил на кухню, отыскал там маленькую пластиковую бутылочку из-под минеральной воды, взял моток скотча и вернулся в зал. Здесь он надел бутылку горлышком на дуло, хорошенько зафиксировал ее липкой лентой и, отстранив от себя ружье, взглянул на него как бы со стороны, но, очевидно не удовлетворившись конструкцией, принялся оглядывать комнату в поиске еще чего-нибудь. Почти сразу он нашел, что искал и, взяв с кровати подушку, плотно примотал ее скотчем прямо поверх бутылки с минералкой.

Все было готово. Встав с кровати вместе с ружьем, Майский подошел к окну, открыл форточку, присел на пол, так чтобы его нельзя было разглядеть с улицы и, нацелив ружье вверх, нажал на курок. Раздался выстрел, который, несмотря на примотанные к дулу бутылку и подушку, получился довольно громким. Майский тут же опустил ружье и затаился, с замиранием сердца слушая, не всполошатся ли соседи или кто-нибудь на улице. Он заранее знал, что выстрел будет громким, но не мог позволить себе действовать наобум. Между тем и на улице и у соседей все было тихо. Просидев так с минуту, он приподнялся и, все еще стараясь быть как можно бесшумнее, вернулся на кровать.

Размотав скотч, Майский снял подушку с бутылкой, хорошенько прочистил дуло шомполом и, приставив карабин к креслу, постарался еще раз с самого начала прокрутить все в голове. И вдруг как громом поразило его — куда он денет ружье?! Длина винтовки была больше метра, и ее нужно было как-то спрятать, чего он прежде совершенно не брал в расчет. Майский обомлел: неожиданное обстоятельство всерьез озадачило его и еще сильнее испугало. Как вообще он мог упустить из виду подобную деталь? И если не подумал даже о таком очевиднейшем вопросе, то что уж говорить о какой-нибудь роковой мелочи, коих наверняка имеется бесчисленное множество! Майский начал лихорадочно перебирать в уме все свои действия, силясь найти еще какие-нибудь возможные упущения, но в спешке в голове возник один лишь сумбур. Он снова вернулся к ружью. Куда же его деть?! Вдруг Майский вспомнил про сумку: свою большую и широкую спортивную сумку из плотной ткани — она должна была подойти. Кинувшись к шкафу, он быстро нашел ее и принялся впихивать в нее ружье, но, как ни старался, не мог этого сделать. В любом случае получалось так, что дуло торчало из сумки сантиметров на двадцать, и убрать его уже было невозможно. Да даже если ружье и поместилось бы в ней полностью, огромная спортивная сумка привлекла бы слишком много внимания и уж только потому никак не подходила. Нет, ему нельзя было ничего нести с собой. Но что тогда? Куда деть ружье?.. Конечно! Плащ! Плащ или пальто — неважно. Майский побежал в коридор, открыл шкаф и принялся перебирать висевшие в нем вещи. У него не было ни пальто, ни плаща, и он прекрасно знал это, но продолжал разбирать одежду, в какой-то необъяснимой слепой надежде найти что-нибудь подходящее. Ничего не оказалось. Что же делать? Ему нужна была длинная верхняя одежда. Купить! Майский посмотрел на время — полшестого вечера. В распоряжении был час, может полтора, а до ближайшего магазина одежды надо было еще ехать две остановки на автобусе. Закрыв форточку и наскоро заперев ружье с чехлом в сейф, он оделся и выбежал на улицу.

На выходе из подъезда Майского встретили три старушки, сидевшие тут же на лавочке (каждая на своем привычном месте) и оживленно друг с другом беседующие.

— …Ничего не почувствовала, — сказала та, что находилась слева.

— Да ты что? — удивилась пожилая женщина, сидевшая у правого края. — Так бабахнуло!

— Ой-ой. А вдруг это газ был?

— Я уже службу газа вызвала…, — значительно произнесла старушка с накрашенными ярко-алой помадой губами и кислотно-зелеными тенями на веках, сидевшая посредине.

Не задерживаясь ни на минуту, Майский заспешил на остановку, думая только о том, где еще можно было взять пальто, если в магазин он все-таки не успеет, но ничего сообразить не мог. И хотя в нем зародилась мысль, в крайнем случае, попросить пальто у отца, для его подсознание это было теперь совершенно невозможно и, проявившись на какие-то доли секунды, эта мысль тотчас была подавлена, так что он даже не успел ее понять.

До магазина Майский добрался очень быстро; все павильоны были открыты и он еще даже умудрился пробежаться по ним, подбирая наилучший вариант. Он хотел взять именно пальто, которое единственное подходило для установившихся морозов, но все пальто стоили от семи тысяч и выше, и он купил плащ.

Вернувшись домой, Майский от нетерпения не стал даже проходить в комнату, примерив покупку тут же в коридоре. Грязно-зеленого цвета плащ выглядел легко, совершенно по-осеннему и сейчас в это время года уже невозможно было встретить никого в такой одежде. Ясно было, что в нем Майский неизменно обратит на себя внимание, но никакой другой альтернативой он не обладал.

Майский достал из сейфа ружье и прошел к зеркалу. Он был напряжен и встревожен, не зная наверняка, подойдет ли его покупка, но когда ружье полностью скрылось под плащом, так что со стороны невозможно было понять что под ним, он сразу приободрился. Он встал боком, потом повернулся и посмотрел на себя сзади — ружье никак нельзя было заметить. В то же время рука, которой он через карман прижимал его к телу, уже начинала уставать. Сколько-нибудь долго держать так карабин, и уж тем более нормально при этом идти было невозможно. Требовалось придумать что-то, что позволило бы зафиксировать его и освободить руку для естественного движения, но только он озадачился этим вопросом, как мысли его прервал резкий и громкий звонок в дверь, мгновенно озаривший собой маленькую квартирку.

Услышав звонок, Майский растерялся, а когда ружье, выскочив из руки, с грохотом упало на пол, окончательно перепугался. Схватив карабин, он сунул его в сейф, плащ бросил за кровать, и туда же следом полетели прострелянная подушка, бутылка и моток скотча.

Звонок раздался еще раз. Майский выскочил на середину комнаты и испуганно огляделся: кровать была вся измята, на полу возле окна лежали вылетевшие из подушки при выстреле перья и тут же в углу, оторопев от ужаса, заметил он стреляную гильзу. Метнувшись в угол, Майский схватил гильзу, наскоро, как мог, подобрал перья и, забежав на кухню, кинул все это в мусорное ведро. В дверь раздалось еще два звонка, а затем послышался голос Романа:

— Максим, это Рома… Ты как там? В порядке? — спросил он и снова позвонил.

В это время Майский стоял уже в коридоре напротив входной двери, растерянно смотря на нее и судорожно пытаясь решить, что же делать дальше. Он категорически не хотел никого видеть, тем более Романа, но в то же время сообразил, что брат наверняка слышал, как упало ружье, и теперь так просто не уйдет. Не отвечая, он лишь усугублял ситуацию, а поняв это, шагнул вперед и открыл дверь.

— Привет, — находясь на лестничной площадке, настороженно произнес Роман.

— Привет, — потупив голову и даже не взглянув на брата, сказал Майский.

Некоторое время Роман стоял за порогом, как бы ожидая от брата приглашения, но тот лишь продолжал молчать, скривив лицо в самом безрадостном выражении. Прочитав этот немой посыл, Роман решил не рисковать и, не спрашивая разрешения, просто прошел внутрь.

— Что у тебя случилось? — поинтересовался он, тут же начав разуваться.

— Ничего не случилось, — тревожно оглядываясь, будто не находя себе место, произнес Майский, сместившись ближе к проходу на кухню.

— А что так долго не открывал?

— Долго?..

— Да, я минут пять звонил.

— Не знаю… Я спал, — неуверенно сказал Майский, стоя уже на кухне, но вопреки его очевидному желанию перенести разговор именно в эту комнату, Роман, раздевшись, прошел в зал.

— Странно… Я какой-то грохот здесь у тебя слышал. И беготню.

— Я же говорю тебе что спал, — поспешил Майский вслед за братом, будто боясь хоть на секунду оставить его одного. — Вон, и кровать мятая — только встал…, — добавил он как бы в подтверждение своих слов. — Может у соседей что-то произошло.

— Может быть, — сказал Роман, садясь в кресло. — Какой-то ты напряженный.

— Нормальный.

Майский действительно был очень напряжен и скован. Подойдя к кровати, он опустился на самый ее край, будто бы готовясь в случае чего тут же вскочить на ноги. Мышцы на его лице свело, челюсти плотно сжались, нахмуренные брови нависли над глазами.

Несколько минут братья сидели молча, тихо, вовсе не смотря друг на друга.

— Ты что хотел? — не в силах больше молчать, спросил Майский, сам смутившись того, как неожиданно грубо прозвучал его вопрос.

— Ничего. Просто зашел, узнать, все ли в порядке. В прошлый раз ты так резко убежал куда-то… Ха-х, глупость какая…, — внезапно усмехнувшись, мотнул головой Роман. — Сказать по правде — Марина попросила меня заглянуть. Она сильно за тебя волнуется.

Майский болезненно поморщился и, опустив голову, посмотрел было влево от себя, но вперившись глазами в сейф, резко, в каком-то паническом испуге развернулся совсем в другую сторону, уставившись в стену справа.

— Как у тебя дела-то? — продолжил Роман после паузы.

— Нормально, — на лице Майского изобразилось крайнее мучение. Видно было — что-то невероятно тяготит его. — Как у тебя?

— Если честно — плохо, — понурившись, сказал Роман. — Пытаемся продать квартиру. Два дня назад объявления разместили, но никто еще не звонил. В риэлтерские конторы ездил — там полная тишина. Говорят, на рынке недвижимости торговля почти остановилась. Мы и выставили-то дешево, но все-равно покупателей нет, никто не спрашивает… Тянуть дальше уже становится опасно, а снижать цену не имеет смысла — потом даже и на двухкомнатную не хватит… Да и мать не согласится.

Роман резко поднял глаза на брата: Майский смотрел на него внимательно и, как показалось Роману, сочувствующе, но только взгляды их встретились — он тотчас же снова нахмурился и отвернулся.

— У мамы в университете непонятно что началось, — продолжил Роман. — Вроде бы даже ректора собираются переизбирать, а тогда, скорее всего и ее на пенсию попросят. По крайней мере, так она говорит… Отец в порядке. На днях снова на дачу уехал. Никто из нас понять не может, чем он там занимается? В огороде делать уже нечего — снега по колено намело… В домике, наверное, целыми днями сидит. Но, насколько я понял, не пьет. По крайней мере, Мама ему регулярно звонит и контролирует…

Речь Романа прервал тяжелый и глубокий вздох брата. Он посмотрел на Майского — тот сидел, с силой зажмурив глаза, выглядя совсем измученным, будто с трудом перенося острую боль. Роман встал с кресла и подошел к окну; Майский тут же встревожился и поднял голову.

— Дядя паша изредка появляется, — продолжил Роман, в задумчивости смотря куда-то на улицу. — Все такой же энергичный и неунывающий. Но про бизнес ничего не рассказывает. Я думаю, совсем плохо у него дела идут…

Роман отвернулся от окна и, переместив взгляд на стол, отрешенно уставился на лежавшие здесь бумаги. Заметив это Майский, внимательно следивший за братом с того самого момента, как только тот поднялся с кресла, вдруг подскочил и, в мгновение оказавшись в другой стороне комнаты, судорожно и спешно принялся собирать со стола исписанные листы, а собрав все, достал с полки картонную папку, сунул в нее бумаги и, не выпуская из рук, вернулся на кровать.

Наблюдая столь бурную реакцию, Роман совсем смутился и озадачился, и хотя он решил не напрягать обстановку расспросами о рукописях, которые Майский так боялся показывать ему, странное поведение брата насторожило его.

— А ты что в костюме? — спросил Роман с подозрительным видом. — Куда-то собрался?

Услышав вопрос, Майский в какой-то растерянности и даже удивлении окинул себя взглядом, будто бы сам только узнал, что одет в костюм.

— Нет…, — обронил он и замолчал. Но спустя некоторое время вдруг быстро добавил. — Пенсию перечислили. Ходил снимать.

— Пенсию? Сколько она у тебя сейчас?

— Пять тысяч.

— Пять тысяч?! Ты же говорил, что там какая-то ошибка и должны были пересчитать и увеличить?

— Ничего пересчитывать не будут, — твердо и зло сказал Майский.

В комнате стало тихо.

— А знаешь, все эти дни я много думал над последним нашим разговором, — начал после продолжительной паузы Роман. — Прежде я никак не мог понять, отчего у нас в стране расцвело такое безобразие; почему наше общество покорно сносит откровенные издевательства и унижения, принимая как должное самые низкие и отвратительные проявления на всех без исключения уровнях власти. Но после того разговора, я понял — у нас просто нет общества! Мы не общество — мы масса! Безобразная масса индивидов, ничем друг с другом не связанных, замкнутых в своих отдельных ячейках. И совершенно естественно, что мы не устанавливаем и не контролируем соблюдение каких-то правил и норм, которыми должен руководствоваться каждый отдельный индивид. У нас нет общепринятых правил и норм, просто потому, что отсутствует само общество, которое могло бы их принять.

Роман остановился и посмотрел на брата — тот сидел на кровати, опустив голову.

— Мы — совокупность отдельных разрозненных личностей, ничего не определяющая и не устанавливающая, а только приспосабливающаяся, — продолжил Роман после паузы. — Мы приспосабливаемся к алчному до власти президенту, обеспечивающему себе победу на выборах за счет административного ресурса и тотального гипноза населения через средства массовой информации, приспосабливаемся к некомпетентному правительству, в котором собралась шайка связанных друг с другом дружескими связями преступников, приспосабливаемся к коррумпированным чиновникам и полицейским, требующим от нас взятки за выполнение своих прямых обязанностей, приспосабливаемся к самодуру начальнику, вопреки всякому законодательству прямо угрожающему нам увольнением. Мы приспосабливаемся как можем: слабые пытаются хоть как-то выживать, а кто посильнее стараются получить как можно больше власти, чтобы иметь возможность также безнаказанно творить бесчинства, фактически узаконенные действующей системой.

Роман вновь замолчал. Не зная наверняка интересно ли брату слушать его заключения, он решил ничего не говорить больше, а лишь молча терпеливо стал ожидать какой-нибудь реакции.

— Мы разрозненны как никогда прежде, и из-за этого бессильны, — спустя минут пять полной тишины, пылко произнес Майский, подняв сверкающий взгляд. — У людей нет никаких рычагов влияния на власть или чиновничество. Это закрытая пирамида, в которой действуют свои законы иерархического подчинения. Чем выше чиновник — тем больше власти он имеет. Он волен распоряжаться теми, кто ниже его по положению и должен подчиняться тем, кто выше. А обычные люди не имеют вообще никакого значения. Самый мелкий чиновник, обладающий минимальной властью, способен вершить судьбы обычных людей. Они хозяева этой жизни. Хозяева наших жизней! Но обладая властью, они обладают народом лишь потому, что нет самого народа. Есть отдельные люди, которые взаимодействуют друг с другом и у кого больше власть, тот и сильнее. Если автомобиль обычного гражданина остановит полицейский, то редко когда дело не дойдет до «ненавязчивого» шантажа. Если же гражданин окажется необычным (предъявит корочку следственного комитета или, например, депутата), то пусть он даже будет трижды пьян — поедет дальше своей дорогой. Нет никаких отдельных независимых ветвей власти. Есть одна, общая пирамида власти, где все подчиняются вышестоящим чиновникам. Можно привести сотни примеров, когда всем известный руководитель какой-нибудь государственной корпорации строит себе многомиллиардные виллы, на которые со своей официальной зарплатой должен бы работать тысячелетия. Это очевидно и общеизвестно, но такие люди не только не привлекаются к ответственности, а наоборот, живут припеваючи. И вдруг мы слышим, как неугодного мэра какого-нибудь маленького городка, члена оппозиционной партии сажают по совершенно надуманному обвинению… Это закрытая система. Находясь в пирамиде, угроза для тебя может происходить только из самой пирамиды, если ты неугоден кому-нибудь, кто выше тебя по положению. Если же ты нужен царю, то будешь сидеть на своем месте и ничего не случиться. Мы сейчас видим реставрацию монархии с придворным правящим классом, припудренную декоративным слоем демократии. Здесь бессилен и суд и граждане. Суд — часть пирамиды, полностью подконтрольная царю. А граждане — просто стоят в стороне, не участвуя и никоим образом не влияя на происходящее.

— Но так не должно быть, — включился Роман. — Чтобы общество сосуществовало в мире, оно само должно определять правила и нормы общие для всех без исключения граждан. И контроль за их соблюдением тоже должен быть независим ни от кого, кроме общества…, — Роман вдруг остановился, скривившись в каком-то безысходном горьком отчаянии. — Все это очевиднейшие, банальные истины, давно реализованные и успешно действующие в развитых странах. Но почему же мы довольствуемся жалкими подачками в виде непрозрачных и нечестных президентских выборов раз, теперь уже, в шесть лет… Неужели мы считаем себя недостойными более глубокого участия в жизни страны?

— Очевидно, что ожидать изменений сверху бессмысленно, — мрачно продолжил Майский. — В этом не заинтересован ни один участник пирамиды. Разделяй и властвуй — вот основная их задача, которую они успешно реализуют, чтобы вволю распоряжаться и пользоваться богатствами нации… Только снизу возможно изменить ситуацию. Все будет безуспешно, покуда не почувствовал каждый из нас, что он также, как в эпоху восстания народ вооружался против врагов, так должен восстать против неправды!

— Но мы разрознены. Мы ничем не связаны. Совершенно сбитые с пути, разбрелись кто-куда, не чувствуя себя ни народом, ни государством, ни нацией. Руководствуясь наспех выработанными нормами, мы живем по совести, не имея общих ценностей, идеалов… Что способно нас объединить?

Тишина повисла в комнате. Роман ждал ответа брата, но тот лишь молча смотрел ему в глаза.

— Нам необходим катализатор, толчок, который придаст воле народа направленное движение, подвигнет его на действие! — вдруг поднявшись с кровати, прогремел Майский. Подойдя к креслу, он оперся рукой на спинку и вновь поднял взор на Романа. В глазах у Майского бушевало пламя. — Где-то месяц назад я оказался в очереди в одно государственное учреждение. Перед зданием на улице собралось человек тридцать народу в ожидании, когда откроют двери и всех запустят внутрь. Прием должен был начаться с девяти, но наступило девять, а никто не открывал. На улице было холодно, многие стояли уже по нескольку часов, заняв очередь еще с семи утра, да к тому же прием был только до двенадцати, и все сегодня точно пройти не успели бы, но никто ничего не говорил. Люди просто стояли и молчали, не пытаясь ничего предпринять. Так прошло некоторое время, пока одна женщина не решилась озвучить свое недовольство — в считанные секунды вся очередь поднялась в возмущении. Все принялись галдеть, наперебой делясь друг с другом своими соображениями, поочередно то негодуя, то ругаясь… Но и тогда никто ничего не предпринимал — все были заняты лишь обсуждением и без того совершенно очевидных обстоятельств, даже и не думая о том, как можно было бы эти обстоятельства изменить. Наконец, я подошел к окну и постучал в него — сидевший внутри охранник опомнился, открыл нам, и все вошли внутрь. Не постучи я, неизвестно, сколько еще времени мы стояли бы у дверей, бессмысленно сотрясая воздух в разговорах друг с другом… Именно это сейчас и происходит в стране! Власть отгородилась от граждан, как от ненужной мошкары, докучающей ей самим своим присутствием. Нас — большинство граждан России — выгнали за дверь, а мы лишь кричим и возмущаемся, не понимая, что если мы хотим что-то изменить, то нужно действовать. Нужно вместе восстать против неправды: стучать в дверь, а если и тогда ее не соизволят открыть — разбить ее и самим зайти внутрь! Люди готовы: всем очевидно и ясно, что происходит в стране и в чем заключается проблема, и нам не хватает только примера! Начального толчка! Искры!!!

Пребывая уже в безудержном волнении, Майский отошел к кровати и, повернувшись к Роману спиной, уставился в стену. В запале сказав даже больше, чем мог себе позволить, он несознательно поспешил отгородиться, отстраниться от брата, чтобы вдруг не наболтать еще чего, и тот почувствовал этот внутренний посыл.

— Я пойду, — сказал Роман и вышел в коридор.

Когда он уже надел ботинки в проходе зала показался Майский.

— Ты завтра что собираешься делать? — обратился к нему Роман.

Майский испуганно взглянул на брата, но лица не увидел — тот как раз накидывал на себя куртку.

— Не знаю, — глухо сказал он, потупив взгляд.

— Заходи к нам где-нибудь после восьми. Поужинаем.

— Посмотрим.

С заметным нетерпением проводив Романа, Майский спешно закрыл за ним дверь, вернулся в зал и сел в кресло. Руки его тряслись в возбуждении, в голове гудело, нутро трепетало и ходило ходуном. Но вдруг одна мысль, проявившись на секунду в потоке сотен других, заставила его подскочить с места. Эта мысль зародилась внезапно, каких-то двадцать минут назад во время разговора с братом, и сейчас, вновь вернувшись, взбудоражила и захватила всего его. Сев за стол, Майский взял чистый лист и, помедлив с минуту, прикоснулся ручкой к бумаге. Слова понеслись. Некоторые были не к месту — он выкидывал их и не успевал еще перечеркнуть, как уже просились новые. Пол листа были исписаны сходу и он, перечитав и внеся последние изменения, заново переписал все на чистовик.

Положив лист в папку к остальным, Майский встал из-за стола и подошел к сейфу. Открыв его, он извлек ружье, затем достал из-за кровати плащ, подушку, бутылку и скотч. Надев плащ, Майский сунул под него карабин дулом вверх и немного потряс, имитируя ходьбу; затем проделал то же самое, развернув ружье дулом вниз — так было лучше. Но как закрепить, чтобы не пришлось придерживать рукою? Конечно — ремень! Ремешок, который шел в комплекте с карабином и предназначался для ношения его за спиной. Майский достал из сейфа тонкий кожаный ремень, присоединил его обоими концами к прикладу, уменьшил до размера небольшой петли, надел на плечо левой руки, а сверху накинул плащ. Получилось довольно неплохо: ружье висело ровно и было полностью скрыто под одеждой. Но только Майский двинулся, как дуло сразу выдало себя, выступив из-под плаща недвусмысленной складкой. Надо было закрепить и его тоже, и он сразу сообразил как. Майский достал коробку с нитками, отыскал небольшую полоску ткани с замком-липучкой и, отмерив длину, пришил полоску с внутренней стороны плаща, чуть ниже пояса. Опять одевшись и зафиксировав дуло на липучку, он несколько раз прошелся перед зеркалом в разные стороны, и хотя идти теперь было не совсем удобно, со стороны все выглядело безупречно. Вполне удовлетворившись результатом, Майский расстегнул плащ и, сделав два шага назад, замер, смотря на свое отражение в зеркале. Простояв так с минуту, он вдруг резким движением кисти отцепил один конец кожаного ремешка и дернул ружье вверх: замок-липучка раскрылся и через мгновение карабин был нацелен вперед, плотно упертый прикладом ему в правое плечо. Все получилось ловко и быстро, и вряд ли здесь можно было придумать что-нибудь лучше. Порадовавшись в душе, как радуются неожиданному искусно найденному решению какой-либо очень затруднительной ситуации, он разделся, пристроил вещи на кресло, достал из сейфа два рожка, до отказа зарядил их патронами и положил к ружью.

Усевшись, наконец, на кровать, Майский еще раз прикинул все в голове: основные приготовления были уже сделаны и оставались лишь некоторые сопутствующие моменты. Посидев так немного, он принес с кухни пакет для мусора, запихнул в него подушку с бутылкой, оделся и вышел из квартиры.

На улице уже стемнело и это чуть успокоило нервы Майского. Он нес простреленную подушку вместе с гильзой и, несмотря на то, что переполненный мусорный пакет вряд ли мог вызвать у кого-нибудь подозрение, переживал сейчас даже по такому незначительному поводу. Выкинув пакет, он дошел до ближайшего супермаркета, где купил упаковку китайской лапши, хлеб, банку шпрот, яйцо, кефир, пять конвертов для писем и со всем этим отправился домой.

В квартире Майский первым делом разложил свои рукописи по четырем конвертам так, что в двух получалось по четыре листа, в одном шесть и еще один с единственным листком внутри. После этого он достал свой фотоаппарат (любительскую камеру с когда-то вполне приличной оптикой, сейчас же выглядящей уже архаично), установил его на штатив возле шкафа и, нацелив на угол, в котором находился стол, сфотографировал себя сидящего на стуле. Но снимок не понравился: он не успел убрать левую руку, и на фотографии было отчетливо видно, что рукав пиджака книзу оканчивался ничем. Тогда Майский развернул стул спинкой к камере и, облокотившись на него, прикрыл окончание левого рукава правой рукой — в этот раз отсутствие кисти не было заметно, и снимок его вполне удовлетворил. Распечатав на принтере три фотографии, он вложил по одной в каждый конверт (кроме того, в котором был один листок) и, подписав два из них, все тщательно заклеил.

С облегчением Майский снял костюм, который был на нем с самого утра и, повесив одежду на вешалку, в одних подштанниках направился на кухню приготовить себе ужин. Заварив кипятком лапшу и наделав бутербродов со шпротами, он сел за стол, но тут же понял, что не в состоянии ничего съесть. И дело было даже не в самой еде: бутерброды выглядели очень аппетитно, с жирными и сочными рыбинами поверх черного зернистого хлеба, да и лапша вкусно парила густым пряным ароматом; но нутро его как будто все сжалось, категорически отказываясь принимать пищу. В то же время Майский осознавал, что толком не ел уже трое суток кряду и происходившая от этого слабость ясно ощущалась им; ему обязательно нужно было поужинать, чтобы набраться сил к завтрашнему дню и он, намотав на вилку побольше лапши, засунул ее себе в рот, откусив в придачу зараз пол бутерброда. Почти не жуя, Майский проглотил все и, не мешкая, отправил в рот новую партию; еда отказывалась проходить в желудок, вставая поперек горла, а он, промачивая ее бульоном, упорно пропихивал дальше. Насилу съев лапшу и несколько бутербродов, Майский, ничего не убирая со стола, вернулся в зал, достал из шкафа подушку и, сняв подштанники, лег в кровать.

Дом уже погружался в сон и от этого редкие все-еще наполнявшие его звуки слышались в комнате Майского особенно четко. Монотонно болтал телевизор, шум которого проникал откуда-то сверху; вдруг его заглушили грохот подъездной двери и звонкий лай собаки, благодарной хозяину за вечернюю прогулку; вот в квартире за стенкой раздался задорный и быстрый детский топот, а следом оттуда же послышался гулкий женский голос; и снова в комнате остался лишь механический звук телевизора, но вскоре и его не стало слышно.

Погрузившись в тишину, Майский начал последовательно прокручивать в голове завтрашний день, ясно, четко, в самых тонких подробностях представляя каждое свое действие. Все было продумано очень верно, и нигде не видел он даже намека на сложности; но дойдя до генерального, до самого окончательного и главного пункта, будто какая-то невидимая стена возникла перед его сознанием, не давая двигаться дальше. Сплошной сумрак и неясный туман вдруг окутали все за этой стеной. Он хотел проникнуть глубже, заглянуть туда, в эту кромешную мглу, где скрывалась основная цель, но не мог этого сделать; сильнейшая тревога спустилась на него, стало страшно и жутко, и чем пристальней всматривался он во мрак, пытаясь разглядеть что там, тем тревожнее трепетало его существо, так что через мгновение настоящий внутриутробный ужас обуял его.

Майский подскочил и уселся на кровати, свесив ноги к полу. Он бежал, бежал от этой черной мглы, которая так напугала его, пытаясь спрятаться, найти что-нибудь рядом, но все вдруг пропало куда-то, и только сплошная пустота окружала его; а он продолжал чувствовать дыхание этого ужаса и знал, что стоит ему только замедлить бег, как мгла вновь подкрадется к нему и, не раскрывая своего лица, не показывая своей темной сущности, будет пугать, страшить его, терзать, мучить и сводить с ума.

Не в силах больше терпеть, Майский вскочил на ноги, подлетел к окну и распахнул форточку. Морозный воздух ворвался в комнату и с облегчением ощутил он, как по телу к ногам потекли холодные потоки, интенсивно испаряя пот, выступивший на его голове и спине.

Постояв у окна некоторое время, Майский вновь вернулся в кровать. Шум улицы теперь наполнял квартиру, развеяв жуткие ощущения. Долго лежал он, не засыпая, размышляя о ритуале, свидетелем которого стал утром, о случае, который произошел с ним в очереди у здания врачебно-трудовой комиссии, о недавно прочитанных им книгах, о чиновниках, ситуации в обществе, сегодняшнем внезапном визите Романа. Все это каким-то мистическим, невероятным образом складывалось в единую, целостную картину проведения, судьбы — теперь он был убежден в этом.

Так, в размышлениях прошло много времени. Уже и с улицы не доносилось никаких звуков, а он все лежал недвижимый, поглощенный раздумьями, пока сон, наконец, не настиг его.

— — ------------------------------------------------

Больше интересного тут:

www.youtube.com/channel/UCHmbRKwvEQSfFhtg-3_iu9w