ЧАСТЬ ВТОРАЯ, глава III, III

III

Утром следующего дня Владимир Алексеевич Белокобыльский спешил на работу, рассекая городские кварталы на своем большом импортном джипе. Подходило к двенадцати, рабочий день был в самом разгаре, а он сегодня еще даже не появлялся в офисе. Конечно, накануне вечером Белокобыльский позвонил начальнице и предупредил ее об опоздании, но та явно была не в восторге от этой новости и согласовала ему задержку только лишь на два часа. Он же при всем старании не в состоянии был управиться за столь короткое время, отчего летел сейчас, нарушая самые разные требования правил дорожного движения, одновременно чертыхаясь на Литовскую, которая уже успела сегодня позвонить ему и в чрезвычайно импульсивной форме высказать свое крайнее недовольство.

«Совсем обалдела! В первый раз за год задержался — и она уже с ума сходит!», — думал про себя Белокобыльский. Возмущение его было вполне естественным: он действительно опаздывал редко, в исключительных случаях, и сегодня не приехал вовремя лишь потому, что никак не мог освободиться раньше. Обстоятельства, обрушившиеся на него в последние несколько дней, были выше любой пунктуальности. Наверное, никогда в жизни Белокобыльский не находился в таком иступленном смятении. А жизнь он прожил длинную.

Белокобыльскому шел уже восьмой десяток лет и эти годы не прошли для него даром. Родился он накануне войны в N-ске в самой обычной семье строителя-железнодорожника и продавщицы. К полутора годам, едва только научившись нормально ходить, он уже оставался дома один по двенадцать-пятнадцать часов в день, в то время пока мать трудилась в цехе по производству патронов. Но лишения этих сложных четырех лет Белокобыльский в виду малого своего возраста не помнил, так же как совершенно не помнил он и погибшего на фронте отца. По окончании войны мать вновь вернулась на работу продавцом и жизнь в семье начала входить в привычное русло. Вскоре Белокобыльский пошел в школу, где учился хорошо, с желанием, а после учебы сразу же поступил на факультет права одного из высших учебных заведений N-ска. Окончив институт, что в те времена само по себе являлось довольно значимым достижением, он уже состоял членом коммунистической партии, отчего сразу был определен на работу в горком, а спустя некоторое время женился. Белокобыльский был грамотным специалистом, отличался ответственностью и исполнительностью, да к тому же быстро уловил, как следует вести себя с начальством, так что уже после нескольких лет работы его перевели в областной комитет, где он сумел занять невысокий начальствующий пост.

В Обкоме должность Белокобыльского была хотя и руководящая, однако же, во многом непримечательная, да и платили не так, чтобы очень хорошо, но вся ее прелесть неожиданно раскрылась в конце семидесятых — начале восьмидесятых годов. В то время разлагающееся советское государство захлестнула волна запредельной коррупции, и на фоне общих тенденций Белокобыльский сразу смог разглядеть открывающиеся перед ним возможности. Его скромная должность помимо прочего заключала в себе контроль поставок и распределение среди работников областного и городского комитетов ряда товаров, что в условиях катастрофического дефицита оказалось чрезвычайно полезным. Действуя крайне осторожно, Белокобыльский очень скоро выработал несколько простых схем, позволявших ему регулярно получать суммы, значительно превышающие положенную ему официальную зарплату. Но существенно увеличившийся доход его не имел большого значения до тех пор, пока в стране не началась перестройка.

Перестройку и переход к капитализму Белокобыльский встретил всей душой: она подарила ему долгожданную возможность раскрыть себя. Еще со школьной скамьи он ощутил в себе жгучее стремление выделиться из общей массы окружающих, и это непреодолимое желание по разным причинам долгое время оставалось нереализованным. В детстве его порывы сдерживала мама и учителя, в институте — требовательные преподаватели, а во взрослой жизни — жесткие, преисполненные аскетизмом пролетарские принципы, коих должен был придерживаться каждый советский гражданин. С особенным же трудом дались Белокобыльскому последние несколько лет перед перестройкой: в это время он делал уже хорошие деньги на своих коррупционных схемах, но вынужден был жить как все — прежней серой, мало чем изменившейся жизнью, очень страдая в душе от невозможности в полной мере выразить себя и свою успешность. С приходом же новой свободной капиталистической системы Белокобыльский смог, наконец, полностью выделить свою индивидуальность: он тут же переехал в более просторную квартиру, купил современный иностранный автомобиль, начал регулярно ездить заграницу, ужинать в ресторанах и одеваться самым наилучшим образом. Когда солнце жизни Белокобыльского уже клонилось к закату, он получил, наконец, то, о чем так долго мечтал: он занял такое место в обществе, приобрел такой статус, который, по его мнению, в полной мере соответствовал гениальности и таланту его личности.

Время шло и к началу нового тысячелетия Белокобыльского, разменявшего к тому времени уже шестой десяток, попросили уйти на пенсию. Предвидя подобный поворот, он заранее побеспокоился и выхлопотал себе место в областном подразделении пенсионного фонда. Скромная должность главного юриста фонда была для него понижением и кроме всего прочего предвещала довольно напряженную работу, но Белокобыльский ясно видел в ней скрытый потенциал и возможность «подрабатывать», отчего охотно согласился занять ее.

Он не ошибся: место действительно оказалось «хлебным» и, понимая, что работать ему позволят лет восемь-десять, не больше, Белокобыльский решил в оставшиеся годы скопить себе средств на безбедную старость. Выработав очень выгодные схемы, из которых оказанная Ивану Сергеевичу «помощь» носила самый безобидный характер и была сделана большей частью из родственных соображений (Иван Сергеевич являлся двоюродным братом его супруги), Белокобыльский упорно откладывал большую часть денег, которые получал в виде взяток, так что вскоре сумел приобрести еще одну квартиру и сформировать очень солидный счет в банке. Детей у них с женой не было и по планам Белокобыльского доход от сдачи в аренду квартиры и накопленных средств им двоим вполне должно было хватить до конца жизни; но в то самое время, когда он уже всерьез подумывал оставить работу, в мире разразился финансовый кризис. Рубль сильно подешевел, в обществе начали муссироваться слухи о его скорой девальвации и Белокобыльский не на шутку обеспокоился за сохранность своих сбережений. За свою долгую жизнь он не раз уже переживал обесценивание национально валюты и не понаслышке знал, как миллионные счета, еще вчера делавшие своих владельцев состоятельными богачами, в одночасье превращались в сочетание бессмысленных цифр, обналичив которые можно было купить разве только палку колбасы да бутылку водки. Хорошо помня события прошлых лет, Белокобыльский озадачился вопросом, куда можно было бы вложить накопленные за последние годы деньги, и довольно скоро пришел к выводу, что самым надежным приобретением в условиях кризиса будет недвижимость. Он остановился на том, чтобы купить участок земли в каком-нибудь новом престижном и перспективном коттеджном поселке, планируя через год-два, когда ситуация в экономике стабилизируется, выгодно продать его, и в марте приобрел себе такой участок, вложив в него большую часть своего банковского счета. С тех пор прошло уже восемь месяцев и, казалось бы, ничего не предвещало беды, но четыре дня назад Белокобыльский получил по почте копию решения суда, разом поставившего его планы, все его будущее под угрозу. Согласно этому решению расположение коттеджного поселка, где он приобрел участок, было признано судом незаконным, все постройки подлежали немедленному сносу, а земельные участки — конфискации в государственное владение.

Известие ошарашило Белокобыльского. За прошедшие восемь месяцев не было и недели, чтобы он не возвращался мыслями к своему приобретению: думая об участке утопал он в грезах, представляя как, уволившись, выгодно продаст его и отправится с женой в кругосветное путешествие; порою же наоборот мечтал он продать одну из квартир, а на участке выстроить небольшой уютный дом, в котором будет вместе с супругой доживать свой век, по утрам рыбача в близлежащем озере, а по вечерам устраивая пикники или походы по гостям. Самые разные мысли посещали Белокобыльского, но каковы бы не были его представления о будущем, именно участок являлся в них ключевой составляющей, и известие о переносе коттеджного поселка стало для него настоящим ударом. Боясь даже на секунду принять прочитанное, на следующий же день он направился в суд с неистовой надеждой в душе услышать, что произошло досадное недоразумение, нелепый розыгрыш, да что угодно, главное — написанное в уведомлении не могло быть правдой. Однако вопреки чаяниям Белокобыльского в суде ему подтвердили каждое слово, предоставили оригинал судебного заключения, ознакомили с огромным делом в восьми томах и разъяснили, что прилегающая к озеру территория является природоохранной зоной, что согласно законодательству на ней не может быть осуществлено никакого строительства, что коттеджный поселок размещен незаконно и, следовательно, подлежит сносу. Совершенно обескураженный Белокобыльский не мог сдержать чувств: он кричал, возмущался, угрожал, ругался и негодовал, делая это сначала на помощников судьи, а после и в адрес самого служителя фемиды. Впрочем, периодически он возвращал себе самообладание и, будучи неплохим юристом, приводил вполне убедительные контраргументы, основанные на том, что его участок был оформлен в собственность, и сделка проводилась в департаменте недвижимости, а значит, под контролем государственных органов; но все его стройные логические размышления раз за разом тонули в двусмысленных и невнятных разъяснениях судьи, и тогда Белокобыльский опять взрывался, кричал, возмущался, угрожал, ругался и негодовал.

В суде подтвердились самые сокровенные опасения Белокобыльского — то, о чем он еще только утром боялся даже подумать. Он терял земельный участок, в который вложил почти весь свой накопленный наличный капитал, и потеря недвижимости означала для него крушение прежних планов. Белокобыльский прекрасно понимал, что работать ему осталось от силы года два, и если несколько дней назад осознание данного факта дарило ему множество приятных эмоций, позволяя вволю помечтать, то теперь мысль о скором и неизбежном выходе на пенсию стала для него кошмаром. Он лишился покоя и присутствия духа: нервы его, и без того потерявшие с возрастом былую стойкость, пришли в безудержное, лихорадочное состояние, так что по возвращении из суда вечером того же дня, он даже разругался с супругой, с которой за пятьдесят лет совместной жизни притерся так, что уж и забыл, когда в последний раз между ними возникали разногласия.

Все выходные Белокобыльский провел в разъездах, консультируясь со специализирующимися на земельном законодательстве адвокатами. В конце концов, он решил прибегнуть к помощи бывшего своего коллеги из Обкома и сегодня с утра пораньше они вдвоем встретились в здании суда, чтобы внимательно ознакомиться с делом. На протяжении трех с лишним часов они изучали документы и в итоге пришли к удручающим выводам: шансов вернуть собственность у Белокобыльского практически не было, а рассчитывать можно было разве только на получение в качестве компенсации один из участков в земельном наделе, предоставляемом администрацией района специально для этих целей. Однако последнее обстоятельство Белокобыльского никоим образом не удовлетворяло: выделяемый земельный надел находился в семнадцати километрах дальше от города, в чистом поле вдалеке от трассы и не имел ни дороги, ни водопровода, ни вообще какой-либо инфраструктуры, а потому участок там стоил несоизмеримо дешевле, если его вообще кто-нибудь согласился бы купить.

Адвокат, ознакомившись с делом, расценил его как заведомо проигрышное, посоветовал не ввязываться в бессмысленные тяжбы с государством, выразил свое сожаление по этому поводу и уехал, а Белокобыльский, озадаченный и заведенный, подгоняемый гневными телефонными звонками начальницы, направился на работу. Он спешил как мог и, покинув здание суда, уже спустя двадцать минут шел по коридору пенсионного фонда. Только что Литовская в очередной раз звонила ему и крайне недовольным тоном потребовала по приезду на работу незамедлительно появиться у нее, что он и собирался сделать сейчас, предварительно заглянув в свой кабинет, чтобы раздеться и оставить портфель с документами.

Зайдя к себе, Белокобыльский снял кожаный плащ и, бросив его вместе с портфелем на стоявший у двери стул, вышел назад в коридор. Но только он закрыл кабинет, как почувствовал, что сзади к нему кто-то подошел. Белокобыльский развернулся: рядом с ним стоял невысокий щуплый лысый мужчина, в котором он сразу узнал Майского.

— Вы не уходите далеко. Нам нужно с вами поговорить, — обратился Майский грубым, даже каким-то угрожающим тоном. Лицо его было особенно напряженным, хмурым и сосредоточенным, а сам он, подойдя совсем близко, вплотную к юристу, практически прижал того к двери.

— У меня сегодня не приемный день, — машинально бросил Белокобыльский, отстраняясь и пытаясь протиснуться в сторону от напористого гражданина.

— А я не на прием пришел. И вы уделите мне время! — слова Майского прозвучали столь категорично и требовательно, что Белокобыльский, в спешке не придавший прежде его появлению особого значения, остановился и уставился на него в упор.

— Это почему же? — сдвинув брови, раздраженно спросил юрист. — Мы кажется, в прошлый раз с вами все подробно обсудили. Что еще вам не ясно?!

— Я предлагаю поговорить в кабинете.

— Да мало ли что вы предлагаете! — выпалил совсем сбитый с толку Белокобыльский. — Что у вас за вопрос?!

— Вопрос связан с Иваном Сергеевичем.

— С Иваном Сергеевичем? — заметно тише повторил юрист; выражение его лица потеряло прежнюю воинственность и в нем осталось одно лишь замешательство. — Мне сейчас нужно зайти к начальнице, а после мы с вами побеседуем, — проговорил он и, не мешкая больше ни секунды, направился вглубь коридора.

Зайдя в кабинет Литовской, Белокобыльский застал ее за чаепитием. Она как обычно в это время дня сидела за столом и потягивала напиток из огромной белой фарфоровой кружки, чем-то напоминающей своей формой бадью, то и дело опуская жирные пальцы в лежащую рядом обертку из фольги и доставая оттуда дольки слегка подтаявшего шоколад.

— Ну, наконец-то, — недовольно произнесла она при виде Белокобыльского. — Куда вы запропастились? Я вас уже больше двух часов жду! — с этими словами Литовская положила очередную дольку шоколада себе в рот и, смачно облизав испачканные пальцы, отставила кружку вместе с оберткой на край стола.

— Евгения Львовна, никак не получалось освободиться раньше, — сходу покаялся Белокобыльский, опускаясь на стул. — Летел, как мог…

— Плохо летели, Владимир Алексеевич, — грозно прервала его Литовская. — Вы работаете на должности главного юриста — единственного юриста в подразделении. В пятницу вы ушли раньше; сегодня отпросились, да еще и опоздали! Мне нужно срочные вопросы решать — а вас не найти! У вас со здоровьем что-то?

— Нет. Со здоровьем все в порядке.

— Со здоровьем все в порядке. Это хорошо, — приподняла брови Литовская. — А то возраст уже; тяжело, хочется отдохнуть. Возможно и дела у вас какие-нибудь важные. С этой точки зрения я вас, конечно, могу понять. Но вы уж определитесь: желаете ли вы продолжать работать или хотите отправиться на заслуженный отдых. Нужна вам эта работа или нет?.. И если нужна, Владимир Алексеевич, будьте добры соблюдать установленный распорядок дня!..

Белокобыльский молчал, прекрасно понимая, что любые слова оказались бы сейчас совершенно неуместными, и требовалось только терпеливо выслушивать упреки начальницы, которая вдруг стала ему до омерзения противна. Все что раздражало его в Литовской, вся ее взбалмошность, несдержанность и самодурство, которые раньше он умудрялся игнорировать, сейчас окончательно вывели его из равновесия. Если бы столь сильная неприязнь возникла у Белокобыльского всего неделю назад, он, наверное, не стал бы терпеть и просто ушел бы на пенсию; но сейчас, в свете прошедших событий ситуация для него осложнилось настолько, что одни лишь намеки начальницы на увольнение многократно усилили его внутренне беспокойство и страх.

— …У нас тут вообще завал, — продолжала, между тем, Литовская. — Сутра снова звонили по поводу последних перечислений.

— Все оформлено.

— Оформлено — это понятно. Но мне нужно было знать когда ушло… Да мало ли еще какие вопросы — а вас нет! Давайте все теперь будем к обеду приходить, или вообще — когда захочется…

Литовская говорила дальше, но Белокобыльский уже перестал ее слушать — его вновь поглотили размышления об участке.

«Еще инвалид этот ненормальный, — вдруг вспомнил он о Майском, и эта внезапная мысль вконец растревожила его. — Зачем снова пришел? От Ивана говорит. Его-то он откуда знает?.. А тому дурочку спокойно не сидится, все куда-то лезет!», — думал Белокобыльский как раз в ту минуту, когда дверь кабинета открылась, и внутрь зашел Майский.

— Здравствуйте, Евгения Львовна, — сказал он, проходя и усаживаясь на один из расставленных возле стола стульев, прямо напротив сидевшего тут же юриста.

Литовская прекратила свой монолог. Она на секунду растерянно взглянула на Белокобыльского и, поняв, что тот также пребывал в замешательстве, вновь обратила свое внимание на Майского.

— Что вы хотели? — нахмурившись, грубо поинтересовалась она, совершенно сбитая с толку появлением незнакомого мужчины, который не только бесцеремонно прервал ее, но еще и без всякого приглашения расположился в кабинете, даже не удосужившись при этом снять верхнюю одежду.

Майский молчал. Заходя он и не думал, с чего начнет разговор, но переполняемый эмоциями просто ждать в коридоре больше не мог.

— Мне нужно с вами поговорить, — наконец, заявил он, опустив локоть правой руки на стол, а свесившейся кистью зажав предплечье левой.

— Вы что не видите? я уже разговариваю! — в гневном негодовании воскликнула Литовская. Краткое и прямое объяснение Майского возмутило ее. — Выйдите! Я приму вас, когда закончу, в порядке общей очереди!

— Я не выйду, пока не поговорю! — тоже повысив голос, решительно и безапелляционно сказал Майский.

Литовская замолчала на мгновение.

— Что вы хотите?! Только быстро! — с видом крайнего недовольства произнесла она, отведя взгляд на лежавшие рядом бумаги.

В обычной ситуации Литовская не стала бы ни о чем разговаривать с нахальным гражданином, но вид не спавшего уже больше суток Майского, который сидел весь распаленный, содрогающийся в нетерпении, с раскрасневшимися, пылающими гневом глазами излучал такую энергию, такую безудержную и даже безумную силу, что она несознательно, повинуясь только своим первобытным животным инстинктам, поостереглась идти на прямую конфронтацию и решила выслушать его.

— Меня зовут Максим Леонидович Майский, — задыхаясь от эмоций, начал он. — Я приходил к вам в августе…

— И что? — перебила его Литовская. — По-вашему я должна помнить каждого, с кем разговаривала несколько месяцев назад?!

— В конце прошлого года я переехал в N-ск, — ничего не ответив на это замечание, продолжил Майский, — и выплаты моей пенсии по инвалидности перевели в ваш фонд. Сразу же после этого мне снизили их с пятнадцати тысяч рублей до жалких пяти! Вы отправили меня с этим вопросом к Белокобыльскому, — он кивнул головой в сторону юриста, — который сказал мне, что пенсию обрезали якобы потому, что из расчета убрали северные надбавки, начисленные мне в Я-ске… При этом у меня есть решение суда, по которому моя пенсия не может быть ниже пятнадцати тысяч… Урезание моей пенсии незаконно, и я требую восстановить мне ее на прежний уровень!

— Что значит «вы требуете»?! — в крайнем возмущении вытаращила глаза Литовская. Она уже успела припомнить свой разговор с Белокобыльским. — Я в курсе того, о чем говорил вам Владимир Алексеевич! Ваши выплаты были снижены по причине переезда. В N-ске совершенно другой уровень пенсий и восстановить ее невозможно! Если только вы не захотите вернуться назад в Я-ск.

— То есть восстановить мне прежнюю пенсию невозможно?! — в гневной улыбке обратился к женщине Майский.

— Невозможно! Я еще раз говорю, что с вашей группой инвалидности вам полагается пять тысяч рублей — не больше!

— А региональные надбавки? — глаза у Майского вспыхнули. — Вы же можете устанавливать свои собственные коэффициенты на базовые выплаты, увеличивая, таким образом, размер пенсий. Все это есть в законе.

— Региональные коэффициенты сейчас не используются, — суетливо произнесла Литовская, отведя взгляд и мельком взглянув на юриста. — Мы не можем их применить!

— Почему это вы не можете их применить? Потому что в таком случае вы ухудшите показатели работы фонда и не получите премии в конце квартала?!

— Наша премия здесь абсолютно не причем…, — Литовская вдруг напряглась, так что даже сквозь отложившийся под щеками жир можно было разглядеть сведенные мышцы ее лица. — Мы же не можем увеличить выплаты в отношении отдельных граждан. Если сделать кому-то надбавку — допустим даже вам — придется поднимать пенсию всем! А этого фонд не сможет потянуть.

— Получается, что вы ни к кому не применяете эти коэффициенты? — испытующе уставился на нее Майский.

— Ни к кому, — насторожившись, ответила Литовская.

— И вы, — обратился он уже к Белокобыльскому, который смотрел на него прямо в упор, — наверное, считаете точно также?

Когда Майский задал свой вопрос, лицо юриста искривилось в омерзительной гримасе.

— Что же вы молчите? — снова спросил Майский. — Неужели ничего не хотите сказать Евгении Львовне?.. Тогда я расскажу некоторые подробности вашей деятельности на должности главного юриста! Например, как вы за особое вознаграждение устанавливаете отдельным гражданам повышающие коэффициенты, увеличивая их пенсии в несколько раз!

— Хватит нести эту ерунду! — разразился Белокобыльский. — Вы в чем меня обвиняете? Я вам что, мошенник какой-то?!

— Мошенник — это для вас комплемент! — еще резче продолжил Майский. — Так что, Евгения Львовна, я вам официально заявляю — повышающие коэффициенты вы активно применяете! И скажу даже больше: ваш главный юрист оформляет пенсии по инвалидности людям, которые и вовсе инвалидами не являются!

С этими словами Майский посмотрел на Литовскую: она сидела онемевшая, совсем опешившая, будто в ожидании чего-то; глаза ее бегали, но голова по-прежнему была повернута в его сторону — на Белокобыльского она, похоже, даже не взглянула.

Майский все понял.

— Вы в курсе! — с омерзением выговорил он. — Тоже во всем этом участвуете!.. Конечно! Как бы он без вас проделывал такие махинации!.. Что же вы за твари такие?! — сказал Майский, пристально глядя на Литовскую, которая, паникуя, уже не находила себе места.

Белокобыльский, между тем, тоже наблюдал сейчас за совсем потерявшейся и перепугавшейся начальницей. Сам он быстро догадался, что кроме этих общих обвинений у Майского ничего не было. «Скорее всего, Ванька снова натрепал по пьяни не того», — сходу сообразил Белокобыльский. Он прекрасно знал, что с юридической точки зрения все, о чем говорил сейчас Майский, не имело никакой силы, но Литовская об этом не знала. Она начала тонуть и с перепугу могла наболтать лишнего. Нужно было спасать ситуацию и показать начальнице, что все, о чем говорил Майский не более чем безвреднейший блеф.

— Голословные обвинения! — пытаясь обратить на себя внимание, резко, громко и настойчиво произнес Белокобыльский.

Литовская как будто опомнилась и взглянула на пожилого юриста, который только и ждал этого, продолжая значительно смотреть на нее в попытке своим взглядом, видом, выражением лица показать, что его слова в большей степени адресованы именно ей и что волноваться не о чем.

— Совершеннейшие бредни! — продолжил Белокобыльский, развернувшись уже к Майскому. — Вам какой-то алкоголик спьяну что-то там наговорил и вы посчитали, что можете прийти и начинать сыпать обвинениями?!

— Значит голословные обвинения?! — гневно произнес Майский. — А я думаю, что в прокуратуре этой информацией могут заинтересоваться!.. — он убрал руку со стола, положил ее на колено и, отстранившись назад, выпрямился всем телом. — Вы вернете мне пенсионные выплаты на прежний уровень, или я расскажу про гадюшник, который вы здесь устроили!

Услышав это категоричное требование, ядовитая желчь поднялась в Белокобыльском; остервенело зыркнул он на Майского. Злоба обуяло его, и он совершенно потерял голову.

Редко когда случались с Белокобыльским приступы безрассудной неконтролируемой ярости. Напротив, он всегда был уравновешенным, спокойным человеком, и в большей степени потому, что очень гордился своей выдержкой: она позволяла ему относить себя к особенной породе людей, к людям с «белой костью» — так любил он говаривать. Но навалившиеся на Белокобыльского в последние несколько дней проблемы буквально перевернули его жизнь с ног на голову, ввергли в состояние растерянности, полной неопределенности, вконец расшатали нервы, так что он не смог сейчас уже сдержать себя.

— Ты шантажировать меня вздумал? — прошипел сквозь зубы Белокобыльский, направив на Майского скрученный артритом указательный палец. Лицо его приобрело неистовое выражение: глаза сощурились, губы скривились и задрожали. — Напугать меня решил? Да знаешь сколько я за свою жизнь таких как ты повидал?! Ты же передо мной как облупленный сидишь!.. Да-а-а! Я прекрасно знаю подобных тебе людей! Чем меньше вы из себя представляете, чем вы никчемнее и бестолковее — тем вы озлобленней и тем больше производите шума! И знаешь что? ты самый озлобленный из всех кого я видел и производишь больше всего шума!!! — уже кричал Белокобыльский, брызжа слюной, которая белой пеной скопилась в уголках его рта. Повинуясь вырвавшимся эмоциям, он даже привстал со стула, говоря быстро, громко, почти захлебываясь, не прекращая при этом тыкать в Майского пальцем и сверлить его взглядом. — Ты, конечно, думаешь что очень важный, очень значительный! Любишь, наверное, в зеркало на себя смотреться и размышлять какой ты особенный, необыкновенный человек?! О да-а! именно так ты и думаешь! Но в твоей маленькой глупой головенке не укладывается, что на самом-то деле ты никто, пустое место!.. Я очень хорошо знаю таких как ты! Ты ходишь по всевозможным организациям и инстанциям, и в каждой из них скандалишь, кричишь, требуешь, судишься! При этом ты, дурачок, сам не понимаешь, зачем это делаешь! Ты, конечно, придумываешь себе какие-то обоснования, какие-то причины, задачи! Эти причины и задачи кажутся тебе существенными и важными, но истинный твой мотив заключается в том, что все эти действия придают тебе ощущение веса, значимости в обществе! Ты негодуешь, скандалишь, кричишь, ругаешься и судишься лишь потому, что это дает успокоение твоему нутру, дает тебе возможность почувствовать себя кем-то важным! Но это лишь иллюзия; на самом же деле, несмотря на весь шум, который ты производишь, ты так и остаешься не более чем убогим ничтожеством!!!

В продолжение речи Белокобыльского раскрасневшийся Майский сидел почти не шевелясь, часто дыша и исподлобья смотря на юриста. Все сказанное причиняло ему невыносимые страдания; слова Белокобыльского подобно ударам ножа терзали и мучили его, проникая в самую глубь души. То, что все его судебные споры и тяжбы, и годы борьбы были по своей сути бессмысленны, оказались просто бесследно развеявшимся дымом, не задевало Майского — он сам уже прекрасно осознал и принял этот факт. Его уничтожала другая мысль — мысль о том, что он никто, пустое место, а его жизнь не более чем нелепая конвульсия ущербной личности. На протяжении последних месяцев эта мысль не покидала Майского: все ближе и ближе подходила она к нему, нависали над ним, а он, не в состоянии окончательно принять ее, отчаянно бежал в иллюзорную туманность призрачной надежды. Но сейчас, когда Белокобыльский озвучил ему эти самые сокровенные, пугающие мысли, перед Майским вдруг раскрылась вся их реальность и очевидность, и они вспыхнули с такой силой, что у него помутнело в голове.

Но эти же мысли, озвученные Белокобыльским, явились ярчайшим доказательством того, что размышления Майского, то видение реальности, к которому он несколько месяцев продирался сквозь туман подсознания, все его последние выводы были верными. Высказывания Белокобыльского как ничто другое укрепило Майского не только в отношении к себе, своей жизни, но и в понимании причин, почему так произошло. Невыносимой, лютой злобой проникся он к Белокобыльскому и Литовской; его охватила такая ненависть, что зубы свело, голова пошла кругом, и он, не в силах ничего произнести, еще некоторое время тупо и молча смотрел в преисполненное пренебрежением ухмыляющееся лицо Белокобыльского.

— Да вы такие гниды, которых еще поискать надо, — наконец сказал Майский. Лицо его горело, глаза сверкали из-под бровей. Он начал глухо, сдавленно, но с каждым последующим словом голос его становился громче и яростней. — Отвратительные гады. Бесстыжие свиньи! Вы противны мне до глубины души!!! Всю свою жизнь я страдал от подобных вам паразитов!..

— Да заткнись ты уже! — криком прервала его Литовская. Слова и поведение Белокобыльского развеяли все ее сомнения и страхи. Отчаянно ища столь нужное ей сейчас успокоение, Литовская глубоко прониклось спасительной речью юриста, его отношением к угрозам Майского, и с желчным отвращением смотрела сейчас на сидевшее перед ней ничтожество. — Все плохие, кроме тебя одного, да?! И в Я-ске, и в суде, и мы здесь — все плохие! Но знаешь, что я тебе скажу? Если вокруг одна сплошная жопа, значит, скорее всего, ты говно! Понимаешь?! Ты говно!!! Убирайся отсюда!

Майский замер. В первую секунду он хотел было продолжить словестную перебранку с Литовской, но неожиданно какая-то оторопь и опустошенность вдруг свалились на него. Подсознание его чувствовало, что продолжая ругаться, он лишь подтверждал бы справедливость слов чиновников, их мучительные невыносимые обвинения, и не позволяло ему этого. Но, не имея возможности что-либо ответить, Майский совершенно сбился, потерялся, не знал, как поступить, что делать.

— Уходи! — громко повторила Литовская.

Майский перевел взгляд на юриста: в лице старика отражалось одно лишь глубочайшее презрение. Он еще раз посмотрел на Литовскую, снова на Белокобыльского, затем молча поднялся со стула и вышел из кабинета.

— — ------------------------------------------------

Больше интересного тут:

www.youtube.com/channel/UCHmbRKwvEQSfFhtg-3_iu9w