ЧАСТЬ ВТОРАЯ, глава II, I

Глава II

I

Вопреки своему первому желанию, Майский так и не ликвидировал фирму. Произошло это потому, что на следующий же день после решения об окончательном разрыве с дядей, тот пришел на обговоренную встречу в магазине с тридцатью тысячами рублей. Достав где-то деньги, Павел Федорович принялся слезно упрашивать Майского, чтобы тот дал ему возможность одному продолжит работу в магазине, пообещав, что возьмет на себя все долги предприятия, а отданные Теретникову двадцать четыре тысячи во что бы то ни стало вернет позже, когда ситуация немного нормализуется. Если же все-таки по каким-то причинам магазин придется закрыть, то Павел Федорович заверил племянника, что в этом случае он не станет претендовать на вырученные от продажи оставшихся книг и прочего товара деньги. Недолго думая Майский согласился на уговоры дяди, и главным образом потому, что ему было уже все равно: он хотел только поскорее оставить дело, которое фактически разорило его, так что даже и не интересовался, откуда Павел Федорович взял деньги.

Сложное решение о выходе из бизнеса созревало в голове Майского долго, но реализовано было столь внезапно и быстро, что первое время он не мог даже до конца воспринять этот, уже свершившийся, факт. Однако вскоре мысли о полном и окончательном крушении его предпринимательских начинаний, которые прежде он умудрялся отгонять от себя, проявились в его сознании со всей возможной очевидностью, принеся с собою тягостные и мучительные переживания.

С того дня, как произошла их последняя с Павлом Федоровичем встреча, Майский буквально заперся у себя в квартире. Он перестал отвечать на звонки, не открывал дверь, вообще почти не выходил из дома, и все время только лежал в постели. В каком-то нездоровом несознательном стремлении уйти, отгородиться от окружавшего его мира, он, завалившись на кровать лицом к стене и поджав под себя ноги, накрывался одеялом, оставляя снаружи только голову, и в таком положении, не вставая и ничего не евши, мог проводить по целым суткам.

Несколько дней Майский думал только о постигшем его провале. Сильно угнетала его потеря всех накопленных сбережений: очень большие надежды возлагал он на эти средства, которые должны были стать материальной основой его успеха. Но еще сильнее тяготило его осознание, что он не сумел воспользоваться представившимся ему шансом реализовать, наконец, долгожданную свою мечту, и на деле оказался самым обыкновенным неудачником. Майского начали преследовать мучительные и навязчивые мысли о своей никчемности и несостоятельности, которые были особенно невыносимы для его самосознания, отличающегося крайне гипертрофированным самомнением и всецелой убежденностью в своей чрезвычайной исключительности. Не в силах переносить эти тяжелейшие переживания, подсознание Майского стало настойчиво требовать от него переложить вину за провал в бизнесе на кого-нибудь другого, и он судорожно принялся отыскивать себе оправдания. Раз за разом Майский последовательно прокручивал в памяти этапы работы над магазином, начиная с того самого момента, как Павел Федорович предложил ему партнерство, постоянно находя все новые причины своей неудачи. Он поочередно винил в провале жуликоватых поставщиков книг, которые, пользуясь слабостью дяди, подсовывали им самый бесперспективный товар, деградирующих сограждан, совершенно потерявших интерес к чтению, корыстного и нетерпеливого владельца помещения, обманщика Теретникова и, конечно же, самого Павла Федоровича. Каждый раз, приходя к подобного рода заключениям, Майский внутренне весь переполнялся желчной озлобленностью, проникался настоящей ненавистью ко всем эти людям, виновным в его неудаче. Но как не старался он полностью оправдать себя, где-то в глубине души, в своем подсознании он все равно чувствовал, что несет ответственность за провал наравне с дядей. Сутками напролет искал он успокоения в тщетной попытке сложить с себя вину, но раз за разом интуитивно подходил к мучительному пониманию своей собственной несостоятельности.

От постоянного эмоционального напряжения нервы Майского раздражились до крайности и подобно туго натянутым струнам, при малейшем воздействии издающим отчаянно высокие ноты, будто бы крича, что вот-вот могут лопнуть, они с болезненной чувствительностью реагировали на любое его душевное переживание. Каждый раз, когда Майский подступался к принятию своей неудачи, пытался взвесить ее последствия, на него набегали ощущения полного упадка и безнадежности, за которыми приходили чувства несправедливости и глубокой жалость к себе. «За что? За что уготована мне такая судьба?», — молитвенно вопрошал он в эти минуты, обращаясь сам не зная к кому, но делая это совершенно искренне, всей душой желая, чтобы хоть кто-то услышал и ответил ему. Но никто не отвечал. Когда же не было уже никакой мочи ему больше терпеть, то он, от невыносимой жалости к себе принимался рыдать, с силой стараясь выдавить из себя плачь, в надежде, что выплакавшись, ему станет легче, но и эти натужные слезы не приносили никакого облегчения.

Состояние Майского было крайне неустойчивым: душа его взбудоражилась до невозможности, так что малейшего воздействия на нее, самого незначительного порыва было достаточно, чтобы вдруг в корне изменить его настроение. Иной раз, рыдая в кровати под действием бередившего ему душу мучительного разочарования, мог он тут же начать размышлять о виновных в случившейся неудаче и, мгновенно найдя таковых, проникнуться к ним совершенно остервенелой яростью, которая всецело затмевала собой изводившие его еще минуту назад жалость к себе и отчаяние. Тут же переставал он рыдать и, в неистовой злобе, до хруста сжав зубы, начинал исступлено колотить по спинке кровати кулаком, будто пытаясь утолить свою ненависть в усиливающейся с каждым ударом боли в кисти. Потом же вдруг успокаивался, затихал, почти замирал, чтобы еще через несколько минут, неожиданно почувствовав в глубине души свою собственную вину в случившемся, снова взорваться в гневе, направленном уже в отношении самого себя, начав яростно рвать на себе волосы или бить кулаком прямо по голове.

Несколько суток подряд у Майского не было нормального здорового сна. До поздней ночи лежал он в кровати в полнейшей темноте, не в состоянии отстраниться от захвативших его мучительных раздумий. Иногда он забывался, проваливаясь из реальности, но это беспамятство никогда не длилось долго: тут же приходил он в себя, подскакивая в каком-то лихорадочном возбуждении, всегда взволнованный, мокрый от пота, будто что-то изнутри будило его, страшась окончательного погружения в сон. Так продолжалось по нескольку раз за ночь. Но как бы сильно навязчивые мысли не будоражили сознание Майского, крайнее истощение всего его организма, происходившее от раздраженных нервов и усугубленное, к тому же, недоеданием, в конце концов, брало вверх: обычно затемно, когда комната, в ожидании первых лучей солнца становилась только на самую малость светлее, он погружался в черный, плотный, без единого образа, сон. Просыпаясь же поутру, с тяжелой свинцовой головой, будто и не спав вовсе, Майский только первые пару секунд пребывал в прострации, после чего тягостные переживания вновь лавиной обрушивались на его сознание. Это мучительное, изматывающее состояние продолжалось несколько невыносимых бессонных бесконечных дней и ночей, пока, наконец, он не принял всецело свой провал.

Когда Майский осознал, что результатом его предпринимательской деятельности стало полное банкротство, потеря всех скопленных за жизнь сбережений и, более того, окончательно признал свою вину в этом, на душе у него стало заметно легче. Смирившись с поражением и взяв на себя ответственность за него, ему пришлось жестоко разочароваться в себе, как в предпринимателе, в своих собственных силах, но он остановил так страшно мучавшую его внутреннюю борьбу с самим собой.

Однако полное принятие Майским факта своей неудачи в бизнесе, которое, наконец, прекратило болезненные его терзания, в то же время заключало в себе скрытую, не менее страшную для него опасность. Майский вынужден был смириться не просто с провалом своего предпринимательского начинания — он вынужден был отказаться от сокровенной мечты, которую лелеял и заботливо вынашивал много лет подряд. В бизнесе должны были воплотиться его талант и незаурядность: все эти годы задумываемый им предпринимательский проект был для Майского единственным смыслом жизни, который сейчас оказался похоронен под обломками рухнувшей мечты.

Решительное непринятие в первые дни исинных причин и следствий своей неудачи, отчаянное, терзающее душу сопротивление реальности, было вызвано подсознательным нежеланием Майского лишать себя единственного оставшегося у него смысла жизни. Это сопротивление породило внутренний конфликт, который не мог бы продолжаться сколько-нибудь долгое время, и когда Майский все-таки пришел к принятию реальности, то почувствовал себя совершенно опустошенным. Прежняя его раздражительность и крайне обостренная реакция совсем пропали, а на смену им пришли глубокое мрачное уныние, вялость и апатия.

Он все так же почти не выходил из дома, продолжая, как и раньше только лежать в кровати. Если же все-таки возникала у него необходимость сходить в магазин за продуктами, то Майский, даже не одеваясь, а просто накинув поверх футболки и трико свою куртку, залезал в туфли и, выскочив к близлежащему киоску, покупал себе какие-нибудь консервы, после чего тут же бежал назад домой, по пути вообще ни на что не обращая внимания. Разум его не был, как прежде, взбудоражен нескончаемой вереницей мыслей и переживаний; напротив, Майский совсем перестал о чем-либо думать, ко всему на свете потеряв интерес. Просыпаясь поутру, он открывал глаза, и единственной возникавшей у него в этот момент мыслью было только желание поскорее снова заснуть. Его абсолютно не беспокоило то, что квартира начала зарастать пылью и грязью, что на кухне не найти было уже и чистой ложки, совершенно не волновало его и то, что сам он уже больше походил на домового, похабно обросшего и со всех сторон слежавшегося, пребывавшего все время в одной и той же грязной на много раз пропотевшей вонючей футболке и трико. Даже чувство голода не тревожило Майского: у него совсем пропал аппетит, и только когда живот его пустел и сжимался до такой степени, что уже начинал болеть, нехотя заставлял он себя подняться и пойти на кухню, чтобы наскоро, ничего не готовя, и даже не разогревая, закинуть в себя какие-нибудь консервы и запить их чаем. После этого он, не в силах держаться ни стоя, ни сидя, опять спешил в кровать, только бы снова придать себе горизонтальное положение. Сильнейшая ипохондрия полностью поглотила его. Он совсем уже потерял счет днями — само время утратило для него всякое значение. Ни в чем не видел он смысла своего существования, который пропал вместе с последней надеждой на реализацию себя в бизнесе.

Потеряв всякий интерес к жизни, Майский как никогда приблизился к своему крушению. Постепенно его начали посещать самые жуткие мысли. Эти мысли и раньше в разные периоды жизни приходили ему в голову, но всегда он внутренне смеялся и забавлялся ими, расценивая их как что-то совершенно для себя невозможное, непонятное и невообразимое. Но в этот раз его отношение, восприятие этих мыслей было другим. Майский вдруг начал рассматривать их как самые что ни на есть осуществимые — он начал видеть в них вероятный и вполне возможный для себя исход.

Но подсознание Майского со своей стороны очень чутко восприняло нависшую над всем его существом угрозу. Оно стало изнутри помогать ему, подсказывая, что опасность происходила из пустоты, образовавшейся в нем в результате крушения всех его надежд и потери смысла жизни. В ответ на эти сигналы, Майский совершенно несознательно начал подходить к тому, чтобы отвергнуть рухнувшую идею: бизнес, который должен был по праву возвеличить и обогатить его, стать доказательством его несомненных экстраординарных способностей, провалился, и сейчас ему было необходимо внести в свою жизнь новую цель, которая поддержала бы его. Подсознание Майского подталкивало его к выводу, что прежняя мечта его была ложью, самообманом, к необходимости найти новый смысл своего существования. Но полная нереализованность им своих мечтаний и планов, своей личности, вынуждала его не просто найти новый смысл жизни: его новая цель должна была быть еще более масштабной и основополагающей, чем прежняя, чтобы эта новая генеральная для него идея заслонила собой все предыдущие стремления — только тогда это могло бы окупить последний провал и позволило бы ему забыть о неудаче. Несознательно сосредоточился он на решении этой жизненно-необходимой для себя задачи.

Майский всецело озаботился вопросом смысла своего существования как раз в то время, когда душа его находилась в совершеннейшем разочаровании от окружающей действительности. К этому моменту он уже на протяжении многих недель кряду пребывал в своем хмуром, мрачном ипохондрическом унынии, и все вокруг рассматривал с позиции постоянно бередящих его сознание мыслей о возможной скорой смерти. Смерть, о которой он все больше задумывался в последнее время, стала его спутником, мерилом и главным критерием оценки всего и вся. И когда он, пребывая в этом состоянии, подступился к своему генеральному вопросу, то неожиданно для себя, тут же получил на него абсолютно однозначный ответ.

Почти сразу Майский осознал, что с позиции неизбежной и очень скорой смерти единственное, что имело смысл в человеческой жизни — это оставленная после себя память. То, что пропадало в скором времени после ухода человека из жизни, вдруг перестало для него нести вообще хоть какой-то смысл, и наоборот — все, что продолжало существовать после смерти человека, пусть даже косвенно напоминая о его присутствии в этом мире, приобрело для Майского совершенно иное значение. «Единственно, что имеет смысл — это оставленные после тебя деяния и память!», — эта мысль буквально впечаталась в его сознание, а полное отчаяния тщевлавное сердце сходу всецело прониклось ею. Открыв ее для себя, с жадностью загорелся он этой новой идеей, новой целью, новым смыслом жизни.

Майский принялся заново переоценивать все прожитые годы с этой точки зрения и ужаснулся, когда понял, что ни одной минуты за все сорок семь лет жизни не посвятил он делу, которое бы осталось после его смерти. Он вдруг осознал, что жил как в тумане, в каком-то непонятном, выдуманном мире. Всю жизнь он гонялся за искусственными, мимолетными целями, и цели эти, так или иначе, сводились к одному — к деньгам. Мертвецкий холод пробежал у него по спине, когда вдруг открылась ему эта мысль. «Что же я делал все это время?! — задавался он вопросом. — Все сорок семь лет своей жизни я прожил совершенно неосознанно, слепо следуя навязанным обществом ценностям. Все мои желания, которые когда-либо посещали меня, были продиктованы мне извне, а сам я так даже ни разу и не подошел к их осмыслению. Как слеп я был, как катастрофически недальновиден!».

Под влиянием сформировавшегося у него нового мировоззрения, Майский проникся вдруг глубоким презрением к деньгам и даже ко всему материальному. Значение для него теперь имело только то, что позволило бы увековечить в истории его имя; деньги же, равно как и любые другие материальные ценности с позиции его нового видения мира утратили весь свой смысл. Придя к этому выводу, Майский понял, насколько ничтожной были его прежние ценности и идеалы. С презрительной усмешкой смотрел он сейчас на прошлые свои мечты, которые недавно только составляли весь смысл его жизни. «Как дурак гонялся за всей этой показухой! Деньги, бизнес — как это все примитивно!», — думал он про себя, и эта мысль подобно бальзаму заживляла все еще кровоточащие раны его души. Крушение его мечты о собственном бизнесе и больших деньгах перестало теперь иметь для Майского хоть какое-то значение, потому что сама эта прежняя мечта потеряла для него всякий смысл. Идея сделать что-то, что запомнится в веках всецело завладела сознанием Майского. «Я оставлю свой след в истории!», — твердо решил он для себя.

Обретя, наконец, утерянный было смысл жизни, Майский стал потихоньку возвращаться в реальность. С удивлением обнаружил он, что со дня его разговора с Павлом Федоровичем в квартире родителей прошло без малого два месяца, но факт этот вызвал у него одно только пустое изумление и никакого беспокойства или сожаления. Впервые осознанно поднявшись с постели, увидел Майский и полнейший хаос, царивший в квартире, и если в зале беспорядок ограничивался видимым слоем пыли всюду вокруг и грязными тарелками, сложенными стопками на полу возле скомканной, совершенно мятой и засаленной дочерна кровати, то в кухне ситуация приближалась уже к катастрофической: раковина здесь под самый кран была заставлена посудой, остатки еды на которой успели за все это время присохнуть к ней намертво, на сплошь покрытом пятнами, мусором и крошками столе скопилось множество открытых консервных банок, среди которых в страшном количестве бегали приличного размера рыжие тараканы, последнее время частенько заглядывавшие сюда на пирушку, спускаясь, скорее всего, от соседей сверху, а в воздухе висел тяжелый тошнотворный запах, особенно сильно ощущавшийся возле раковины, под которой стояло доверху заполненное и не выносившееся уже много недель мусорное ведро. Никогда до этого не случалось Майскому находить свою квартиру в таком запущенном состоянии и первым делом принялся он за уборку. Когда же порядок в доме был восстановлен, всецело погрузился он в обдумывание своих замыслов.

Оставить свой след в истории — эта идея стала тем единственным, что сохраняло еще для Майского ценность собственного существования. Она полностью завладела им, и он вдруг в удивлении начал замечать, что всюду вокруг, в речах и мыслях самых различных людей находил он теперь подтверждения истинности своего нового смысла бытия. Не напрямую: где-то — только еле уловимыми намеками, где-то — отдельными соображениями, но везде Майский обнаруживал отклики, близкие его теперешнему мировоззрению. Он находил их в интернете, в передачах по радио, в фильмах и даже в старых своих, по многу раз перечитанных книгах, искренне удивляясь, как раньше не замечал он этих мыслей, и каждый раз все сильнее убеждаясь в том, что он пришел к пониманию истинной ценности человеческой жизни.

Но хотя Майский и обрел теперь цель, которая наполняла смыслом само его существование, он совершенно не представлял, каким образом сможет реализовать ее. Он принялся обдумывать способ запечатлеть себя в веках, но выводы, приходившие ему в голову, были самые неутешительные. Он был уже далеко не молод — ему подходило к пятидесяти, да к тому же у него совсем не было денег. «Ни времени, ни средств», — заключил он про себя, и сознание этого ввергло его в полнейшее уныние. В то же время отказаться от этого единственного оставшегося у него смысла жизни Майский никак не мог, отчего он озадачился навязчивыми и мучительными в своей безысходности поисками.

Но было у Майского еще одно дело, о котором он вспомнил сразу же, выйдя только из своей ипохондрии. Перед ним вновь со всей своей остротой встал вопрос о средствах к существованию — тех пяти тысяч в месяц пенсии, которые выплачивали ему сейчас, на жизнь просто не хватало. На эти деньги можно было только кое-как питаться, и более ничего; ему же требовалось еще хотя-бы одеваться, не говоря уже о том, чтобы оплачивать воду и свет в квартире. Припомнив, впрочем, свой визит в пенсионный фонд и разговор с Белокобыльским, Майский несколько даже приободрился: юрист обещал ему все исправить, восстановить прежний размер пенсии и вернуть невыплаченную за все эти месяцы разницу. Воодушевленный этим фактом, Майский, быстро нашел в папке, к которой он с того самого дня и не прикасался, список документов, запрошенный с него Белокобыльским, и приступил к их сбору.

Самым затруднительным из всего списка, была получить справку о подтверждении инвалидности. Эту справку выдавали на врачебно-трудовой комиссии, на которую он должен был явиться уже через три дня. В течение этих трех дней Майскому необходимо было собрать для комиссии целую кучу различных документов, или, если не получалось, ждать как минимум месяц до следующего раза. Задача была не из легких, но, за многие годы прекрасно изучивший систему и все возможные сложности, Майский успел-таки собрать необходимые бумаги. И вот, спустя три дня и обойдя за это время несколько десятков инстанций, он готов был ехать на врачебно-трудовую комиссию.

.....................................

Проснувшись от звона будильника в полседьмого утра, Майский отключил назойливый аппарат, нехотя поднялся и сел на кровати. Комната была погружена в кромешную тьму. Редко когда просыпался он в такую рань, и сейчас, сидя с закрытыми глазами на краю постели и опустив голову на грудь, Майский собирался с силами чтобы подняться. Врачебно-трудовая комиссия начинала работу в девять часов, но он нарочно встал значительно раньше: Майский хорошо представлял, что предстоит ему сегодня, и хотел подъехать хотя-бы часа за полтора, чтобы занять очередь. Он был записан, но кроме него записано было еще, наверное, человек тридцать, многим из которых, как он прекрасно знал, не суждено было попасть сегодня в кабинет.

В комнате установилась полнейшая тишина. Сквозь дрему поняв, что снова начинает забываться, и решив разом привести себя в чувства, Майский встал с кровати и включил люстру. Резкий яркий свет мгновенно залил все вокруг, до крайности встревожив его глаза. С силой зажмурившись, Майский закрыл лицо рукой, но быстро приспособился и, все еще продолжая щуриться, направился в ванну. Умывшись и приведя постель в порядок, он оделся и еще на раз внимательно просмотрел собранные загодя вечером документы, желая убедиться наверняка, что все было на месте; после чего с аппетитом, хотя и второпях, съел приготовленный накануне завтрак, представлявший собою очень толстый большой бутерброд и пол литра кефира, обулся, надел куртку и вышел из квартиры.

Оказавшись на улице, Майский сразу почувствовал, что сегодня ночью сильно приморозило. Была середина октября: кругом на земле и на крышах домов уже лежал снег, но не глубокий, сантиметров в пять, так что если бы выдалось пару солнечных деньков, он бы, возможно, и успел еще сойти, однако все последние дни стояла пасмурная, хмурая погода. Вот и сейчас, взглянув на небо, Майский нашел его затянутым густой пеленой, через которую с трудом пробивался лунный свет. Солнце еще и не думало вставать, отчего на улице было совсем темно.

Город, впрочем, уже просыпался: по дорогам спешили куда-то машины, а к автобусным остановкам потихоньку начали стекаться люди, в числе которых был и Майский. На следующий же день, после того как Павел Федорович сообщил ему о том, что отдал все деньги Теретникову, он заложил свою машину в автоломбард. За его драндулет предложили всего тридцать с небольшим тысяч, но как обидно не было Майскому отдавать автомобиль за такую низкую цену, он принял предложение, чтобы иметь возможность вернуть Марине занятые у нее деньги. Обстоятельства, в которых она оказалась, не позволяли ему задерживать долг и, кроме того, он прекрасно понимал, что, скорее всего, по-другому деньги достать нигде не сможет. Лишившись машины и не имея возможности оплачивать такси, Майский стал пользоваться общественным транспортом, поездки в котором были для него настоящим мучением, доставляя помимо неудобства физического еще и сильный эмоциональный дискомфорт.

Выйдя на остановку, Майский к удивлению своему отметил, что сегодня здесь было не очень много народу. Все последние дни он выезжал значительно позже, уже ближе к восьми, в часы пик, когда на остановке скапливалось сразу человек тридцать, а в битком набитые автобусы невозможно было попасть, не используя активно локти. Но сегодня, выйдя пораньше, Майский, похоже, имел возможность избежать давки. И действительно, когда подошел автобус, он смог зайти в него совершенно спокойно. Правда, свободных мест для сидения не было, но на это Майский не мог даже и рассчитывать.

Пройдя чуть дальше в салон, он как обычно спрятал свою левую руку в карман куртки, а правой взялся за приделанный к крыше поручень, одновременно держа в ней папку с документами. Но проехав несколько остановок, Майский стал уже сожалеть о том, что автобус оказался полупустой. Папка мешала ему, как следует ухватиться за поручень, отчего он пребывал в очень неустойчивом положении, то и дело, рискуя потерять равновесие и упасть; когда же автобус был битком забит людьми, то он мог вообще почти не держаться, просто потому, что его намертво зажимали со всех сторон, да и падать в этом случае ему было некуда. Но особенно его удручало то, что он прекрасно просматривался с любой точки автобуса: водитель вел быстро, резко поворачивая, останавливаясь и трогаясь, и Майскому казалось, что он ужасно глупо выглядит сейчас, стоя неуверенно, чуть не падая, при каждом маневре мотаясь из стороны в сторону. Он повернулся лицом по ходу движения автобуса (спиной к сидевшим сзади людям), весь сжался и совершенно себя устыдился. Вдруг набравший приличную скорость автобус, резко затормозил: теряя равновесие, Майский в несознательном рефлекторном порыве выкинул вбок свою левую руку, машинально пытаясь схватиться ею за одно из сидений, но обрубленное предплечье его только беспомощно соскользнуло по обшивке и он со всего маху рухнул на пол автобуса. Тут же сзади раздался громкий смех, который, впрочем, почти сразу превратился в еле сдерживаемые нервические ухмылки. Поднявшись, Майский снова вцепился в поручень и совершенно замер, не в силах ни оценить состояние своей одежды, ни оглянуться, чтобы посмотреть, какое воздействие произвело на окружающих его падение. Напрягшись всем телом и совершенно остолбенев, желал он пусть даже провалиться сейчас сквозь землю, но только бы не испытывать всего этого позора. Не шевелясь, доехал он до следующей остановки и, как только двери в автобусе открылись, спешно выскочить на улицу.

Сойдя на остановку, Майский тут же быстрым шагом пошел по тротуару, стремясь как можно скорее отойти от автобуса, и только когда тот проехал мимо, дальше по своему маршруту, сумел он немного успокоиться и остановиться. Осмотрев свою одежду, с недовольством отметил он, что брюки его, в результате падения, сильно испачкались в осенней грязи, но, не став отряхивать их, чтобы не размазать грязь, Майский так и пошел дальше. Преисполняясь глубоким негодованием, ругал он сейчас про себя «криворукого водителя», абы как управлявшего автобусом, и тех «бесстыдных хамов», которые столь откровенно смеялись над его падением. Злость его усиливалась еще и от того, что в результате этого происшествия он вышел на одну остановку раньше, чем требовалось, и сейчас вынужден был идти пешком.

Город, вместе с тем, оживал буквально на глазах. За каких-то полчаса на улице стало светлее, народу поприбавилось, а скорость передвижения людей заметно возросла. Майский тоже спешил, желая пораньше добраться до места, но расстояние, которое ему требовалось преодолеть, было довольно приличное, и он оказался у здания врачебно-трудовой комиссии только в девятом часу. Найдя возле входа уже человек десять ожидающих и сильно раздосадовавшись этим фактом, он занял очередь, устроившись на площадке напротив одного из окон. От интенсивной ходьбы Майский весь вспотел и сейчас, быстро остыв, мокрый на холодном осеннем ветру начал сильно промерзать, но ждать на улице предстояло еще целый час, потому что внутрь людей запускали только после девяти.

Смотреть вокруг было особо некуда и все ожидавшие, включая и Майского, наблюдали через стеклянную дверь и большие не завешанные ничем окна за тем, что творилось в холле здания комиссии. Поначалу внутри находился один только охранник, который сидел в своей будочке у входа, погруженный то ли в книгу, то ли в телефон. Но где-то через полчаса холл постепенно начал приходить в движение: там стали появляться люди, в основном женщины, желавшие приобрести себе горячий кофе или шоколад у стоявшей тут же большой кофе-машины. Как правило, купив что-нибудь, они сразу расходились по своим рабочим местам, но изредка, встречая видимо подругу или хорошую знакомую, останавливались, усаживались на стоявшие стулья для посетителей и начинали весело о чем-то друг с другом болтать. В эти моменты наблюдавшему за ними с улицы совершенно околевшему Майскому казалось, что он видит пар, исходящий от стаканчиков с горячим кофе в их руках.

По мере того, как время приближалось к девяти, мысль, что они смогут, наконец, попасть сейчас в теплое помещение все больше занимала стоявших на улице людей. В последние пять минут эта мысль, как обычно бывает в окончании длительного ожидания, полностью завладела их умами, не давая подумать ни о чем более, и замедляя, тем самым, течение времени до невозможности. Минуты тянулись бесконечно долго и каждый второй в очереди (а здесь к этому моменту собралось уже человек двадцать) то и дело посматривал на часы. Ровно в девять толпа зашевелилось и ожила: люди начали вопрошающе переглядываться, переминаться с ноги на ногу, но продолжая в нерешительности хранить молчание, будто опасаясь сконфузится, встревожив всех раньше времени, из-за того, что их часы могли спешить. Так медленно прошла минута. Затем еще одна.

— Когда они откроют-то?! На моих уже две минуты десятого! — громко, волевым голосом возмутилась, наконец, очень крупная женщина в коричневом пальто, заметив по поведению людей, что этот вопрос уже беспокоить всех без исключения, но никто попросту не решается озвучить его.

— И на моих! — подхватил вдруг мужчина.

— Да-а-а, две минуты уже!

— Да-да!

— И на моих тоже! — то тут, то там зазвучали возгласы в толпе.

В очереди поднялся гул. Все негодующе переглядывались и оживленно переговаривались друг с другом.

— А у меня вообще уже четыре минуты показывают, — тихо, в совершенно беззлобном недоумении заметила вдруг стоявшая возле Майского низенькая и очень худая старушка. Поймав его беглый взгляд, она обращалась только к нему, не решаясь озвучивать свое замечание во всеуслышание, но вместе с тем по-старчески остро ощущая необходимость принять участие в возникшем общем порыве, полностью разделяя чувства стоявших здесь людей.

Посмотрев на старушку, Майский, не проронивший за все время ожидания ни слова, ничего не ответил ей и сейчас, а вместо этого подошел вплотную к окну, и несколько раз громко постучал в него кулаком, стараясь соизмерять при этом свою силу, чтобы невзначай не выбить стекло. От этого стука охранник, сидевший внутри, поднял голову и обратил в его сторону свой рассерженный взор, намереваясь, по-видимому, разобраться с нахалом, позволившим себе такую выходку, но встретив прямой и решительный в своем недовольстве взгляд Майского, вдруг как-бы опомнился, посмотрел на время и, всполошившись, поспешил открывать дверь.

— — ------------------------------------------------

Больше интересного тут:

www.youtube.com/channel/UCHmbRKwvEQSfFhtg-3_iu9w