ЧАСТЬ ПЕРВАЯ, глава II, V

V

Через несколько минут в зал вошла Марина. На ней была одета ночная рубашка светло-сиреневого цвета длиною чуть выше колен, сшитая из легкого, почти шелкового материала; в руках она держала бутылочку с какой-то прозрачной жидкостью и несколько ватных тампонов. Роман посмотрел на супругу и не мог не улыбнуться в умилении.

Марина обладала миниатюрной комплекцией: она была невысокого, даже для девушки, роста и очень стройная. Руки ее, на вид очень хрупкие и утонченные, казалось, можно было легко поломать при неловком обращении, что вселяло в мужчин трепет от одного только взгляда на нее. При всем при этом Марина не выглядела болезненно худой, как это часто бывает, когда толщина конечностей не соответствуют прочим пропорциям тела и кожа обтягивает кости, предательски подчеркивая все угловатости и выступы скелета вызывая вместо трепета некоторый страх и даже неприязнь. Напротив, все в ней идеально соответствовало друг другу, но в несколько уменьшенных, чем у большинства женщин, пропорциях и это сильно молодило ее, создавая эффект совсем еще юной девушки. К Марине ни при каких обстоятельствах невозможно было применить слово женщина — за всю свою жизнь она ни разу не услышала такого обращения. Ее мраморно-белая кожа была ровной и нежной; волосы, не густые, но длинные, бережно ложились прямыми прядями на плечи и грудь, интригующе скрывая стройную шейку. Лицо ее было идеальным во всех отношениях: несколько продолговатое, оно оканчивалось снизу маленьким аккуратным подбородком, а сверху закруглялось абсолютно ровным лбом; небольшой носик имел прямую спинку и изящно заострялся на кончике; губы ее были тонкие и четко очерченные, а брови описывали правильную дугу над огромными бездонными глазами серого цвета, обрамленными пышными густыми ресницами.

Но главный секрет невероятной привлекательности Марины заключался не в ее очаровательной внешности, а в исключительном внутреннем мире. Третий ребенок, появившийся в семье, Марина стала первым, дожившим до своего следующего дня рождения. Оба малыша, родившихся до нее, умерли в младенчестве, и довольно уже взрослые родители, как никто ясно осознавшие всю хрупкость их счастья, радовались и наслаждались каждым днем жизни маленькой Марины. Ее очень любил отец: для него не было большего счастья, чем кувыркаться лежа на полу, прыгать и играть с дочкой под ее оглушительный и озорной хохот. Он обожал дарить Марине что-нибудь вкусненькое, заплетал ей волосы, раз в два месяца покупал новое платье и не разрешал супруге ходить с ней в детский сад пешком, а непременно сам на машине отвозил и забирал ее. Но еще больше заботилась о Марине мама: остро ощущая малейшие душевные переживания ребенка, она просто холила и лелеяла свою «дочу».

Первые годы жизни Марина росла в атмосфере абсолютного спокойствия. Мама ее имела характер на удивление мягкий и бесконфликтный, да и отец семейства по своей натуре являлся человеком уравновешенным, не стремился установить в семье диктатуру и подчинить домочадцев своей воле. Можно было пересчитать по пальцам те дни, когда родители повышали голос, и никогда Марина не слышала в свой адрес плохого слова. В их семье царил покой и безмятежность, но жизнь за порогом родного дома оказалась намного более суровой.

Пойдя в школу, Марина, не знавшая никогда ни грубостей, ни какого-либо насилия, столкнулась с такими проявлениями жестокости, по сравнению с которыми меркли самые жуткие ее детские кошмары. Происходившее в школе выходило далеко за рамки узких представлений Марины о нормах общения между людьми. В начальных классах она попала под руководство очень строгой и требовательной учительницы, которая не гнушалась, в случае если плохо был выучен урок, пристыдить ребенка, возвысив голос или даже обозвав его как-нибудь при всем классе. В отношении некоторых нерадивых учеников, воспитанных родителями по принципу подчинения силой и привыкших все делать дома из-под палки, такое обращение, возможно, было единственным способом повлиять на их успеваемость и поведение. Но проблема была в том, что учительница Марины использовала эти меры в отношении абсолютно всех своих подопечных, совершенно не чувствуя детей, да и не желая их чувствовать. Она, будучи человеком сугубо практического и рационального склада ума, не видела необходимости в том, чтобы изменять воздействие в зависимости от субъекта, а выстроила свою систему воспитания на уровне самого несносного ребенка, справедливо полагая, что эта система способна стать универсальной. Она даже ставила себе в заслугу, что преподавала «для всех одинаково», очень гордилась этим и всегда старалась подчеркнуть. Но пуля, оцарапавшая слона, белку разорвет. То, чему иной ребенок, выросший в более приближенной к реальной жизни семейной обстановке даже и не придал бы значения, Марина воспринимала чрезвычайно болезненно. Если учительница просто повышала на нее голос она, не привыкшая к ругани даже в домашней атмосфере, в классе под пристальным вниманием десятков одноклассников готова была просто провалиться сквозь землю. Чувственная и ранимая, Марина испытывала сильнейшие душевные переживания в эти моменты, и первое время ходила в школу как в какую-то агрессивную чужеродную среду, связанную у нее исключительно с негативными эмоциями.

Возвращаясь домой после окончания уроков, Марина с нетерпением ждала с работы маму, которая очень внимательно и чутко относилась к переживаниям дочери, всегда была готова понять ее. Вечером мама садилась на диван, а Марина, устроившись рядышком, клала свою головку к ней на колени, и та, поглаживая и перебирая волосы, жалела и успокаивала дочку. В эти моменты она с ничуть не меньшей болью ощущала в своей душе все переживания Марины, и полностью разделяла их, стараясь по возможности уменьшить ее страдания.

Подавляющее большинство родителей не могут спокойно наблюдать за обидами своих чад, и сломя голову летят им на помощь, коверкая детское мировоззрение и создавая несамостоятельных капризных баловней. Мама же Марины напротив из-за своего очень мягкого и неконфликтного характера и не рассматривала вариант поговорить с учительницей, попросить ее быть поделикатней с ранимым ребенком. Не помогая дочери прямым своим вмешательством в отношения с учителем она, тем не менее, видела, что дочке необходимо найти подход к требовательному преподавателю. Она определила проблему в недостаточном прилежании Марины и объяснила, что если та будет лучше выполнять все задания и слушаться на уроках, то и агрессии со стороны преподавателя тоже не будет. Эти советы матери Марина начала активно использовать, и действительно, выполнение всех требований учителя очень скоро привело к тому, что та почти перестала ее ругать и подвергать таким мучительным для нее наказаниям. Это с детства выработало у Марины такие качества, как усердие и дисциплину. Она с почти патологическим старанием относилась к любому делу, в котором чувствовала хоть каплю своей ответственности.

В более старшем возрасте между ребятами в классе Марины резко усилилась борьба за лидерство в группе и, как это всегда бывает, сразу же появились жертвы этой борьбы. При очередном медицинском обследовании у одного ученика обнаружили вшей; в результате халатной неосторожности учителей эта информация стала общеизвестной, и одноклассники объявили мальчику настоящую травлю. Он был совершенно один, с ним абсолютно никто не общался, и среди учеников было строго оговорено, что любого, кто дотронется до него, ждет та же участь. Марина с ужасом смотрела, как каждый день совершенно безо всякой причины над бесхарактерным мальчуганом издевались его одноклассники. Мальчишки могли раскидать его учебники по школьному двору, а в портфель насыпать мусор или земли из цветочного горшка, могли выкинуть в туалет его обувь, обзывали и конечно били, всегда пинками, чтобы не дай бог не прикоснуться к нему рукой. Марине было очень больно наблюдать это; она пропускала через себя все его мучения и унижения, но не видела возможности поддержать изгоя, выразить ему свое сочувствие. Мысль о том, что она проявлением симпатии к нему может спровоцировать подобное отношение к себе, никогда не покидала Марину. Становясь подчас невольной свидетельницей издевательств над мальчиком, она боялась даже того, что он, заметив ее сочувствующий взгляд, может подойти к ней, и поэтому отворачивала голову каждый раз, когда была хоть малейшая возможность, что он посмотрит в ее сторону. Учась в такой атмосфере, воочию наблюдая до какой степени может доходить жестокость людей по отношении друг к другу, и, вместе с тем, понимая что она ни при каких обстоятельствах не сможет вынести подобных издевательств, Марина начала искать способы обезопасить себя от возможной агрессии окружающих, и очень скоро ее пытливый детский ум вывел формулу бесконфликтного общения, лучше которой не придумало еще человечество. Марина на уровне подсознания усвоила, что исключить конфликты она может, выстраивая свое взаимодействие с другими людьми таким образом, чтобы никого никогда не обижать. Она приспособилась по нескольку раз примерять каждое свое слово, каждое действие на себя и, являясь по своей натуре невероятно ранимой и восприимчивой, очень точно определяла, когда могла задеть окружающих. Чуткость, внимательность и отзывчивость к другим людям Марина развила в себе до совершенства, до такой степени, что за все двадцать пять лет ее жизни не было ни одного человека, которого бы она хоть как-то обидела или задела. Но вместе с тем страх перед любым даже самым незначительным конфликтом и стремление всячески избегать столкновений привели к тому, что Марина стала просто не способна на какие-нибудь решительные действия, оказалась совершенно не в состоянии отстаивать свои интересы в окружающем эгоистичном мире.

Зайдя в комнату и увидев, что Роман уже лежит под одеялом, приготовившись ко сну, Марина села рядом с ним, заложив под себя ноги и поставив между коленями бутылочку с жидкостью. Бутылочка была наполнена каким-то косметическим средством, которым она каждый вечер перед сном делала себе компрессы для лица. Марина открыла флакон, и комнату наполнил стойкий едкий и очень неприятный запах, похожий на ядовитую смесь серы и промышленного растворителя. Она смочила один тампон этим зловонным средством и приложила к лицу.

— Ну, рассказывай, — обратилась к мужу Марина.

— Что рассказывать? — вопросительно посмотрел на нее Роман. Когда по комнате начал распространяться отвратный запах косметического средства Марины, который у нормального человека способен был вышибить слезу, на его лице не дрогнуло ни одной мышцы, и это полное отсутствие какой-либо реакции являло собой превосходный пример всемогущества привычки — прямого следствия поразительной адаптивности и гибкости человеческого существа.

— В сильную вы сегодня аварию попали? — уточнила свой вопрос Марина.

— А-а-а! Артем человека сбил! — сенсационно произнес Роман.

— Человека сбил?! — взволнованно переспросила у него Марина. — А за столом ничего не сказал… И сильно?

— Да нет. Насколько я понял у него только с ногой что-то. Наверное, перелом.

— А как так получилось?

— Вообще по дурацки. Мужик прямо под колеса выскочил.

— В смысле? Специально бросился что ли?

— Наверное, дорогу хотел перебежать…, — пожал плечами Роман. — Артем разговаривал с врачами скорой помощи; говорит, что он пьяный в дупель был.

— И что Артему теперь будет?

— Не знаю. Вообще даже посадить могут, но это вряд ли. Мы ничего не нарушили, ехали, как положено. Мужик просто прыгнул под колеса — там ничего нельзя было сделать. Я почти уверен, что Артему ничего не будет, — сказал Роман и замолчал, но буквально через секунду вдруг оживился. — Но вот уж кто сегодня выдал, так это дядя Паша!

— Это точно, — согласилась с ним Марина. — Сколько о нем вестей не было? Полгода?

— Где-то так. Просто объявился, как ни в чем не бывал. Вот тоже дает! У него же все было: деньги, хороший бизнес, уважение. Угораздило же его связаться с этой женщиной — залез в какие-то сумасшедшие долги…

— Так он с долгами-то рассчитался?

— Не-е-ет. Там еще неизвестно что у Тамары Сергеевны происходит. Ее до сих пор кредиторы достают.

— А по закону она обязана по этим долгам расплачиваться?

— Конечно нет. Они уже были разведены, когда дядя Паша эти деньги занимал. Но ей все равно не по себе. Там говорят, каких-то бандитов начали подключать. Так что дядя Паша не только от полиции сейчас скрывается… Ты знаешь, — обратился Роман к супруге, — он сегодня совершенно не походил на человека, который только недавно потерял все, что имел. Веселый такой был, разговорчивый. Я смотрел на него, и у меня даже мысль закралась — может и не все так плохо, как мы считаем?

— Да это он, наверное, просто виду не показывает, — сказала Марина серьезно. — Ты заметил, как он изменился с того раза, когда мы к ним последний раз ездили. Так сильно похудел. И зубы эти… Я когда в первый раз увидела, мне прямо даже не по себе стало… Одет совсем не по погоде: курточка такая легкая, туфли летние, старые.

— Да, я тоже обратил внимание, — коротко произнес Роман.

— Я только не поняла — в этой сумке что, все его вещи были?

— Скорее всего.

— Я думаю, дяде Паше сейчас очень-очень тяжело, — с грустью сказала Марина после небольшой паузы. — Жалко, что у него все так получилось. Настолько приветливый, добрый, гостеприимный человек — я таких людей еще не встречала. Мы все могли жить у них месяцами человек по десять сразу, и никогда я не замечала в нем даже намека на то, что он устал или что гости ему надоели. Наоборот, стол обязательно ломился от еды; всегда что-то придумывал, организовывал: то на озеро купаться, то на рыбалку, то за грибами… А помнишь нашу свадьбу? Как он вместе с тамадой ее вел и, по-моему, у него даже лучше получалось.

— Это точно. Если день рождения или свадьба у кого-то, то его всегда в первую очередь звали. И не только потому, что за праздничное настроение тогда можно было не беспокоиться — он еще и подарки всегда самые хорошие дарил, никогда не скупился.

В голосе Романа чувствовалась гордость за родного дядю, который для него был настоящим авторитетом: успешный предприниматель, уважаемый и известный в своем районе, да и просто жизнерадостный, энергичный человек. Даже на отца он ровнялся в меньшей степени; он уважал отца и всегда его слушал, но походить стремился именно на дядю Пашу.

— Интересно, он действительно собирается магазинчик открывать? — спросила у супруга Марина.

— Наверное, раз так серьезно это с Максимом обсуждал.

— А тот-то как загорелся от предложения дяди Паши. Он видит, что вы с Артемом решили своим делом заняться, и завидует вам что ли?

— Завидует, — согласно кивнул Роман. — Я это заметил, когда Максиму еще месяца два назад про наши совместные с Артемом планы рассказал. Он как-будто даже расстроился, когда узнал… Знаешь, а здорово бы было, если бы у них все получилось. Это дядю Пашу очень поддержит, да и Максим может наконец-то найдет для себя занятия, а то уже, сколько лет ничем не занимается.

— Было бы здорово, — отстраненно повторила его слова Марина. Она закончила делать компрессы на лицо и, плотно закрыв бутылочку с жидкостью, убрала ее вместе с ватными тампонами на пол возле дивана. — Вы с Артемом уже завтра едите? — вдруг, как-бы, между прочим, поинтересовалась она у мужа.

— Да. Мы на пару дней — даже соскучиться не успеешь.

— Слушай, я тут подумала… К концу года я защищаю диплом, после чего смогу наконец-то начать поиск новой работы, — начала Марина быстро и торопливо, как будто опасаясь не успеть высказать того, что запланировала. Говорила она, не смотря на мужа, опустив глаза и разглядывая что-то на своей ночной рубашке. — У меня есть неплохой опыт, да и Алина уже выросла — с сентября пойдет в школу, что для работодателя тоже большой плюс. Думаю, что мне удастся подыскать какой-нибудь хороший вариант… А еще я прикинула стоимость жилья и если мы сейчас разменяем с родителями квартиру то, добавив наши сбережения, сможем купить сразу трехкомнатную или, например, двухкомнатную с машиной. Ты же всегда так хотел машину купить!

На последней своей фразе Марина подняла, наконец, глаза и посмотрела на Романа. Ее взгляд был преисполнен надеждой, которая тут же сменилась на горечь разочарования, когда она увидела хмурое лицо мужа.

— Но если мы сейчас потратим на квартиру все мои сбережения, то я просто похороню свою мечту, — произнес Роман и в недоумении уставился на Марину. Во всей ее речи он не видел даже малейшего предмета для обсуждения и решительно не мог понять, зачем она опять затеяла этот разговор. — Я мечтаю о чем-то большем, чувствую в себе скрытый потенциал и уверен, что смогу реализовать его. Если я не использую эту возможность, то потом всю жизнь буду жалеть и, понимая это, не могу сейчас отказаться от своей цели!

— Мне очень тяжело жить вместе с родителями, — с болью в душе произнесла Марина. В отчаянной попытке достучаться до мужа она сумела все-таки пересилить себя и сказать эти слова, но по горькому выражению ее лица было видно, что далось ей это с большим трудом. — Давай разменяем квартиру и купим собственное жилье. У нас будет свой дом, я работаю — чего еще желать? Я не заставляла тебя держаться за работу в министерстве. Не нравиться — правильно сделал что ушел, и я тебя всегда поддержу в этом смысле. Ищи свое призвание хоть полгода, хоть год, я тебя не тороплю, но давай только определимся хотя бы с жильем.

— Марина, я же действую не бездумно. Я все рассчитал, на сто раз взвесил и готов к самому худшему варианту… Послушай, — несколько смягчился Роман, — если мы привезем товар, и он не будет пользоваться спросом, всегда есть возможность продать его по себестоимости и вернуть большую часть денег. Но даже если я потеряю абсолютно всё (что почти невероятно), я обещаю тебе, что устроюсь тогда на работу и мы первым делом разменяем квартиру с родителями — на однокомнатную или даже полуторку денег у нас хватит в любом случае… Но ты даже не думай, этого не будет! Доверься мне — я не подведу.

— Я верю, — улыбнувшись, сказала Марина и легла рядом с мужем, поверх одеяла.

Внешне она полностью согласилась с супругом, но внутри ее обуревало сильнейшее беспокойство и тревога. Они лежали молча еще несколько секунд, пока, наконец, Марина не прервала молчание.

— У меня что-то боли в животе усилились, — сказала она.

— А ты таблетки принимала, которые тебе прописали?

— Да, но они все меньше и меньше мне помогают. В последние разы боль даже стала резкой, как раньше, хотя таблетки также пью.

Подобные боли начались у Марины еще в институте. Тогда врачи сказали, что это связано с определенными физиологическими особенностями ее организма, что боли эти могут периодически повторяться, и порекомендовали в таком случае применять определенные болеутоляющие препараты.

— Сходи в больницу, проверься, — спокойно сказал Роман.

— Надо будет действительно как-нибудь с работы отпроситься и обследование пройти, — согласилась с супругом Марина, и в зале снова повисла тишина.

— Как сегодня на работе день прошел? — спросил Роман. По его безучастному голосу и отстраненному выражению лица было видно, что спросил он машинально, мысленно находясь сейчас совершенно в другом месте.

— Не очень… Помнишь, я тебе про девушку рассказывала, которая у нас ребенка ждет?

— Эта та, что постоянно жалуется на свое самочувствие?

— Да не говори! Еще только на пятом месяце, а уже еле живая ходит! — вдруг в негодовании воскликнула Марина и, приподнявшись, снова села рядом с мужем. Большие глаза ее были широко открыты, а лицо выражало глубокое возмущение. Чувства захлестнули Марину и она, сама того не осознавая, хотела оказаться лицом к лицу с Романом; она ждала от него ответных эмоций, жаждала, чтобы он проникся ее переживаниями. — Только и страдает! Мне, помню, уже срок рожать подходил, так я вовсю носилась и сессию в институте сдавать умудрялась, а она придет на работу и охает. Все ей делать тяжело, тошнит бедную; в кабинете ей сидеть душно, окно откроем — холодно. Знаешь, уже раздражать это начало! А сегодня она снова на работу не пришла; после обеда позвонила и сказала, что ее сильно тошнит, и она будет оформлять больничный на неделю. А у нас на этой неделе как раз закрытие квартала — отчеты надо подбивать. И всю ее работу мне передали!

К концу речи в голосе Марины отчетливо зазвучали нотки сильнейшей обиды; она смотрела мужу прямо в глаза взглядом, взывающим к сочувствию.

— Но тебе же эти дни оплатят вдвойне? — поинтересовался у нее Роман, привстав на диване. Прежнее рассеянное и задумчивое выражение его лица пропало, а голос стал громче — видно было, что его задели слова супруги.

— Наверное, не оплатят, — коротко и настороженно ответила Марина.

Почти каждый раз, когда Марина начинала рассказывать Роману о своих переживаниях, связанных с несправедливым к ней отношением на работе, это заканчивалось непониманием с его стороны. Желая получить от него утешение, она слышала в ответ только упреки и раздражительные, порой даже гневные обвинения в свой адрес. Такие ситуации раньше возникали довольно часто, но со временем Марина научилась переносить обиды в себе, все реже заводила разговор о работе, делая это только тогда, когда уже просто не могла сдерживать накопившиеся тягостные чувства. Вот и сейчас она поняла, что снова спровоцировала негодование мужа, которое должно было вылиться в мучительные для нее расспросы, и жалела уже, что начала этот разговор.

— То есть, как не оплатят? Ты же в прошлом месяце также ее работу брала, и мне сказала, что за эти дни получишь двойную оплату, — спросил Роман, нахмурив брови. Лицо его приобрело серьезное, сосредоточенное выражение, мышцы на нем напряглись, глаза смотрели прямо на Марину.

— Я тоже так думала, но заплатили мне по стандартному тарифу.

— Ты узнавала почему?

— Я сказала начальнице, чтобы она оформила мне эту переработку, но та, наверное, ничего не делала, — быстро проговорила Марина, как бы оправдываясь перед супругом.

— В смысле?! Почему не делала? — Роман спрашивал все настойчивее, напряженно уставившись на Марину, так что их беседа стала уже походить на допрос.

— Ну, это же начальнице нужно идти в отдел кадров, там оформлять перераспределение обязанностей, потом в бухгалтерию… Видимо ей это просто не надо, — заключила Марина со всей возможной очевидностью в голосе, пытаясь показать мужу, что не понимает, почему он задал ей этот вопрос, ответ на который напрашивается сам собой.

Но в это мгновение в душе у Марины произошли странные, неожиданные для нее изменения. Высказав сейчас вслух эту мысль, все ее переживания многократно усилились. Она и до этого прекрасно понимала, что начальница просто забыла о ее просьбе пересчитать зарплату и в душе у Марины сидело чувство сильнейшей обиды и несправедливости. Но все это было лишь какими-то внутренними ощущениями, имевшими для нее расплывчатые, неконкретные формы. Сейчас же, когда она озвучила, проговорила эти мысли, с них как будто слетела дымка, туман, который придавал им нечеткие очертания. Все ее внутренние эмоции, вдруг стали отчетливыми, ясными, почти осязаемыми, но в то же время и невыносимыми в своей очевидности. Обида с необычайной силой вспыхнула внутри нее и сильно сдавила ей сердце. Голос Марины на последнем слове дрогнул, а на милом личике отразилась сильнейшая внутренняя боль.

Но Романа это осознание супругой сложившейся ситуации только еще сильнее завело. Он как будто нарочно дожидался момента, когда Марина как следует прочувствует всю свою обиду, когда ее внутренние переживания станут явными и усилятся, лишь для того, чтобы еще больше разжечь их.

— Естественно, что ей это не надо! — с желчной насмешливостью громко произнес Роман. — Вот сейчас родит эта девушка — и вся работа на тебя ляжет! Никто ее брать не будет, раз ты уже постоянно ее выполняешь. Это уже стало как само собой разумеющееся. И уж конечно начальница не побеспокоится, чтобы тебе зарплату повысить. Готовься к этому — так и будет!

Марина совсем оробела и с болью в душе смотрела на гневное лицо мужа. «Он смеется надо мной. Издевается, — думала она в этот момент. — Но почему?.. Как можно быть таким жестоким? Зачем он мучает меня? Зачем так настойчиво терзает мне душу?».

— А что я могу предпринять? — только и смогла беспомощно произнести Марина.

— Все в твоих руках! Сходи сама в отдел кадров и скажи, что работаешь за двоих, раз начальница не собирается этого делать.

— Ты что?! Меня никто там слушать не будет. Так бы все ходили с подобными просьбами… Надо, чтобы именно начальник обратился.

— Значит настойчивее надо с начальницей. Еще раз напомни ей… Или вообще откажись от лишней работы.

— Как это так, откажись?

— Не напрямую, конечно… Скажи, например, что свою доделать не успеваешь. Вот тогда она обратит на тебя внимания! Вот тогда она сама тебе предложит поднять зарплату, чтобы получить твою помощь. А пока ты покорно берешь на себя любую работу, не требуя ничего взамен, никто этого не оценит!

— Я так не могу… Я не такой человек… Ко мне все в коллективе, в том числе и начальница, хорошо относятся. Зачем я буду портить отношения?

— Конечно хорошо относятся! — язвительно ухмыльнулся Роман. — Ты там пол отдела одна тянешь, часто после работы остаешься… Да ладно, пусть не платят, если бы у тебя хоть какая-нибудь перспектива была. Но ведь ты сама говорила, что заместителем начальница поставила свою подругу, с которой вместе училась. Какое значение имеет это «хорошо относятся», когда тебя совершенно не ценят, а просто нагло используют: и денег не платят и не повышают! Да они просто плюют на тебя!!!

В негодовании Роман совсем вышел из себя и только закончив увидел, что глаза Марины блестели от наполнявших их слез. Ей было нестерпимо обидно слышать такие слова из уст мужа. Веки ее задрожали; в попытке сдержать слезы она плотно сжала губы, отчего на подбородке появилось две глубоких складочки, и он предательски запрыгал вместе с нижней губкой. Но все-таки Марина не заплакала; она отвернула голову в сторону и только когда моргнула, одна капелька выкатилась из переполненных слезами глаз и пробежала тонкой дорожкой по ее щеке.

Еще с минуту они сидели молча. Увидев слезы жены в Романе все перевернулось: лицо его не выражало уже прежнего возмущения, а преисполнилось болью и жалостью. Он смотрел на Марину сочувствующим взглядом; потом вдруг привстал, протянул к ней руки, и хотел было обнять, но Марина, поняв намерения мужа, остановила его своими руками и резко отвернулась еще дальше в сторону.

— Не надо. Мне так только хуже будет, — сказала она, и слезы снова задрожали у нее на глазах.

— Зачем ты мне все это рассказываешь? Чего ты от меня-то хочешь? — спросил Роман и бессильным, умоляющим взглядом посмотрел на Марину. — Я тебе советую, как поступить, но ты же меня не слушаешь! Вариантов целая куча, и я не раз озвучивал их тебе… Можно сказать, что у самой полно работы: не пыхтеть там одной до позднего вечера, а уходить вместе со всеми. Пусть тогда распределяет работу равномерно среди всех сотрудников… Или пусть оплачивают твою переработку. И ничего страшного я не вижу в том, чтобы еще раз напомнить начальнице, что она должна побеспокоиться об оплате твоей дополнительной нагрузки. Совсем не надо для этого с ней ссориться или ругаться — аккуратно, корректно, но настойчиво напоминать о себе, о том, что ты хочешь адекватной отдачи за свои старания… Но если ты не делаешь этого, не напоминаешь о себе, то все вокруг будут воспринимать твои старания как нечто само собой разумеющееся, не будут чувствовать, что они обязаны тебе, а наоборот им будет казаться, что ты обязана им; раз ты приветлива и отзывчива — значит тебе хорошо, тебя все устраивает.

— А тебя только деньги интересуют! — вдруг вспыхнула Марина. Ее душу накрыла протестная волна наболевших и на сто раз пропущенных через себя мыслей. — Если бы мне платили больше, то и проблемы бы для тебя не существовало. Тебе бы только повышение зарплаты или должности. Деньги — вот что тебя волнует!!!

Роман пришел в совершенное замешательство. Он был поражен высказыванием Марины, и сейчас только в этот самый момент впервые услышав от жены подобные упреки, понял, какое сильное взаимное непонимание разделяло их в этом вопросе.

— Ты думаешь, меня волнуют деньги? Ты думаешь, я не понимаю твоих переживаний?!!! — пылко обратился он к супруге. — Это ты совсем меня не понимаешь!.. Разве я не говорю тебе каждый раз, чтобы ты просто не брала лишнюю нагрузку? Не надо оплаты, — прокричал он, — не надо повышений, просто не работай там одна за всех! Да уволься, в конце концов!!! Мне не нужно, чтобы ты получала больше денег; вообще не нужно чтобы ты работала, если только это позволит тебе не чувствовать себя обиженной. Я хочу лишь, чтобы ничто на свете не мучило тебя!.. Ты что думаешь, что я так настойчиво обсуждаю с тобой эту ситуацию, потому что мне нравиться смотреть за твоими страданиями? Да я таким образом лишь пытаюсь подтолкнуть тебя к действию, найти и обозначить причину твоей обиды, укоренившегося в твоей душе ощущения несправедливости, а найдя эту причину, стараюсь вместе с тобой выработать какое-то решение, чтобы устранить ее, исправить ситуацию… Я не могу спокойно смотреть на твои душевные обиды, не могу видеть твои страдания!!! Я переживаю за тебя также как за себя, и даже сильнее, потому, что если бы это произошло со мной, я бы смог защитить себя, но ты совершенно беззащитна и единственное, чем я могу тебе здесь помочь, так это советом как выйти из сложившейся ситуации!.. И именно это я и пытаюсь каждый раз сделать!

Сознание Марины, заполненное собственными на сто раз прокрученными мыслями и сформированными убеждениями отказывалось сходу поверить мужу, но что-то в глубине души, на уровне подсознания подсказывало ей, что все сказанное им — правда. Это внутреннее чувство принесло ей облегчение.

— Ага, помочь. Ха-х. Вот это помощь, — горько, но в этот раз совершенно не зло усмехнулась Марина. Слезы двумя ровными вертикальными струйками лились из ее опухших и раскрасневшихся глаз.

Роман приподнялся и снова попытался обнять супругу. Марина отвернулась, но уже не оттолкнула его, и когда он прижал ее голову к себе, то почувствовал мокрые горячие слезы на своем плече и шее. Он обнял ее еще сильнее.

В комнате установилась полнейшая тишина. Где-то этажом выше скрипнула кровать, и только сейчас Роман и Марина вдруг поняли, как, наверное, громко в этот поздний час раздавался их разговор. Роман выключил в комнате свет и лег под одеяло, на спину, обняв правой рукой Марину, которая свернулась как котенок, клубком у него под рукой и положила свою головку ему на грудь. Ей нравилось так засыпать, прижавшись к мужу поближе, и чувствуя себя в эти моменты в полной безопасности, защищенной, любимой.

— Вот я так лежу и думаю — все-таки нет на свете справедливости, — наконец произнесла Марина. Она говорила в этот раз тихо, почти без эмоций, сумев окончательно совладать с собой. — Мы тут в субботу выходили на работу. Почти всем в отделе начальница оплатила этот день по двойному тарифу, и только мне (да еще там одной женщине, которая уже ничего не делает и ей бы только до пенсии досидеть) сказала, что денег нет, что оплачивать не будет и чтобы я брала выходной в какой-нибудь другой день, хотя многие вышли всего на пол дня, а я как дурочка в субботу сидела до самого вечера.

Услышав эти слова жены, внутри у Романа снова все взбудоражилось. Его захлестнуло сильнейшее возмущение, негодование и обида за супругу. Он опять хотел сходу помочь Марине советом как следует поступать в таких случаях, как правильно выстроить отношения на работе, чтобы исключить подобные моменты, но остановился.

— Марина, давай ты больше никогда не будешь рассказывать мне про свою работу. Ладно? — обратился Роман к супруге. — Я очень сильно люблю тебя и мне тяжело, невыносимо тяжело узнавать все это, видеть твои переживания и понимать, что я ничего не могу для тебя сделать, осознавать свое бессилие! Я готов тебе помогать, готов решать твои проблемы, но если ты не слушаешь меня, если ты не собираешься следовать моим советам, не хочешь ничего предпринимать, чтобы изменить ситуацию — значит и мне ничего не говори. Своими сетованиями ты только напрасно мучаешь, изводишь меня!

— Хорошо, я не буду больше тебе ничего рассказывать, — поспешила заверить его Марина.

Она еще крепче обняла мужа, и ей стало легче. Ей не нужна была его помощь, она не хотела его вмешательства и не нуждалась в советах: она всю жизнь справлялась сама и сейчас тоже готова была смириться с окружавшей ее несправедливостью, готова была стойко перенести обиды. Марине нужна была только возможность поделиться с любимым человеком своими душевыми переживаниями, достаточно было, чтобы кто-то посочувствовал, пожалел ее, раздели бы страдания, как это делала ее мама, каждый вечер, гладя ей голову, лежавшую у нее на коленях. Понимание и сочувствие — это все, что ей нужно было для того, чтобы обрести душевное спокойствие.

— — ------------------------------------------------

Больше интересного тут:

www.youtube.com/channel/UCHmbRKwvEQSfFhtg-3_iu9w