ЧАСТЬ ПЕРВАЯ, глава III, III

III

— Ст…ший …па…пщик П…т…ев, — промямлил какую-то глухую несуразицу полицейский, только друзья вышли из машины, и тут же продолжил, совсем ясно и отчетливо, обращаясь к Роману — Ваше удостоверение.

Это был низкорослый, худощавый мужчина, с неприятным широким пухлым и рябым лицом. Его плотные губы, сложенные ровной горизонтальной линией, располагались значительно ниже того места, где должны были по идее находиться, отчего подбородок казался очень маленьким и узким; нос почти не имел переносицы и на конце курносо приподнимался вверх, а большие выпученные карие глаза были неестественно и даже пугающе сильно расставлены относительно друг друга. Лицо полицейского выражало некоторую усталость и полное безразличие.

— Я не расслышал вашей фамилии, — сходу уточнил у полицейского Дульцов.

— Старший прапорщик Плетнев, — выговаривая слова, с крайне недовольным видом повторил полицейский, взяв из рук Романа протянутые документы. — Вы нарушили правила — выехали на встречную полосу. Пройдемте в машину, — пригласил он Романа и, не возвращая ему документы, направился к полицейскому автомобилю, который стоял на обочине, тут же за кустами, и, несмотря на яркий бело-синий цвет кузова, был спрятан в них так искусно, что уже со ста метров не было никакой возможности разглядеть его в листве.

— А что, вам маскировочные сетки на машины еще не выдают? — громко, чтобы его наверняка услышали, с язвительной усмешкой произнес Дульцов вслед Плетневу.

Он остался стоять возле своей машины; Роман же пошел за полицейским в патрульный автомобиль, раздраженный несдержанностью и излишней болтливостью друга, который столь не вовремя решил высказать свое ироничное замечание. Плетнев жестом показал Роману, чтобы тот садился сзади с правой стороны, а сам, передав в открытое окно сидящему в машине напарнику изъятые документы, пошел назад к дороге.

Сев в машину, Роман оказался прямо за сидящим на переднем пассажирском месте полицейским. Половину заднего сидения занимал какой-то большой ящик из черного пластика, который не позволял ему подвинуться левее, отчего разобрать лицо стража порядка он не мог. По погонам, правда, Роман понял, что сидящий впереди полицейский был старшим лейтенантом, но это почти ничего ему не дало. Отсутствие возможности видеть эмоции собеседника, да и просто знать, как он выглядит, многократно усилило тот дискомфорт и смятение, которые царил сейчас в голове у Романа. Несмотря на то, что он не имел своего автомобиля, его много раз останавливали, когда он управлял машиной отца или брата, и всегда Роман быстро давал полицейским взятку и ехал дальше. Но сейчас так просто разрешить ситуацию не представлялось возможным. Он сидел, потирая друг о дружку вспотевшие от волнения ладони и отчаянно пытаясь придумать какой-нибудь выход, но сознание его совершенно зациклилось. Вместо того чтобы начать соображать, что требуется сейчас предпринять, Роман снова и снова возвращался к мыслям о том, чего не надо было делать, чтобы оказаться в такой ситуации. «Это лишение прав — сто процентов. И что же делать? — думал он в этот момент. — Вот дурак! Зачем же я обгонял этот трактор?! Ехал бы спокойно за ним… Да хотя бы пятьсот рублей с собой было — это бы все упростило. Но если он меня сейчас оформит, то суда точно не избежать. Что же теперь делать?».

— Роман Леонидович, это ваша машина? — спросил лейтенант, твердым и безразличным голосом. Вытянув руку из-за сидения, он указал на небольшой экран, находившийся на том самом пластиковом ящике, который стоял слева от Романа.

Садясь в машину, Роман в волнении не заметил этот экран, но сейчас увидел и его, и то, что на нем действительно предательски четко был зафиксирован момент, когда он, обгоняя трактор, частично заехал на встречную полосу. Кадр был на редкость удачным и подробным — там было видно все, плоть до номера машины, и отрицать этот факт не имело никакого смысла.

— Да, — тихо ответил Роман.

— Выезд на встречную полосу с пересечением сплошной линии разметки наказывается лишением прав управления транспортным средством на срок от четырех до шести месяцев, с изъятием водительского удостоверения, — заученно-монотонно проговорил лейтенант, но, выдержав короткую паузу, вопросительно и на этот раз с явными нотками заинтересованности в голосе, добавил: — Я оформляю?

Сам по себе этот традиционный вопрос «я оформляю?» подразумевал возможность иных вариантов разрешения ситуации и открывал сейчас перед Романом большие возможности, но как назло у него не было наличных денег, и от безысходности он предпринял отчаянную попутку убедить полицейского в несправедливости такого наказания в данной конкретной ситуации, подробно изложив ему все обстоятельства.

— Товарищ старший лейтенант, — начал Роман как-то даже чересчур виноватым голосом, — там ведь ни одной встречной машины не было.

— Ну и что? — устало и недовольно протянул лейтенант. Характер, который начало приобретать их общение явно разочаровал его.

— Дорога отлично просматривается оттуда метров на пятьсот вперед, а трактор прижался к обочине, так что у меня была прекрасная видимость, — Роман продолжил было в прежней, проникнутой раскаянием манере, но по мере того, как он последовательно аргументировал свою позицию, голос его на глазах становился уверенней и тверже. — Я не мог создать опасной ситуации. Трактор двигался со скоростью не более тридцати километров в час, почти на обочине, и мне оставалось только быстро объехать его. Да и сами посмотрите! — пылко воскликнул он, только сейчас внимательно присмотревшись к фотографии. — Я заехал-то всего на полметра — там еще две машины могло разъехаться.

Романа уже распирало изнутри негодованием. Он говорил, подняв голову, подавшись вперед и энергически помогая себе руками, делая это неосознанно, потому что лейтенант никак не мог видеть его жестов. Глаза Романа горели, голова кружилась от какого-то невероятного возбуждения, овладевшего вдруг его сознанием; он забыл в это мгновение про все на свете, весь проникнувшись одной идеей. Когда же Роман замолчал, то сам удивился, как стройно и безупречно он сходу изложил все обстоятельства, но вдруг понял, что это произошло лишь потому, что так и было на самом деле. Насчет того, что там спокойно могло разъехаться еще две машины он, конечно, приврал, но в остальном — был полностью прав. Он нарушил правило лишь формально, при этом не было ни одного шанса произойти дорожно транспортному происшествию, а не будь Роман на сто процентов уверен в безопасности маневра — никогда и не стал бы обгонять трактор. Он не видел лица лейтенанта, и не знал наверняка, как он воспринимает сейчас его слова, но похоже было, что тот и сам прекрасно осознавал всю справедливость его рассуждений, потому что даже не попытался их хоть как-то опровергнуть.

— Вы пересекли сплошную линию, — нудно проговорил лейтенант.

— Товарищ старший лейтенант верьте или нет, но я никогда не пересекаю сплошную линию разметки — это мой принцип. Здесь же дорога совершенно свободная была, трактор полностью на обочину сместился. Посмотрите, ведь пока он не съехал с трассы, я даже не пытался его обогнать, а двигался сзади! — почти в отчаяние проговорил Роман, уже не зная, как еще достучаться до полицейского.

— Вы нарушили правила дорожного движения. Мое дело — зафиксировать нарушение. А решать, правы вы были или нет, будет суд, — совершенно безразлично прозвучал в ответ голос лейтенанта. — Если конечно вы желаете доводить дело до суда, — не удержавшись, добавил он в конце.

Злость и негодование разом вспыхнули сейчас в Романе. Обвинения лейтенанта являлись пустой формальностью, а вина в большей степени была надуманной, и все существо его протестовало против такого разрешения вопроса. От бессильной злобы Романа вдруг все начало раздражать в лейтенанте: его слова, интонации голоса, и особенно то, что вместо человека ему приходилось разговаривать с подголовником сидения и торчащим из-за него затылком, на котором сияла большая проплешина. «Плохо, что я не вижу его лица, не знаю о чем он думает, — размышлял Роман про себя, — Да и он тоже не может меня понять. Ха. Принципиальный какой: "обязан правонарушения зафиксировать". Было бы у меня сейчас хоть пятьсот рублей — уже бы километрах в трех отсюда ехал».

— Денег у меня нет, — резко проговорил Роман.

— Ну-у, тогда мне придется изъять удостоверение, — с наигранной грустью в голосе заключил лейтенант.

Но только он зашуршал бумагой, по-видимому, начиная уже оформлять протокол, как задняя дверь машины открылась и, подвинув Романа, так что тот вплотную прижался к стоявшему слева пластиковому ящику, в машину протиснулся Дульцов, усевшись рядом с ним на сидении.

Наверное, никогда еще Роман не был так рад видеть друга, который своим решительным появлением всколыхнул его дух, пробудив настоящее ликование и подарив утраченную было надежду на разрешение ситуации — он знал наверняка, что просто так Дульцов сейчас здесь не появился бы.

— Добрый день, товарищ старший лейтенант, — сходу поздоровался он.

— А вы кто? — действительно удивился лейтенант, чуть только повернув голову набок и искоса окинув взглядом Дульцова.

— Я друг этого человека и хозяин машины, — ничуть не смутившись, ответил Дульцов. — У меня есть к вам предложение.

— Какое? — уже с большим интересом проговорил лейтенант.

— Может, мы на месте как-нибудь с вами договоримся?

— Например?

— Например, деньгами.

— Да, я слушаю.

— Тысяча рублей подойдет?

После этого вопроса Дульцова в машине возникла небольшая пауза, которую лейтенант, по всей видимости, сделал больше для проформы.

— Положи сюда, — наконец произнес он, и рукой показал на книжку правил дорожного движения, лежавшую между передними сидениями.

Вначале обрадовавшись появлению Дульцова и будучи почти уверенным, что он хочет что-то предпринять, Роман был ошеломлен, когда услышал от него предложение дать взятку. Во-первых, это серьезно его компрометировало, так как он только что сказал лейтенанту, что денег у них нет, а во-вторых, у Дульцова действительно не было денег, что окончательно сбило Романа с толку. И уж тем более в эту минуту он никак не мог предположить того, что произойдет следом.

— Хотя, давайте лучше сделаем так, — почти триумфально произнес Дульцов, доставая из нагрудного кармана своей рубашки мобильный телефон. — Я стираю сейчас эту запись, а вы забываете о нашем нарушении. Как вы на это смотрите?

Эти слова подействовали на Романа так, словно его сейчас хорошенько огрели по голове пудовым мешком. Он в упор впялился глазами в друга, совершенно не понимая, как ему в голову пришла такая идея и боясь думать что будет дальше.

Но Роман был не единственный человек в машине, которого заявление Дульцова совершенно обескуражило: услышав эти слова, лейтенант повернулся и, просунув голову между передними сидениями, внимательно окинул друзей изумленным взглядом. Ему было на вид лет тридцать пять: вполне еще свежий и бодрый мужчина с ровным подтянутым лицом, имевшим аккуратные и даже привлекательные черты, лысой от макушки и до самого лба головой и легкой щетиной на щеках, но не безобразной, а равномерно постриженной и стильно выровненной по краям — по всему было видно, что он тщательно следит за своей внешностью. Лицо лейтенанта от удивление совершенно вытянулось и приобрело форму перевернутого яйца, но сделав над собой усилие, он собрался, подобрал отвисшую челюсть, и пытливым взглядом уставился на Дульцова. Так прошло несколько секунд, после чего Лейтенант еле заметно улыбнулся, чуть только шевельнув одним уголком губ, как бы уяснив или подметив что-то для себя, и тут же с прежней спокойной интонацией обратился к Дульцову:

— Ты что со мной шутки решил шутить? — после чего, высунув голову в открытое окно машины, крикнул: — Виталя, подойди-ка сюда! — и больше уже назад не повернулся.

Никак не ожидая от лейтенанта подобной реакции, Дульцов сильно смутился. Он посмотрел на Романа, то ли желая найти поддержку, то ли пытаясь получить ответы на свои вопросы, но увидев, что друг находится в не меньшем замешательстве, окончательно стушевался, а в растерянном взгляде его промелькнуло что-то паническое. В отчаянной попытке вернуть себе и другу присутствие духа, Дульцов тут же изобразил улыбку, но улыбка отразилась только на его губах, в глазах же осталась прежнее смятение, отчего лицо его приобрело невнятное и потерянное выражение.

Тем временем в машину сел Плетнев. Он устроился на водительское сидение, по диагонали от друзей, так что почти в любом положении находился в их поле зрения.

— Что такое? — спросил он у лейтенанта.

— Ты знаешь, какие ушлые нарушители пошли? Они записали мой с ними разговор. Не хочешь послушать?

— Я бы с удовольствием, — сказал Плетнев. С этими словами он развернулся взад и нахальным взглядом своих больших и выпученных глаз принялся рассматривать друзей.

Дульцов не заставил себя долго ждать. Он включил проигрывание записи, не отводя при этом телефон далеко от себя, а лишь прибавив громкости, чтобы было лучше слышно; сам же внимательно уставился на Плетнева, не желая пропустить даже самую незначительную его реакцию. Роман тоже наблюдал за Плетневым, а тот, в свою очередь, развернув голову чуть боком и подав ее одним ухом поближе к телефону, начал вслушиваться в аудиозапись, сосредоточившись ровно настолько, насколько был способен — прищурив при этом глаза и приоткрыв рот.

Через несколько минут сплошного шума, в записи, наконец, раздались голоса, постоянно прерываемые сильными помехами: … «Добр… день, товар… …ший лейтенант.» … «А вы …?» … «Я друг … человека и хозяин машины. У меня есть к вам …жение.» … «Какое?» … «Может мы … месте как-нибудь с вами …воримся?» … «Например?» … «Например, деньгами?» … «Да, я …шаю.» … «Тысяча рублей подой…?» … «По… сюда».

Запись закончилась, однако Плетнев еще с полминуты сидел в прежней позе, по-видимому, ожидая продолжения, но так и не дождавшись его, отстранил голову назад, вопросительно посмотрел на сокрушенного Дульцова и, просияв вдруг мерзкой улыбкой своих плотных губ, повернулся к лейтенанту.

— Это что, все? — спросил Плетнев, обращаясь к напарнику. — Так ты там сказал, по-моему, только «я слушаю» и «положи сюда».

После этих слов рябой полицейский не выдержал и громко, расхохотался. По тому, как подергивались погоны и подпрыгивала макушка лейтенанта, друзья поняли, что и он тоже смеется, хотя его совсем не было слышно на фоне безудержного ржания Плетнева.

Роман был в сильном замешательстве: он рассчитывал на помощь друга, но вопреки его надеждам, тот только усугубил ситуацию, окончательно настроив против них полицейских. Особенно же жалкий вид был у Дульцова, который жестоко обманулся сейчас в своем собственном замысле. Этот замысел родился в его голове еще только десять минут назад и виделся ему просто безупречным, но на деле оказался очень сомнительной затеей. Дульцов сидел совершенно потерянный, широко раскрыв глаза и не в состоянии сориентироваться в ситуации; но вдруг громкий унизительный смех рябого полицейского вывел его из себя: в нем неожиданно пробудились злость и негодование. Он залился краской и, нахмурив брови, яростно выпалил:

— Да по этой записи любой ребенок поймет смысл диалога! Сами по себе — это обычные фразы, но в контексте разговора их истинный смысл становится совершенно очевидным.

— Так это же ты мне сказал, — проговорил Плетнев, перестав смеяться и обращаясь к лейтенанту. — Ну конечно! «Сюда положи» — это ты мне сказал, куда положить документы.

— Я эту запись на все уровни распихаю! — не унимался Дульцов. — Может и не посадят, но звездочки-то очередные до-о-олго ждать будете.

— Это почему же? — неожиданно спросил лейтенант. — Неужели из-за того, что мы проигнорировали ваши попытки подкупа, после того, как вы грубо нарушили правила дорожного движения?!

Лейтенант впервые за все это время утратил свое прежнее холодное спокойствие: в этот раз он говорил нервно и раздраженно. С лица Плетнева тоже исчезло довольная гримаса, и он зло вытаращился на Дульцова. Но по тому, как внезапно изменилось настроение полицейских и Дульцову и Роману стало ясно: несмотря на показную веселость и то, что реальной угрозы для них здесь действительно никакой не было, все равно им бы совсем не хотелось, чтобы запись попала к начальству. Напряжение в машине нарастало: ситуация складывалась неприятной для всех и каждый хотел бы поскорее разрешить ее, но никто не видел выхода. И в этот самый момент в голове Романа родилась идея.

— Артем, подожди, пожалуйста, на улице, — сказал он, обратившись к другу.

Дульцов, пребывавший еще в довольно взвинченном состоянии, вопросительно посмотрел на Романа и, увидев его уверенное выражение лица, не сказав ни слова вышел из машины.

— Мы сами из N-ска, — кротко начал Роман, смотря по очереди то в глаза Плетневу, то на затылок лейтенанта. — Везем в Китай товар для продажи. Товар едет поездом, а мы на машине. Все деньги, естественно, на банковском счете, а наличность, которую взяли на дорогу, сейчас уже вся закончилась. Единственное, что у меня с собой есть, это вот — печатка, — сказал Роман, снимая с пальца кольцо, которое купил два дня назад у цыганки, и протягивая его вперед между сидениями.

Плетнев взял кольцо, и внимательно изучив его со всех сторон, передал лейтенанту.

— Оно стоит двенадцать тысяч, — продолжил Роман. — Мое предложение: вы даете мне за него четыре и забываете о правонарушении.

— Четыре тысячи — много, — тут же выпалил Плетнев.

— На меньше я не соглашусь. Его у вас за семь с радостью в любом ломбарде возьмут… Нет, — как бы приняв окончательное решение, сказал Роман. — Только четыре.

— А вдруг оно ворованное — зачем нам эти проблемы? — сказал Плетнев, но вопрос его прозвучал не как категорический отказ от сделки, а как будто он старался выторговать у Романа более выгодное предложение.

— Кольцо мое — никакое оно не ворованное, — твердо проговорил Роман. — За такое кольцо и семь тысяч — даром. К тому же, если предложение вас устраивает, то мы со своей стороны стираем аудиозапись и больше вы о нас никогда не услышите.

Плетнев повернулся к лейтенанту и снова посмотрел на кольцо.

— Давай, — раздался голос лейтенанта. — Я даже и себе его готов оставить, — добавил он, по всей видимости, обращаясь уже к своему напарнику.

— Да я бы тоже хотел его забрать, — вдруг сказал Плетнев. Ему с самого начала понравилось кольцо, и он охотно дал бы за него и все семь тысяч.

— Значит, договорились? — спросил Роман.

— Договорились, — сказал лейтенант.

Он поднял книжку правил дорожного движения, лежавшую между передними сидениями, под которой оказалась небольшая картонная коробка, доверху наполненная купюрами самого различного достоинства, отсчитал оттуда четыре тысячи и вместе со всеми документами передал их Роману, который, быстро взяв все это, поспешил выйти из полицейского автомобиля.

Оказавшись на улице, он увидел, что возле их машины на обочине стояло еще два легковых автомобиля и трактор — тот самый, который они обогнали на трассе. Водители торчали на улице, дожидаясь своей очереди — все как один с недовольными минами. Дульцов разговаривал с одним из них.

— Поехали, Артем, — сказал Роман, садясь вперед на пассажирское сидение.

— Почему поехали? Что вы решили?! — начал засыпать его вопросами Дульцов.

— Я тебе все сейчас расскажу. Поехали! — сказал Роман, раздражаясь от нетерпения.

Продолжая пребывать в недоумении, Дульцов подошел к машине и сел за руль.

............................................

— Ха-ха-ха-ха-ха! Ты что серьезно? — не веря своим ушам, спросил Дульцов.

— На полном серьезе! Вот смотри — четыре тысячи, — ответил Роман, доставая из кармана деньги.

— Аха-ха-ха-ха-ха! Ха-ха-ха!!! — снова засмеялся Дульцов и, совсем забыв про руль, чуть не отправил машину в кювет.

— Тихо-тихо! Ты за дорогой следи, — весело сказал Роман.

— А ты за сколько у цыганки кольцо купил?

— За четыре с половиной. Считай — почти ничего не потерял.

— Ха-ха-ха. Здорово ты придумал, — сказал Дульцов с искренним изумлением. — Вот это смекалка и хладнокровие! Слушай, может в тебе коммерсант все это время пропадал?.. Если бы мне вчера кто-нибудь сказал, что ты такое провернешь, я бы, наверное, и не поверил.

Роман вдруг смешался. Он и сам удивился, откуда у него появилось столько наглости, чтобы требовать денег за эту медную безделушку.

— Они сами виноваты, — сказал, наконец, Роман. — Трасса совершенно свободная была — ни одной машины. И трактор нам почти всю дорогу освободил. Ты же знаешь меня: если бы он не съехал на обочину, я бы и обгонять не стал… Человек, которому дано право действовать от имени закона, должен не только знать, что говорит закон, но и то, зачем он это говорит. Закон теряет всякий смысл, если его применять в отрыве от обстоятельств. Я по-человечески лейтенанту все объяснил, а он наплевал на мои слова. Главное — формально нарушение имеется, а почему, как все произошло, его совершенно не волновало. Он вообще не хотел в это вникать, даже не повернулся ко мне — я как дурак сидел с креслом разговаривал! Так им и надо!

— Правильно! — поддержал его Дульцов. — Ты должен был это сделать. Это не обман, а восстановление справедливости! Ты что думаешь, они просто так там стояли, на трассе, за тридцать километров от ближайшего города? Специально обдирают тех, кто в Китай едет. Знают, что и деньги у людей есть, и времени мало, вот и наживаются. Видел, сколько этот рябой наловил, пока ты там с лейтенантом беседовал. Даже тракториста остановил. Как мне этот тракторист потом сказал — «за то, что слишком медленно ехал».

Друзья снова рассмеялись.

— Слушай, я посплю немного, — сказал Роман. Он опустил спинку сидения и, сняв обувь, поудобнее на нем устроился.

— Поспи, конечно, — отозвался Дульцов. — Будем подъезжать к границе — я тебя разбужу.

На улице уже начинались вечерние сумерки, но, несмотря на это, Роман долгое время еще не мог заснуть. Он лежал на спине, закрыв глаза, слегка улыбаясь и предаваясь самым приятными мыслями. Подробно вспоминая сейчас разговор с полицейскими, Роман с огромным удовольствием заново прокручивал в своем сознании каждую фразу, каждое действие, упиваясь собой, своей находчивостью и тем, как превосходно все было им сделано. «Все-таки я грамотно это обставил, — думал он про себя, вспоминая, как описывал лейтенанту обстоятельства происшествия. — Что же я говорил: "…я не мог создать опасной ситуации. Трактор двигался со скоростью не более тридцати километров в час, почти на обочине, и мне оставалось только быстро объехать его. Да и сами посмотрите! Я заехал всего-то на полметра…". Как я все очень логично и очевидно представил. Да пусть даже он и забрал бы права — я и в суде без проблем доказал бы, что учитывая все обстоятельства, не мог создать опасной ситуации, хотя бы потому, что не обгонял, а объезжал трактор». Роман восхищался сам собой в этот момент. Он вспоминал разговор в мельчайших подробностях, вплоть до интонаций голоса и виделось ему, что он был красноречив настолько, насколько только было возможно в данной ситуации. «А как удачно я усыпил их бдительность! "Мы сами из N-ска. Едем в Китай за товаром для фирмы…". Они же прекрасно знали и по документам и по номеру машины, что мы из N-ска. Они знали и то, что мы едем в Китай, потому что до самой границы здесь больше ничего не будет. Я сразу, с первых слов выказал совершенную искренность и правдивость и им, сбитым с толку этим маневром, даже в голову не пришло усомниться в последующих моих словах. Ну конечно — как они могли увидеть подвох, когда до этого я так убедительно доказал свою честность! Как же ловко я все устроил!!!». Роман медленно сделал глубокий вдох, и чуть не рассмеявшись от сильнейшего восторга, расплылся в еще большей улыбке. Он по прежнему сидел с закрытыми глазами, не желая открывать их, чтобы не нарушить своего состояния; весь находился он сейчас в своих мыслях, полностью погрузился в них, на время отгородив свое сознание от окружающей его действительности и от этого чувство восторженности в его душе только усиливалось. «Вряд ли бы у Артема получилось что-нибудь подобное. Да о чем я — он бы даже и не подумал об этом! Насколько все-таки остры мои мысли и как сильно развит талант убеждать людей! До чего легко у меня получается добиваться своего в самых непростых ситуациях. Дульцов говорит: во мне предприниматель пропадает. Ха. Мне каких-нибудь полгода надо, чтобы освоиться, и я еще лучше него сделки проворачивать буду. Он еще удивиться, как это все может происходить!». Роман был чрезвычайно возбужден сейчас, ощущая себя настоящим победителем — все было ему по плечу. «Обстоятельства складываются как нельзя лучше! Артем участок продал без проблем, с лесом тоже все нормально прошло. И с кольцом отлично получилось. Это судьба ведет меня! Что-то наверху благоволит моей деятельности!». От вдруг захватившей его эйфории у Романа закружилась голова. Он открыл глаза и посмотрел на Дульцова.

— Ты какой бизнес хотел бы иметь? — обратился он к другу.

— Я бы?.., — задумался Дульцов. — Хотел, наверное, чтобы это был крупная, надежная компания, а может даже группа компаний. Нанял бы себе хорошего директора, а сам бы жил в свое удовольствие.

— И чем бы занимался?

— Ездил бы по миру, нырял с аквалангом… прыгал с парашютом, участвовал в мотогонках… Уж я бы нашел чем заняться, — жизнерадостно ответил Дульцов. — А ты бы какой бизнес хотел выстроить?

— Я бы хотел создать компанию, которая работала бы на благо всему обществу, — сходу отчеканил Роман, так что стало ясно — не раз уже отвечал он себе на этот вопрос. — Компанию, которая позволила бы людям качественно изменить свою жизнь или существенно продвинула бы вперед развитие человеческой цивилизации.

Романа обуяло сейчас чувство удовлетворения и даже какого-то горделивого превосходства от того, что его цели являлись значительно более достойными и осмысленными, чем у Дульцова. Но помимо этого он как никогда был уверен теперь в том, что все они будут реализованы. Роман испытывал сильнейший эмоциональный подъем, сравнимый, пожалуй, только с вдохновением, когда каждая частичка человека заряжается какой-то невероятной внутренней энергией, просто распирающей грудь изнутри, когда мысли бьют ключом, реакция превосходная, а сил в себе ощущаешь столько, что кажется, можешь свернуть горы. У Романа как будто выросли крылья за спиной, ему представлялось, что он сейчас оторвется от кресла и буквально взлетит. Не существовало на свете ничего, что могло бы помешать ему в реализации его планов. Он знал, знал на сто процентов, что добьется всего, чего желает! Будущее стало для него вдруг таким четким, что казалось, будто оно уже совершилось. Он снова закрыл глаза и погрузился в наиболее волнительное состояние предвкушения грядущего успеха. «С леса мы выручим процентов сорок чистыми, — думал Роман про себя. — Товар из Китая даст еще минимум процентов семьдесят. Итого за пару месяцев в два раза увеличимся. Первым делом разменяю квартиру и переедем. А к концу года повезем с Артемом новую партию леса, и тогда же договорюсь с Китайцами по поводу оборудования. Потом еще одну сделку весной — и к лету следующего года можно будет уже открывать цех».

Идею открыть цех по производству пластиковых изделий Роман вынашивал уже больше года. Он не просто строил эфемерные планы, а используя все те знания, которые приобрел, учась в университете, составил настоящий бизнес-план, подробно изучив и описав каждый аспект производства. Вообще, это был его третий бизнес-план; до него имелось еще две идеи, которые Роман подробно исследовал и анализировал. Он одинаково скрупулезно просчитывал каждый из этих проектов, но последовательно приходя к выводу, что они не подходят ему по тем или иным параметрам, неизменно отбрасывал их и переходил к следующему. Отказываться от детально проработанных идей, в которые уже было вложено много времени и трудов, стоило Роману больших усилий, но в этом деле он не желал идти на компромиссы даже с самим собой. Дважды он забраковывал собственноручно составленные подробные бизнес-планы, пока, наконец, не нашел вариант, полностью его устраивающий — небольшой цех по производству пластиковых изделий. Он рассчитал все очень тщательно, перебрал кучу показателей, учел каждую мелочь, и только по-настоящему убедившись в жизнеспособности проекта, решился на его реализацию.

«Через год работы завода у меня уже будет достаточно средств, чтобы организовать Марине небольшой салон, — продолжал грезить Роман. — Наконец-то она уйдет с этой работы и сможет заняться тем, что будет приносить ей удовольствие. Она всегда мечтала открыть свою маленькую парикмахерскую или дизайнерскую студию. Куплю ей небольшой автомобиль, а потом возьму машину себе…». Воображение Романа рисовало сейчас все эти картины в самых ярких красках и в мельчайших подробностях. Вот они покупали квартиру; вот он шел по своему работающему цеху, представляя, как будет организован весь производственный цикл настолько детально, будто этот цех существовал уже на самом деле; а вот он дарит Марине на день рождения красный автомобиль, перевязав его белой ленточкой с огромным бантом на крыше и подогнав к окнам квартиры, а она, удивленная таким неожиданным подарком, выскакивает на улицу и лицо ее светится счастьем и радостью. Грезя о своих будущих победах, Роман пребывал в каком-то пограничном состоянии полусна-полубодрствования. Он представлял себя уже владельцем одной из крупнейших российских компаний, продукция которой обязательно должна быть востребована за рубежом, находил свое лицо на обложках мировых финансовых журналов, а в качестве закономерного итога своей жизнедеятельности видел себя в роли президента страны. Но постепенно картины его становились все более размытыми и нечеткими: не в силах уже сконцентрировать свое сознание он все глубже и глубже погружался в сон.

Роману снился N-ск. Было лето, солнечный ясный и погожий день. Он шел по городу, как ходил каждый раз от остановки на работу, но не знал, куда и зачем идет сейчас, а просто двигался по тому самому, годами заученному пути. Роман проследовал вдоль большой гостиницы, прошел несколько торговых павильонов и сразу за газетным киоском свернул за угол, на другую улицу. Он продолжал идти: слева тянулись жилые дома, на первых этажах которых располагались различные магазины и кафе; с правой стороны, через дорогу от Романа поначалу тоже были дома, но через несколько десятков метров здания закончились и дальше пошел детский городок, отгороженный от тротуара высокой металлической оградой. Городок был выполнен в пиратском стиле: прямо посреди него располагался большой корабль с парусами и Веселым Роджером на мачте, спроектированный таким образом, что детвора могла по нему свободно лазить, скатываться, бегать, прыгать, кувыркаться; вокруг корабля находилось аттракционы поменьше, песочница и ларьки со сладостями. Чуть дальше по улице вплотную к детскому городку примыкало здание городского суда. Фасад его располагался с другой стороны, а сюда выходил только торец, на три метра от земли тщательно выбеленный и имевший небольшую дверь, через которую вводили и выводили осужденных. Возле дверей стояла сейчас машина для перевозки заключенных: грузовичок, у которого вместо кузова находилась большая металлическая квадратная будка. Будка была выкрашена в светло-зеленый цвет и помимо дверей имела только крошечное напрочь зарешеченное окошечко почти под самой крышей и трубу воздуховода, выведенную вверх и накрытую металлическим козырьком, чтобы во время дождя вода не попадала внутрь.

Направляясь вечером после работы на остановку, Роман зачастую оказывался свидетелем того как заключенных выводили из здания и не снимая наручников сажали в эту будку, чтобы потом препроводить в новое пристанище, которое становилось их домом на долгие годы. Поначалу он испытывал неприятные душевные переживания в такие моменты: тут же отворачивал голову, старался всегда поскорее перейти на другую сторону дороги. Но со временем он все дольше начал задерживать взгляд, наблюдая за происходившим. Постепенно ему стало даже любопытно: с интересом изучал он весь процесс погрузки, всматривался в участвующих в нем людей. К однообразным устало-безразличным лицам охранников он быстро потерял интерес; в гораздо большей степени его занимали эмоции и действия заключенных, спектр которых был куда шире и ярче: от совершенно отрешенных улыбок, до гневного исступления. Однако и это вскорости стало для него настолько привычным и обыденным, что он и вовсе перестал обращать на них внимание.

Но сейчас что-то зацепило его взгляд. В упор смотрел Роман на машину, стоявшую возле выхода из здания суда, и ясно испытал вдруг какие-то странные, необычно-тревожные и пугающие ощущения. Все более пристально вглядывался он, силясь понять, что именно привлекло его внимание, и неожиданно Романа осенило. Мысль молнией пронзила его сознание и сделала вдруг совершенно ясной причину охватившего Романа беспокойства — вокруг него не было никого. Не было ни конвоиров возле автомобиля, ни детей на огороженной детской площадке, ни прохожих на улице, ни проезжающих автомобилей, ни собак, ни даже птиц — ни одной живой души. Полнейшая тишина вдруг громом разразилась в его голове, и холод пробежал по всему телу. В нерешительности он осмотрелся — город был совершенно мертв. Осторожно, будто боясь нарушить гробовую тишину, Роман спустился с тротуара и перешел на другую сторону дороги. Он подошел к автомобилю, в котором конвоировали заключенных, со скрипом открыл дверцы и, сам не зная для чего, заглянул внутрь — там никого не было. Роману стало не по себе, он захотел сейчас же оставить это жуткое место и уже развернулся, с твердым намерением бежать, бежать отсюда как можно дальше, но вдруг увидел, что рядом с ним стоит Дульцов.

— А почему никого нет? — отчего-то, спросил он у Дульцова. При виде друга ему стало спокойнее.

— Пойдем, — сказал Дульцов и направился дальше по улице.

Роман беспрекословно пошел за ним. Миновав здание суда, они свернули за угол и оказались на небольшой площади с фонтаном. Роману была хорошо знакома эта площадь — на нее выходил фасад министерского здания, в котором он работал. Площадь была полностью забита людьми: огромная толпа стояла обращенная к зданию министерства. Друзья попытались подобраться ближе к нему пока, наконец, не встали, оттого что не в состоянии уже были протиснуться сквозь плотно сомкнутые ряды людей.

— Смотри, — сказал Дульцов, показывая наверх, под самую крышу, туда, где должны были находиться гипсовые барельефы рабочего и колхозницы.

Роман поднял голову и увидел, что вместо барельефов там красовалась его фамилия, составленная огромными буквами, так что ее, пожалуй, легко можно было заметить за несколько кварталов отсюда. Но надпись нисколько его не удивила — он знал, что это написано название его фирмы. «Этой фирме более пятисот лет», — услышал Роман голос Дульцова возле себя и, желая спросить у друга еще что-то, опустил голову, но, так и не успев произнести ни слова, в ужасе отшатнулся: Дульцова рядом с ним уже не оказалось, а все собравшиеся на площади люди, развернувшись, как один смотрели прямо на него. Роман остолбенел под пристальным взором тысяч глаз; но в этот момент толпа перед ним раздвинулась, создав узкий прямой коридор. Не в силах себя контролировать Роман проследовал по этому живому коридору, который вывел его к самому входу в здание министерства. Здесь на небольшой площадке располагался гранитный постамент, а на постаменте возвышался памятник. Памятник изображал человека в костюме, стоящего во весь рост и пристально всматривающегося куда-то вдаль. Это был величественный монумент, высотой в два этажа, присмотревшись к которому Роман узнал свое изображение. Продолжая все время находиться под пристальным вниманием окруживших его людей, он проследовал мимо памятника и вошел в здание министерства; но только ступил внутрь, как вдруг оказался в совершеннейшей темноте. Мрак здесь был такой непроглядный, что Роман не мог теперь увидеть ничего дальше метра от себя. Он испытал сильнейшее непреодолимое желание немедленно покинуть помещение и вернуться на улицу, но обернувшись, в ужасе понял, что сзади него не было уже двери — там вообще ничего не было, кроме такой же сплошной черной пустоты. Романа охватил панический страх; вытянув руки, чтобы не наткнуться на какое-нибудь препятствие, он рванул было вперед, но пройдя быстрым шагом метров десять и не встретив ничего на своем пути остановился, развернулся и побежал уже в другую сторону — но и там не было ничего. В панике он метнулся вправо, затем влево, но в этих тщетных попытках ничего не мог найти возле себя — одна сплошная черная пустота окружала его. Отчаяние его все нарастало, и не было предела охватившему его животному ужасу, как вдруг Роман заметил слабый, доносящийся откуда-то издалека свет. В волнении бросился он к этому свету, а, подойдя ближе, увидел, что это был письменный стол; на столе стояла лампа, а сбоку к нему был приставлен стул. Лампа светила довольно ярко, но кроме стола и стула свет не отражался больше ни от чего вокруг. Роман опустился на стул и вдруг понял, что за столом сидит еще кто-то. Человек находился в тени и Роман был не в состоянии разобрать его лица, но по фигуре он определил, что это мужчина. Чувство сильнейшей тревоги вдруг обуяло Романа; он хотел узнать имя этого загадочного человека, но не мог вымолвить ни слова.

— Здравствуйте, Роман Леонидович, — начал мужчина.

— Здравствуйте, — ответил Роман. Голос мужчины показался ему очень знакомым.

— Я хотел бы поговорить с вами об одном происшествии.

— Я слушаю.

— Признаете ли вы себя виновным в том, что продали сотруднику полиции медное кольцо, обманным путем выдав его за золотое? — сказал мужчина, наклонившись ближе к Роману.

Свет попал на лицо, и Роман сразу узнал его: это был тот самый лысый лейтенант, которому он продал перстень цыганки. Страх сковал сейчас мысли и тело Романа: он впал в совершеннейший ступор.

— Нет… Это не я, — наконец, еле слышно смог произнести он.

— Неправда, именно вы. И у меня есть доказательство, — с этими словами лейтенант выложил на стол перед Романом массивный желтый перстень, весь покрытый едкой зеленой патиной.

— Я… я не специально… я не знал, что оно медное, — принялся оправдываться Роман.

— Нет, вы знали об этом! — настойчиво продолжил лейтенант, повысив голос. — Вы прекрасно об этом знали, и я считаю, что вы заслуживаете самого серьезного наказания!

— Нет… товарищ старший лейтенант… пожалуйста… не надо…, — принялся уговаривать его Роман. — Я отдам… отдам…

— Что вы отдадите? — гневно смотрел на него лейтенант.

— Я отдам все деньги… Мне ничего не нужно.

Роман полез в карман, в котором лежали четыре тысячи, но к своему ужасу, их там не обнаружил.

— Не выйдет! Поздно! — уже кричал на него полицейский.

Панический страх Романа перешел в отчаяние. Он боялся даже взглянуть на лейтенанта и, сбивчиво умоляя о прощении, продолжал судорожно искать у себя в карманах деньги. Их нигде не было. В ужасе поняв это, он вскинул голову, но увидел, что вместо лейтенанта за столом сидит Дульцов.

Роман испытал глубочайшее облегчение; страх и отчаяние тут же рассеялись.

— Прости меня, Рома, — промолвил Дульцов. — Ты действительно был не виноват, а виноват я. Виноват в том, что прикрываясь формальными общими положениями, искал только повод, малейшую возможность применить наказание, в надежде на собственную выгоду.

Роман смотрел на Дульцова, не понимая, о чем он пытается сказать ему.

— Я поступил с тобой бесчестно и несправедливо, — продолжал Дульцов в сильнейшем раскаянье. — Прости меня Рома!

Роман хотел успокоить друга, сказать, что он не должен просить у него прощения, как вдруг обнаружил, что находится сейчас уже не в темном помещении за столом, а в зале в квартире родителей; что сидит на стуле рядом с диваном, на котором, подняв ноги и прижимая их к себе обеими руками, сидела Марина. Ее личико было все заплакано, а сама она, покачиваясь взад-вперед, смотрела куда-то в сторону.

— Почему ты плачешь? — спросил у нее Роман.

Ничего не сказав в ответ, Марина посмотрела прямо на мужа, переполненным болью взглядом.

— Что с тобой случилось?

Марина ничего не отвечала, а только пронзительно всматривалась в глаза супруга, совершенно при этом не моргая.

— Почему, расскажи мне, почему ты плачешь? — настаивал Роман, в отчаянии повышая голос. — Расскажи мне. Расскажи, и я помогу тебе. Мы вместе решим эту проблему.

Но Марина лишь продолжала молча смотреть на него своими раскрасневшимися и опухшими от слез глазами.

— Что тебя гложет? Скажи, что терзает тебя? — уже умолял ее Роман.

— Рома, мне очень плохо, — измученным голосом тихо произнесла Марина. — Принеси, пожалуйста, попить, — обратилась она к нему, протягивая кружку.

Роман взял кружку из рук жены и пошел на кухню. На кухне, за столом он увидел родителей, спокойно беседующих о чем-то друг с другом. Он громко поздоровался с ними, но они не только ничего не ответили, но даже никак не отреагировали на его появление, по-прежнему продолжая свой разговор. Роман подошел к раковине и включил воду. Пока стакан наполнялся, он решил послушать, о чем говорят родители, но как ни старался он понять их разговор, услышал только невнятное шушуканье, в котором не в силах был разобрать ни единого слова, несмотря на то, что находился в метре от них.

Набрав воды, Роман вышел из кухни. Но только он ступил за порог комнаты, как оказался не в коридоре, а в пустыне. Вокруг него не было совершенно ничего, только желтые пески и солнце высоко над головой. Простояв немного на месте, он пошел по пустыне, не понимая, куда и зачем. Он шел, изнемогая от жары: солнце сильно припекало сверху, а снизу от раскаленного песка проистекал горячий воздух. Пройдя еще немного его начала мучить сильнейшая жажда, и он вдруг с радостью вспомнил про стакан воды, который держал в руке. Роман поднес его ко рту, чтобы напиться, но вдруг понял, что стакан совершенно пуст. Он заглянул в него: так и есть — в стакане не было ни капли. Роман почувствовал сильнейший жар: голова у него закружилась, а в глазах вдруг возник яркий, невыносимый свет — он зажмурился от боли и упал на колени. На секунду ему стало легче, но вдруг горячий песок начал сильно обжигать ему голени. Роман вскочил на ноги, но жжение не прекратилось, а только усилилось. Он не мог понять, почему его голени продолжали пылать. Паника вдруг охватила Романа; он начал лихорадочно стряхивать с колен остатки песка, но это не помогало; он стал прыгать, дергать ногами из стороны в сторону, но жжение лишь усиливалось — его ноги почти горели. Невероятный ужас пробрал Романа до самых костей; он не знал что еще предпринять и уже хотел было закричать, как резко проснулся.

В машине стояла сильная жара и духота: все тело Романа было мокрое от пота. Во сне он, видимо, сполз с сидения и ноги его оказались сейчас под самой печкой, которая, работая на полную катушку, усиленно обдавала их горячим воздухом. Привстав, он поднял спинку своего кресла, выключил печку и осмотрелся. Дульцова в машине не было, а они стояли в большой очереди из автомобилей в каком-то терминале. Слева и справа параллельно друг другу тянулись такие же вереницы машин всех видов — легковых, автобусов, грузовиков — а между ними сновали туда-сюда люди. «Наверное, уже на таможне», — подумал про себя Роман. Он открыл окно: на улице была глубокая ночь, и лицо его обдал поток свежего, прохладного воздуха. Роман не хотел выходить и продолжил сидеть в машине, пока не увидел приближающегося Дульцова с какими-то бумагами в руках.

— Фу-у-у, ну и баня. Я похоже забыл печку выключить, — громко и сокрушенно воскликнул Дульцов, садясь в машину. — Термодатчик сломался и она жарит сейчас без ограничения… Давно проснулся?

— Только что. Мы на таможне?

— Да. И я уже все оформил! — победоносно произнес Дульцов, демонстрируя другу толстую пачку самых различных документов, справок, форм и бланков, которую он держал в руках. — Через час уже будем в Китае.

— Здорово, — ответил Роман. Он первый раз в своей жизни въезжал в другую страну, и испытал сейчас целый ворох чувств: от сильнейшего энтузиазма и нетерпения, до нерешительного колебания и даже страха. Все эти противоречивые эмоции вспыхнули в Романе практически одновременно, и он почувствовал себя будто в легком опьянении. Словом, Роман погрузился в то самое волнующее душу состояние предвкушения каких-то новых совершенно незнакомых впечатлений, которое постоянно сопровождает нас в детстве и юности, и которое так редко случается вновь испытывать людям старше двадцати пяти лет.

— — ------------------------------------------------

Больше интересного тут:

www.youtube.com/channel/UCHmbRKwvEQSfFhtg-3_iu9w