ЧАСТЬ ВТОРАЯ, глава III, I

Глава III

Когда человек видит умирающее животное, ужас охватывает его: то, что есть он сам, — сущность его, в его глазах очевидно уничтожается — перестает быть.

Л.Н. Толстой, «Война и мир»

Остерегайтесь обидеть отшельника! Но если вы это сделали, то уж и убейте его!

Ф. Ницше, «Так говорил Заратустра»

I

После повторного посещения пенсионного фонда и разговора с Белокобыльским Майского охватила глубокая непрекращающаяся депрессия. Окончательно понял он, что пенсию по инвалидности ему никто увеличивать не станет и что придется смириться с очередным ее урезанием до нынешних пяти тысяч в месяц. Перед ним встала задача научиться обходиться столь мизерными средствами, и это оказалось не так-то просто: как не прикидывал он свой бюджет, ему хватало только на еду да на коммунальные платежи — о более-менее полноценной жизни не могло быть и речи.

Думая обо всем этом, о своей жизни, своем будущем Майский закипал изнутри лютой злобой. Но происходила эта иступленная озлобленность не из одного только факта теперешней его нищенской пенсии, а в большей степени из поглотившего Майского ощущения своей абсолютной ничтожности. В результате последнего визита в пенсионный фонд он был вконец унижен и оскорблен. Белокобыльский со всей очевидностью показал ему, что он никто, пустое место, бессмысленное бесправное существо, вынужденное принимать как данность любые решения власти. И хотя Майский пригрозил юристу судом, в действительности ему, человеку, тщетно потратившему три года на разбирательства с Я-ским пенсионным фондом, как никому другому было отлично известно об абсурдности такой затеи. Майский прекрасно понимал, что независимой судебной системы в стране нет и ни минуты не думал всерьез искать у суда защиты.

От осознания того, что действующая власть отобрала у него последние средства к существованию, лишила достоинства, абсолютно всех прав и надежды на справедливость, Майского с каждым днем все сильнее душила отчаянная злоба. Снова засел он в своей квартире, не имея ни желания, ни моральных сил покидать ее. Он ни с кем не общался, не смотрел телевизор, а все больше читал — книги или самые разные статьи в интернете, который в это время бурлил от переполнявших его протестных голосов недовольных граждан.

В последние годы власть в стране была уже полностью монополизирована. Все ее ветви и уровни, так или иначе, находились под тотальным контролем небольшой группы людей, тесно связанной с премьер-министром страны, которого в обществе стали уже напрямую ассоциировать с единовластными российскими монархами позапрошлого столетия. Большинство выборов было отменено, а те редкие акты народного волеизъявления, которые еще остались, превратили в фарс, сопровождающийся бесчисленными нарушениями и злоупотреблениями со стороны действующей администрации. Абсолютная не подотчетность и безнаказанность чиновников вылились в кумовство, самоуправие, коррупцию и беззаконие на самых высших этажах власти, и вполне естественно, что эти явления в точности транслировались вниз, заражая все без исключения сферы общественной жизни страны.

Наблюдая развернувшиеся процессы монополизации власти и ее прямые губительные для нации последствия, народ уже на протяжении нескольких лет гудел в протестном возмущении; в последние же месяцы негодование граждан усилилось многократно. Интернет был взбудоражен обсуждениями беспросветной коррупции, повсеместного воровства государственной собственности и вопиющих по своей наглости случаев превышения полномочий чиновниками самого разного уровня. Нескончаемые примеры подобных бесчинств сопровождались неистовыми комментариями и даже открытыми призывами к революционной смене власти. Эти настроения с поразительной точностью совпадали с бушевавшими в Майском эмоциями: все сильнее и тверже убеждался он, что совсем не один, что таких большинство, которые всецело разделяют его взгляды на происходящие в стране безобразия. Как никогда ясно видел и понимал он возмущение народа, не желавшего продолжать терпеть издевательства, и еще более креп в своей ненависти к преступной власти, прогнившей с самого верха и донизу.

Вместе с тем, Майского с каждым днем все сильнее стала беспокоить недавно возникшая, но прочно укоренившаяся в его сознании идея запечатлеть себя в истории. Оставить хоть какой-то след в этом мире — только ради одной этой цели он продолжал еще жить, и открывавшаяся теперь перед ним перспектива до конца своих дней влачить жалкое бессмысленное существование на грани нищеты и умереть в безвестности доставляло ему сильнейшие страдания и не давало спокойно спать. Днем и ночью думал Майский о своей роли в этом мире, о том, как может он увековечить свое имя и тем сильнее разрасталась в нем тяга к свершениям, чем больше времени проводил он в бесплодных попытках найти ответ.

В этой своей желчной депрессии Майский пребывал уже больше месяца, почти не выходя на улицу, ни с кем не общаясь, мучимый бесконечной злобой и отчаянными поисками способа оставить свой след в истории. Неустанно думал он над этими вопросами, пока не был уже так перенасыщен мыслями, что несознательно пришел к необходимости поделиться ими хоть с кем-нибудь.

...............................................

Майский проснулся в девять часов. Было воскресенье, самая середина ноября и на улице еще даже толком не рассвело, но он всегда старался вставать не позже девяти, вне зависимости от дня недели и времени года, и поэтому вчера перед сном как обычно завел будильник. Впрочем, это оказалось излишним: от выработанной годами привычки Майский проснулся чуть раньше, чем прозвенел звонок. Он полежал еще несколько минут, поднялся, одел трико и тапочки, подошел к окну и, раскрыв шторы, отворил форточку. Морозный воздух с улицы вторгся в квартиру и тут же развеял последние остатки сна Майского. Не закрывая форточки, он задернул тюль и направился в ванную.

Квартирка у Майского была из разряда самых скромных: однокомнатная, в старом типовом советском доме, площадью чуть больше тридцати квадратных метров. Зашедший в нее человек сразу попадал в крохотный коридорчик, из которого выходило три двери: слева была жилая комната, справа — туалет с ванной, а прямо располагалась кухня. Только заселившись, Майский сделал неплохой ремонт, так что сейчас квартирка выглядела вполне себе свежо. В кухне были приятные светло-оранжевые обои и новый линолеум; настенную же плитку, равно как и кухонный гарнитур, в процессе ремонта он менять не стал, и только хорошо вычистил и подремонтировал. Кроме гарнитура здесь были также довольно красивый массивный стол со стульями, холодильник и печка, которые Майский привез с собой из Я-ска, но разместить все это в кухоньке смог с огромным трудом, и сейчас здесь можно было разве только поесть одному, ну максимум двум человекам, поэтому единственная жилая комната в его квартире являлась одновременно и залом, и гостиной, и кабинетом, и спальней. В этой продолговатой, довольно светлой комнате с большим окном тоже все было порядком заставлено. Слева располагалась кровать, а за ней в углу находился громоздкий самодельный сваренный из толстых металлических листов сейф, высотой не многим ниже самого Майского. Дальше, у стены напротив двери стоял крупный бельевой шкаф и низкая тумбочка с небольшим, но вполне современным телевизором на ней. Справа находился широкий угловой компьютерный стол, а между столом и входным проемом прямо напротив телевизора располагалось кресло. Комната была обставлена, хотя и небогатой, но вполне приличной новой мебелью, подобранной осознанно и со вкусом и выдержанной в едином цветовом стиле — светлый орех с декоративными вставками металлического цвета. Над компьютерным столом с обеих сторон слева и справа были приделаны два больших стеллажа на всю высоту стены почти под потолок, плотно заполненные различными книгами, а между ними, над монитором находился календарь и шесть фотографий. На одном из снимков, единственном черно-белом, был запечатлен маленький симпатичный пухлый мальчуган двух лет отроду, с густыми светлыми кудрявыми волосами; на другом Майский был уже взрослый, в военной форме и с автоматом на плече; еще на трех фотографиях он находился где-то на севере, а одна, по размеру больше прочих, висела прямо посредине: на ней Майский стоял с карабином за плечом, держа в руке очень крупного глухаря.

Еще живя и работая за полярным кругом Майский полюбил охоту. Начав с группой товарищей ходить на гусей и зайцев, он с самых первых вылазок непременно умудрялся что-нибудь да подстрелить, отчего быстро увлекся этим видом отдыха. Он по-настоящему гордился своими охотничьими навыками, приобрел профессиональное ружье — Сайгу, и даже когда потерял руку, не забросил полюбившегося занятия. Переехав же в Я-ск, Майский и там первое время продолжал охотиться, именно тогда добыв запечатленного на фотографии глухаря (однажды он даже подстрелил козу, но как назло не взял в тот день с собой фотоаппарат, о чем неоднократно впоследствии жалел и сокрушался). Однако в последние годы, погрязнув в судебных тяжбах, ходить на охоту ему было недосуг, и он забыл о своем увлечении, а переехав в N-ск, и вовсе стал считать его чем-то навсегда оставшимся в прошлом.

Умывшись, Майский вернулся в зал, оделся и тут же принялся заправлять постель. В силу своего характера он паталогически не выносил беспорядка, отчего все комнаты в его доме сияли чистотой и аккуратностью, совершенно не свойственным иным холостяцким квартирам. Здесь ничего не валялось просто так, и при всем желании невозможно было найти брошенного журнала, оставленной кружки, полупустой бутылки из-под сока, забытого утюга или поношенных носков. По полу в доме у Майского вполне комфортно было ходить босиком, не рискуя насобирать на ноги крошки или еще какой мусор, а всю мебель он регулярно протирал, так что даже на самых дальних полках никогда не успевала скапливаться пыль. При этом царивший в квартире идеальный порядок заключался отнюдь не только во внешних проявлениях: каждая вещь в платяном шкафу, каждая вилка и тарелка на кухне, каждая книжка в столе и на полках знали свое место и занимали его со всей возможной строгостью и аккуратностью. Даже посуда, мытье которой давалось Майскому с определенной — особенной сложностью, никогда не накапливалась у него в раковине, а мылась незамедлительно, сразу после еды. В общем, все в квартире сияло чистотой и таким порядком, будто здесь только что завершили генеральную уборку.

Тщательно заправив постель, Майский пошел на кухню, не торопясь позавтракал и вновь возвратился в зал. Часы показывали еще только без двадцати минут десять; час как минимум стоило подождать и он, выбрав на стеллаже небольшую книгу в блеклой обшарпанной мягкой обложке, уселся в кресло, решив скоротать время за чтением. Книжка была одним из бесчисленных советских жизнеописаний Владимира Ильича Ленина, к литературе о котором Майский относился с особенным волнением, интересуясь в большей степени именно биографией главного практика социализма и оставаясь вполне безразличным к его теоретическим выводам и взглядам. Во многом живой интерес Майского был обусловлен явным его внешним сходством с Лениным. Сходство было до такой степени очевидным, что это часто подмечали знакомые, а порой даже совершенно незнакомые люди, что всегда очень льстило Майскому и тешило его самолюбие. Временами даже, находясь один дома, он останавливался возле зеркала и, с удовольствием вглядываясь в отражение, смотрел на свое маленькое округлое с аккуратными чертами лицо, на ровно остриженную бородку, на кажущийся особенно высоким из-за большой лысины лоб, воодушевляясь тем, как сильно походил он на гениального русского вождя. Все это однако было прежде: в последние же недели он уже не испытывал такого энтузиазма при виде себя в зеркале; напротив — теперь он вообще старался избегать глядеть в него.

Чтение быстро увлекло Майского. Он совершенно выпал из времени, а когда, дочитав одну из глав, снова взглянул на часы, то увидел, что уже подходило к двенадцати. Наскоро собравшись, он вышел из дома и спустя десять минут уже стоял в коридоре у родителей.

Дверь Майскому открыла Марина; сняв ботинки и раздевшись, он проследовал за ней в зал. Здесь на диване, подобрав под себя ножки, расположилась Алина, которая смотрела по телевизору мультфильм, одновременно с этим раскрашивая что-то в лежавшем перед ней альбоме. Рядом на кресле сидел Леонид Федорович, одетый по-уличному, в брюки и кофту, по всему куда-то собравшийся, но вместе с тем ничуть не спешивший и ничем не занятый, кроме просмотра того же мультфильма по телевизору. Когда же в комнате появился сын, Леонид Федорович сразу переключил на него все свое внимание.

— Давненько ты не заходил, — тепло проговорил он, приветствуя Майского.

— Давно, — тихо согласился тот, опускаясь во второе кресло. — А где мама? Рома? Они дома?

— Рома в спальне. Сейчас я его позову, — подскочила Марина и заспешила за мужем в комнату.

— Мать собирается, — сказал Леонид Федорович.

— Куда пойдете?

— В магазин.

— Зачем?

— Не знаю. Ей что-то нужно…

В этот момент в комнату зашел Роман. Одетый в трико, футболку и носки без тапок, он выглядел вполне бодро, но выражение его лица было безрадостным и удрученным. Поздоровавшись с Майским, Роман сел возле дочки на диване, а следом за ним зашла и пристроилась рядом Марина.

— Что нового? — не сразу поинтересовался он у брата.

— Ничего у меня нового нету, — отведя взгляд, сквозь зубы бросил Майский.

В комнате наступила тишина, в которой вдруг особенно четко проявились веселые и забавные реплики мультипликационных персонажей из телевизора. Так прошло несколько минут, в течение которых никто не решался продолжить разговор.

— Максим здравствуй, — неожиданно для всех раздался строгий сдержанный голос Юлии Романовны, показавшейся в проходе между коридором и залом.

— Здравствуй, — на удивление схожим, таким же сухим и ровным тоном ответил ей Майский. Он может и хотел бы быть теплее с матерью, но, услышав ее слова, ненарочно смимикрировал, так что даже сам удивился про себя неестественности и необычности звучания своего голоса.

— Ну что, идем? — обратилась Юлия Романовна к Леониду Федоровичу. Одетая со вкусом, накрашенная, с накрученными волосами, она выглядела как всегда презентабельно, держалась внушительно и прямо, с серьезным и волевым выражением лица, кажется, ничуть не изменившимся за все это время.

— Идем, — встал с кресла Леонид Федорович.

— Только недолго давайте, — попросил Роман. — Я в четыре уже хотел на работу выйти.

— Хорошо. Мы в центр… и может еще в Торговый заедем… Ну, ты дашь мне-то пройти, — последние преисполненные недовольством слова Юлии Романовны донеслись уже из прихожей.

— На какую работу ты собрался? — обратился к брату Майский, когда дверь в коридоре с шумом захлопнулась.

— В такси.

— Ты в такси устроился?

— Не то чтобы… Так, время от времени выхожу в выходные на папиной машине. Вот сегодня тоже поеду. В воскресенье вечером заказов много должно быть.

— А постоянную работу не нашел еще?

— Ну-у-у, как бы нашел. Торговым представителем.

— Торговым представителем? — удивился Майский, кажется даже еще более чем новостью о подработке брата в такси.

— Да.

— А что служащим куда-нибудь не получилось?

— Было несколько вариантов, но зарплату предложили низкую. Я торговым представителем в полтора раза больше делаю. И график свободный: спокойно могу днем несколько часов выкроить, чтобы на какое-нибудь собеседование съездить.

— Так это временная твоя работа?

— Конечно временная. Пока что-нибудь нормальное не подыщу.

— Чем торгуешь?

— Алкоголем. Пивом, — подняв брови, произнес Роман таким голосом, будто это было что-то совершенно очевидное и само собой разумеющееся.

— Тоже на отцовской машине катаешься?

— Да… Но я товар-то не вожу.

— А что делаешь?

— Заявки принимаю, логистику просчитываю, смотрю как выгодней бутылки в холодильнике расставить, сам холодильник куда лучше поставить… Работа интересная, — улыбнулся Роман. — Каждый день с полусотней человек пообщаться успеваю: продавцы, мерчендайзеры, менеджеры… большинство из которых, как правило, вижу впервые.

Роман замолчал, и в комнате вновь остались лишь жизнерадостные детские голоса из мультфильма. Привлекаемые ими братья повернулись и уставились в телевизор, но сделали это по большей части машинально, не осознавая и вовсе не замечая того, что происходило на экране.

— Алина, пойдем с тобой в спальню, там поиграем, — выключая телевизор, обратилась к дочке Марина.

Без всяких возражений Алина, которая и так уже не смотрела мультфильм, а все это время сидела молча, почти беззвучно, не поднимая глаз от альбома, собрала свои вещи и вышла за мамой.

— Что вы с Мариной решили? — спросил Майский у брата, когда они остались в зале вдвоем.

— Не знаю, — ответил Роман, предварительно посмотрев в коридор, как бы переживая, чтобы его не услышала супруга. — Официально я нигде не устроен и кредит мне никто не даст… Времени мало, — произнес он, совсем потупив голову. — Наверное, надо будет квартиру продавать и брать что-нибудь поменьше… Двухкомнатную какую-нибудь… Других вариантов я не вижу.

— А мама?

— А что мама? — вскинул Роман нахмуренный взгляд, и по его пылкой реакции стало ясно, что вопрос этот оставался открытым. — Одна треть в квартире моя по закону еще со времен приватизации, и ей никуда не деться — придется смириться.

— А ты с ней об этом разговаривал?

— Да, — снова поник Роман.

Майский испытал сильнейшую боль за брата, всем сердцем разделив его переживания. Четыре месяца назад, когда Роман приехал с Китая, он с облегчением и даже с каким-то воодушевлением воспринял тот факт, что поездка оказалась неудачной: это успокоило Майского, не дало ему ощутить себя никчемным, ни на что не годным неудачником, что непременно произошло бы в случае успеха младшего брата. Но после того как стало известно о болезни Марины, когда уже Роман оказался в более тяжелом, нежели он сам положении, вся раздраженность и злорадство Майского бесследно исчезли. Ясно увидев невзгоды и трудности, обрушившиеся на брата, Майский проникся к нему жалостью и самым глубоким сочувствием. И одновременно с этим он устыдился своего былого злорадства: вспоминая, как еще недавно он радовался и успокаивался неудачами Романа, ему стало стыдно и до невозможности противно за себя, за прежнее свое недостойное поведение и мысли. Эти чувства вдруг снова сдавили сейчас ему сердце, и он весь перекосился в лице, будто от физической боли.

— Ты знаешь, что операцию, которая требуется Марине, вполне успешно проводят в Москве? — продолжил Роман, после недолгого молчания. — В столице все для этого есть: клиника, врачи, оборудование — все. Для меня это стало шоком: не где-нибудь заграницей, а у нас в стране есть все необходимое, чтобы спасти человеку жизнь, но воспользоваться этим обычный гражданин не может, из-за непомерной стоимости лечения… Я считаю, что государство в таких случаях обязано обеспечивать операции. Можно уменьшить пособие по безработице, снизить пенсии, зарплаты служащим, деятелям культуры или другие статьи бюджета, но подобные операции являются первостепенными! Ничего нет страшнее, чем просыпаться каждое утро с мыслью, что время твое сочтено, ежедневно смотреть в глаза смерти, вести счет каждому дню, отлично зная при этом, что твоя болезнь или болезнь твоего близкого вполне излечима, что ты мог бы десятилетиями жить полноценной жизнью, но эта жизнь недоступна для тебя лишь потому, что ты не имеешь денег на лечение.

Остановившись, Роман первый раз поднял глаза: в них горело страдание — страдание, испепеляющее ему душу.

— Мне знакомы твои чувства, — твердо произнес Майский. — Я не понаслышке знаю, каково быть в нужде в нашем государстве и давно уже свыкся с мыслью, что власти в этой стране глубоко безразлично, что происходит с обычными гражданами. У представителей власти есть свои задачи, никак не связанные с судьбами проживающих в стране людей. Задача чиновников из трудовой комиссии заключается в том, чтобы сделать инвалида «здоровым», а служащих пенсионного фонда — снизить, как это только возможно, пенсионные выплаты гражданам. Все это — циничная экономия на бедных людях. Благополучие, здоровье или жизнь человека у нас не имеют никакой ценности…, — Майский затих на мгновение, но тут же вновь встрепенулся, распираемый бушевавшими в нем мыслями. — При этом посмотри, какие они себе здания строят: в пенсионном фонде ремонт такой, что любой банк позавидует. Пенсионеры и инвалиды вынуждены приходить в это шикарное здание за жалкими копейками, на которые должны потом умудриться выживать на протяжении целого месяца. Все это унизительно и постыдно! Происходит откровенное издевательство над людьми. Любому, кто хоть немного анализирует действительность, совершенно ясно, что нынешняя власть не для граждан — это власть для власти!

— И в полиции, и в таможне — все то же самое, — также возвысив голос, вставил Роман. — Что говорить о чиновниках, если даже сотрудникам правопорядка совершенно наплевать как на людей, так и на закон. Преследуя свои личностные интересы, они не гнушаются никакими методами!

— Все они: чиновники, полиция, власть — все погрязли в воровстве и коррупции. Продажные шкуры, за деньги готовые на любые бесчинства. Мелкие тараканы, мечутся, не понимая, что все это ерунда. Такая ерунда! Ха-ха-ха! — зло и как-то истерически засмеялся Майский. — Ну что такое деньги? Ничто! Но ради них они готовы на самые отвратительные и аморальные преступления… Я недавно на одну очень любопытную мысль наткнулся, — вдруг, как бы опомнившись, засуетился он, доставая из кармана брюк и разворачивая небольшой, сложенный вчетверо листок, весь исписанный аккуратным ровным подчерком. — Вот, послушай: «…пришло нам спасать нашу землю; что гибнет уже земля наша не от нашествия двадцати иноплеменных языков, а от нас самих; что уже, мимо законного управления, образовалось другое правленье, гораздо сильнее всякого законного. Установились свои условия; все оценено, и цены даже приведены во всеобщую известность», — Майский опустил бумагу и пылающим взглядом сверкнул на Романа. — Знакомо? Когда ты думаешь это написано? Почти двести лет назад! Это Гоголь. Мертвые души. Посмотри — сейчас все то же самое. Россию охватила такая коррупция и злоупотребление властью, которые сопоставимы по масштабу с временем жизни Гоголя, когда в стране был царский режим и крепостное право!.. В стремлении воровать и кормиться на взятках современная власть плодит сама себя, расширяя свои функции, потому что только это сейчас и востребовано. О чем мечтает современная молодежь? Разве хотят они стать учеными, писателями, рабочими? Чиновник, таможенник, налоговый инспектор — вот в их понимании лучшая работа, так называемые «хлебные места». В наше время жизнь человека считается устроенной лишь в том случае, если он сидит на какой-нибудь государственной должности и наделен пусть даже минимальной властью, но дающей ему доступ к казенным деньгам или возможность брать взятки!

Майский резко замолчал, не в силах продолжать от охватившего его крайнего возбуждения. С минуту он сидел молча, а переведя дыхание и несколько поостыв, снова заговорил, но уже спокойнее, размеренным и твердым тоном.

— Россия — это измученная собака, все внутренние органы которой распухли от паразитов. Она не может бежать, не в состоянии уже даже идти, потому что у нее совсем не осталось сил. Дрожащие лапы еле-еле удерживают исхудавшее тело с огромным водянистым отвисшим животом, полным расплодившихся гадов. Ненасытные паразиты вытягивают из нее все соки, и точка невозврата пройдена. Собака уже не сможет излечиться от гложущих ее тварей — их слишком много. Теперь есть только два варианта: или она прогрызет себя, сбросит этот смертельный груз, залижет раны и, приведя свои внутренности в нормальное состояние, побежит вперед, или рухнет, свалится под гнетом паразитов, которые и после смерти продолжат жрать ее изнутри, пока от собаки не останется ничего, и пока они сами не умрут вместе с ней!

Майский остановился: из-под его нахмуренных бровей черными огнями горели округлившиеся глаза, мышцы на лице и шее были сведены в напряжении, а сжатая в кулак рука с силой уперлась в кресло.

На протяжении всей речи Роман молчал, не отводя взгляда от брата, и даже когда тот закончил, еще некоторое время продолжал смотреть на него, будто загипнотизированный.

— В стране царит беззаконие и вакханалия власти, — наконец заговорил Роман. — Чем большей властью ты наделен, тем большие бесчинства можешь творить, тогда, как обычные люди не в состоянии рассчитывать на соблюдение даже самых элементарных своих прав.

— Но ведь именно обычных людей в стране большинство и почему же мы до сих пор терпим такое положение дел? Почему мы молча и покорно соглашаемся с любыми, самыми вопиющими случаями злоупотребления властью?! — громко спросил Майский.

Не раз задававшийся этим вопросом прежде, еще во время работы в министерстве, Роман никогда не мог найти на него определенного ответа, и сейчас тоже не знал что сказать брату, а лишь виновато опустил голову.

— Вокруг только и говорят о том, что невозможно больше терпеть вседозволенность чиновников и бюрократов, — продолжил Майский, отвечая на собственный вопрос. — Для всех тех, кто не стали бездумными жертвами лживой пропаганды, льющейся из телевизоров, совершенно очевидно, что преступная коррумпированная власть грабит страну в невообразимых даже для государств третьего мира масштабах. Видя, в какое беспросветное болото скатывается Россия, люди открыто и повсеместно выражают свое недовольство. Но пока это лишь несвязанные возмущения — ничего не изменится. Мы должны объединиться, четко понять, что наша задача, задача каждого гражданина — вести посильную борьбу с продажной властью, всей душой восстать против любых бесчинств и злоупотреблений!

Майский снова погрузил руку в карман брюк, доставая из него тот же исписанный листок, который до этого уже успел убрать назад.

— «Все будет безуспешно, — развернув бумажку, начал читать он, — покуда не почувствовал из нас всяк, что он также, как в эпоху восстанья народ вооружался против врагов, так должен восстать против неправды»! Это там же, у Гоголя. И в этом вся суть! Мы должны объединиться и скинуть бремя раздирающих нацию мародеров — чиновников и всей действующей власти!!!

Майский говорил, пребывая уже в крайнем возбуждении: рука его заметно подрагивала, а сам он едва мог усидеть сейчас на месте. Большая часть высказанных им соображений зрела в нем годами, но сформировалась в голове только что, в эти самые минуты, и каждая новая мысль, затрагивая глубинные внутренние убеждения, все сильнее распаляла его, так что под конец он весь был поглощен бушевавшими в нем эмоциями.

Майского вдруг стало тесно в квартире, в этой мрачной комнате с одним окном, выходящим на лоджию, стены которой, навалившись, сдавили сейчас его; казалось, даже душе его было тесно в собственном теле, которое уже не могло вместить все, что распирало его изнутри. Не в силах больше находиться в помещении и стремясь только поскорее вырваться на улицу Майский, перемолвился с Романом еще несколькими фразами и, уже почти не слушая его, спешно оставил квартиру.

Обескураженный скорым уходом брата, Роман погасил в коридоре и зале свет и направился в спальню к Марине с Алиной. Еще на подходе по плотно закрытой двери и по тому, какая тишина установилась в квартире, он догадался, что жена с ребенком спали, а осторожно заглянув в комнату, окончательно убедился в этом. Алина лежала на заправленной кровати лицом к стене; сзади нее устроилась Марина, вплотную прижавшись к дочке всем телом и аккуратно обняв ее правой рукой. Заглядывая к ним, Роман действовал настолько осторожно, насколько это было возможно, но, несмотря на все его старания, только он приоткрыл дверь, как Марина тут же подняла голову. По лицу ее было ясно, что она не спала; увидев же мужа, она насторожилась и, поднеся указательный палец ко рту, показала ему, чтобы он действовал потише. Двигаясь почти беззвучно, Роман зашел в комнату и закрыл за собой дверь.

Комнатка Марины и Романа была совсем крохотной: три с половиной метра в длину и чуть больше двух в ширину. Здесь умещались только шкаф, стул да кровать, но кровать большая — полуторка, на которой можно было расположиться и втроем, при условии, что все легли бы боком. Роман сел на краю кровать возле Марины.

— Только что заснула, — шепотом произнесла Марина. — Так громко вы разговаривали, — добавила она с ненавязчивым упреком.

— Это Максим… Разошелся что-то…

— Он сегодня весь на нервах был.

Роман лег на кровати, спиной к Марине.

— Обними меня, — попросил он супругу.

Впрочем, просьба была излишней, потому что Марина и без того уже разворачивалась к нему. Осторожно, так чтобы не потревожить сон дочери, она легла на другой бок, поджала колени и, обняв ноги мужа своими ногами, положила левую руку сверху ему на плечо. Роману сразу стало легче: тревога, охватившая его еще во время разговора с братом, начала стихать.

— Ты тоже заметила, что Максим сегодня особенно раздраженный был? — спросил Роман.

— Совсем какой-то злой. Что у него случилось?

— Не знаю. Он мне толком так ничего и не сказал.

— Максим всегда накаленный, — добавила Марина. — Я иной раз даже боюсь его — кажется, что он вот-вот взорвется.

Ничего не ответив ей, Роман затих, очевидно, задумавшись над чем-то.

— Я тебе не рассказывал, как Максим кисть потерял? — минуту спустя спросил он.

— Нет, — коротко обронила Марина, хотя понимала, что Роман и без того прекрасно знал ответ. — Кажется, это на севере случилось?

— Да, на севере…, — ответил Роман, очень осторожно развернувшись на спину, и все равно во время этого маневра, чуть не упав с кровати, так что даже вынужден был опереться рукой о пол. — Он тогда в составе небольшой группы обслуживал одно из газовых месторождений, находящееся за полярным кругом. Бригада жила в тайге, в маленьком поселении, в котором на десяток мужчин был один деревянный домик, баня да несколько подсобных помещений. Поселение было полностью изолировано от цивилизации: туда не шло ни железной, ни автомобильной дороги, и лишь раз в месяц к ним прилетал вертолет, чтобы привезти провизию, необходимые материалы или очередную смену. Вахты длились по два месяца и заключались в наблюдении и поддержании в рабочем состоянии оборудования, которое, впрочем, имело довольно простую конструкцию. Для этого у бригады в распоряжении находился гусеничный вездеход, на котором они и перемещались по тайге. Но вездеход был семиместный, а так как бригада состояла из десяти человек, трое всегда вынуждены были ездить на нем сверху, прямо на кузове. Однажды летом, под вечер, когда они уже возвращались с объектов, Максим, сидевший в тот раз сверху на вездеходе, в один момент не удержался и упал с него… Я так до конца и не понял, то ли вездеход резко повело в летней грязи, то ли они, что-то объезжая, приблизились к деревьям и ветки сшибли Максима с машины, но в итоге он свалился вниз… При падении его левая рука попала в гусеницу вездехода. Максима протащило почти через все колеса, но руку так до конца и не разрубило, и когда вездеход наконец остановили, она все еще продолжала висеть на обрывках куртки и сухожилий. На месте рану стянули, а по приезду в поселок сняли одежду, отрезали раздробленную кисть, промыли и перевязали.

Роман говорил лежа на спине, не смотря на Марину и даже как будто несколько поворотив от нее голову, но в то же время чувствуя, что та внимательно затаившись его слушает.

— Из-за плохих погодных условий, — продолжил он, после недолгого молчания, — вертолет пообещали выслать только через два дня. Всю ночь Максима опаивали спиртом, но спирт быстро кончился и еще целые сутки в жилом домике стояли непрекращающиеся крики и стоны: в бригаде боялись, что потеряв сознание, он умрет от шока, и все это время не давали ему забыться или заснуть… Через двое суток погода, наконец, установилась, и в поселок прилетел вертолет.

Роман посмотрел на Марину, которая в ответ тоже подняла на него преисполненный болью взгляд своих больших серых глаз. Роман продолжил.

— В первый же день после операции к Максиму пришли представители компании, в которой он работал, и предложили ему представить обстоятельства происшествия так, будто он получил травму не по пути на объект, а непосредственно во время работы с оборудованием.

— Зачем? — тихо спросила Марина.

— Компания была обязана обеспечить сотрудников достаточным количеством транспортных средств и у ее руководства возникли бы большие проблемы, если бы в ходе разбирательства выяснилось, что их работники вынуждены были ежедневно подвергать риску свои жизни, передвигаясь по тайге сидя верхом на вездеходе. Но Максим отказался менять обстоятельства происшествия. А на следующий день врачи обнаружили в его крови остаточный алкоголь, и компания обвинила его в грубом нарушении трудовой дисциплины, возложив на него всю ответственность за произошедшее. Максиму тут же пригрозили увольнением, лишением всех возможных выплат и даже привлечением к уголовной ответственности.

— Но ведь он же был трезвый во время происшествия, а алкоголь ему дали уже позже, в домике.

— Именно так все и было.

— А другие члены бригады? — в волнительном негодовании спросила Марина. — Неужели они не рассказали, как все произошло на самом деле?

— Это же были девяностые годы, — сказал Роман, будто даже удивившись вопросу супруги. — Кто из людей согласился бы тогда свидетельствовать против компании, которая давала ему работу и приличную зарплату?.. В общем, у Максима не осталось выбора и после недолгих переговоров стороны сошлись на том, что он заявляет, будто бы получил травму, выполняя работы на месторождении, а компания «закрывает глаза» на обнаруженные в его крови следы алкоголя… Когда разбирательство закончилось, Максим еще на протяжении нескольких лет продолжал работать в компании клерком, но в конце-концов его выжили.

Роман остановился, и в комнате стало необычно тихо. Марина совсем затаилась, боясь прервать откровения мужа, и только мерное сопение Алины нарушало полнейшую тишину.

— Вот так, — чувствуя замешательство супруги, заключил Роман.

Он повернулся на бок, в прежнее свое положение, спиной к Марине, и та крепко обняла мужа. Несколько минут они лежали молча.

— Я тебя очень люблю, — сказал Роман тихо.

— И я тебя люблю, — ласково ответила Марина, прижавшись к нему еще сильнее.

Прежняя тревога и боль Романа совсем оставили его.

— Нет смысла больше ждать. Я разменяю квартиру в ближайшее время, а работу успею найти и позже… Все будет хорошо… Все будет хорошо.

— Я знаю.

— — ------------------------------------------------

Больше интересного тут:

www.youtube.com/channel/UCHmbRKwvEQSfFhtg-3_iu9w