ЧАСТЬ ВТОРАЯ, глава I, VII

VII

Когда Павел Федорович вернулся обратно в магазин, у него состоялся крайне напряженный и трудный разговор с хозяином помещения. Разговор был мучительным во всех отношениях, но, на счастье, продлился совсем недолго и буквально уже через несколько минут Павел Федорович остался в своей комнатушке один. Усевшись за стол, он погрузился в тягостные размышления, всецело уйдя в себя и совсем перестав обращать внимание на посетителей, изредка еще продолжавших захаживать в магазин.

Поначалу в голове у Павла Федоровича кружились давящие и гнетущие сознание мысли: бесконечной вереницей они приходили одна за другой, принося с собой мучительные переживания. Все его усилия, все, что он пытался создать в последнее время, рушилось — очередной провал превращался в его реальность. Для Павла Федоровича настал судьбоносный момент: обстоятельства подвели его к необходимость полностью пересмотреть свое поведение, свои действия, и первое, что требовалось ему сейчас — мужественно принять возникшие перед ним насущные проблемы. Ему нужно было осознать не только факт того, что его одурачили, провели, но и давно назревавший вывод, что затеянное им с Майским предприятие совершенно нежизнеспособно, а главное — что в действительности он оказался никчемным предпринимателем. Но в очередной раз в своей жизни вплотную подойдя к этим вопросам, Павлу Федоровичу и теперь не хватило сил и воли, чтобы трезво принять ситуацию. Предвосхищая все эти очевидные, но такие невыносимые выводы, подсознание его стало неистово сопротивляться тому, чтобы он анализировал информацию. На каждый вопрос, который формировался в сознании Павла Федоровича, оно начало предлагать свое объяснение и оправдание, обманывая и неизменно уводя от объективной оценки действительности. Уже через десять минут он не видел в сложившейся ситуации ничего катастрофического: вся серьезность положения свелась в его сознании лишь к внезапным, но совершенно некритичным трудностям, отчего Павел Федорович прибодрился и даже несколько повеселел, снова начав строить в своем воображении вполне счастливое и безоблачное будущее.

Но все-таки было кое-что, не позволявшее ему окончательно успокоиться. При всем своем желании он никак не мог отбросить тот факт, что для продолжения торговли ему нужно было в самое ближайшее время достать двадцать тысяч, и этот последний пункт не давал Павлу Федоровичу покоя. Решение проблемы с оплатой аренды стало для него последним, столь необходимым для его умиротворения условием. Весь захваченный этой идеей он не мог уже думать ни о чем другом. Подсознание Павла Федоровича настойчиво требовало от него скорейшего разрешения этого генерального вопроса, после чего он, наконец, смог бы полностью успокоиться и вернулся в прежнее привычное расположение духа. И Павел Федорович почти сразу придумал, откуда возьмет деньги. Не колеблясь ни секунды, он встал из-за стола и в нетерпении принялся готовить магазин к закрытию. Обычно в субботу Павел Федорович заканчивал работу не раньше полдевятого, но, несмотря на то, что сейчас не было еще даже и семи, он не способен был уже просто сидеть и ничего не предпринимая дожидаться окончания рабочего дня. Все его естество требовало немедленно решить проблему с деньгами за аренду, и он, всецело захваченный этой идеей, без промедления принялся за ее разрешение.

Второпях прибрав книги и прочие вещи, Павел Федорович накрыл прилавок простыней, забрал пакет с инструментами, запер отдел и вышел из магазина. Но, только оказавшись на улице, он вдруг остановился и оробевшим взглядом посмотрел наверх: прямо на него по всей ширине небосвода, куда только можно было видеть, надвигались плотные светло-серые облака. Они невероятно быстро обволакивали небо сплошной, непрерывной завесой, на глазах превращая яркий солнечный летний день в пасмурные сумерки. Не сходя с места, Павел Федорович как загипнотизированный наблюдал за удивительными метаморфозами природы, и только когда облака, наконец, полностью скрыли собою голубую гладь небосвода, он опомнился, спустился со ступенек и направился по улице.

Облака принесли с собой сильный ветер, который закружил в воздухе пыль улиц вперемешку с разбросанными всюду этикетками, обрывками газет и прочим мусором. Поднялись целые песчаные тучи: песок попадал Павлу Федоровичу в рот, раздражающе скрежетал на зубах, назойливо лез в глаза, врезаясь в слизистую и снижая без того сильно ухудшившуюся видимость. Вскоре, однако, ветер несколько стих и Павел Федорович ощутил на своем лице и шее редкие капли дождя. Капель становилось все больше и больше, пока не пошел моросящий дождь. Те прохожие, кого еще не распугал поднявшийся ветер, почувствовав дождь, начали спешно прятаться под навесами остановок и козырьками зданий, но Павел Федорович решил не останавливаться: он быстро шел по тротуару, ощущая, как с каждой секундой усиливалась стихия, пока вдруг, будто в мгновение, дождь не превратился в настоящий ливень. С неба лилось как из ведра: одежда Павла Федоровича, до этого еще сопротивлявшаяся каплям, промокла насквозь за считанные секунды; впрочем, до места, куда он направлялся, оставалось недалеко, и он только еще сильнее прибавил шагу, так что почти бежал по тротуару. Улицы между тем совсем опустели и лишь изредка кто-нибудь, такой же нетерпеливый и с головы до ног мокрый, проносился навстречу, непонятно для чего держа над головой пакет или сумку, совершенно бесполезную при разошедшемся на всю катушку косом ливне. Павел Федорович тоже спешил, пребывая в крайнем смятении, впопыхах оббегая лужи, скользя и чуть не падая, низко-низко опустив голову сопротивляясь крупным каплям, которые на скорости только еще сильнее били по лицу. Но пробежав, таким образом, несколько кварталов, в голове у Павла Федоровича промелькнула неожиданная мысль: вдруг понял он, что промок до последней нитки, до такой степени, что даже если бы погрузился сейчас в наполненный водой бассейн, ничего ровным счетом не изменилось бы и, осознав это, он остановился. Ясно увидел Павел Федорович, что все его смятение и спешка были совершенно напрасны, что не нужно ему больше оббегать лужи, что вообще торопиться уже некуда, и невероятная легкость и свобода пришли к нему. С минуту стоял он под проливным дождем, будто оглушенный, а когда снова двинулся вперед, то пошел уже не спеша: вышагивая спокойно и легко, он двигался, расправив плечи и подставив голову навстречу бьющим в лицо каплям, упиваясь своим безразличием к стихии и с улыбкой наблюдая за пробегавшими мимо людьми. Но пройдя так почти пять кварталов и находясь от своей цели в считаных метрах, Павел Федорович вдруг почувствовал, что дождь начал быстро стихать, а через минуту почти совсем прекратился, продолжая напоминать о себе лишь редкими легкими каплями. Тут же стало проясняться: облака рассеялись быстро, как и набежали, снова открыв совершенно чистое, голубое и безмятежное небо. Это был один из тех коротких летних ливней, которые, вдруг появившись ниоткуда, хорошенько проливают все вокруг в течение нескольких минут, чтобы потом столь же быстро уйти.

«Да-а! Мог бы и догадаться, что этот ливень ненадолго, — сокрушенно подумал Павел Федорович. — В солнечный день так внезапно начался; облака не грозовые, низкие… По хорошему-то надо было переждать», — размышлял он, уже стоя в подъезде и звоня в квартиру брата, как обычно безуспешно пытаясь изобразить какую-то мелодию.

Дверь никто не открывал. Тогда Павел Федорович, подождав для проформы какое-то время, даже несколько дольше, чем ему хотелось бы, позвонил снова, уже сильнее и продолжительнее. Из квартиры по-прежнему не доносилось никаких признаков жизни. «Возможно, никого нет», — подумал он, и в очередной раз приложившись к кнопке, просто застыл, слушая монотонный звук звонка. Он стоял так с минуту, а когда все-таки перестал звонить, то понял, что в этот раз за дверью кто-то был. Раздался глухой удар, будто с другой стороны к двери приставили мешок с сахаром, замок звонко щелкнул и дверь отворилась.

Не дожидаясь приглашения, Павел Федорович прошел внутрь. Оказавшись в квартире, он поднял голову и уже открыл было рот, желая начать разговор, но так и не смог произнести ни слова, с трудом признав в стоящем перед ним человеке своего племянника.

В коридоре было сумрачно (Роман почему-то не включил освещение), но Павел Федорович стоял к нему почти вплотную и в пробивающемся с кухни свете смог хорошо разглядеть. Роман был одет только в трико и старые тапки, с совершенно оголенным торсом; он совсем ссутулился и, понурив голову, искоса смотрел на Павла Федоровича обессилевшим взглядом. На его, крайне исхудавшем и необычайно бледном лице, крупными складками свисала кожа, особенно скопившаяся под нижними веками. Щеки Романа были покрыты двухнедельной щетиной и такая небритость особенно не соответствовала ему: волосы на его лице были очень редкими и к двадцати шести годам отрастали несуразными островками, покрывая только часть над верхней губой и самый кончик подбородка, отчего он сильно комплексовал и в обязательном порядке каждое утро начисто брился. Сейчас же у него образовались уже самые настоящие бородка и усики, имевшие совершенно бесформенный и безобразный вид, а на щеках и шее то тут, то там торчали одинокие длинные черные волоски. Голову Роман также, похоже, не стриг уже много недель подряд: его длинные засаленные до блеска волосы торчали колтунами в разные стороны; слева они были сейчас примяты, и с этой же стороны кожа на его лице сильно слежалась и пестрела вмятинами и неровностями, особенно явственно выделявшимися благодаря ярко-красному узору в местах, где капилляры оказались зажаты особенно сильно. По всему было видно, что Роман пролежал в одном положении на левом боку несколько часов; вместе с тем вид он имел, хотя и совершенно измученный, но отнюдь не заспанный.

Окинув Романа взглядом, Павел Федорович не смог совладать с собой и замер в растерянности. В большей степени его поразило даже не болезненное, состарившееся лет на пять лицо племянника, а то, что тот, всегда неизменно аккуратный и подтянутый, имел сейчас совершенно безобразный вид и внешностью своей напоминал скорее ушедшего в глубокий запой пьяницу, нежели прежнего себя. Он настолько походил на алкоголика, что Павел Федорович даже чуть подался вперед, пытаясь уловить запах перегара, но ничего похожего не ощутил: Роман, кажется, был абсолютно трезв.

— Здравствуйте, дядя Паша. Заходите, — отрешенным голосом пригласил его Роман. Он остался совершенно безучастным к замешательству дяди, который обычно появлялся с шумом, всегда первым начиная разговор, и даже не попытался объясниться с ним или изобразить на лице что-нибудь, помимо безразлично-подавленного выражения.

— Привет Ромка…, — настороженно произнес сбитый с толку Павел Федорович, но вскоре придя в себя, продолжил в своей привычной беглой и бодрой манере. — Ох, в какой ливень я сейчас попал. Вот это ливень! Давненько я таких не видел… И ведь хотел же утром зонт взять — да забыл совсем! — снимая туфли, сокрушенно зачастил он, в попытке оправдать свой внешний вид.

Павел Федорович, действительно, выглядел сейчас не самым лучшим образом. Он промок с головы и до ног. Его густая шевелюра потеряла всю свою форму и с волос, свисавших по лбу и щекам, струйками прямо на лицо стекала вода; надетые на нем брюки и рубашка прилипли к телу, а туфли предательски хлюпали при малейшем движении.

Сняв обувь, Павел Федорович выпрямился и, продолжая держать в руках на треть наполненные водой туфли, стоя сейчас в мокрых носках, которые почти сползли с него и буквально висели на ступнях, взглянул на племянника, не решаясь даже и пошевелиться.

Но Роман, похоже, вообще не замечал всей затруднительности положения, в котором оказался его дядя. Он никак не реагировал на слова Павла Федоровича, а когда тот снял туфли, то не только не предложил ему в распоряжение ванну, чтобы привести себя в порядок, но даже не изменился в лице, продолжая только молча смотреть на него.

— Ромка, может у тебя полотенце найдется? — так и не дождавшись, когда племянник предложит ему помощь, первый проявил инициативу Павел Федорович.

— Да… Можете взять в ванной, — безучастно произнес Роман.

Получив одобрение, Павел Федорович посмотрел на свои ноги и, увидев их совершенно непотребный вид, замер, как бы взвешивая и решая, что делать дальше; но придя к выводу, что выхода у него нет никакого, прямо с туфлями в руках направился через весь коридор в ванную, оставляя за собой на полу большие сорок шестого размера водяные следы.

Когда Павел Федорович удалился, Роман прошел на кухню и уселся за стол. Он облокотился на столешницу и сосредоточил все свое сознание на том, что единственно занимало его последние несколько недель — всеми силами Роман постарался вообще ни о чем не думать. Он уставился в стол, пытаясь сосчитать, сколько цветков изображено на покрывавшей его скатерти, а после принялся считать количество лепестков в них. Когда же и лепестки были посчитаны, Роман, не найдя больше себе занятия, поднялся и открыл холодильник. В холодильнике было полно еды: там лежали сырые котлеты, самые разнообразные овощи, рыба и яйца, но все это нуждалось в приготовлении и Роману никак не подходило. В итоге, окинув взглядом холодильник, он достал только банку с кукурузой и сыр. Сев за стол, Роман отрезал кусок хлеба от лежавшей тут же буханки, сделал себе сырный бутерброд и принялся жевать его, сдабривая консервированной кукурузой, которую ел ложкой прямо из банки.

В этот момент в кухню вошел Павел Федорович. Выглядел он сейчас намного более приличественно: в ванной он насухо вытерся, высушил и уложил расческой волосы и хорошенько выжал всю свою одежду, которая, хотя и стала сейчас совершенно мятой, но по крайней мере теперь не образовывала луж везде, где бы он ни остановился.

— Ой, спасибо, Ромка! — громко и жизнерадостно воскликнул Павел Федорович, садясь за стол. — А где Марина? Алина?

— Марина в больницу должна была сегодня идти; Алина с ней.

— А родители?

— Не знаю.

— Я вообще-то с твоим отцом хотел поговорить. Подожду его, ты не против?

— Подождите, — сухо обронил Роман. Он продолжил есть, но делал это как бы нехотя, принужденно, откусывая от бутерброда по чуть-чуть и медленно пережевывая, без какого-либо признака присутствия аппетита.

На кухне повисла тишина и Павел Федорович, паталогически не переносивший молчаливых пауз в разговоре, тут же принялся заполнять ее.

— Представляешь, Ромка, сегодня встретил свою знакомую — университетскую преподавательницу. Она недавно летала в Петербург к подруге, и та организовала ей поездку в Швецию. Так вот, она рассказывает, что они с Петербурга в Швецию добирались на пароме. Вот как ты себе представляешь паром? — оживленно спросил Павел Федорович, и тут же сам поспешил ответить на свой вопрос: — Большой плот, который перевозит людей, машины и тому подобное. Да?.. А там паром — это десятиэтажный дом! Представляешь?! Десятиэтажный дом!!! — горячо повторил он, по отсутствующей реакции племянника решив, что тот его попросту не расслышал. — На этом пароме и рестораны, и магазины всякие, и танцевальные клубы… боулинг, сауна с бассейном, кинотеатр!.. и даже вертолетная площадка на крыше! Ой, чудеса-а-а!!!

Несколько озадаченный безразличием Романа к своему появлению, Павел Федорович хотел сейчас заинтересовать и удивить племянника рассказом, очень сильно впечатлившим его самого. Но вопреки ожиданиям и несмотря даже на то, что рассказывал он свою историю, как всегда эмоционально, весело и легко, Роман никак не отреагировал на нее. Он, к тому времени уже дожевав свой бутерброд, слушал дядю с прежним, совершенно безразличным выражением лица. Взгляд его воспаленных, испещренных красной сосудистой сеточкой глаз был направлен на Павла Федоровича, но смотрел он как будто сквозь него, на что-то находящееся за рассказчиком, так что когда тот шевелил головой, взгляд Романа если и реагировал на это движение, то с сильным запозданием.

— Рассказывай ты, — отчаявшись заинтересовать собеседника, в улыбке обратился к племяннику Павел Федорович. — Как у тебя дела?

С этими словами Роман резко изменился в лице. Он сильно нахмурился, весь сморщился, будто испытав острую невыносимую физическую боль, и раздраженным, полным желчи взглядом зыркнул на Павла Федорович, но тут же, как опомнившись, опустил голову и, оперевшись лбом о руку, прикрыл ладонью глаза.

— Дядя Паша, вы подождите родителей, а я пойду, прилягу. Мне что-то нехорошо, — процедил Роман сквозь зубы, после чего встал, и даже не взглянув на обескураженного гостя, отправился к себе в комнату.

Совершенно растерянный и сбитый с толку Павел Федорович остался сидеть на кухне. Он слышал, что поездка Романа в Китай оказалась неудачной, но не знал никаких подробностей и сейчас по столь неожиданной и резкой реакции племянника на свой вопрос понял, что дела, похоже, обстояли намного хуже, чем он мог подумать. Павлу Федоровичу вдруг стало как-то не по себе; у него промелькнула мысль позвонить Леониду Федоровичу, чтобы узнать, когда тот будет дома и может даже поторопить его, однако он все же отказался от этой идеи, решив, что будет лучше не сообщать брату заранее о своем деле.

Вместо этого, чтобы как-то отвлечься и занять себя, он стал пытаться разобрать, о чем спорили соседи, устроившие в этот субботний вечер шумные посиделки этажом выше, но как не вслушивался в их громкую беседу, не мог понять ни единого слова. Наконец, где-то через полчаса, в подъезде послушался шум, входная дверь отворилась и в квартире появилась Юлия Романовна, а сразу следом, закрыв за собой дверь, вошел Леонид Федорович, держа в левой руке большой полиэтиленовый пакет. Оба они выглядели уставшими и вымотанными.

— Юля, Леня, здравствуйте! — поприветствовал их Павел Федорович, вставая из-за стола и выходя в коридор.

— Здравствуй, Паша, — спокойно ответила Юлия Романовна, совершенно не изменившись в лице, а лишь только на секунду замешкавшись при виде нежданного гостя.

— Привет, Паша, — поздоровался в ответ Леонид Федорович, удивившись не меньше супруги и при этом явно обрадовавшись присутствию брата. — Какими судьбами? — спросил он, поставив пакет на пол и снимая обувь.

— Да вот, зашел поболтать.

— Ну, давай тогда, проходи, — сказал Леонид Федорович, и его утомленное лицо раскрылось в приветливой улыбке. Жестом пригласив брата в зал, он направился вслед за ним, а Юлия Романовна, тоже уже успевшая разуться, прошла на кухню.

— Я смотрю, ты в ливень попал, — усаживаясь на диван, заметил Леонид Федорович, который сам был почти сухой, если не считать его чуть только мокрые волосы.

— Да не говори! Видел, как пролил?! — эмоционально ответил Павел Федорович, устраиваясь на кресло, стоявшее спиной к выходу в коридор. — Просто как из ведра!

— Точно.

— А вы откуда с сумками?

— В магазин ездили.

— Я-а-асно. Как вообще дела-то?.. — начал, было, разговор со своего обычного вопроса Павел Федорович, но тут же поспешил конкретизировать его, будто вспомнив, что разговаривает с братом и что вполне может справиться о чем-то действительно для него значимом. — Как дача?

— На даче все в порядке…, — отрешенно произнес Леонид Федорович, но после этого вдруг, будто припомнив что-то, сделал сосредоточенное выражение лица, чуть наклонился к брату и продолжил, уже тише, не желая, видимо, чтобы его слова услышал кто-нибудь еще. — А знаешь, я тут очень странные вещи наблюдаю, — произнес он, предупредительно посмотрев в сторону коридора. — Помнишь моего соседа?

— Какого?

— У которого дача справа от моей. Баня у него такая красивая, большая.

— Да… что-то припоминаю, — отрывисто и неуверенно произнес Павел Федорович.

— Сосед… Металлический гараж у него еще на участке есть, — продолжил объяснять Леонид Федорович. Хорошо зная брата, он не обманулся его утвердительным ответом и по одной только интонации голоса понял, что тот никак не возьмет в голову, о ком идет речь. — Помнишь?.. Ну, которому мы однажды поленницу чуть не сожгли…, — в каком-то изумлении поднял брови Леонид Федорович, будто бы удивляясь несообразительности, проявленной братом в этот момент. — Ну? Вспомнил?

— А-а!!! — радостно воскликнул Павел Федорович. — Да! Мужик этот — чудной такой! Все. Вспомнил.

— Ну наконец-то, — тоже улыбнулся Леонид Федорович. — Так вот…, — тихо продолжил он, но вдруг резко встрепенулся, когда в зале появилась Юлия Романовна, которая прошла и села в свободное кресло.

— Как торговля, Паша? — сразу обратилась она к Павлу Федоровичу.

Сходу не найдя что ответить, Павел Федорович замялся, но раздавшийся тут же телефонный звонок позволил ему удачно выйти из невыгодной ситуации. Однако достав телефон и посмотрев, кто это был, минутное облегчение Павел Федорович мгновенно пропало, и он внутренне напрягся еще сильнее, нежели от вопроса Юлии Романовны. Ему звонил Майский.

— Да, Максимка, привет! — с принужденным воодушевлением произнес он, только успев взять трубку.

«Дядя Паша, здравствуй», — раздался в трубке резкий и раздраженный голос Майского. «Ты в магазине сейчас?»

— Нет, — настороженно ответил Павел Федорович.

«Дома?»

— Нет.

«А где ты находишься?».

— У твоих родителей. А ты где?

«Я у себя. Дождись меня, пожалуйста. Я сейчас подойду».

— Хорошо, — ответил он, и положил трубку.

Звонок Майского взбудоражил сознание Павла Федоровича. «Все знает! — тут же промелькнуло в его голове. — И сейчас у себя дома, а значит, минуты через три, максимум через пять, будет здесь». Ситуация резко изменилась, вынуждая Павла Федоровича форсировать события и немедленно до прихода Майского приступить к своей просьбе. В последнюю очередь он хотел бы начать разговор с братом в присутствии Юлии Романовны, но выбора сейчас у него уже не оставалось.

— Леня, я к тебе по делу зашел, — обратился он к Леониду Федоровичу, поспешно убрав в карман брюк телефон. — Ты не займешь мне немного денег?

— Денег занять? — посмотрев на супругу, растерянно переспросил Леонид Федорович, сходу даже и не найдя, что ответить на эту просьбу.

— Да, Леня. Буквально на месяц. Я тебе до конца сентября точно верну.

— А зачем тебе?

— Мне за аренду помещения надо заплатить. У нас небольшой долг образовался — нужно его погасить, чтобы продолжить торговлю.

— А что у вас денег совсем нету?

— В оборотке все, Леня! Выдернуть сразу никак не получается… А к сентябрю как раз торговля попрет: нам бы сейчас эти месяца поработать — мы бы быстро все вернули.

— И сколько тебе надо? — подумав немного, спросил Леонид Федорович.

Павел Федорович бегло взглянул на Юлию Романовну, как бы определяя ее настрой.

— Тридцать тысяч, — снова повернулся он к брату, озвучивая сумму в два раза меньше той, которую планировал попросить у него еще каких-нибудь три минут назад.

— Хэ-х, — тут же послышалась ехидная женская ухмылка.

— Я не знаю, Паша. Для нас это большая сумма, — неуверенно проговорил Леонид Федорович.

— Что значит — не знаю?! — раздался громкий и возмущенный возглас Юлии Романовны, которая буквально врезалась сейчас в мужа своим испытующим взглядом. — Ты что, действительно хочешь занять ему деньги?!

— Но у них сейчас работающий бизнес. Он же отдаст.

— Отдаст?! Также как и те пятьдесят тысяч?! Паша, — обратилась она к Павлу Федоровичу, — ты хоть помнишь, что ты должен нам пятьдесят тысяч, которые мы занимали тебе два года назад?

— Я их верну, Юля, — поспешно начал заверять ее Павел Федорович. — У нас сейчас к школьному сезону дела пойдут в гору, и за эти несколько месяцев я верну весь…

Но докончить фразу ему помешал раздавшийся дверной звонок. Леонид Федорович пошел открывать дверь и через секунду в комнате появился Майский. Поздоровавшись с присутствующими, он не стал садиться на диван, а отойдя дальше, к шкафу, встал напротив кресла, в котором сидел Павел Федорович.

Майский был взвинчен до предела. Лицо его буквально пылало и все покрылось алыми пятнами; из-под нахмуренных бровей зло сверкали красные, налитые кровью и пугающе сильно выпученные глаза; губы его, сухие и напряженные, то и дело нервически подергивались — видно было, что с огромным трудом удавалось ему держать себя в руках.

— Я сейчас разговаривал с хозяином магазин, — начал Майский, обращаясь к Павлу Федоровичу, но смотря при этом в сторону окна, в попытке сохранить самоконтроль. — Он мне сказал, что ты так и не отдал ему деньги.

— Да.

— А где они? — повернулся к дяде Майский.

— Я их дал в долг, — кротко произнес Павел Федорович.

— Как дал в долг? Что все?

— Двадцать.

Майский совершенно остолбенел, от неожиданности даже забыв прикрыть рот и еще сильнее, чем прежде, выпучив глаза.

— Кому ты занял?!

— Теретникову.

— Что за Теретников?

— Славка Теретников. Продавец из пивного киоска по соседству.

— Это не тот бритый, вечно в грязной рубашке ходит? — догадавшись о ком идет речь и испугавшись своего собственного предположения, уточнил Майский.

— Он.

— Как?! Ты отдал все деньги за аренду этому ханыге?! Ты что совсем обалдел?!!! — потеряв контроль над собой, вскричал Майский.

— А что такого?

— Что такого?! Что такого?!!! — исступленно повторял Майский, выпучившись на Павла Федоровича. — Да у него же на лице написано «ворюга и рецидивист»; весь череп в шрамах — живого места не найти! И ты ему все наши деньги отдал?!!

— Да не переживай ты так. Он все вернет, — начал успокаивать племянника Павел Федорович.

— С чего ты это решил?! Он тебе какой-то залог оставил? — зыркнул на него Майский.

— Он вернет деньги. Никуда не денется… Вернет, — упорно повторял одно и то же Павел Федорович, все тише и уже не смотря на племянника.

— Да о чем ты говоришь?!!! — взревел Майский, злобно уставившись на Павла Федоровича. Глаза у него выкатились, вены на шее и лбу вздулись, а лицо стало совершенно бардовым. — Что за ерунду ты городишь! Я объясняю тебе, что это бандит, что он недавно только из тюрьмы вышел!.. Я же разговаривал с хозяином киоска и тот мне сказал, что вообще на днях увольнять его собирается, что он его за полгода всего обворовал!.. Ничего он не вернет!

Майский замолчал. Но только он закончил, как вся неумолимая энергия, весь тот внутренний огонь, который до крайности распалял его еще секунду назад, вдруг иссякли. Он тяжело выдохнул, плечи его опустились, тело обмякло; поставив правую руку локтем на полку шкафа, он буквально уронил в бессилии голову на ладонь.

В полной тишине прошло несколько минут.

— Ну и что ты теперь думаешь делать? — неожиданно сдержанно произнес Майский. Собравшись силами, он поднял голову: лицо его было искривлено гримасой отчаяния и мучавшей его внутренней болью, челюсти крепко сжаты, а все мышцы и жилы предельно напряжены, выступая из-под кожи в углах щек возле шеи рельефными буграми. — Как ты собираешься платить за аренду?

— Все в порядке, — начал Павел Федорович, стараясь придать своему голосу ободрительную интонацию. — Я поговорил с Олегом, и он согласился отсрочить ее на пару дней.

— А где мы найдем деньги?

— Я займу.

— У кого?

— Да какая разница…, — замявшись, произнес Павел Федорович. — Я найду деньги.

— И как мы будем их отдавать? Как я буду свой долг отдавать?

— Да что ты так переживаешь? — уже уверенней сказал Павел Федорович. — Пойдет торговля — и отдадим. Я сегодня два новых заказа на учебники взял.

— И деньги за них ты тоже получил? — прекрасно зная ответ, желчно спросил Майский. Он уже даже не смотрел на дядю, а, опустив голову лишь только устало покачивал ей из стороны в сторону, будто отмахиваясь от чего-то навязчивого, нестерпимого.

— Деньги будут, — эмоционально заверил его Павел Федорович. — С каждым днем народу все больше ходит. Сегодня у меня энциклопедию купили. К концу августа к нам вообще валом пойдут. Там такой ажиотаж начнется… А в сентябре еще проснуться те, кто вовремя не успел к школе подготовиться!.. Торговля сейчас попрет, и прибыль будет шикарная. Мы за этот месяц на полгода вперед наторгуем! — загорелся и совсем разошелся Павел Федорович, так что сейчас уже весь сиял в воодушевлении, совершенно не замечая, что Майский стоял, закрыв глаза, с силой сжимая в кулаке руку и заметно сотрясаясь всем телом от пылавшего в нем гнева. — Ой, Максимка, я же эту систему давным-давно раскусил! Я тебе точно говорю…

— Хватит!!! — взорвался вдруг Майский. — Хватит нести всю эту чушь!!! О какой прибыли ты говоришь?! Уже середина августа, а мы не в состоянии даже вовремя за аренду помещения платить! Это все ерунда!!! — безмерное раздражение Майского переросло в настоящую ярость. Он кричал, захлебываясь в собственных эмоциях, а остановившись, вперился в дядю взбешенным взглядом.

Павел Федорович выглядел обескураженным. Он совершенно опешил, не в состоянии понять, что из сказанного сейчас им могло вызвать такую реакцию племянника. Сам он успел уже полностью утвердиться в том, что торговля выправится в самое ближайшее время, и они придут к хорошей прибыли. Всецелой была его убежденность и в том, что Теретников вернет деньги.

Ни при каких обстоятельствах Павел Федорович не мог принять жестокой реальность. Легкомысленный, ветреный, все пятьдесят лет своей жизни он парил в облаках, по счастливому стечению обстоятельств живя исключительно в свое удовольствие. Деньги, известность и всеобщая любовь были его постоянными спутниками, а он при этом занимался и делал то, что хотел, не слишком-то осмысливая все, что с ним происходило. Жизнь была для него легкой и безмятежной, если же и возникали какие-то трудности, то достаточно ему было просто проигнорировать их, и они неизбежно вскоре разрешались как-то сами собою. Сейчас же, когда обстоятельства подталкивали его к совершенно другим выводам, подводили к необходимости критически оценить свои действия, признать допущенные ошибки и факт очередного краха предпринятых им начинаний, Павел Федорович оказался совершенно не способен это сделать. Ему требовалось не только свыкнуться с мучительной для себя мыслью, что он снова потерпел полное поражение, но и отказаться от большинства прежних моделей поведения, которыми он руководствовался всю свою жизнь, а это являлось для него непосильной задачей. В стремлении защитить себя и свои поведенческие стереотипы, подсознание Павла Федоровича готово было обманывать рассудок самым абсурдным образом, предложив ворох невероятных иллюзий, взамен необходимости принять очевидные, однозначные, но такие тягостные для него факты. И он с облегчением принял этот обман: охотно поверил он в собственную успокоительную и ничем не обоснованную ложь.

— Да нормально торговля идет, — в этот раз не так настойчиво произнес Павел Федорович, взглянув на распаленного до крайности племянника растерянным и вместе с тем даже опасливым взглядом. — Понемногу товар продается, а сейчас еще и на учебники можно будет ориентироваться. Конечно, вначале сложно, но это всегда так. Потихоньку же мы вытягиваем!..

— Что вытягиваем?! — тут же громко оборвал его Майский. — Я все свои сбережения на это дело потратил; все — до последней копейки! И никакой отдачи! Нам не хватает даже на то, чтобы элементарно за аренду вовремя платить. Уже в долгах по уши!.. Нет, с этим надо завязывать, — сказал Майский спокойнее и тверже, обращаясь уже по большей части к самому себе. — Все — закрываем предприятие.

— Как закрываем?.. — обомлел Павел Федорович. — Подожди еще полмесяца, и у нас такой магазинчик будет… Это же все временные трудности, — зачастил он и какая-то нездоровая паническая улыбка изобразилась на его лице.

— Этому не будет конца. Бизнес надо закрывать, пока мы еще не утонули в долгах.

— Да в каких долгах, Максимка?.. Теретников вернет мне все деньги в течение этой недели. Нам просто надо сейчас занять, чтобы заплатить за аренду, а дальше все выправится, — сказал Павел Федорович, глядя при этом на брата.

— Нет, — твердо сказал Майский. — Все — это конец.

— Не горячись, Максимка. Мы найдем решения…, — повторял Павел Федорович, продолжая периодически обращаться взглядом к Леониду Федоровичу, как бы пытаясь получить его поддержку.

— Завтра в восемь в магазине, — категорически отрезал Майский и решительно направился в коридор.

В прихожей он принялся обуваться, как вдруг раздался негромкий стук в дверь. Майский открыл — это была Марина. Она стояла понурая, совершенно как мел бледная, не моргая смотря перед собой неподвижным взглядом. Ее сильно округлившиеся вытаращенные глаза были переполнены отчаянием вместе со смертельным ужасом, и только от одного взгляда в них Майский вдруг весь проникнулся чудовищным первобытным страхом, леденящим даже его душу.

Заметив Майского, Марина отрешенно, будто механически, поприветствовала его и прошла в дом, а следом молча и необычно робко для себя зашла ничего не понимающая, растерянная и по виду сильно напуганная Алина. Впервые в жизни наблюдая мать в таком состоянии, она не узнавала сейчас самого главного и близкого человека в своей жизни, совершенно не понимала ее поведение, но интуитивно чувствовала ужасную беду, и это до крайности взволновало и взбудоражило сознание бедной девочки. Увидев в коридоре Майского, Алина тут же обратила на него свой жалостливый и обескураженный взор, молящий разрешить терзавшие ее переживания, но найдя дядю в не меньшем замешательстве, перепугалась окончательно. Ее личико вдруг все искривилось в детском, каком-то абсолютном, безмерном, безысходном страхе: мышцы на нем напряглись, а подбородок задрожал и нервически запрыгал, так что Алина еле сдержала слезы, боясь сейчас даже заплакать.

Опершись рукой о стену, Марина скинула с ног свои сандалии и медленно проследовала в зал но, увидев сидевших там свекра со свекровью, да еще и в компании Павла Федоровича, остановилась в проходе и, не смотря ни на кого, замерла, уставившись как завороженная в одну точку перед собой. Голова у Марины закружилась; единственное, чего жаждала она в этот момент — уединиться в какой-нибудь комнате, но деться ей было некуда, и она просто продолжала стоять на месте.

— Что сказали, Марина? — поспешил спросить у нее Леонид Федорович, при виде невестки начав буквально на глазах тревожиться все сильнее.

Марине вдруг сильно защемило сердце. Она тяжело, обреченно выдохнула, будто морально подготавливая себя к тому, чтобы в очередной раз услышать сегодня следующие слова:

— Это рак, — тихо произнесла она, и слезы сами полились из ее неподвижных округленных глаз.

— — ------------------------------------------------

Больше интересного тут:

www.youtube.com/channel/UCHmbRKwvEQSfFhtg-3_iu9w