Глава 6. Пощечина

«Панда — это такой медведь,

в котором использованы черный и белый цвета»

Томми думал, что, когда увидит покоцанное табло этого придурка Матиаса, ему полегчает. Ну, или что он хотя бы удовлетворение моральное получит: все-таки торжество справедливости, все дела. Но никакой радости он не почувствовал. Наоборот. На душе было пусто и погано, будто в урне, в которую кто-то плюнул. А плюнул-то сам Томми. Это он, а не Матиас, вывалялся в дерьме. Измазался так, что, как ни мойся, вонь будет долго еще тянутся за ним хвостом, не давая забыть о сделанном. Томми понял, что никогда больше не попросит брата о подобной услуге. В этом и была разница между ними: Кеннету «наклацать в харю», как он сам говорил, ничего не стоило. Все равно что яйца почесать: скуку разгоняет и приятно. А Томми… тут все было сложно.

Одно дело прятаться в тени старшего брата, чтобы дождик не капал. Другое — вызывать монстра из этой тени для расправы со своими врагами. Выходило трусливо и подло. Выходило, что Томми сам становился немножечко монстром. Там чешуя наросла, там клык вылез. Вроде ерунда, но тут все как фильмах про мутантов: ложишься спать человеком, а утром встал — уже зомби-людоед. Томми так не хотел. Но сделанного не воротишь. Все, что он теперь мог — стараться избегать Матиаса, чтобы его расквашенная физиономия не напоминала лишний раз о собственной низости.

До конца уроков это вроде неплохо получалось — благо, когда сидишь на первой парте, достаточно просто не оборачиваться. Но стоило выйти из школьных дверей, и Матиас оказался тут как тут: опухший и встрепанный, поцарапанные руки сжимают руль велика. Томми напрягся: решил, что одноклассник наплевал на угрозы Кеннета и жаждет мести. Это было как нельзя некстати: неподалеку стояла Светлана и рылась в сумке, будто проверяла, не забыла ли в классе что-то важное. Но вместо того, чтобы накинуться на причину своих бед с кулаками, Матиас выставил перед собой велосипед.

— Вот.

— Чего «вот»? — Томми сморщил нос: все-таки от жертвы Кеннетова правосудия ощутимо пованивало.

— Ну, байк. Он теперь твой, — Матиас попытался всучить ему руль черного «Суперфлая».

— В смысле, «мой»? — попятился Томми.

Парень сбавил обороты, скорбно глянул исподлобья заплывшими глазами. Фингалы вокруг них располагались симметрично, как на морде мишки-коалы.

— Значит ты так, да? — шмыгнул Матиас распухшим носом. — Ну, что мне сделать? Извиниться? На колени встать?

«Фигасе!» В голове у Томми мелькнула всполохом молнии картинка: самый тупой амбал седьмого «А» стоит перед ним на коленях, а потом ползет на четвереньках к наблюдающей за представлением Светлане (через лужи ползет, сука) и целует ее белые туфельки...

— Да пошел ты, урод больной! — оттолкнув жалобно звякнувший звонком руль, Томми забил на все и решительно зашагал к дому.

Но Матиас и не думал сдаваться. Его кеды тут же зашлепали рядом, велик он с легкостью волочил одной левой.

— Слышь, ну будь человеком, — канючил растерявший весь пыл истребитель велосипедов. — Он сказал, мне не жить, если байк тебе не отдам. Сказал, то, что сегодня было, мне легким массажем покажется. С этой… как ее, блин… ароматерапией, во. В следующий раз уринотерпия типа будет. Слышь, а чо вообще такое уринотерапия?

Томми остановился и с жалостью посмотрел на Матиаса. Про бонус в виде велосипеда он с Кеннетом точно не договаривался. Значит, или бычара-семиклассник старшего сам довел, или… брат так, по-своему, проявлял заботу о Томми? Это настораживало.

— Езжай домой, — спокойно сказал он. — Не нужен мне твой велик. А с братом я поговорю. Ответь только честно на один вопрос.

Матиас с готовностью закивал, едва веря своему счастью.

— Этот несмешной прикол с доской объявлений — твоя работа?

— Какой прикол? — изумление на морде мишки-коалы было настолько искренним, что Томми сразу поверил: он тут не при чем. Этот дегенерат скорее бы лифчик на голову натянул вон, тому же Аденоиду, и в таком виде по классу пустил гулять. А записки писать, да еще с таким сложным словом как «трусики» — нет, это выше Матиасова разумения.

— Ладно, забудь, — отмахнулся Томми. — Вали уже со своим великом, не маячь.

— А ты это… — Матиас зашевелил лопнувшими губами в попытках донести важную мысль.

— Я же сказал, с братом поговорю, — повторил Томми, едва сдерживаясь, чтобы не отвесить идиоту пенделя для ускорения.

«Каким местом Кеннет вообще думал? — размышлял он, глядя в испачканную спину удаляющегося по дорожке Матиаса. Светланы к тому времени, конечно, след простыл. — И так уже на меня все косо посматривают. Повезло еще, что Бетина сама видела: я сидел на уроке, когда этот придурок побитым заявился. Но если я вдруг на его велике начну рассекать, то даже самый недоразвитый два и два сложит. Не хватало еще, чтобы на меня свалили вымогательство или кражу. Хотя байк классный, конечно. Мне батянька такой купит, только если в лотерею выиграет. Лимонов так двадцать. Чтоб на все остальное сначала хватило».

Томми поправил сумку на плече и потихоньку побрел домой. Пальцы в кармане перебирали нежную ткань с выпуклыми цветами вышивки. Если бы не урод Матиас, он мог бы проводить Светлану до дому. И там передать ей ее собственность. Ну или бросить потихоньку в почтовый ящик. А то стремно как-то возвращать девчонке ее нижее белье. Вот типа ты тут потеряла… Как кстати вообще можно такое потерять? Нет, скорее всего лифчик у нее нарочно стащили. Кто-нибудь из девочонок на физре, из раздевалки. Есть у них в классе известные стервы, их хлебом не корми, дай приколоться над новенькой.

Вот только… а вдруг это вообще не ее? Вдруг все эта Мишель размалеванная наврала? Так и по морде схлопотать недолго — отдать девчонке чужой лифчик. Томми бессознательно потер щеку и поморщился, задев свежие ссадины. Домой возвращаться совсем не хотелось. Но рано или поздно это сделать придется. Лучше взять денег у отца на поездку в Колдинг уже сегодня. А то завтра он еще скажет: «Налички нету» или сошлется на последний день перед получкой. Опять эти бабки гребаные… Из-за них же все вчера произошло. Хотя ничего бы не было, если бы Ханна, жаба, не влезла. А она всегда лезет, если только заслышит, что речь о бабле. У нее, блин, на это дело просто нюх!

Томми свернул с дорожки, протиснулся между кустами живой изгороди и зашагал прямо по газону к скамейке, притулившейся в укромном уголке сквера. Лучше пересидеть тут, пока отец с работы не придет. Мочи Ханну сейчас видеть никакой нету. Она только наорет и напряжет домашней работой, а Томми сейчас в таком настроении, что снова сорвется, тоже наорет, и фиг тогда будет ему в пятницу Колдинг.

Вот вчера он пришел домой, никого не трогал. Велик-инвалид запихал в подвал — там у них было помещение с замком, где хранился всякий хлам и немногие отцовские инструменты. Сначала Томми честно пытался починить велосипед. Но быстро понял, что молотком колеса ему не выправить, а пара заплаток шины не спасут. К тому времени, как он поднялся наверх, отец уже успел переодеться в домашнее и оккупировать диван. Ханна, которую по мере роста живота все чаще пробивало на пожрать, что-то хряпала на кухне. Момент был более чем удачный. Томми присел на край дивана, выражая живейшую заинтересованность каналом Дискавери. Там расследовали крушение очередного самолета, и отец наблюдал за паникой в салоне, прихлебывая холодный кофе.

Когда по экрану понесли упакованные в пластик трупы, Томми осторожно спросил:

— Пап, не поможешь мне с велосипедом?

— А что с ним? — буркнул отец, не отрывая взгляда от ученых, колдующих над черным ящиком.

Томми вздохнул.

— Капец с ним. Вышел сегодня после уроков, а на него как слон сел. Шины новые надо. А может, и колеса. И руль еще погнут.

— Какой еще слон? — отец почесал пробивающуюся щетину и сунул в рот никотиновую жвачку. Он пытался бросить курить с тех пор, как они съехались с Ханной — с переменным успехом.

«Розовый, блин. С ушами в клеточку». Томми так и подмывало нахамить, но опыт показывал, что этим он точно ничего не добьется, разве что отец снова начнет возбухать, и про бабки тогда можно будет забыть. Он вздохнул:

— Несознательный, пап. Так ты поможешь велик починить?

— А что я могу сделать? — пожал плечами отец. — Я не механик.

На экране самолет красиво падал на вспаханное поле. Языки пламени выстреливали протуберанцами до самого неба. В охваченном огнем хлеву истошно мычали коровы. Крышу с него снесло куском оторвавшегося при ударе о землю крыла.

— Может, ты мог бы отвезти велик в мастерскую?

— В мастерскую?! — отец ворохнулся на диване и уставился на Томми так, будто сын только что предложил купить авиабилеты на всю семью. — Да ты знаешь, сколько они там дерут?! Дешевле будет новый велосипед купить!

— Так давай купим, — как ни в чем не бывало предложил Томми.

Щеки отца, плавно переходившие в подбородок, стали наливаться кровью.

— Опять?! У тебя в мае конфирмация[1]. Вот и купишь велосипед из денег, которые тебе подарят.

«Ага! Больше мне, конечно, тратить бабки не на что!» — мрачно подумал Томми. Создавалось впечателние, что Ханна согласилась праздновать его конфирмацию только в надежде на то, что приглашенные родственники раскошелятся, и им с отцом удастся избежать связанных с Томми расходов.

— Пап, ты же знаешь, я хотел купить на них компьютер.

Школьный, которым Томми пользовался сейчас, надо было сдавать в библиотеку для сервиса каждое лето, перед каникулами. Это значило, что он на два месяца лишится своего рабочего инструмента. К тому же, школьный компьютерщик удалит дополнительные программы, и в августе все придется грузить заново. Томми это настолько задолбало, что он согласился терпеть бабушку Кристину, дядю Еспера и родню с папиной стороны. Ведь даже если каждый из них подарит хотя бы по триста крон, этого хватит чтобы купить дешевый ноут. Несколько часов в компании неадекватных родственничков с обязательным скандалом под занавес того стоили. Жалко будет только маму, которая, конечно, приедет на праздник и отдаст на подарок последние деньги. Но, может, Томми удастся уговорить ее уехать пораньше — до того, как все начнется. Хорошо хоть, родственнички со стороны Ханны на конфирмацию не приедут. Мачеха сразу дала понять, что пасынок им никто, а потому ни подарков, ни поздравительных открыток от них ожидать не стоит.

— Ты прямо, как твоя мать! Хочешь все сейчас и сразу, а так в жизни не бывает! — как обычно, когда папа доходил до матери Томми, он начинал заглушать телевизор. Разговор явно принимал нежелательный оборот. — Вот зарабатывал бы своим горбом, знал бы, чего стоит трудовая крона. Растешь тунеядцем, мать избаловала… Вон, посмотри, в твоем возрасте все ребята уже подрабатывают. Дочка соседская и та газеты по району развозит, а ты пацан… — продолжал нагнетать отец.

— Как же я без велика газеты развозить буду? — вклинился Томми, все еще не терявший надежды повернуть беседу в нужное русло.

— У тебя всегда отговорки найдутся! — папин палец, еще сохранивший аромат булочек с корицей, ткнулся сыну чуть ли не в нос. — Отец тебе слово, ты в ответ два. Самый умный, да? А как на беседу в школу меня вызывают, так мне сидеть и краснеть, за тебя отдуваться. Томми исправится. Томми подтянется. Томми учителям грубить больше не будет...

— Кому этот недоумок опять нагрубил? — Ханна возникла из кухни, грызя морковку большими желтыми зубами. Зародышу внутри нее нужны были витамины.

— Никому я не грубил, — огрызнулся Томми. И добавил про себя: «Пока».

— Тогда чего тебе, кишкомот, от отца надо? — Ханна прошлепала через гостиную и встала напротив него, уставив руки в боки и напирая пузом. — Снова в карманах пусто?

Томми закусил губу, стараясь медленно дышать через нос.

— Я просто хочу починить велосипед.

— А зачем ты его сломал?

— Я ничего не ломал...

Дальше все развивалось по обычному сценарию. Они с Ханной орали друг на друга, пока голос у Томми не стал давать петуха, а у мачихи не вспухли на покрасневшем лбу уродливые синюшные вены. Томми не помнил, что он ей сказал, потому что наговорил в тот вечер немало, но Ханна вдруг взвизгнула:

— Ах так, да, свинья неблагодарная?! Ну тогда не будет тебе никакой конфирмации! В церковь сходишь и все. Никакого тебе праздника, никаких подарков.

— Да больно надо! — выплюнул ей в лицо Томми, которого к этому времени уже трясло так, будто к нему подключили высоковольтный провод. — Видел я в гробу ваши гребанные подарки и вашу чокнутую родню!

— Нет, Кристиан, ты слышал, как этот щенок отзывается о твоей семье? — Ханна повернулась в сторону отца, призывая к бою стратегический резерв. — Раз тебе наплевать на родственников, то не думай, что кто-то пустит в церковь твою забулдыгу-мамочку!

Мачеха выдержала паузу, с торжеством следя за реакцией Томми. Она знала, что нанесла смертельный удар. Снаряд попал точно в цель. Доли секунды — и шрапнель разнесет остатки здравого смыслы в клочки. Отец это тоже понял и наконец оторвал зад от дивана. Поздно. Томми уже чувствовал, как по телу расползается знакомое онемение.

— Что ты сказала?

Папа тревожно бубнил за спиной, но Томми видел только победную усмешку Ханны:

— А что такое? Все знают, что твоя мамаша — шлюха и пропойца. С любым ляжет за бутылку.

Он не хотел толкать Ханну. Это само получилось. Он просто хотел выбежать из комнаты, а она стояла на пути. Мачеха тяжело ударилась разбухшей талией о кресло, уцепилась за спинку, чтобы не упасть. Томми замер, разрываясь между желанием удрать и страхом за растущего в ее утробе ребенка. Но отец подхватил женщину первый. Она заголосила, выдавливая из глаз фальшивые слезы:

— О боже, он ударил меня, Кристиан, ты видел? Эта сволочь ударила твою беременную жену! Сделай же что-нибудь, мужчина ты или нет?! Неужели и это сойдет ему с рук?!

Отец позволил Ханне скользнуть в мягкую безопасность кресла. Шагнул к Томми со странным, незнакомым выражением на лице. И со всего размаху влепил пощечину.

Голова дернулась, в шее что-то хрустнуло, но черепушка не оторвалась от позвоночника. Вместо этого все тело последовало за головой. Томми пролетел через гостиную и впечатался спиной в полки, заставленные видеофильмами. Кассеты и дивиди посыпались к его ногам, как перезрелые яблоки. Краем глаза Томми заметил испуганную мордочку Мальте, бледным пятном маячившую за дверью на лоджию — очевидно, шум скандала пробился даже через наушники и оторвал его от любимой игрушки.

Дальнейшее, что отпечаталось в памяти Томми — лестничная клетка, дверь в подвал, его ноги, пинающие несчастный велосипед, довершая начатое Матиасом. Руки, сворачивающие с полок коробки с мачехиным скрабом, отцовские инструменты и рыболовные снасти. Снова ноги, топчущие тонкие удилища, рвущие лески, давящие пластиковые коробочки с гвоздями и мармышками. Когда в кладовой нечего стало громить, Томми выскочил в коридор и понесся по нему со скоростью торнадо. По пути он чуть не снес тщедушного дядечку в кепке — кажется, соседа с первого этажа. Он топал куда-то, обхватив обеими руками уродливого садового гнома. Мужичок едва успел прижаться к стене, но кермаический уродец, задетый плечом Томми, вырвался из объятий и грохнулся о бетонный пол. Не оглядываясь на грохот, Томми рванул дальше по коридору, выскочил за дверь и устремился по темнеющей улице так быстро, насколько позволяла поврежденная накануне нога.

Тем вечером он долго гулял. Сначала надо было охладиться и собраться с мыслями. А потом он просто боялся вернуться домой. Отец раньше никогда не поднимал на него руку. Даже когда Томми был совсем маленьким — ни разу не шлепнул. Это Ханна, когда папы не было дома, могла ухватить за волосы, выкрутить ухо или больно вцепиться в руку длинными острыми ногтями. О таком даже рассказывать папе было неловко. Но однажды у нее снесло крышу, когда Томми забыл убрать кастрюлю с супом в холодильник, и все скисло. Тогда Ханна накинулась на него с тяжелой стальной поварешкой. Томми в те времена считал себя шибко умным, и, бегая от мачехи вокруг стола, вопил, что расскажет все в школе. Но та только расхохоталась и заявила, что Томми может ябедничать, сколько угодно. Потому что тогда придут люди из коммуны и заберут его в детдом. И ни отца, ни мамочку-алкашку он никогда больше не увидит.

Эта мысль настолько поразила Томми, что он забылся и позволил зажать себя в угол, где Ханна наконец достала его поваршекой. Потом пришлось несколько раз прогулять физру, пока не прошли синяки интересной полукруглой формы на спине и плечах. Со временем Ханна становилась все более бременной и гонки вокруг стола за Томми утомляли ее все больше. Поэтому она постепенно переложила задачу по воспитанию упрямого «кишкомота» на старшего сына. Кеннет всегда был готов навешать Томми люлей, и стол для него абсолютно не был преградой. Отец в их разборки не лез: он сам вырос в большой семье, и то, что братья дерутся, ему казалось нормальным. Только однажды Томми попробовал продемонстрировать отцу синяки и ссадины, полученные в результате одной из таких «драк». На что получил от отца совет: не лезь к брату, если не можешь справиться. А полез — не стучи и учись жить с последствиями. И Томми жил, радуясь наступлению теплой погоды: теперь Кеннет все чаще зависал с дружками на улице.

В тот вечер, когда отец дал ему пощечину, стало совсем темно прежде, чем Томми решился повернуть к дому. Нога болела оттого, что он столько времени таскался по окрестностям — сидеть неподвижно было слишком холодно. В какой-то момент он обнаружил себя у дома Светланы.

Томми долго смотрел издалека на уютно светящиеся оранжевые окна, пока какой-то непонятный испульс не погнал его на темную подъездную дорожку. Он и сам не зал, что собирался сделать: заглянуть в щель между занавесками или постучать в дверь. Но тут на стене дома вспыхнули реагирующие на движение фонари, заливая все мертвым синеватым сиянием. У Томми душа ушла в пятки, и он зайцем метнулся в ночь.

Поднявшись на свой этаж, Томми обнаружил, что, конечно, забыл ключи в школьной сумке. Он позвонил в дверь. Постучал. Еще позвонил. И еще. По ходу, никто не собирался ему открывать. «Спят они там все, что ли?» Он хотел вытащить мобильник и набрать отца. Пошарил по карманам, но трубка куда-то запропала. Наверное осталась дома вместе с ключами, хотя вроде точно припомналось, что телефон лежал вот тут, в кармане куртки. Да, как говорится, везет, как субботнему утопленнику.

«Может быть, — мрачно размышлял Томми, — отец все-таки спустился в подвал, чтобы взглянуть на велик, и обнаружил там разгром. И теперь решил, что я не заслуживаю ничего лучше, чем ночевать на улице, как бомж». На самом деле, Томми уже сожалел о том, что натворил в кладовке. Но как сказать об этом, когда тебе не открывают? Он уже совсем было собрался устроиться на ночевку в подвале, когда замок на конец щелкнул, и на площадку высунулся Кеннет. Смерив Томми насмешливым взглядом с головы до ног, парень задержался на горящей щеке:

— Мда, здорово тебя папашка приголубил.

Томми сделал шаг к лестнице на тот случай, если братцу взбредет в голову догнать его и добавить еще.

— Куда-то собрался? — осклабился Кеннет. — А я думал, ты хочешь войти.

— Как будто ты меня пустишь, — буркнул Томми, пытаясь проникнуть вглядом в коридор за спиной брата. Не притаилась ли там Ханна с поварешкой?

— Пожалуйста, — и Кеннет широко распахнул дверь, прижавшись к стене спиной. — Проходи.

Томми был уверен, что тут кроется какой-то подвох, но вот какой — догадаться не мог. Заметив его колебания, брат поднял руки в интернациональном жесте и отсупил внутрь. Его шаги удалились в направлении кухни, но в дверном проеме так никто больше и не появился — ни Ханна с поварешкой, ни отец с зажатым в кулаке обломком удочки. Томми опасливо подошел к двери, послушал тишину и скользнул внутрь. Кеннета он, как и ожидалось, обнаружил на кухне. Наверное он сам только недавно заявился и теперь подчищал остатки чего-то томатного со сковородки.

— Они там?.. — Томми ткнул большим пальцем в сторону родительской спальни.

— Угу, — прочавкал Кеннет, суя в рот кусок багета с маслом.

Он выглядел на удивление мирно. Томми рассудил, что навряд ли массакра в кладовой уже вскрылась: часть поломанных им удочек принадлежала Кеннету. А признаваться в содеянном сейчас смысла не было. Если повезет, позже можно будет слить все на местных алкашей.

— А Ханна как? — Томми показал руками объемистое пузо.

— Да все нормально, — заверил его брат. — Чего с ней сделается.

Переварив это сообщение, Томми, настороженно косясь на Кеннета, подошел к плите:

— Пожрать осталось что?

Он приподнял крышку на заманчиво пахнущей катрюльке, но внутри засыхала только парочка прилипших к стенкам макаронин.

— Тебе велено не давать.

Томми возмущенно обернулся, но по роже Кеннета уже расплывалась ухмылка:

— Спокоха, бро. Ужин тебя не дождался, но можешь слепить себе бутерброды. Живи, пока я добрый.

Дожидаться повторного приглашения Томми не собирался. «С чего бы это Кеннет стал играть в образцового страшего брата? — рассуждал он, намазывая хлеб плавленным сыром. — Может, боится, что я сдам его бизнес матери? Или учителям настучу? Вот и прикармливает с руки?» Но он тут же устыдился плохих мыслей. Может, брат и правда хочет ему помочь. Может, он, на самом деле, не такая уж и сволочь.

Вот и сегодня Кеннет сдержал свое обещание и разобрался с Матиасом. Даже практически отжал у него велик в пользу брата. Глупо, конечно, но о чем это говорит?

Томми наморщил лоб, провожая взглядом стайку девчонок на роликовых коньках, с хихиканьем катящих по дорожке мимо его скамейки. Мишель в коротенькой, совсем летней юбочке, едва прикрывающей попу, махнула ему рукой:

— Эй, Томми-бой! Что, Светлану ждешь? Она не придет. Лифчик ищет.

Ее подружки прыснули. Томми сжал кулаки в карманах. Пальцы обхватили вышитые цветочки, и он почувствовал, что губы раздвигает невольная улыбка. Когда стемнеет, можно будет снова прогуляться до ее дома. Если лифчик положить в конверт с именем Светланы, то ее родители ничего не узнают. Только вот как пишется это русское имя? Первая буква С, S или Z? Если он наделает ошибок, она же сразу догадается, от кого конверт. Еще подумает, что это Томми все подстроил. Блин, он же сидит с ней за одной партой! Неужели нельзы было быть повнимательней! У нее же все книжки обернуты и аккуратно подписаны, не то что у него самого. Ага, легко сказать! А если буквы у него прыгают перед глазами и меняются местами? Нет, вот что он сделает завтра. Подсмотрит, что стоит у нее на учебнике, и потихоньку перекопирует на листочек. Неужели же он одно единственное слово списать без ошибок не сможет?!

Сзади зашуршали кусты, и Томми от неожиданности чуть не свалился со скамейки. Лихо перескочив через спинку, перед ним возник Кеннет: волосы небрежно растрепаны, в зубах сигарета. За ним выломились из сирени еще двое старшеклассников и крашеная в розово-синий девчонка с кольцом в носу. Пока Томми пытался объять мозгом розово-синее чудо, брат поставил ногу на доски рядом с ним:

— Сидишь, бро?

— Сижу, — подтвердил Томми.

Девчонка послала в его сторону воздушный поцелуй, и он, смутившись, отвел взгляд.

— Ясно, — протянул Кеннет и заозирался по сторонам. — А где велик?

— Дома, — расплывачато ответил Томми. Как-то не хотелось при дружках брата объяснять, что «суперфлай» стоит сейчас действительно дома, но по другую сторону велосипедной дорожки. К счастью, Кеннет тут же потерял интерес к судьбе своей добычи. Склонившись ниже к уху брата, он сказал:

— Завтра приходи в сквер после уроков.

— Зачем? — удивился Томми.

— Затем. Поможешь кое-с-чем.

В животе у Томми зашевелилось неприятное предчувствие. Неужели вся «доброта» брата изливалась на него только потому, что Кеннету снова требовалось спихнуть в безопасное место пару косяков?

— Я снова в сумке твою траву таскать не буду, — встопорщился он.

Щелчок по уху заставил Томми вжать голову в плечи. Розово-синяя девчонка визгливо рассмеялась.

— Чего ты несешь, идиот? — прошипел Кеннет. — Чего ты там себе напридумывал? Наркокурьер, блин. «Пушера» насмотрелся? Придешь, говорю, сюда в три. Ясно?

— Я не смогу, — поежился Томми. — Завтра к матери еду на выходные.

— Поедешь позже, — гнул свое брат.

— Нет, — Томми упрямо ковырнул носком кеда жирную землю. — Она меня ждать будет.

Кеннет присвистнул:

— Нормально, да? Значит, как у тебя проблемы, братик помоги. А как брату помощь нужна, так мы в кусты с полными штанами. Так что ли выходит? — в его голосе явно звучала угроза, тяжелая и холодная, как мокрое одеяло.

— Я же не отказываюсь, — тихо проговорил Томми, не отрывая взгляд от вырытой его кедом ямки. — Я только завтра не могу.

Кеннет помолчал, будто над чем-то раздумывая. Томми втянул голову еще глубже в плечи, каждое мгновение ожидая, что брат сдернет его со скамейки и начнет возить носом по черной жирной земле, пока не набьется полный рот дождевых червей. Но тот вдруг хлопнул его по плечу и легко заявил:

— Ладно. Кати завтра к своей алкашке. Но в понедельник чтоб тут как штык. В три. Понял?

Томми кивнул. Он еще немного посидел на скамейке, ожидая, пока громкие голоса и хохот старшеклассников удалятся в сторону однотипных многоэтажек «гетто». Потом он поднялся и, припадая на одну ногу, поплелся домой.

[1] Конфирмация — большой день в жизни обычного датского подростка, когда он, говоря сознательное «да» христианской вере, вструпает в ряды взрослых. Как правило, родители устраивают пышный праздник в честь конфирмата. Он или она получают дорогие подарки от гостей и членов семьи.