Глава 8. Жизнь на деревьях и винтовых лестницах

”Я хочу приблизиться,

Хочу подойти еще ближе.

Я все это время бродил,

Держа твое имя во рту”.

Shearwater. Жизнь животных.

Томми занял место у окна в быстро заполняющемся поезде. До отхода оставалось еще двадцать минут, но он радовался, что залез в вагон пораньше. Была пятница, и многие возвращались домой после рабочего дня. Запоздавшим частенько приходилось подпирать стены или сидеть на полу в тамбуре — а там грохочет, и дует из всех щелей. Для радости имелся и еще один повод: долгожданная поездка к матери могла вообще не состояться.

Вчера отец уперся рогом: мол, надоело ему каждый раз на билеты раскошеливаться. Хочет Дитте сына увидеть, пускай переезжает поближе, или хоть деньги за обратную дорогу вернет, как договаривались. А то тебе и алименты[1] плати, и за проезд. А сама позвонила бы хоть, поинтересовалась, как у ребенка дела. Вот когда она звонила в последний раз?

Томми соврал, что разговаривал с мамой утром по мобильнику. В общем, не слишком большая ложь. Потому что мама наверняка звонила, вот только свой телефон Томми так и не нашел. Весь дом перерыл и шкафчик в школе. Мальте потряс — может, опять спер поиграть? Но трубка так и не всплыла. Отцу об этом знать было не за чем. Велосипеда уже хватило. Подставлять вторую щеку за мобильник Томми не собирался. Конечно, когда-нибудь пропажа вскроется, но лучше бы это случилось по ту сторону получки. Тогда хоть отец снова станет человеком. На несколько дней...

В общем, наверное, все кончилось бы скандалом, и Томми никуда не поехал, если бы не неожиданная поддержка из стана врага. Ханна заявила, что после случившегося не хочет, чтобы пасынок мозолил ей глаза все выходные. Мол, у нее и так уже от него изжога и отеки. Отец скорчил такую рожу, будто ему рвали коренной зуб, но деньги все-таки выдал.

Поезд медленно тронулся. Томми засунул в уши «таблетки» и скользнул взглядом по ближайшим попутчикам. Бабулька-одуванчик с газетой; чернокожий парень, уткнувшийся в компьютер; толстая тетка, жующая прихваченный из станционного киоска сэндвич… Вроде вполне адекватные люди. В прошлый раз Томми повезло меньше: рядом с ним уселся в муку бухой гренландец, умудрившийся нассать в штаны между Брёрупом и Вайеном и спокойно проспать оставшиеся остановки.

А вообще Томми нравились поезда. Сидишь себе целый час среди совершенно незнакомых людей, никто к тебе не лезет, не орет, чтоб вытаскивал наушники из ушей и палец из жопы и шел, скажем, толчок мыть. Можно в окошко посмотреть, а можно и вовсе закрыть глаза и полностью погрузиться в мир той книги, которую наговаривает в плеере мягкий голос диктора. Вот сегодня, например, это «Ничто» Янне Теллер. «Над пропастью во ржи» он закончил в прошлую поездку.

Аудиокниги Томми брал в районной библиотеке. Там работал Лауст — совершенно гениальный мужик. Стоило только сказать ему, о чем хотел бы почитать, как этот тип тут же тащил целую гору дисков, и про каждый мог что-то рассказать. Правда, по началу библиотекарь все пытался всучить Томми бумажное издание и даже агитировал ходить в группу помощи с домашкой, которую вели скучающие пенсионерки из «Красного креста». Но Томми доходчиво объяснил, что его интересуют только аудиокниги, а их можно добыть и в другой библиотеке, если что. На сем Лауст успокоился и ограничился тем, что время от времени подсовывал юному читателю романы из школьной программы. Томми обычно проглатывал новые диски без разбору, так что для него каждый раз становилось сюрпризом, когда что-то из прослушанного начинали обсуждать в классе.

Вот и сейчас он с радостным нетерпением нащупал кнопку «пуск» на спрятанном в кармане плеере. Лауст трындел чего-то о том, что книжка про «Ничто» была запрещена в школах сразу после выхода в печать. Мол, взрослые тогда боялись, что она научит детей жестокости. Интересно, это что-то вроде «Повелителя мух»? Или «Зла»? «Зло» Томми очень понравилось. Когда он возвращал диск, даже не выдержал и рассказал об этом Лаусту. В итоге, они болтали о романе до самого закрытия библиотеки. У Томми аж язык заболел с непривычки: он никогда ни с кем так много не говорил. И что удивительно, впервые не чувствовал себя беспросветно тупой ходячей ошибкой, как это обычно случалось в присутствии учителей.

После того случая у Томми в привычку вошло обсуждать с библиотекарем прослушанное. Их мнения частенько не совпадали, но главное оставалось неизменным: если Лауст рекомендовал какую-то книгу, она действительно стоила потраченного на нее времени и батареек. Иногда Томми задумывался: сколько же книг проглотил этот человек? Ведь как выяснилось позже, Лауст читал не только по-датски, но и по-английски, немецки и даже по-латыни! Да, есть такой мертвый язык… Подумать только, что язык может быть мертвым, а?!

Поуютнее устроившись на сиденьи, Томми надавил на «плей». На этот раз книгу читала женщина с мелодичным голосом, в котором слышался явный копенгагенский акцент.

«Ничто не имеет значения.

Я уже давно это понял.

Значит, делать что-либо бессмысленно.

Я только что это осознал».

«Нефигасе, начало, — подумал Томми и прикусил подушечку большого пальца. — Чо за философия?» Но он решил дать книге шанс. Раньше уже случалось, что история, казавшаяся сперва полным отстоем, позже принимала неожиданный оборот, а заканчивалась так, что мозги буквально выворачивало наружу. Например, как в «Бегущем по лабиринту». Но Томми это нравилось. Шевелить извилинами. Ему нравилось удивляться. Поэтому он смотрел на проносящиеся мимо поля, усеянные белыми шариками овец, и слушал, как в первый день нового учебного года мальчик по имени Пьер Антон вышел из класса, чтобы сидеть на дереве, изрекать заумности и кидаться в ровесников незрелыми сливами.

Когда овцы кончились, и начались пашни с ветряками, Томми, хмурясь, нажал в кармане на паузу и снова укусил палец. Проблема была в том, что его жутко раздражал главный герой, этот самый ушлепанный Пьер Антон. Залез, понимаешь, на дерево у себя во дворе и корчит самого крутого. Я, мол, познал истину. «Все начинается, только чтобы закончится. Ты начинаешь умирать с момента рождения. И так происходит со всем». Поэтому типа, беспокоиться о чем-то бессмысленно. Тьфу! В последний момент Томми вспомнил, что сидит в поезде, и проглотил готовый сорваться с губ плевок.

Не, еще понятно, если бы этот мудак на дерево залез, потому что внизу его поджидал батянька с ремнем. Или на худой конец, мачеха с поварешкой. Ну, или в школе бы этого Пьера недоделанного гнобили, и главные гопники собрались дать ему пиздюлей. Да даже если бы, скажем, ему больше негде было жить, как Коллину[2]. Так нет же. Этот козел, небось, ходил посрать в домашний туалет с теплым полом, а хавчик ему готовил папочка — завтрак, обед и ужин, пирожные на десерт. Ну и явно уж этот мажор на дереве не спал. Да даже на лождии без отопления зимой не пробовал. Куда же он без своего пухового одеялка и белья со Спайдерменом! При таком раскладе, конечно, о чем уж тут беспокоиться. На все можно положить с высокой ветки. И сливами по башкам другим ребятам, сливами.

А они тоже дураки. Нет, чтоб сделали вид, будто этого баклана не существует. Ну, ходили бы там по другой стороне улицы, чтоб снаряды не долетали. Ясно же, что все этот долбанутый Пьер сделал только, чтобы привлечь к себе внимание. Та же старая песня: «Ой, посмотрите, я не такой как все! Я умнее вас, уроды. Я особенный, меня в музей надо и под стекло с охраной». Ага, знаем, слыхали. Так поют самые вонючие гавнюки.

Не, на месте этого пацана, который все рассказывает, Томми бы конкретно залез на гребаную сливу и навешал бы Пьеру Охренеллу таких люлей, что он бы на землю слетел впереди собственного визга. Вот тогда бы у козла стало о чем беспокоиться: тут болит, да там стреляет. Помогите найти травмпункт. Тогда бы, блин, жизнь резко приобрела целую лопату смысла.

Томми подумал еще немного и снова укусил палец. На самом деле, он мог бы запросто доказать, что Пьер не прав. Достаточно было бы не слушать дальше дурацкий роман. Ведь тогда для него, Томми, история никогда бы не закончилась. Все дело только в том, что он не собирается ничего доказывать этому мажорику. Слишком много чести. Ведь Охренелл этот вообще вымышленный герой. Хотя, конечно, в седьмом «А» полно таких. В смысле, не вымышленных, а которые самые умные, особенные и все в шоколаде. И сливами в тех, кто с другой стороны велоспедной дорожки, пуляются. Иногда даже в прямом смысле.

Хм, Лауст говорил, что, если тебе не нравится персонаж, надо попробовать вообразить себя на его месте — тогда, мол, легче понять мотивы его поступков. Вот только Томми знал — как ни тужься, на месте крейзанутого Пьера он себя представить не сможет. Хотя… наверное он тоже смог бы засесть на дереве. Блин, конечно, когда прижмет, еще и не туда залезешь. Но это все не то. Смог бы Томми поселиться в ветвях по собственному желанию?

В отражении пыльного стекла он увидел себя, сидящим на сливе в сквере за школой, вместо того, чтобы идти домой. Нет, так не пойдет. Тут уж точно понабегут мужик из жилконторы или соседи, и закончится все поварешкой. Гораздо лучше выбрать дерево повыше и подальше, да, как можно дальше от дома. Огромный бук, стоящий посреди вересковой пустоши, с вершины которого открывается вид на море. Тогда можо будет издалека заметить приближение угрозы и успеть спрятаться в листве или удрать.

Томми полез по толстому стволу, цепляясь за едва выступающие из гладкой зеленоватой коры сучки. Он карабкался и карабкался, пачкая штаны и обдирая ногти, пока наконец не добрался до нижних ветвей. Здесь дело пошло быстрее. Густая листва — слишком густая для апреля — окружила трепещущим куполом и отрезала от мира. Проникающие через зеленое кружево солнечные лучи набросили на все живую сеть, сплетенную из золотых нитей. Чем выше взбирался Томми, тем толще становились нити сетки, растянутой между мощными ветвями.

Вдруг над головой послышался странный звук. Сначала Томми подумал, что это какая-то птица. Кому еще и быть на дереве, как не птицам? Странно только, что она не боится человека. Может, у нее там гнездо, вот она и щебечет — птенцов охраняет?

Томми задрал голову, прикрывая глаза ладонью от солнечных зайчиков. В золотой сети, покачивающейся гамаком между двумя толстыми ветками, сидела вовсе не птица. Это была девочка — босая, в голубом платье и чуть не лопающаяся от смеха.

— Светлана? — пораженно выдохнул Томми.

Имя сорвалось с его губ, трепеща сияющими крылышками, и мгновенно скрылось среди густой листвы и солнечных зайчиков. Девочка перестала хихикать и испуганно посмотрела имени вслед:

— Откуда оно у тебя? И зачем ты его выпустил?

Томми залез чуть повыше и оседлал ту ветку, к которой был привязан солнечный гамак.

— Это случайно вышло, — виновато сказал он. — Я носил его во рту несколько дней, и сам этого не замечал.

— Пф! — фыркнула девочка. — Наверное оно теперь все слюнявое.

Томми не знал, что на это ответить, и сказал просто:

— Извини.

Девочка смягчилась.

— Ладно, чего уже теперь. Давай сюда, — она похлопала по сетке рядом с собой. — Залезай и держись крепче. Сейчас начнется.

— Что начнется? — удивился Томми и заозирался по сторонам.

Кора под его пальцами внезапно задрожала. Послышался дробный стук, будто не меньше дюжины дятлов принялись долбить ствол, при этом стремительно приближаясь к тому месту, где сидел Томми. Если честно, ему совсем не хотелось быть слопанным вместо жучка. Быстро перебирая руками и ногами, он оказался в сетке рядом с девочкой. Стоило ему развалиться на мягких нитях, листва зашуршала, как от сильного ветра. Мускусно пахнуло зверем, и четыре легких коричневых тени промелькнули мимо.

— Олени! — пораженно выдохнул Томми, зажмуриваясь и снова распахивая глаза. — Олени на дереве?!

— Я же говорю, щас начнется, — авторитетно заявила девочка. — Держись крепче.

Не успел Томми уцепиться за лучистые сплетения, как сеть под ним резко дернуло вверх. Ощущение было, будто он со Светланой сидел в сачке, которым решил взмахнуть невидимый великан. Все вокруг стремительно понеслось к небу — словно в дерево вкололи мгновенно действующий гормон роста. Вот в просветах листвы мелькнуло море, вот — клочки облаков, а вот — космическая чернота, мерцающая звездами.

Томми испугался, что лучистая сеть под ними сейчас растает, но этого не случилось — слишком прочно солнце запуталось в ветвях.

— Слышишь? — внезапно прошептала Светлана, поднимая к небу мягко светящееся лицо — теперь Томми заметил, что она светилась. — Звон? Будто елочный дождик осыпается? Это звездопад.

Он никогда не думал, что звездопад можно услышать. Но где-то над головой действительно звенело. Даже гудело. Дерево снова сильно тряхнуло. Томми вскинул голову и...

… моргнул. Старушка с газетой, сидящая напротив, превратилась в негра с курчавой седой бородой и тростью, упершейся в пол между широко расставленными ногами в шлепанцах. Томми еще раз мигнул, прогоняя сонный туман, и отлепил щеку от грязного окна. Мир за стеклом стоял, обернувшись грязноватым перроном, куском унылого вокзального здания и половиной таблички с написью «… динг».

— Колдинг! — Томми чуть не завопил вслух. Сорвался с места, чудом вспомнив о рюкзаке. Перескочил через трость, отдавил кому-то ногу и метнулся к выходу, расталкивая пробирающихся внутрь вагона пассажиров.

Он вывалился на платформу в последний момент с тяжело бухающим сердцем. Тут же запищало, двери закрылись, и поезд тронулся, оставив после себя только пару окурков и харчков на асфальте. Ну да, и еще Томми. Он сильно потер мятое лицо ладонями. Блин, ну надо ж было так задрыхнуть! Чуть свою станцию не проспал! Да еще приснилась мура всякая… И Светлана. С какой это стати ему вообще стали сниться девчонки? Да еще одноклассницы?

Томми прошелся по перрону и на всякий случай заглянул в здание вокзала. Вдруг все-таки мать пришла его встретить? Таков был уговор родителей — мама должна была встречать и провожать Томми на автобусе. В последний раз она это сделала… хм, месяца три назад? В общем-то, ему было пофиг — не маленький уже, сам прекрасно может до дому добраться. Хреново только, что хитрожопый батянька денег давал в обрез — только на поезд. За автобус-то мама должна была платить. Вот теперь опять придется почти пять километров пехом топать. А между прочим, колотун — солнце куда-то пропало, туч натянуло, и ветер прямо до костей продувает.

Ладно, во всем можно найти положительные стороны. Зато книжку будет время еще послушать. Палец нащупал в кармане кнопку «плей», и копенгагенский голос объявил: «Вторая глава».

Томми добрался до квартала, куда после развода переехала мама, уже после шести. Однотипные панельные дома, отличавшиеся от того, где жил сам Томми, только оранжевыми торцами и лишним этажом, встретили его доносящимися из вытяжек запахами еды. Настало время ужина, и улицы вымерли — даже вездесущих собачников поглотили мрачные черные подъезды.

Томми нырнул в стеклянную дверь и принялся карабкаться по странной винтовой лестнице, которой снабдил все здания квартала какой-то не в меру креативный архитектор. Мама жила на последнем этаже, и у Томми к концу подъема всегда начинала кружиться голова. Ключа от квартиры у него не было, поэтому пришлось постучать в дверь. Звонок, торчавший из стены рядом с косяком, давно не работал.

На стук никто не ответил. Томми дернул ручку двери, надеясь, что мама не заперлась, поджидая его. Дверь не подалась. Он снова постучал, уже громче. Постоял, прислушиваясь. Внутри почудился какой-то шорох.

— Мам, это я, открой! — Томми снова стукнул в дверь костяшками пальцев.

Может, она вышла в магазин? Или телек орет, и она не слышит? Но тогда шум доносился бы и сюда — стены-то тут не толще, чем в карточном домике. Блин, вот был бы сейчас телефон...

Покусав губы, но не придумав ничего более оригинального, Томми занес над дверью кулак. Но не успело движение завешиться глухим «Бум!», створка отворилась, из щели высунулась пятерня и крепко ухватила за запястье. Не успел Томми пискнуть, его дернуло внутрь, в темный коридор. Дверь захлопнулась за спиной, а неведомая сила притиснула к стене так резко, что затылок треснулся о бетон. Под обоями зашуршала, осыпаясь, штукатурка. Перед глазами у Томми тоже сыпалось что-то черное, мешая разглядеть нависшего над ним человека. Хотя в том, что это человек, можно было усомниться. Несло от него, по крайней мере, так, будто хмырь помер неделю назад. Или питался исключительно мертвечиной, а запивал сивухой. Томми мог бы принять его за зомби, а все происходящее за кошмар, если бы не волосатая лапа, очень реально и очень жестко сжимавшая ворот новой куртки чуть пониже подбородка.

— Ты хто? — Изрек незнакомец, чуть запинаясь и дохнув таким перегаром, что моль бы на лету издохла — нафталину не надо.

«Это не зомби, — сообразил Томми, пытаясь разглядеть во мраке коридора хоть что-то, кроме поблескивающих, налитых проспиртованной кровью белков. — Это наверное грабитель. Да, точно! Влез в квартиру, чтоб натрясти на опохмел».

— Хто таков, грю! — не дождавшись ответа, бандюга тряхнул Томми, как тряпичную куклу.

Голова больно ударилась макушкой о что-то твердое — кажется, бра. У мамы висело такое под бронзу с завитушками.

— Я Томми, — сообщил он, едва слыша собственный голос. В ушах заходился пулеметом пульс. — Сын хозяйки квартиры. А вы кто?

Спросил и сразу перепугался еще больше. «Блин, а вдруг у него нож? Как он вообще внутрь попал? Замок вроде не взломан. Снаружи ничего не видно было...»

Но незнакомец и не думал отвечать. Вместо этого он тряхнул Томми еще раз — привет бра! — склонился так близко к лицу, что его длинный носяра чуть не уперся в нос Томми и хрюкнул:

— Бабки есть?

Отвернув голову и стараясь не дышать, Томми выдавил:

— Нету.

Сомнений в том, что вонючий алкаш хотел обнести квартиру больше не осталось. Вот только что он сотворил с мамой?! Вдруг та была дома, когда он… Что? Обманом заставил ее открыть дверь? Или угрозами?

— Врешь, — хихикнул ворюга.

Внезапно под ложечкой взорвалась бомба белой боли. Томми сложился пополам, как червяк, насаженный на кулак алкаша. Рот беспомощно открывался, пытаясь заглотить побольше воздуху, но внутрь ничего не попадало. Борясь за вздох, он едва заметил, как чужая рука обшарила карманы. Купюры хрустко зашуршали в полутьме.

— Я же сказал, врешь, — снова хихикнул грабитель.

— Это на билет, — просипел Томми, снова обретший возможность дышать.

Но незнакомец не слышал его. Сильный толчок отправил мальчика на пол. Обувь, стоявшая у стены, смягчила удар, но пока Томми пытался подняться, ища опору среди разбросанных туфель, грабитель вывалился за дверь. По лестнице затопали неровные шаги. Послышался грохот, громкие проклятия.

«Хоть бы ты черепушку себе раскроил, сволочь!» — от всей души пожелал Томми.

Но вот на лестнице все стихло — по ходу, алкашу все-таки удалось завершить нисхождение без травм. Кое-как поднявшись на ноги и отдышавшись, Томми громко позвал:

— Мама?

Никто не отозвался. Он бросился в комнату, придерживаясь за стены и косяки. Быстрый взгляд показал, что в гостиной никого не было. В спальне пришлось зажечь свет: тяжелые темные шторы на окне были задвинуты. Тусклое желтоватое синяние залило неубранную кровать, разбросанную повсюду одежду. Пусто.

Томми проверил ванную, даже комнатушку, в которой обычно спал, когда приезжал на выходные. Тоже никого. Тугой узел в груди немного распустился, стало легче дышать. Значит, мама, и правда, ушла в магазин, когда этот… урод вломился в квартиру. Может, у него отмычка была? Или он заранее снял слепок с замка? Хотя… если ворюга — профи, то никогда бы на эту хату не позарился. Чего тут брать-то?

Все-таки Томми решил посмотреть, не пропало ли что. Сначала он пошел на кухню и проверил банку из-под кофе, в которой мама обычно хранила мелочь. Достаточно было потрясти жестянку, чтобы понять — в ней ничего, кроме пустоты. Но может, мама сама выгребла все, когда пошла в магазин? Он решил проверить гостиную. Телевизора у грабителя под мышкой, явно, не было, но может, он прихватил с собой что-нибудь маленькое, вроде… ну там серебряных ложек или украшений из шкатулки-лебедя?

Томми направился к серванту, за пыльным стеклом которого гнул розовую шею стеклянный лебедь. Пахло в комнате чуть лучше, чем у вороватого зомби из пасти. В мутных лучах света из окна поблескивали пустые бутылки и захватанные стаканы на столе. К сивушной вони примешивался мерзкий дух холодного табака — такого, что оставется в переполненных пепельницах и окурках, валяющихся на полу. Под ногами хрустело — кажется, кто-то просыпал тут чипсы. Грабитель проголодался? Томми запнулся за что-то и, чуть не упав, ухватился за подлокотник дивана. Блин, это еще что?!

Из-за дивана торчала нога. Оплывшая и босая. Крупная черная муха кружилась над ней, явно вспугнутая движением Томми. Рядом со ступней валялась стоптанная пушистая тапочка. Он узнал обувь. Такие шлепанцы носила мама — она вечно жаловалась на невыносимо холодный пол в квартире.

Сердце внезапно остановилось, а его место за ребрами заполнила сосущая ледяная пустота. Нет, нет! Конечно, это не она. Анонимная нога может принадлежать кому угодно. Но эта тапочка...

Заглохший мотор в груди взревел на максимальных оборотах.

— Мама!

Томми бросился вокруг дивана.

[1] В Дании муж после развода платит алименты не только на детей, но и на супругу, если она зарабатывает много меньше его, и если брак был достаточно продолжительным (более трех лет)

[2] Главный герой романа Трумена Капотэ «Луговая арфа»