Глава 4. Канат над пропастью

«Чувак, ты на булыжнике, летящем через космос»

Надпись маркером на стенке автобусной остановки

Томми хромал, уставившись себе под ноги, и старательно обходя оставшиеся после недавнего дождя пронзительно синие лужи. Он не боялся промочить кеды — они привыкли бороздить самые разные моря, как древние контейнеровозы, ржавые, обшарпанные, но испытанные штормами и все еще надежные. Нет, от луж могли запачкаться или протечь туфельки шагающей рядом девочки. Изящные белые яхты стремительно рассекающие асфальтовые волны борт о борт с контейнеровозами. Даже сейчас, после обморока, Светлана ставила узкие ступни так, будто шла по канату над не видимой никому пропастью.

Хотя какая пропасть могла поджидать девочку-мажорку из успешного района просторных вилл, садов с аккуратными лужайками и гаражей на две машины? Это у него, Томми, каждый день — как пляска на канате: сорвешься или переползешь на ту сторону?

Вот вчера вечером он чуть не сорвался. Пришел домой поздно — не мог не поснимать тушение пожара. А чо? Горел-то сарай для крупного мусора на соседней улице. И аппаратура под рукой. Грех упустить такие кадры. Пламя вообще классно получилось, и статично, и в движении. Огонь в темноте — это давний Томми интерес. Но разве отцу объяснишь? Даже пытаться не стоило.

Короче, батянька наорал. А Ханна потом еще добавила за порванные штаны и за то, что квартиру дымом провонял. Прямо концерт для скрипки с оркестром получился: отец по мозгам ударными, а мачеха нервы смычком пилит. Причем на диске один и тот же трек: урод-дебил, по ночам шляешься, уроки не делаешь, в колонии кончишь. А что самое обидное: Кеннет вон вообще после полуночи приперся, и дымовухой от него несло, как от ведьмы с Санкт-Ханса[1]. Но этот козел преспокойненько выжрал полхолодильника и дрыхнуть завалился, никто и слова не сказал. А Томми с утра пришлось для школы бутерброды с таком лепить — колбасы не осталось...

— Вон мой дом, — Светлана указала на виллу из белого кирпича, к которой прилегал большой сад, окруженный такой же белокаменной стеной.

Томми споткнулся на ровном месте. Девчачья сумка, которую он благородно тащил вместе со своей, соскользнула с плеча. Блин, неужели уже почти пришли? А про главное-то он так и не спросил! Все думал, с какого боку подъехать.

— Я это… тебя до дверей доведу, чтоб уж верняк, — он перехватил ремень поудобнее. Чего эта ботанка напихала в свою торбу? Энциклопедию в двадцати томах?

— Да не надо, я сама могу, — девчонка попыталась вывернуться, но Томми поволок ее вперед железной рукой.

— Ага, один такой тоже думал, что может. А потом — хлобец! Оказалось, диабет. Кома.

— Какая кома?! — теперь споткнулась Светлана, вскинула на Томми испуганные глазищи, захлопала крылатыми ресницами.

— Какая-какая. Сахарная, — он авторитетно сплюнул на вылизанный дождем и дворниками асфальт. Здесь, по правильную сторону велосипедной дорожки, казалось, даже лужи не образовывались. Дождевая вода, мелодично журча, послушно стекала в стоки, спрятанные под коваными решетками.

— Но… у меня нет диабета, — залепетала Светлана, беспомощно окидывая себя взглядом, будто болезнь могла внезапно выступить на теле уродливым родимым пятном. — И сахар я не ем. Медсестра сказала, дело в каких-то сосудах.

— Ум-м, — Томми кивнул со знающим видом, — ясно. Давление, значит. Давление — это ху… фигня. Я просто про диабет чо подумал… — он подпустил в голос безразличия. — Ты вот у меня вчера сумку спиз… э-э… взяла. Ну, я и подумал, что у тебя типа сахар упал, а пожрать было нечего. Вот ты и хотела мой сок спиз… занять, в смысле. Ну, чтобы в отключке потом не валяться.

Девонка снова споткнулась и на этот раз встала, как вкопанная. Томми по инерции сделал еще шаг и тоже остановился. Повернулся к Светлане. Она уставилась на носки своих туфель, а из-под ворота свитера на лицо ползла малиновая волна — будто одежка стремительно линяла вверх. Томми удивленно наблюдал за метаморфозой, а в животе копошился кусачий червяк по имени совесть.

Нет, это он про диабет, конечно, ловко придумал. Ведь никакого сока в сумке отродясь не было. Если Светлана сейчас про это скажет, сразу станет ясно, что она туда лазила. И тогда разговор с ней будет уже совсем другой. Вот только… блин, интересно, а волосы у нее сейчас тоже покраснеют?

— И… извини, пожалуйста, — запинаясь выдавила девочка, так тихо, что журчание бегущего в водосток ручейка почти заглушало ее голос. — Это случайно получилось. Я никогда не беру чужого, — дрожащие пальцы поднялись к вороту свитера, потянули, будто ей было душно.

Блин, да Светлана сейчас снова того, в обморок хлопнется! Прямо у соседей на глазах! А потом хор местных пенсионеров нажалуется ее предкам, что это он, Томми, довел бедняжку. Интересно, ее папашка привез с собой калашников?

— Да фигня, не парься, — Томми неловко хлопнул девончку по плечу, от чего та чуть не подпрыгнула, и великодушно добавил. — Я бы тебе сам дал, если бы ты попросила. Сок, в смысле.

Светлана подняла на него яркие-преяркие глаза, в которых плескалось море, и криво улыбнулась:

— Я не пью сок. Мама говорит, в нем слишком много сахару и химии. Но все равно… спасибо.

Томми нахмурился. Он тоже никогда не пил сок. Но не из-за химии, а потому что Ханна его не покупала — экономила. Зачем такие излишества, когда воду можно хлестать прямо из-под крана? В Дании самая чистая вода в мире. А в Африке, между прочим, дети мрут от голода и жажды, как мухи. Лучше им туда посылать по пять крон в день.Тогда они смогут купить себе чудесный фильтр и пить воду из говноречки, не рискуя заболеть дизентерией и дифтерией.

Он как раз нес что-то про Африку, когда они подошли к крыльцу Светланиного дома. Крыльцо было образцово аккуратным: толстый резиновый коврик с надписью ”Welcome!”, рядом два больших глазированных горшка с цветущими тюльпанами. Резная деревянная дверь с витражным стеклом, начищенная бронзовая табличка, буквы с завитушками: ”Fam Serguschenko”. Язык, блин, сломаешь.

— Ну, я пойду, — Томми заткнулся и неловко сгрузил сумку Светланы на чистейшую дорожку, между розоватыми плитами которой не росла ни одна травинка. Даже собаки тут явно гадить не смели. Из клумбы под окном торчала вырезанная из фанеры какающая псина с надписью «Фу!» Томми представил себе папашу Светланы, сидящего у окна с калашниковым и внимательно высматривающего соседских любимцев, покушающихся на чистоту его нарциссов и тюльпанов.

— Подожди, — девчонка надавила на кнопку звонка и прислонилась плечом к стене, будто ей вдруг стало тяжело стоять. Брови ее страдальчески сдвинулись. — Пожалуйста...

Томми и сам не знал, почему замешкался, а в следующий момент стало уже поздно. Дверь распахнулась и на пороге возникла Светланина мама. Как мама она определялась сразу — то же лицо, только у дочки все — как через блерный слой, а тут с контрастами поработали. Макияж, скулы подчеркнуты тенями, брови выщипаны в ниточку. А вот глаз не видно: прячутся за дымчатыми очками-хамелеонами. Непонятные такие глаза, земноводные.

— Хай! — при виде Томми губы женщины разошлись в зубастой улыбке — такими сверкают рекламы из телека. Она застрекотала что-то, наверное по-русски, сигналя Светлане очками.

Томми осторожно попятился, пытаясь сложить физиономию нужными для вежливости складками.

— Най, най! — замахала мама наманикюренными руками и застрекотала еще пуще. Кромка верхних зубов у нее слегка запачкалась в помаде, словно до прихода дочери женщина кусала губы.

— Мама приглашает тебя зайти на чашечку чаю, — перевела Светлана. Вид у нее был ошарашенный и какой-то виноватый. Будто мама на самом деле была ведьмой из Пряничного домика, давно уже сидевшей без детского мяса. — Она очень благодарна за то, что ты проводил меня до дома.

— А, фигня, подумаешь, — отмахнулся Томми. — Спасибо, конечно, но я чай как-то...

— Да не обязательно чай, — девчонка стрельнула в него отчаянным взглядом. — У нас печенье есть. И конфеты. Даже какао. Специально для гостей.

Томми почему-то показалось, что если он откажется, хамелеоновая ведьма засунет дочку в печь вместо него:

— А пряники есть?

Светлана задумалась:

— Не знаю, сейчас спрошу.

Вот глупая! Шуток не понимает.

— Не надо, — Томми поднялся на крыльцо и улыбнулся, протягивая руку очковой. — Меня зовут Томми. Спасибо за приглашение.

— Я сказала маме, что ты очень умный. И кучу всего знаешь. Про диабет. И про Африку, — сообщила Светлана, отхлебывая из огромной кружки какао. Верхнюю губу украсили шоколадные усы, но это выглядело даже мило. Томми внезапно захотелось нагнуться через стол и слизнуть их. От этой мысли в животе стало жутко горячо, и он склонился ниже над своей кружкой. Глаза приятно запотели от идущего из нее пара.

Мама протянула девочке салфетку с пасхальными яйцами и сказала что-то непонятное. Светлана снова слилась по цвету со свитером и быстро отерла усы.

— Мама спрашивает, у тебя родители врачи?

— Врачи?! — Томми чуть не поперхнулся какао. Губы уж обжег точно.

— Ага. Ну, просто… обычно мальчишки считают, что сахарная кома — это поп-группа[2].

— Эм-м… — Томми ухватил салфетку и принялся нарочито медленно возить ею по губам. Навряд ли стоило упоминать, что отец у него пашет, как раб, в булочной-пекарне, мачеха безработная, а про диабет он узнал, когда в младших классах стащил у одного задохлика пакет сока из рюкзака. Стащил не со зла, а потому что мать опять «забыла» дать ему с собой обед. Холодильник, где дети хранили свои контейнеры с едой, после неоднократных случаев воровства перенесли из коридора в класс, и стырить что-то оттуда незаметно стало практически невозможным. А яркий оранжевый пакетик с соком так заманчиво выглядывал из незастегнутой молнии… Потом задохлика увезли на скорой, а учительница вместо математики устроила лекцию о вреде воровства и диабете.

Дураком Томми уже тогда не был, и в хищении сока не признался. Ведь все бы, конечно, в таком случае догадались, кто таскал бутерброды и йогурты из холодильника. Еще меньше ему хотелось рассказывать эту историю здесь — посреди дизайнерской кухни, отражавшей полированными стерильными панелями его пузырящиеся на коленках спортивки и Кеннетову потасканную олимпийку, в которой таких, как Томми, поместилось бы двое. Он посмотрел в потемневшие очки Светланиной мамы и беззастенчиво соврал:

— Ну да, мама у меня врач. Она сейчас как раз в этой… Эритрее. Спасает голодающих детишек. Мы наверное туда скоро поедем. На каникулах. Мы бы и раньше поехали, да отец бизнес бросить не может.

— Бизнес? — очки мамы посветлели. Глаза за стеклами помигивали зеленым, будто Томми только что положительно прошел сканирование с помощью мждународного слова.

— Ага, — он потянулся к вазочке (тоже дизайнерской, а потому похожей на смятый мусорный пакет) и взял миндальное печенье. — У папы своя булочная-пекарня. Лучшая в городе, кстати. И печенье это, — Томми посмаковал кусочек на языке, — у нас делают гораздо лучше.

Тут он сообразил, что ляпнул что-то не то. Черт, вот каждый раз так! Стоит только начать врать, и вечно его заносит. Он тихонько лягнул Светлану под столом прямо посреди перевода:

— Слышь, ты не надо про печенье-то. Невежливо как-то получится. Я ж не то хотел сказать. Он вкусное очень у вас, и вообще...

— Очень даже надо, — девчонка улыбнулась озорно и пнула его в ответ.

Блин, вот и пойми этих женщин! Ты им помогаешь, а они… Лицо Светланиной мамы дрогнуло и несколько вытянулось при словах про выпечку. Томми пришлось долго объяснять, где находится замечательная булочная его отца. Потому что, конечно, ей тут же понадобилось самое лучшее в городе миндальное печенье. И даже слова Томми о том, что у них оно будет стоить в два раза дороже, эту русскую не остановили. Она оторвала от красивого блокнотика на стене листок и тщательно записала туда адрес. Томми возблагодарил свой здравый смысл за то, что не сделал отца владельцем автомастерской или салона красоты.

— А где вы живете? — перевела Светлана очередной вопрос матери. Перевела и уставилась на него напряженно, будто от того, что он ответит, зависело что-то важное.

В другое время Томми почувствовал бы себя неуютно, но теперь он уже начал врать, и чем дальше, тем легче оно шло.

— Там, — он махнул рукой в сторону, противополженную их дому. — Знаете, такая двухэтажная вилла красного камня, перед ней еще терраса ступеньками? Ее с велосипедной дорожки хорошо видно. От школы, конечно, далековато. На велике приходится ездить. Не то, что у вас. До школы два шага.

Светлана хихикнула с таким видом, будто Томми только что рассказал анекдот, смысл которого понятен только им двоим, и застрекотала по-русски. Ее мать кивала, склоняя голову чуть на бок и сияя испачканными помадой зубами, а потом вдруг принялась копаться на полочке с журналами.

— Мама жалуется, что гетто у нас под самым боком, — объяснила Светлана. — Говорит, тебе с папой наверное даже не представить, каково это. То хулиганы гоняют на вонючих мопедах по полночи, а у нас все слышно — велоспедная дорожка ведь совсем рядом. То вот теперь поджог. Даже в газете про это написали. Мама, конечно, не все поняла. Она плохо еще датский знает. Но там была фотография...

Женщина развернула на столе свежий номер «Местной газеты». Перелистнула несколько страниц и постучала по цветной картинке длинным багровым ногтем. Томми замер, не в силах оторвать глаз от фото. Сердце подхватили ангелы и принялись плясать с ним, стукаясь о ребра крыльями.

Синие всполохи сигнальных маячков оттеняют оранжевый хаос, черный силуэт пожарника в каске на фоне огненного безумия… Да, эта работа действительно удалась! Вчера ночью Томми успел закинуть ее на страничку газеты в Фейсбуке. Значит, какой-то ушлый журналюга тиснул фотку в утреннем выпуске. Хм, качество было бы лучше, если бы он попросил у автора оригинал. Почему-то безумно захотелось рассказать, что фотографию сделал он. Увидеть восхищение на лице Светланы. Да даже уважение в хамелеоновых глазах ее матери. «Посмотри-ка, всего лишь семиклассник, а его уже в газете публикуют». Но Мистер Здравый Смысл шугнул ангелов и аккуратно положил упавшее сердце на место.

Все это, конечно, здорово, но как Томми объяснит, почему таскался ночью по гетто с фотоаппаратом? Да еще снимал не луну со звездочками, а горящую мусорку. Стоп! Что это там сказала хамелеоновая?

— Поджог? — Томми удалось наконец оторвать глаза от газеты. — Вы сказали, пожар начался не случайно?

Мама кивнула, тряхнув тщательно уложенными кудряшками, и сказала по-датски, тщательно выговаривая слова:

— Вот тут. «По-сат бранд», — красный ноготь уверенно ткнул во вторую строчку сверху. — Я читать для школы. Со словарь. Правильно?

— Бран, — автоматически поправил Томми произношение. Ему почему-то вспомнился горький запах дыма и еще, кажется, бензина, донесшийся на лоджию через открытую дверь детской. Закрывали ее только летом: на лоджии отопления не было, и согревалось помещение тем теплом, что шло из открытых дверей в гостиную и спальню. Если Томми цапался с Кеннетом, тот в наказание просто запирал детскую изнутри, заставляя младшего брата мерзнуть под тонким одеялом. С Ханной ссориться было еще хуже: мачеха обычно перекрывала оба источника тепла. Она не сделала это вчера только потому, что был уже почти май, и нагретая солнцем лоджия не успевала остыть за ночь. Эффективное зимой, наказание потеряло свой смысл.

— Мне пора, — Томми обтер пальцы салфеткой и чинно слез с высокого стула. — Спасибо за угощение.

— Тебе спасибо, что проводил, — первела, мило смущаясь, Светлана. — Заходи еще.

Мама сверкала хамелеонами, провожая гостя до двери. Девочка топала следом.

Потоки стрекочущей благодарности низвергались на Томми все время, пока он натягивал кеды, пытаясь особо не сверкать дырками в подошвах — хорошо хоть, носки были целыми, сегодня новые надел. Передавала из всего девчонка едва половину, и заметил это не только он. Забавно, но мать и дочь стали препираться у Томми над головой: одна просила что-то перевести, другая настойчиво отнекивалась, полыхая свитером. Наконец женщина не выдержала и, натянуто улыбаясь, проговорила с сильным акцентом:

— Света надо учить датский. Ты — хороший мальчик. Ты помогать, да?

Теперь уже краснел Томми — удушливо и беспомощно, как шестилетка. Его уже очень давно не называли хорошим мальчиком. И наверное не назвали бы, если бы он так бессовестно не соврал. Он хотел сказать, что это Светлане надо с ним датским заниматься, а не наоборот. И что научить он ее ничему не сможет, разве что матам. Но для этого пришлось бы рассказать правду и обо всем остальном. А это было немыслимо. Только не теперь.

Томми вскочил, пробормотал что-то утвердительное, скомканно попрощался и вылетел за дверь, чуть не забыв свою сумку в прихожей. Пока он шагал к школе, он дал себе слово, что никогда больше не пойдет в Светлане, как бы его не звали. Ему не нравилось врать. А если его снова будет пытать хамелеоновая мама, то делать это придется. Сын врача и владельца пекарни, ага. А что штаны на коленях висят, так это их семейный способ бороться за окружающую среду. И так во всем мире перепроизводство одежды. Вы знаете, сколько на это тратиться природных ресурсов? Зачем покупать новые тряпки, если можно найти хорошие вещи в секонд-хэнде? А на сэкономленные деньги купть инсулин для детишек в Африке...

Томми смачно сплюнул в лужу. Он сам себе был противен. Давай-ка, Грин-пис, ковыляй к школе за своим великом.

Уроки уже кончились — все-таки он просидел у Светланы довольно долго. Запоздавшая школота, радостно гомоня, катила по дорожкам на роликах и самокатах или уныло разбредалась по домам, сгибаясь в впросительный знак под огромными рюкзаками.

Под навесом со стороны футбольного поля было пусто. Почти все велосипеды разобрали. На старенький синий маунтин-байк, очевидно, тоже кто-то позарился — на месте его, по крайней мере, не оказалось. Этот велик подарил Томми отец на десятый день рождения. Тогда они еще жили с мамой. В тот день она сделала торт с десятью крохотными полосатыми свечками, и в гости к нему пришли одноклассники. Они ели пиццу и пили колу. А Томми пил сок из свежевыжатых апельсинов, потому что рядом с ним сидел его лучший друг — тот самый задохлик, Дэвид, а колу ему было нельзя.

За три года велик, которым Томми когда-то так гордился, стал ему мал, хотя и руль, и седло он поднял до упора. Звонок сломался, переключатель скоростей не работал, навечно застыв на шестой, барахлил задний тормоз, но на байке все еще можно было ездить. И Томми ездил, потому что на все просьбы купить новый, отец притворялся глухим или начинал орать. Черт, куда же все-таки делся драндулет?

Стараясь беречь пораненую ногу, Томми ковылял по школьной территории, заглядывая сначала под навесы для велосипедов, а потом и во все укромные места, куда какой-ниудь тупой шутник мог спрятать чужой байк. Навряд ли велик утащили далеко — на нем был прочный замок, который без инструментов не снимешь. «Наверняка это факинг урод Матиас, — рассуждал Томми, заглядывая за сарай с инвентарем завхоза. — Совсем оборзел, чмо. А главное, что он не только на меня стал варежку развевать, но и на брата. Страх потерял, гнида. Надо бы Кеннету об этом сказать. Тут его авторитет подрывают — вот пусть сам и разбирается».

Был бы это любой другой пацан, Томми и не подумал бы впутывать в дело Кеннета. Но жиртрест Матиас, на голову возвышавшийся на любым из ровесников, держал в страхе весь класс. То он об стенку кого швырнет, то загнет удушающим захватом. И главное, ничего ему за это не было — у мальчика, мол, дианоз: гиперактивность. Он не может себя контролировать. «А я, мля, могу себя контролировать? — размышлял Томми, хромая через футбольное поле. — Может, я тоже нервный? Пойду к врачу, пусть мне справку дадут, что псих. Потому что, если я только узнаю, что это Матиас велик свистнул...»

В кустах на другой стороне поля будто сверкнуло что-то металлически-синее, и Томми облегченно поковылял туда. Это действительно оказался его байк. Вот только ездить на нем в ближайшее время навряд ли кто-то сможет. Шины спущены, оба колеса погнуты, руль перекошен. Казалось, кто-то, повалив несчастный драндулет на землю, прыгал по нему ногами, а потом для верности швырнул пару раз об стену, прежде чем закинуть в кусты. Причем этот кто-то явно был большим, жирным и очень злым на Томми.

— Матиас, гад, — прошипел он, выпутывая из веток убитый велосипед. — Все сука, тебе не жить.

Когда Томми наткнулся на Кеннета, зависавшего с дружками в скверике за школой, он понял, что это рука судьбы.

— Эй, бро, тебя что, трактор переехал? — парень ткнул сигаретой в останки маутин-байка, которые Томми упрямо волочил домой, и заржал.

— Нет, один мудак по имени Матиас, — спокойно ответил он, зная, что заводиться сейчас бесполезно. Дождавшись, когда брат с приятелями вдоволь нагогочутся, Томми сказал. — Кстати, этот придурок назвал тебя отморозком.

— Да ну? — Кеннет задумчиво поднял бровь и затянулся. — Так прямо и сказал?

Томми кивнул. Во рту внезапно пересохло. Он неуверенно посмотрел на парней, сидевших с ногами на лавочке, пятой точкой оперевшись на спинку. Не сделает же Кеннет ему что-нибудь на глазах у своих дружков? Или как раз сделает, потому что этому извращенцу доставит удовольствие унизить его перед ними?

— Придурок не так уж и глуп, — брат хохотнул. — Потому что я и есть отморозок.

Теперь заржали все. Томми молча стоял, сжимая в кулаках руль несчастного велика, но сдаваться просто так не собирался. Шагнув ближе к брату, он сказал вполголоса:

— Слушай, я помог тебе, так? По-моему, теперь твоя очередь помочь мне.

Сначала он подумал, что Кеннет не услышал его. Томми уже хотел повторить свои слова громче, но тут брат, все еще посмеиваясь, облапил его одной рукой и притянул к себе. Нос Томми уткнулся в кожу его куртки, все еще горько пахнущую дымом. Велосипед, жалобно брякнув, упал на дорожку.

— Значит, просишь меня о помощи, братишка? — раздался голос Кеннета прямо над ухом. — Что же я могу для тебя сделать?

Сердце Томми забилось бабочкой где-то в горле. Черт, неужели получилось? Неужели Кеннет действительно хочет ему помочь? И он сказал. Всего лишь одно имя:

— Матиас.

[1] Сант-Ханс — праздник летнего солнцестояния, когда на большом костре сжигают чучело ведьмы

[2] Sukkerchock — популярная датская поп-группа.