Эпизод 26.

Эпизод 26. 1679-й год с даты основания Рима, 6-й год правления базилевса Романа Лакапина

(январь-март 926 года от Рождества Христова)

Свадьба Мароции с Гвидо Тосканским состоялась 20 января 927 года. Вопреки многочисленным ожиданиям, особенно среди тех, кто был премного наслышан, как отвязно умеет праздновать сенатрисса Мароция и сколько может потратить на собственное увеселение граф Гвидо, свадьба прошла достаточно скромно и, если и запомнилась чем-либо очевидцам, то в первую очередь тем, сколь мрачны и скучны были сами виновники торжества. Хозяин замка Кресченций немало подивился тому, что на свадьбе отсутствовал его закадычный друг Альберих. Сама же Мароция все эти дни пребывала в крайне подавленном состоянии духа, и сколь ни пытался взбодрить ее и самого себя граф Гвидо, у него практически ничего не получалось. В итоге поскучнел и нахохлился сам граф, совсем не таким представлял он себе день, когда исполнилась его давняя и заветная мечта, и поэтому он еще до самого торжества успел устроить Мароции пару истерических и ревнивых сцен. В итоге оба молодожена во время торжественной церемонии были чрезмерно холодны и недовольны друг другом, скупо и безжизненно отвечая на умильные вопросы Льва, кардинала церкви Святой Сусанны, назначенного вести церемонию по прихоти самой строптивицы Мароции.

Конечно, ближе к вечеру, зажигательные номера жонглеров и искусство тамошних виноградарей сделали свое дело. Гости, раз хозяева были не в духе, смогли достойно развеселить сами себя, и поэтому даже не заметили рано покинувших их новоиспеченных супругов. В итоге Кресченцию и его челяди было чем заняться в последующие два дня, ибо большинство гостей имело весьма смутные представления об умеренности и благонравии.

Мароция, как могла, пыталась отсрочить эту свадьбу, тем более, что ее астролог, с некоторых пор обосновавшийся при ее дворе, выдавал одно неутешительное пророчество за другим и категорическим образом не советовал Мароции и Гвидо освящать свой союз ранее марта текущего года, иначе, по его словам, капризный и всемогущий Юпитер навсегда закроет дорогу к себе для Мароции, а прочие звезды сулили определенные проблемы с потомством. Однако Гвидо, при всем притом, что он был человеком своего времени, а, значит, был подвластен самым темным суевериям, ничего и слышать не хотел о новом переносе брачного торжества. Его реакция на предсказания была чрезвычайно бурной, так что астролог Мароции в итоге почел за благо лишний раз не показываться ему на глаза.

Тем не менее, и помимо мрачных пророчеств Мароция интуитивно чувствовала, что совершает очевидную ошибку. В первую же брачную ночь, ей под утро вдруг приснился сводный брат ее мужа, граф Гуго Арльский, который громко насмехался над ней. Мароция не придала слишком большого значения этому сну, пусть он ей и испортил настроение на весь день, однако тревога ее необъяснимо усиливалась. Всю свою жизнь она провела в самом сердце водоворота римских и итальянских интриг, активно участвуя в них и порой являясь их вдохновителем, и посему неудивительно, что ее интуиция была развита до уровня одинокого и всеми преследуемого зверя. Судьба готовила ей новый вызов, она чувствовала это, и ей даже поскорее хотелось увидеть контуры новой угрозы, ибо больше всего ее томила и нервировала сама неясность и неопределенность этой новой опасности, встающей у нее на пути. Поэтому она даже испытала некоторое облегчение, когда спустя две недели после свадьбы, ее люди в Риме донесли, что папа Иоанн Десятый с богатым и хорошо вооруженным кортежем внезапно покинул Рим и устремился на север страны. Наконец-то, вот оно!

Вот уже несколько месяцев, еще с ноября прошлого года, Мароция и Гвидо безуспешно осаждали Сполето. Совершив неудачный штурм в первые же дни, штурм, который диктовался не столько необходимостью достижения поставленной цели, сколько простым обозначением своих намерений, тосканцы затем перешли к долгой и не очень продуманной осаде, благодаря чему Петр Ченчи мог особо не переживать ни за свою крепость, ни за свою жизнь, ни даже за тучность своей фигуры.

Пока Мароция и Гвидо раздумывали и спорили насчет целесообразности отправить часть войск в Рим и закрепить там свою власть, подоспела новая весть. Гонец из Лукки, посланный висконтом Ламбертом, принес известие, узнав о котором Гвидо побледнел так, как будто увидел саму смерть, а у Мароции в буквальном смысле опустились руки, и она в самых горьких и жестоких словах упрекнула себя за то легкомыслие, с которым она отнеслась к своему сну в свадебную ночь. Забрызганный грязью до макушки своей головы и крайне утомленный бешеной скачкой гонец поведал им о том, что несколько дней тому назад к причалу пизанского порта пристали около дюжины кораблей с бургундскими рыцарями под командованием Гуго Арльского.

И тут же, как по заказу, к Сполето прорвался сильный отряд с папскими штандартами на помощь осажденному Петру. Любой другой мог поверить в простое совпадение всех этих событий, но только не Мароция. Запершись на весь вечер в своей комнате, она до самой темноты мерила шагами тесное пространство своего жилища, придя в итоге в немалое изумление от той замысловатой комбинации, которую на ее глазах провернул папа Иоанн, и которая, по всей видимости, близка к успеху.

Получалось, что все, решительно все, что происходило с момента гибели герцога Альбериха, было срежиссировано на Ватиканском холме. Устроив западню для Альбериха, папа заставил Мароцию и Гвидо перенести все свое внимание на Сполето и убрать войска с тосканско-лангобардской границы, и лишь за тем, чтобы расчистить путь для Гуго Арльского, которому не хватило смелости и сил пройти через контролируемую Ирменгардой Иврею, зато вполне хватило отваги пуститься в опасное зимой морское путешествие. Теперь же, радушно принятый в Пизе, граф Гуго стремительно продвигался к Павии, и к ней же, к столице итальянского королевства, параллельным курсом шел папский кортеж, чтобы к мечам Гуго, в споре с Рудольфом, добавить неубиваемый аргумент в виде благословения Небес, которое с превеликой охотой озвучит преемник Апостола Петра.

Мароция и Гвидо еще некоторое время рассчитывали на мужество и упорство Рудольфа и Ирменгарды, последние полгода мило нежившихся в Павии. Однако, продолжающие поступать вести с севера были все более неутешительны. Как только весть о высадке в Пизе графа Гуго дошла до Павии, свита короля Рудольфа начала стремительно редеть. Некоторые бароны покидали Павию, используя благовидный предлог служения своему сюзерену, ибо сами были вассалами Нижнебургундского королевства, и в свое время польстились только на предложенные Рудольфом дивиденды. Однако большая часть рыцарей таким предлогом не обладала и все же потихоньку оставляла Павию, очевидно, руководствуясь здравым смыслом и выбирая руку, которая на данный момент выглядела сильнее и перспективнее. Видя такое положение дел, Ирменгарда обратилась за помощью к своим вассалам в Иврее, и вот тут врагов папы Иоанна ждал новый удар. Вероятно, понтифик для своего времени очень неплохо играл в шатрандж, во всяком случае, игра его была масштабнее и дальновиднее игры своих оппонентов, и к тому же Иоанн всякий раз оставлял за собой право первого хода. Теперь настал черед подкашиваться прелестным ножкам Ирменгарды, ибо почти все бароны Иврейской марки на ее призыв ответили дерзким признанием, что отныне держат руку и считают своим сюзереном висконта Беренгария, ее пасынка, сына покойного графа Адальберта и его первой жены Гизелы, а также внука последнего императора. В довершение ко всему, в следующие дни Рудольф и Ирменгарда узнали о намерении выступить за пределы своих стен дружин епископов Фламберта Миланского и Гвидолина из Пьяченцы. Не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы увидеть, как кольцо смертельных врагов начало замыкаться вокруг короля и его возлюбленной. Но навряд ли кто-то, кроме, быть может, всезнающего родного брата, мог по достоинству в тот момент оценить плоды титанической работы папы Иоанна, осуществленной им против тосканской партии и во благо своей креатуре — Гуго Арльскому. Почти год понтифик готовил эту решительную операцию против своих врагов, и его гонцы съели не один пуд пыли по дороге из Рима в Арль, из Рима в Верону, из Рима в Турин, из Рима в Пизу. И обратно.

В конце февраля войско Гуго Арльского, превысившее к тому времени две тысячи копий, показалось в окрестностях Павии. Рудольф и Ирменгарда отказались от затеи обороняться в городе, видя, как стремительно тают ряды их сторонников, и справедливо сомневаясь в благонадежности оставшихся. Папский кортеж, ничуть не смущаясь от продвижения по вражеской территории, спокойно проследовал через Тоскану, где благочестивый висконт Ламберт вместо задержания понтифика, к чему отчаянно призывал его брат, смиренно склонился перед лицом викария Христа и с трепетом принял папское благословение.

Гвидо Тосканскому следовало бы получше знать своего младшего брата, чтобы всерьез рассчитывать на то, что тот встретит главу христианской церкви с оружием в руках. Сам же Гвидо, будучи не столь щепетильным и благонравным, однако также не смог выступить наперерез папскому поезду и в первую очередь потому, что его воинам пришлось в эти дни отвечать на внезапные и дерзкие вылазки Петра из-за сполетских стен. Впрочем, Мароция в этих вылазках уж точно не нашла ничего внезапного, справедливо видя в них очередной акт давно задуманного Римом плана. В итоге тосканцы увязли в боях за Сполето, а тем временем папа Иоанн и граф Гуго Арльский в начале марта по очереди торжественно вошли в Павию, где вскоре к ним присоединились епископы Фламберт и Гвидолин.

А что же Рудольф? Возле них с Ирменгардой к тому времени осталось не более сотни воинов во главе с престарелым графом Вальпертом, который, по всем тогдашним законам, являлся вассалом графа Гуго и его отъезд никем не был бы расценен как предательство, но Вальперт был, видимо, одним из немногих, щепетильно относившихся к понятиям о чести и долге. Во многом благодаря его усилиям и дипломатии, отряду Рудольфа удалось счастливо прошмыгнуть мимо шедших на сближение дружин Гуго и Фламберта, и в тот день, когда Гуго, под переливчатый звон павийских колоколов, вступал в столицу королевства, Рудольф со своей возлюбленной достиг границ Ивреи.