Эпизод 18.

Эпизод 18. 1679-й год с даты основания Рима, 5-й год правления базилевса Романа Лакапина (июль 925 года от Рождества Христова).

Граф Вальперт, сеньор Шануа, уважаемый городской судья Павии, как и многие пожилые люди, имел обыкновение вставать ни свет, ни заря, дабы не расходовать драгоценное время на занятие, которое в недалеком будущем станет для него единственным на всю оставшуюся вечность. Сегодня же он и вовсе почти пренебрег сном и, едва только дурман Морфея слегка ослабел в его сознании, как он поспешил в соседнюю комнату своего шатра, отделенную от его спальни арабским ковром. Поспешил, поскольку желал как можно скорее удостовериться, что все случившееся с ним накануне не привиделось ему во сне. Увидев безмятежно лежавшую на тюфяках свою дочь Розу, он облегченно вздохнул и, опустившись на колени, осторожно подполз к ней. В течение последующего долгого времени, он, стараясь ничем не выдать своего присутствия, позволил себе только пару раз слегка коснуться ее черных волос. Соленые слезы, редкие, как дождь летом в Италии, порой падали с морщинистых глаз графа, он молча крестился и мысленно успокаивал и себя, и свою Розу: «Все будет хорошо, дочь моя. Все наладится. Ты родишь еще мне внуков, много внуков. Я никогда более не позволю судьбе разлучить нас».

Прошло уже два года с тех пор, как он, участвуя в позорном и преступном деле, о чем сожалел теперь ежедневно и еженощно, легкомысленно отдал свою Розу на попечение ее мужу, графу Гизельберту Бергамскому, а сам устремился к Пьяченце, охраняя особу епископа Гвидолина. Да будь он проклят, этот лицемер Гвидолин, все беды в их семью пришли из-за его интриг! Граф Мило Веронский, горя желанием отомстить за убитого императора Беренгария, настиг Розу и ее мужа по дороге в Бергамо и повесил Гизельберта на глазах его жены и ребенка. После этого Роза и ее сын были предоставлены собственной участи. Недолго думая, Роза продолжила свой путь к Бергамо, по дороге заливаясь слезами и прижимая к груди свое плачущее дитя.

Очень быстро она убедилась, что с дороги ей необходимо убираться прочь и что наибольшую опасность теперь для нее таят встречи с незнакомыми людьми. Первый же человек, который попался ей на пути, отобрал у нее все имущество, которое великодушно оставил ей Мило. Следующая троица каких-то сельчан, затащив ее в чащу, целых два часа забавлялись с ней, в то время как младенец своим криком мог, наверное, разжалобить все деревья в этом лесу. В Бергамо ее не пустили и подняли на смех, когда она заявила, что является женой графа Гизельберта, уж слишком жалко и убого она к тому моменту выглядела. Очень скоро разум несчастной Розы оказался занят единственной целью — найти пропитание себе и своему сыну. Пару раз ей посчастливилось украсть сыр и молоко с каких-то попутных ферм, однако на третий раз фортуна ей изменила и хозяин, настигнув ее, жестоко избил и воспользовался ей. Еще пару раз она подарила свое тело уже совершенно добровольно, в обмен на миску супа и чашку молока, прежде чем оказалась перед стенами безвестного мужского монастыря. Пролив немало слез и истово прося у Бога прощения за свои намерения, она оставила своего сына у ворот монастыря и бросилась бежать столь стремительно, насколько позволяли ей страх и оставшиеся силы. К этому моменту она уже решила искать дорогу к Павии, но ребенок ее уже настолько ослаб, что она почти наверняка стала бы беспомощной свидетельницей его смерти, если бы взяла с собой. Таким образом, крохотный сын графа Гизельберта уже во второй раз в своей короткой жизни увидел воочию всю тяжесть греха предательства, на этот раз со стороны собственной матери. Узнал ли он впоследствии подробности первых дней своей жизни и сделал ли из этого какие-нибудь выводы о существующем мире — все это осталось во мраке неизвестности, равно как и его дальнейшая судьба.

Между тем его матери все-таки удалось достичь Павии, по пути еще несколько раз, ради пропитания, поступившись своей честью. В этот город она пришла, поскольку помнила, что здесь стояли бургундские войска и здесь находился сам король Рудольф. Однако, к моменту ее прихода бургундцев и след простыл, и бедной Розе ничего не оставалась, как уже самой попытаться найти приют в одном из местных монастырей. На сей раз Небо сжалилось над ней, а ее красота и покорность судьбе расположила к ней настоятельницу. Роза стала послушницей и начала горячо замаливать свои грехи, так обильно совершенные ей в последнее время.

Граф Вальперт, узнав о судьбе графа Гизельберта, начал активные поиски своей дочери. Однако, следы ее терялись сразу же после боя на бергамской дороге, ведь жизнь человеческая в тот век стоила гораздо ниже лошадиной сбруи на рынке, и граф спустя какое-то время потерял уже всякую веру когда-нибудь вновь увидеть свою Розу. Их встреча в Павии была игрой доброго случая, а потому на редкость трогательна, но чтобы описать ее в достойных красках, необходимо иметь слог куда более развернутый и изящный, чем на данный момент имеется. Даже вздорную графиню Ирменгарду растрогало воссоединение семьи графа Вальперта и, несмотря на то, что внешность красавицы Розы вызвала у нее самые неприятные ассоциации, она благородно позволила отцу с дочерью покинуть город.

……… Тем временем бургундский лагерь начал приходить в движение. Хор голосов за тканью шатра раздавался все громче, масштабнее и по-мужски выразительнее. Граф Вальперт с сожалением оставил свою дочь досыпать в одиночестве, а сам, надев шлем, поспешил к своим ланциариям. По пути он опытным взглядом воина осматривал лагерь, который жил обычной будничной жизнью, не ожидая сегодня сколь-либо серьезных потрясений.

Истошные крики, раздавшиеся возле королевского шатра, заставили весь лагерь и самого Вальперта вздрогнуть и обратить на их источник всеобщее внимание. Возле королевской походной опочивальни бился в истерике кубикуларий Рудольфа, он суматошно разгонял воздух руками, периодически указывая вглубь шатра. Вальперт вместе с другими благородными рыцарями поспешил к Рудольфу. Первая реакция бургундцев на эти крики в этот момент, наверное, мало чем отличалась от поведения воинов Олоферна[1], и вряд ли кто-либо сильно удивился, если бы кубикуларий сейчас поднял бы вверх отрубленную голову короля.

Верный слуга в истерике уже начал кататься по земле в тот момент, когда к нему подбежал Вальперт. Кубикуларий, захлебываясь от давящих его глотку слез, в очередной раз указал на вход в шатер, и Вальперт осторожно откинул полог, готовясь увидеть самое худшее из ожидаемого. Однако ничего страшного не случилось, и ничья окровавленная голова не выкатилась к ногам Вальперта. Шатер был просто пуст.

— Где его высочество? — спросил Вальперт, и этот вопрос повторили другие, подоспевшие к шатру бароны.

— Не знаю, — продолжал рыдать слуга, — я в течение часа осторожно стучал его высочеству по щиту, боясь потревожить его сон, но поскольку он не отвечал, я все-таки решился заглянуть к нему и — о святой Августин! — его там нет. Его там просто нет!

— Так чего же ты ревешь, безумный? — вопросил Вальперт.

— Как что? Ведь его высочество похитили! Похитила та ведьма, которая была здесь вечером!

— Что за ведьма? — поинтересовался баварский барон Эверард Гецо, здоровый, рыжеволосый, но не лишенный благородной приятности детина. Разом оценивший обстановку, дальновидный и расчетливый граф Вальперт внезапно почувствовал себя неуютно. Аналогии с Олоферном вновь возникли, только, на сей раз, новая Юдифь, видимо, оказалась более хладнокровной и изощренной в своей мести.

— Его милость граф Вальперт привели ее сюда, — проревел слуга и указал на Вальперта. Внимание всех переключилось на старого графа.

— Кто это был, граф? — спросил Эверард, а несколько человек за его спинами предусмотрительно обнажили свои мечи.

— Это была графиня Ирменгарда, но!… — голос Вальперта на мгновение заглушили возмущенные крики баронов, — но, благородные мессеры, она покинула наш лагерь этим же вечером.

— Кто позволил ей уйти? Почему вы дали ей уйти? Павия уже сейчас бы открыла нам свои ворота! — градус страстей начал стремительно и неуправляемо расти.

— Ей позволил уйти наш король, мессеры. Ведь она была в его власти.

— Где же сейчас его высочество?

— Этого я не могу знать, — граф Вальперт старался выглядеть абсолютно спокойным.

— Граф Вальперт, до разъяснения причин просим вас сдать ваше оружие, отдать приказ разоружиться вашим вассалам, и оставаться в своем шатре. Всем комитам его высочества привести своих людей в порядок, отсутствующих вернуть в лагерь, с оружием не расставаться, — граф Эверард отдавал приказания четко и категорично. В лагере было немало баронов не уступающих Эверарду в титулах, но никто не нашел в себе силы и смелость в данный момент возражать.

Граф Вальперт отдал слуге Эверарда свой меч.

— С вашего разрешения, благородный мессер Вальперт, я осмотрю ваш шатер, — сказал Эверард.

Через минуту Эверард сильной рукой откинул полог и замер в восторженном оцепенении. Милое существо с выразительными черными глазами испуганно глядело на него, продолжая машинально заплетать свои длинные волосы в роскошную черную косу. Существо вскрикнуло и отпрянуло прочь, встречи с мужчинами в последнее время оставили в сознании Розы исключительно дурную память. Однако, своевременно появившаяся в проеме шатра фигура отца, мгновенно успокоила девушку.

— Я здесь, дочь моя. Тебе нечего бояться. Перед тобой благородный мессер Эверард, верный слуга нашего короля Рудольфа.

— Как зовут вас, прекраснейшая дева? — Эверард склонился перед ней в поклоне.

— Роза. Ее зовут Роза, мессер, — за свою дочь ответил Вальперт. Роза же тем временем продолжала пятиться вглубь шатра.

— Она так пуглива, мессер Вальперт? — спросил Эверард.

— Бедняжка, ей пришлось пережить много бед. Она вдова графа Гизельберта из Бергамо.

— А того самого, которого граф Мило…

Глаза Розы при упоминании этого имени расширились от ужаса. Отец заметил это.

— Благородный мессер, не надо имен. Она не любит слышать это имя.

— Прошу прощения, прелестная Роза. Вы в полной безопасности. Отныне, я целиком и полностью ваш слуга, — Эверард вновь поклонился, но уходить вовсе и не думал, пока Вальперт не напомнил ему о цели их появления и о том, что необходимо искать короля. Эверард смутился, ведь он уже успел забыть, с каким рвением несколько минут назад взял на себя бразды управления растерявшимся войском, и посему, рассыпаясь в извинениях, оставил дочь наедине с отцом. О своем намерении обыскать шатер он даже и не вспомнил.

Между тем бургундский лагерь окончательно сбросил с себя сонную утреннюю вялость. Воины сновали туда-сюда, облачаясь в доспехи и прилаживая свои мечи. Внезапно, со стороны павийских стен, раздался звук бюзин, настоятельно требующих обратить на город внимание. Воины Рудольфа послушно повернули свои головы к городским воротам, оживленный хор их голосов смолк, а военные приготовления прекратились. Каждому стало ясно, что загадка внезапного исчезновения их короля прояснится с минуты на минуту. Сигнал из Павии, разумеется, услышал и граф Вальперт, осторожно выпроставший свою голову из занавесок шатра и весь обратившийся в слух.

Ворота крепости распахнулись, и из города стройными рядами вышли воины, неся в своих крепких руках штандарты Павии и Ивреи. Лица бургундских воинов вновь стали напряжены, первым должным образом отреагировал граф Эверард, отдав приказ своим ланциариям и катафрактам готовиться к бою. Его приказу последовали и другие бургундские рыцари, обладатели своего знамени, то бишь хозяева своих удельных армий.

Тем временем войска Ивреи выстроились в геометрически безупречное каре. Вскоре, вслед за пехотой показалась громко бряцающая сталью рыцарская конница и, наконец, осененная целым лесом знамен группа всадников, очевидно предводителей этого войска. Лагерь бургундцев загудел как растревоженный улей, намерения неприятеля расценивались Эверардом и прочими, как приготовления к неизбежной атаке. Становилось очевидным, что бургундский король все-таки, и конечно обманом, попал к ним в плен, иначе чем еще можно было объяснить столь внезапный прилив смелости у осажденных?

Бюзины заголосили вновь, и от итальянского войска отделился всадник, высоко поднявший свое копье с развевающимся белым полотнищем. В бургундском лагере на какой-то момент снова распространилась тишина, все замерли, с тревожным любопытством следя за приближающимся послом.

Спустя несколько минут павийский апокрисиарий был уже в расположении бургундского лагеря. С едва заметной усмешкой оглядев столпившихся вокруг него и нахохлившихся бургундцев, он торжественно развернул пергаментный свиток со свисающими с него печатями важных особ его подписавших:

— Его высочество, могущественный и благочестивый Рудольф Первый, волею и милостью Господа нашего король священной Лангобардии, могущественный и благочестивый Рудольф Второй, волею и милостью Господа нашего король благословенной Трансюранской[2] Бургундии, приветствует свое доблестное воинство и спешит уверить своих верных слуг, что находится в добром здравии и состоянии деятельном, ничем и никем не обремененном.

Слова посла бургундцы встретили негромким, но одобрительным гулом. Впрочем, многим из них, прежде всего, хотелось увериться, что краснобай-посол не врет. Вальперту, Эверарду и прочим желательно было получить какие-нибудь веские доказательства только что произнесенным словам.

— Его высочество, могущественный король Рудольф, считая первым своим долгом, после служения Господу нашему, заботу о рабах его и подданных своих, об их жизни и благоденствии, презрев опасность, грозящую ему лично, один и без оружия вошел этой ночью в благословенный град Павия и силой своего благочестия и красноречия убедил жителей этого города и сиятельнейшую Ирменгарду, графиню Иврейскую, во всем себе повиноваться, ибо ничего иного, кроме своих благочестивых намерений, король Рудольф в отношении Павии, ее жителей и блистательной графини Ирменгарды не измышлял, и измышлять не собирался.

Вальперт отказывался верить своим ушам. Вот тебе и недалекий, несмелый и незадачливый Рудольф! Великолепная, блестящая и, главное, бескровная победа бургундского короля над сильным и хитрым противником! Злые языки, долгое время так нещадно поливавшие грязью молодого монарха, оказались навсегда посрамлены, более их никто не будет слушать. Решительность, смелость и невероятная мудрость Рудольфа, без которой было бы немыслимо взять верх над этими изворотливыми, переменчивыми, как ветер, итальянцами, восхитила и умилила старого графа. Он мысленно запел осанну своему сюзерену и почти уже не вслушивался в продолжающуюся речь посла, пока до его сознания не долетел пронзительный обрывок его слов:

— …между тем, наш благочестивый король, обладая милостью Господа завидным телесным здравием и несомненной мужской мощью, уже более четырех лет, постоянно посещая ложе супруги своей, так и не получил в дар от нее ни наследника короны своей, ни даже дочери, из чего можно сделать вывод, что чрево супруги короля нашего, волею Господа и за провинности рода ее, безнадежно пусто и к вынашиванию плода неспособно. Отсюда следует, что дева Берта и родители ее либо скрыли изъян сей от глаз короля нашего, либо по невежеству не знали о нем, что не изменяет свидетельства о неспособности девы Берты к брачному сожитию, а посему король Рудольф заявляет о своем намерении просить Его Святейшество Иоанна, Главу Святой кафолической церкви, епископа Священного Рима, свой брак с Бертой Швабской расторгнуть, ибо всякой земле и короне надлежит своего законного властителя иметь, а подданным на защиту своего законного властелина рассчитывать.

Еще не до конца осознав услышанное, граф Вальперт взглядом пытливого аналитика начал скользить по лицам швабских наемников. Кое-кто из их соседей, знающих латынь, постепенно переводили им смысл сказанного, и Вальперт видел, какой безудержной яростью начали наливаться глаза швабов. Ох, напрасно он поспешил присвоить Рудольфу несуществующие качества, вовсе не бургундский король одержал блистательную и бескровную победу этой ночью. Глупец и сластолюбец, сейчас, в эту самую минуту, рушит на глазах давний союз Бургундии с сильным Швабским герцогством, ставит на кон жизни сотен людей, которые после этой дьявольской речи вынуждены будут обнажать оружие друг против друга и все это единственно из-за позорной страсти короля к новой представительнице древнего куртизанского рода, полвека назад сгубившего правнука Карла Великого!

А посол все не унимался, несмотря на начинающий разрастаться вокруг него ропот:

— …… Повелением великолепного и благонравного короля нашего Рудольфа приказано деве Берте, дочери Бурхарда, как только она получит послание наше, сей же час отправляться в Ромбергский монастырь, где покаянием своим заслужить прощение Господа. Но не должно быть места для печали и тревог в сердцах добрых слуг нашего короля Рудольфа! Осознавая себя смиреннейшим слугой Господа нашего, понимая, что вверенным ему Господом землям и обитающим на них людским душам, необходим хозяин и защитник как на сегодняшний день, так и по окончании дней своих, наш великолепный и могущественный король Рудольф объявляет слугам своим о своей помолвке с сиятельнейшей, благонравной и медоточивой Ирменгардой, графиней Иврейской, внучкой великого короля Лотаря! Да будет освящен сей союз благословением Господа нашего и наместником Апостола Его!

Как не готов уже был внутренне к подобному повороту событий граф Вальперт, все же он до последнего надеялся, что, по крайней мере, последние слова будут сказаны не сейчас, не при швабских динстманнах[3], а как-нибудь потом, хотя бы немного позже. Однако, по всей видимости, графиня Ирменгарда намеренно торопила события, сжигая все мосты и не оставляя своему любовнику ни времени, ни пространства для маневра.

— Наш король Рудольф повелевает всем слугам своим и вассалам своим военные приготовления сей же час прекратить и приготовиться к встрече своего сюзерена! Тех же, кто, посулами и искушениями Врага рода человеческого, возропщет против решений короля своего, будет ждать немедленное и страшное наказание, король Рудольф обрушит на тех весь гнев свой и всю мощь войска Италии!

Уверившись в том, что события пошли по худшему сценарию, граф Вальперт еще раз оглядел швабский лагерь и удивительно пронзительным, для своего возраста, голосом завопил из своего шатра:

— Эверард! Эверард! Смотри!

Граф Эверард оглянулся на его крики и увидел, что из швабского лагеря спешно отъезжают несколько рыцарей.

— Задержи их! Они едут к Бурхарду!

Но было уже поздно. Бургундцы кинулись наперерез к швабам, однако двое-трое всадников успели умчаться прочь, оставив после себя густые клубы пыли. Немедленно за ними была выслана погоня, в которую вызвались с десяток бургундцев. Оставшиеся в лагере швабы, протрубив тревожный сбор, начали собираться в каре. К ним со всех сторон подступали бургундцы, обнажая оружие. С обеих сторон визгливыми стрелами понеслись взаимные упреки в предательстве:

— Иуды! Германские псы! Так-то вы держите свои коммендации[4]!

— Это вы предали нас! Ваш король предал нас, предал нашу королеву в обмен на грязную шлюху! Вами теперь будет повелевать итальянская шлюха!

Уже раздалось лязганье мечей, уже местами пролилась первая кровь.

За всем за этим, за начавшейся суматохой в бургундском лагере, со своих седел, напрягая зрение, неотрывно следили король Рудольф и прелестная Ирменгарда.

— Что? Что там началось? — забормотал король, начав озираться по сторонам, ища ответа у своей пассии, у окружающих его слуг.

— Очевидно, ваше высочество, ваше решение не всем пришлось по сердцу, — ответила Ирменгарда. Сегодня она была прекрасна, как никогда, ресницы ее голубых глаз трепетали от осознания своей безграничной власти над окружавшими ее людьми.

— Какое они имеют право выступать против своего короля?

— Ваше высочество, мятеж в вашем лагере поднят слугами герцога Бурхарда, — на сей раз ответил один из советников Ирменгарды.

— Они переданы в подчинение мне и принесли в том клятву!

— Тогда вашему высочеству надлежит поспешить к своим воинам и образумить их, — ответил еще один из слуг.

— Да. Да, — нерешительно забормотал король, но тут вновь в разговор вмешалась Ирменгарда.

— Ваше высочество, чем больше этих мятежников падет сейчас от руки верных вам вассалов, тем надежнее будет ваше войско.

— Да, да.

— Ваше высочество! Но это же все ваши люди! Сохраните ваше войско! — буквально взмолился один из советников, еще пара голов из свиты графини сокрушенно покачали головами. Рудольф осмотрелся вокруг себя, выглядел он в эти минуты потерянным и жалким. Ирменгарда же улыбалась, видя, как в миле отсюда кипит бой между вчерашними союзниками.

— Что? — наконец вымолвил король, — что, если мы выступим в их сторону всей своей силой?

— И покараем их всех, — засмеялась Ирменгарда, — это было бы забавным!

— Швабов в вашем войске слишком мало, чтобы одержать победу над слугами вашими, но вполне достаточно, чтобы нанести вашему войску значительный урон. Если вы, ваше высочество, не хотите остаться без войска в чужой стране, вам надлежит немедленно выступить к ним! — долетело, наконец, до ушей короля от кого-то из свиты.

Ирменгарда пригнулась к луке седла, пытаясь разглядеть того смельчака, кто дал королю столь дерзкий и мудрый совет. Рудольф наконец-то опомнился и, не говоря ни слова, пришпорил лошадь, не позвав никого за собой из свиты. «Без войска в чужой стране», — мысленно повторял он все время, пока добирался до своих людей.

К моменту появления короля бунт был уже подавлен и швабские наемники встречали Рудольфа обезоруженными и стоя на коленях. С обеих сторон полегло по два десятка человек, таковой оказалась первая плата бургундцев за полную наслаждениями ночь своего монарха. Рудольф был встречен, вопреки традициям, напряженным молчанием и угрюмыми взглядами, и только расторопность и преданность Вальперта, Эверарда и еще нескольких баронов помогли обставить приезд короля более-менее достойно. Ирменгарда не рискнула посетить бургундский лагерь, она осталась вполне довольной увиденным на расстоянии. Она добилась всего, чего хотела, ее мать могла только мечтать о подобном, она оказалась достойной внучкой Вальдрады.

[1] В Ветхом Завете военачальник ассирийцев, вторгшихся в Иудею, и обезглавленный Юдифью, приглашенной в его лагерь для увеселения

[2] Другое наименование Верхней Бургундии

[3] Свободные рыцари

[4] Оммаж, вассальная присяга