Эпизод 7.

Эпизод 7. 1677-й год с даты основания Рима, 3-й год правления базилевса Романа Лакапина, 8-й год правления императора Запада Беренгария Фриульского

(август 923 года от Рождества Христова)

Последствия битвы при Фьоренцуоле, по словам летописцев, рыцарство Юга Европы ощущало на себе на протяжении еще многих последующих лет. На широких полях Паданской равнины нашли в тот день свой последний приют свыше пятисот воинов короля Рудольфа, в первую очередь швабские наемники и рыцари Ивреи. Еще большие потери понесла императорская армия, которая фактически прекратила свое существование. До конца дня бургундские и павийские рыцари преследовали неприятеля, горя жаждой мести, и гнали его до самого замка Борго. Сам замок, приняв поначалу многих бегущих, затем почел за благо сразу же открыть ворота и сдаться на милость победителя, надеясь своим предательством сохранить свое имущество в сохранности и получить признательность со стороны победоносного короля. Король и в самом деле прибыл тем же вечером в замок, в сопровождении герцога Бурхарда, после чего в окрестностях замка, к ужасу монахов, хранителей останков Святого Домнина, до самой ночи вершился отвратительный, скорый и слепой в своей ярости, суд. Прежде всего, были казнены до последнего человека венгерские наемники, их участь ни у кого сомнениям не подвергалась. Затем гнев победителей обрушился, как это ни странно, на солдат папского легиона. Особо неистовствовал герцог Бурхард, в своих кровожадных речах призывая Рудольфа устрашить Рим, предав смерти всех сынов его. По счастью, прямо противоположного мнения придерживался епископ Гвидолин, который вовремя сообразил, что при таком исходе дела бургундцев неминуемо будет ждать папский интердикт, а ему самому, как своих ушей, не видать впоследствии не только миланской епархии, но и своего теплого места в Пьяченце. Король Рудольф колебался, вначале ему, внезапно-удачливому победителю, несколько часов тому назад еле справившемуся со своим животным страхом, была близка позиция Бурхарда. Однако, слава Господу, он, успокоившись и наполнившись великодушием, принял в итоге сторону Гвидолина и, отпустив несчастных без вреда в Рим, снабдил их архонтов своим письмом к папе Иоанну Десятому, в котором витиеватым и пафосным языком объявлял тому о крушении Беренгария Фриульского и заверял, что лангобардская Италия не останется без сильной, твердой и, главное, покорной Риму руки.

О Беренгарии, тем временем, не было ни слуху, ни духу. Не утолив свою жажду крови, свирепый герцог Бурхард ежеминутно понукал короля продолжить свое движение вперед и, не дав опомниться императору, очутиться как можно скорее в Вероне. Спустя три дня король Рудольф был уже в Парме, откуда всего неделю тому назад так горделиво выехал император Беренгарий, полностью уверенный в своей победе. Однако далее продвижение бургундского войска застопорилось. Виной тому была объявлена беспощадная жара, обрушившаяся на Апеннины, а также значительно поредевшее после битвы войско, которому требовалось подкрепление. Однако истинной причиной явилась леность и благодушие Рудольфа, возжелавшего почувствовать себя, наконец, хозяином на здешних землях. Приняв присягу верности от пармезанских баронов и горожан, он предпочел вернуться в Павию и отложить свой поход в Верону на месяц, полагая, что за это время Беренгарий не оправится после нанесенного ему нокаутирующего удара.

Тем временем брошенный практически всеми император Беренгарий окольными, мало кому ведомыми, путями вернулся в свою Верону, где был встречен тоскливо и презрительно молчавшей толпой жителей. В который уже раз старый император смог убедиться в невысокой цене клятв своих подданных и трезвым взглядом очертить вокруг себя весьма узкий круг людей, на которых он действительно мог опереться в трудную минуту. Брошенный им клич о сборе нового войска под его знамена был практически всеми проигнорирован — к первым числам августа ему удалось собрать вокруг себя всего полторы сотни преданных мечей, да и прибывшие к нему рыцари, увидев столь малое число соратников, в скором времени начали изобретательно искать поводы покинуть Верону. Ситуация складывалась так, что впору было предаться отчаянию — не проходило и недели, чтобы он не получал сведения о том, как какой-нибудь очередной город или замок присягал на верность королю Рудольфу.

В первой половине августа к императорскому дворцу в Вероне прибыла небольшая делегация из Милана, при виде которой Беренгарий испытал смешанное чувство радости и тревоги. Милан до сего дня оставался практически единственным крупным городом за границами веронской марки, который хранил преданность своему императору. Беренгария это немало удивляло, так как тамошний епископ Фламберт в последнее время имел основания быть недовольным милостью августа, и для Беренгария стало бы горькой, но ожидаемой вестью открытие Фламбертом городских ворот перед бургундцами. Именно это, при встрече гостей, он опасался услышать более всего. В сопровождении верного графа Мило, который после битвы при Фьоренцуоле теперь ни на шаг не расставался с ним, а также своего канцлера, бенедиктинского монаха Ардинга Брешианского, он приветствовал гостей, опустившихся перед ним на колени и бодро восклицавших:

— Беренгарию, славному императору римлян и франков, жизнь и победа!

Император окинул гостей взглядом. Одним из визитеров был хорошо ему известный граф Гизельберт из Бергамо, не так давно участвовавший в заговоре против него. При виде графа сразу нахмурился и посуровел лицом императорский фаворит Мило. Вторым и, по всей видимости, главным в этой делегации, был бургундский граф Вальперт, вассал Гуго Арльского и судья при дворе слепого короля Людовика. Это был седой и перепаханный морщинами и шрамами рыцарь, закаленный боями на холмах Прованса и в лесах Баварии, снискавший себе уважение мудрым судопроизводством и отмечаемый обоими бургундскими владыками за невероятную твердость своего слова. Третьей из высшей знати, на которой задержал свой взгляд Беренгарий, оказалась миниатюрная молоденькая девушка, с черными волосами, выбивавшимися из-под дорожного плаща, и выразительными глазами, любопытно поблескивавшими на императора. Внешность девушки моментально напомнила старому монарху дочку римского консула, чьи интриги в свое время пусть и увенчали его короной, но доставили его сердцу невыразимые страдания. Беренгарий, слегка нарушив церемониальные правила своего двора, первым делом обратился к ней:

— Кто вы, восхитительное дитя природы и Творца ее?

За девушку, сразу, словно улитка, спрятавшуюся вглубь раковины своего плаща, ответил граф Вальперт.

— На ваш суд и милость, цезарь, представляю свою единственную дочь Розу, не так давно, с благословения Господа нашего, давшего обет супружеской верности благородному графу Гизельберту, который также находится сейчас перед вашими очами.

«Ах, вот чем объясняется столь странный состав посольства из бургундцев и бергамасков, прибывших с вестями из Милана!» — подумал император. Граф Мило хмурился все сильнее, и красота гостьи совершенно не тронула его молодое сердце, состав гостей нравился ему еще меньше, чем императору. Однако так уж распорядилась судьба, так калейдоскопически менялась картина в феодальной Италии, что, кроме самого Мило и Ардинга, в окружении императора почти не оставалось людей, хотя бы раз не изменивших ему.

— Какие новости принесли вы в наш дом, благородные мессеры? С какой целью посетили мой скромный приют?

— Прежде чем ответствовать перед вами, цезарь, я просил бы покорного разрешения моей дочери удалиться. Дорога была трудна и тяжела, а моя дочь носит под сердцем ребенка и ей необходим отдых.

Роза, получив разрешение, покинула приемный зал дворца. Также были удалены и слуги Беренгария. Подле императора остались только Мило и Ардинг.

— Наше посольство держит при себе послание короля Италии и Верхней Бургундии Рудольфа, адресованное тебе, цезарь, — начал Вальперт, после чего достал пергаментный свиток и зачитал письмо короля.

В этом послании Рудольф, начав с того, что исход сражения между ними явно свидетельствует о Небесной воле, и чувствуя в себе силу мечом и огнем взять то, что еще подвластно сейчас Беренгарию, тем не менее, предлагал, «оставаясь добрым христианином и не желая пролития крови слуг Христа», признать за ним, Рудольфом, права наследника и закрепить за обеими сторонами сложившийся на данный момент раздел территорий. Император выслушал Вальперта с абсолютным спокойствием и скучающим тоном ответил:

— Благородный мессер Вальперт, признаться, я ожидал от Рудольфа нечто более интересное и разнообразное. Подобные послания я получаю почти каждую седмицу и мой ответ неизменен. Нет, отвечают мои уста тому, кого вы называете королем Италии, но который на деле таковым не является.

— Это письмо, цезарь, было доставлено нам в Милан королевскими герольдами и мы, присутствующие здесь, вовсе не являемся послами короля Рудольфа, — ответил несколько разочарованно Вальперт. Прибыв сюда, он действительно считал, что везет Беренгарию сногсшибательную для того новость.

— Чьими же послами вы, благородные мессеры, являетесь?

— Его высокопреподобия, смиренного и благочестивого Фламберта, епископа великого города Милана, который, в нашем лице, припадает к вашим стопам и заверяет вас в своей преданности!

— И я бесконечно рад слышать это, — воскликнул Беренгарий, император при этих словах почувствовал в душе громадное облегчение, — оставим же церемонии для надменных врагов и безучастных соседей наших. Прошу вас, мессеры, немедля поделиться со мной вашими новостями.

Император жестом пригласил гостей за стол. Вызванные слуги моментально обставили стол угощениями.

— Увы, цезарь, но позвольте мне начать с плохих новостей, — начал Вальперт, — Брешиа и Бергамо приняли в своих стенах бургундские и германские войска Рудольфа.

Беренгарий обреченно кивнул головой, а затем воззрился на Гизельберта.

— Благородный граф, — обратился он к нему, — вот так Бергамо дорожит своей честью и словом?

— Не буду искать оправданий, — ответил Гизельберт, — я и мои люди верны вам по сию пору, но враги оказались сильнее и больше числом. Увы, семя Иуды прорастает в слабых сердцах стремительнее огня в хлебных амбарах.

Беренгарий при этих словах одарил бергамаска весьма выразительным взглядом. В любой другой момент он бы напомнил графу о том, как иудино семя быстро давало всходы и в его душе. Однако, сейчас надлежало дорожить даже такими союзниками.

За императора ответил граф Мило.

— Зато вы, граф, в это время одержали победу над бургундцами на другом поприще, сделавшись зятем благородного графа Вальперта.

Краска бросилась в лицо Гизельберту, граф Вальперт также нехорошо переменился в лице, но император вовремя прогнал готовившуюся разразиться грозу.

— Друзья мои, придержите ваши острые языки и забудьте старые счеты между собой. У наших ворот сейчас стоит слишком сильный враг, чтобы мы, на радость ему, ослабляли друг друга распрями.

И, обратившись к Вальперту, император попросил того продолжить.

— Славный замок Мантуя окружен войсками Рудольфа. Город остается верным императору, но сообщение с ним прервано, — в голосе Вальперта, помимо воли, промелькнула тень злорадства. Напрасно и не вовремя съехидничал Мило.

Очередной сильный удар по позициям Беренгария. Император сокрушенно покачал головой.

— Властелин Венеции, славный дож Орсо[1], по слухам, принял Рудольфа в качестве правителя земель италийских.

— Как? Ему-то что за выгода? — воскликнул Беренгарий. Вот этого он точно не ожидал, кольцо врагов вокруг него, таким образом, почти сомкнулось.

— Мне об этом неизвестно, государь. Могу сказать только, что великий город Милан, поклявшись вам в преданности, моими устами эту клятву подтверждает и готов стоять до последнего воина.

Беренгарий снова кивнул головой, на этот раз демонстрируя грустную благодарность. С печальным видом он повернулся к своим советникам:

— Что можем мы противопоставить сему?

— Его высокопреподобие архиепископ Фламберт надеется, что верность Милана не останется незамеченной венценосным помазанником Рима, — продолжал Вальперт, особо выделяя голосом слова о верности и о незамеченности. Беренгарий вернул свой взгляд к нему.

— Да, нам отрадно слышать это, в то время как большинство трусливо отвернулось от нас.

— Его преподобие готов продолжать защищать город, — настойчиво, как неразумному младенцу, повторял Вальперт. На сей раз акцент был сделан на слове «продолжать».

— Очевидно, его преподобие намерен поставить вашему высочеству какие-то условия для сохранения своей верности, — раньше Беренгария сообразил граф Мило.

Беренгарий встрепенулся.

— Это в самом деле так? — возвысив голос, спросил он Вальперта. Под усами графа Гизельберта промелькнула усмешка.

— Для защиты города епископу требуются немалые средства на вооружение и на пропитание воинов и простых жителей, терпящих все горести осады. А также на сдерживание наиболее ретивых врагов его. Между тем, епископ стеснен в своих средствах, ибо вы, цезарь, наложили на него определенные обязательства.

— И? — спросил Беренгарий

— И ради сохранения преданности тебе, цезарь, верный епископ Фламберт просит простить ему этот долг, — за Вальперта ответил Мило.

— Да, государь, — подтвердил Вальперт, гордо подняв голову в ожидании высочайшего шторма.

Шторма не последовало. Ответом было долгое молчание императора, погрузившегося в невеселые размышления.

— Пока Милан верен вам, ваше высочество, король Рудольф, атакуя вас, не может быть спокоен за свой тыл, — прервал тишину отец Ардинг. Присутствующие согласно кивнули головой.

— Власть короля Рудольфа не признается маркизами Тосканы и Сполето, — заметил Вальперт.

— Король Прованса Людовик и его главный советник граф Гуго Арльский не приветствуют успехи короля Рудольфа. Маркиз Ивреи Адальберт, под влиянием своей жены Ирменгарды, прекратил помощь королю Рудольфу, — граф Вальперт, очевидно, перешел на позитивную волну, возможно испугавшись, что загнанный в угол император решит пожертвовать Миланом ради сохранения сил вокруг своей главной и последней цитадели и провалит, таким образом, посольскую миссию графа.

— Вы ждете от меня скорого ответа, граф? — спросил, наконец, очнувшись Беренгарий.

— Нет, великий цезарь. Ни я, ни его преподобие Фламберт не торопят вас с ответом.

И, выдержав паузу, добавил:

— Тем более, что вашему высочеству в этом году не стоит ожидать прихода короля Рудольфа на веронские земли.

Беренгарий вскинул голову.

— Откуда такая уверенность, граф?

— Потому что король Рудольф в настоящее время направляется в земли франков и он оставил свой двор в Италии на попечение графов Гариарда и Бонифация, обеспечивших успех его оружию при Фьоренцуоле. В Цюрих за пополнением своих сил отбыл и герцог Бурхард.

Услышанное ошеломило Беренгария и его советников.

— Что заставило короля уйти?

— Весть о гибели в битве при Суассоне Роберта[2], короля западных франков. До вас, верно, уже доходили слухи, что прошлым летом Роберт принял корону из рук местной знати после страшного оскорбления, которое нанес ему простоватый король Карл. На одном из пиров монарх посадил с ним наравне своего канцлера, низкородного и подлого Агано. Местные дуксы и графы с тех пор не хотят видеть своим сюзереном Карла, королевский трон после смерти Роберта свободен, и Рудольф, по всей видимости, к бургундской и итальянским коронам возжелал присоединить еще и франкскую.

— У короля Рудольфа хороший аппетит, — граф Гизельберт с улыбкой прокомментировал слова своего тестя.

— Королю Рудольфу определенно придает смелости Священное копье, которое ему так опрометчиво подарил граф Сансон, — продолжал говорить Вальперт.

— Возможно, — согласился император. Ему стало известно, что во время битвы при Фьоренцуоле Рудольф горячо молился этой реликвии, святая сила которой с легкостью возобладала над земной мощью его двухтысячного войска. Император потом долго жалел, что не провел в таких же горячих молитвах тот день, а суетно метался по полю и отталкивал от себя милость Небес, сражаясь, как простой воин, и наивно пытаясь силой своего грешного меча добыть себе победу. Потеряв свое войско, Беренгарий считал, что, ко всему прочему, он в тот день потерпел поражение от бургундского короля еще и на поле благочестия и трудно сказать, какой именно проигрыш сейчас более всего терзал его душу.

Он пообещал не тянуть с ответом, а пока предложил гостям воспользоваться своим приветливым домом. Гости удалились, но Беренгарий не спешил отпускать от себя своих верных советников.

— Хвала Творцу, он не покинул нас и даровал нам время для того, чтобы собрать новые силы против Рудольфа, — начал он, и его советники с удовлетворением отметили, что лицо их монарха вновь излучает энергию и уверенность в собственных силах.

— Да, но за эти полгода, отпущенные нам, изменится немного. Города и замки Лангобардии заняты бургундцами и нашими предателями, которые, из страха перед наказанием, будут держаться за свои города едва ли не сильнее бургундцев.

— Прощение, да еще и подкрепленное дарами, может склонить их сердца на нашу сторону, — заметил Ардинг.

— Да, вот только где взять средства на эти дары? Где взять средства на новое наше войско, да и на кого нам рассчитывать? Можно только пожалеть, что в свое время мы оттолкнули от себя Альбериха Сполетского, — воскликнул Мило.

Беренгарий смутился. В свое время он, ради дружбы с понтификом, сознательно оставил без внимания мольбы Альбериха, обиженного папой Иоанном при дележе трофеев в Гарильяно. Тогда он также принимал непростое, но, как ему казалось, самое верное решение, выбирая из двух зол меньшее.

— Давайте оставим привычку искать себе помощь на юге, — ответил Беренгарий, — все итальянские бароны слишком ненадежны, слишком коротко их слово, чтобы мы могли доверяться им. Подарки ими забываются мгновенно, зато обиды свои они помнят вечно. Вот и сегодняшние гости тому пример. Давно ли граф Гизельберт замышлял против нас?

— А потом бегал перед нами, в чем мать родила, — добавил Мило и все трое дружно рассмеялись, слегка подняв себе настроение.

— Или этот бургундец Вальперт, позавчера служивший Гуго Арльскому, вчера Рудольфу, а сегодня уже являющийся к нам послом епископа Фламберта, — поддержал тему Ардинг.

— И сам этот, не к ночи упомянутый Фламберт, далеко не образец преданности, да и разве он может таковым быть, будучи рожденным от чресел человека, за которым тянется шлейф самой наигнуснейшей измены, — язвительно заметил Мило. Беренгарий вновь помрачнел, вспомнив слова епископа Гвидолина.

— Не будем распускать пустые слухи, мой верный Мило. Но, в целом, все ваши доводы, друзья мои, абсолютно верны. Вы сами сейчас до конца убедили меня в том, что я давно подозревал, но никак не желал в душе своей соглашаться.

— С кем же вы намерены тогда вступать в союз? — поинтересовался Мило.

— Есть! Есть силы, уже не раз помогавшие нам и выполнявшие все наши договоренности до последней запятой. Они заставят всю эту подлую свору дрожать от ужаса, представ перед ними Всадниками Апокалипсиса!

— Ваше высочество! Неужели вы снова собираетесь просить помощи язычников? — в ужасе воскликнули дуэтом Ардинг и Мило.

— Помилуй, Господи! Единожды открыв ящик Пандоры[3], вы снова и снова заглядываете туда, забывая, что просите помощи безбожных венгров против, пусть и заблудших, но слуг Христовых!

— Вот именно! Ответьте, святой отец, — обратился Беренгарий к Ардингу, лицо императора было красным от гнева, словно он уже повелевал своими страшными всадниками, — кто из двоих более согрешил перед Господом? Тот, кто отродясь не слышал слова Его, будучи родом из племен, никогда не слыхавших о Нем, и проживая в местах, где никогда не ступала нога слуг Церкви Его, но зато твердо держащий свое собственное слово, однажды слетевшее с уст? Или же тот, кто с рождения воспитывался и родителями, и священниками истинам Его писания, Его любви, Его заповедям, вкушал плоть и кровь Его, но все эти священные дары при жизни своей попрал, забыл, обменял на соблазны и искушения? Ответьте, кто ближе из них Господу?

— В ваших словах, несомненно, заключена драгоценная мудрость, государь. Я сожалею только о бедах, чинимых этими язычниками во время своего присутствия на христианских землях и не связанных с военным противостоянием сопернику вашему. Обуздать венгерские орды невозможно, последствия их вторжения непредсказуемы.

— Мы совершили немало совместных действий с венгерским дьюлой Бурсаком, и венгры всегда отменно повиновались договоренностям между нами. Мое слово было крепко, и этот дьюла твердо управлял своими людьми.

— Для этого также потребуются немалые средства, цезарь, — вздохнув, ответил Ардинг.

— Вы правы, вы тысячу раз правы, и потому я оставляю просьбу епископа Фламберта без удовлетворения. Мало того, я потребую от него уплаты долга как можно скорее. Тогда и поглядим, насколько велика его преданность мне.

— Вы подаете знак Иуде, отказывая тому в поцелуе своем, — важно заметил Мило, на дух не переносивший своего сводного родственника.

— Христос поцеловал Иуду, но это не помешало тому предать учителя своего и открыть душу свою Искусителю. Того, в ком сидит Враг рода человеческого, не задобрить ни поцелуями, ни славой, ни деньгами. Пусть Фламберт пройдет это испытание с честью, и я воздам ему сторицей, когда расправлюсь с врагами своими.

[1] Орсо Второй Партечипацио (? — 932) — 18-й дож Венеции (911-931)

[2] Роберт Первый (866-923) — король Западно-франкского королевства (922-923)

[3] Пандора — в древнегреческой мифологии первая женщина на земле. После того, как она открыла сосуд (ящик), подаренный ей Зевсом, по всему миру разлетелись беды и несчастья, а на дне сосуда осталась только надежда.