Эпизод 16.

Эпизод 16. 1679-й год с даты основания Рима, 5-й год правления базилевса Романа Лакапина (июль 925 года от Рождества Христова).

Omnia mutabantur, mutantur, mutabuntur[1]. То, что еще совсем недавно казалось немыслимым, теперь выглядит как само собой разумеющееся, и вчерашние враги сегодня спешат друг другу навстречу с разверстыми для поцелуев устами. Огнедышащим июльским днем 925 года славный Милан звоном своих древних колоколен приветствовал короля Италии и Верхней Бургундии Рудольфа Второго. То, чего не удалось добиться силой оружия три года назад, на сей раз стало осуществимым без всякого насилия, и молодой король, проезжая мимо въездных башен старой крепости, немало удивлялся таким резким переменам в настроении миланцев. Не слишком искушенный в хитросплетениях итальянских интриг, юный владыка был склонен приписывать покорность Милана безусловным качествам своего войска, а также тем фактом, что после смерти Беренгария Милан лишился своего покровителя и сюзерена и поспешил, естественно, встать на его, Рудольфа, сторону. Менее наивным был его тесть, герцог Бурхард, который, держа своего коня подле королевского, при въезде в город сурово и недоверчиво поблескивал стальными глазами на покорные спины горожан, бесчисленными серыми и коричневыми холмиками склонявшиеся перед ними.

У ворот короля и его свиту встретила делегация духовенства низшей ступени, возглавляемая диаконом Лаврентием. Отец Лаврентий был уже немолод, весьма тучен, однако достаточно уверенно и мужественно держался на рыжем муле, который проявлял еще большее мужество и выдержку, таская на себе такой широкоформатный груз. Отец Лаврентий поспешил объяснить королю отсутствие архиепископа Фламберта начинающейся в скором времени службой третьего часа, на которую Фламберт приглашает и короля с его приближенными. Бурхард при этих словах недовольно хмыкнул, но игнорировать такое приглашение совершенно не представлялось возможным, и королевская свита направилась к базилике Святого Амвросия, на тот момент уже шесть веков являвшейся главной церковью Милана.

Король с герцогом ехали верхом впереди процессии, с любопытством рассматривая улицы города, за ними трусил и старался не отставать отец Лаврентий, его мул, вероятно, удивлялся самому себе, проявляя поистине чудеса выносливости. Несмотря на бесконечные понукания своего несчастного животного, диакон умудрялся еще выступать перед могущественным королем в роли неплохого экскурсовода, торопливо, но с величайшей любовью в голосе, рассказывая о городских достопримечательностях, большей частью, как водится, о древних базиликах.

— Самой первой церковью Милана, ваше высочество, является базилика Сан-Бабила, построенная праведными братьями-христианами на месте храма солнцепоклонников.

— А вот справа от вас, ваше высочество, вы можете лицезреть великолепие церкви Сатира Миланского, исповедника Святого Амвросия Миланского, наиболее почитаемого моими смиренными земляками. Его высокопреподобие, епископ Фламберт, в прошлом году распорядился начать работы по строительству в базилике Святого Амвросия колоколен, которые должны стать самыми высокими сооружениями города. Пусть благословит Господь жителей Милана на столь благое дело!

Король и герцог рассеянно слушали, в нужных местах не забывая осенять себя крестным знамением.

— Блажен всякий город, в стенах которого рождаются люди наподобие Святого Амвросия, — продолжал просвещать светских владык отец Лаврентий, — какую мудрость и ученость вложил в его разум и в его уста Господь наш! Сколько поучительных трудов оставил после себя наш Амвросий, сколько богословских трактатов и хвалебных гимнов! Вы непременно услышите их сегодня на службе. А еще он воскресил во Флоренции умершего ребенка и навсегда изверг из Милана арианскую ересь.

— Говорят, эта ересь и в наши дни еще исповедуется в готской Кастилии, — удостоил вниманием велеречие монаха герцог Бурхард.

— Все это измышления магометан, ваша милость, не более. Таким образом, противники нашего Господа стремятся поколебать нашу веру. В некоторых городах Испании, попавших под власть поклонников Магомета, христиане, будучи лишенными возможности внимать главным отцам кафолической церкви, и в самом деле стали служить литургию по своему пониманию[2]. Его Святейшеству папе Иоанну пришлось в прошлом году даже послать своего кардинала Дзанелло для вразумления местной паствы.

— Вы так хорошо осведомлены о делах церкви и Рима, отец Лаврентий, — продолжал поддерживать беседу герцог, — может вы бывали в испанских землях?

— Что вы, ваша милость?! По своему характеру и по моей тучности мне не приходилось отъезжать от Милана более чем на тридцать миль. И, право слово, я не жалею, ибо вижу мою роль в этом мире исключительно в служении гражданам славного Милана.

— Неужели вы никогда не были ни в бургундских, ни в германских землях, не знаете народы тех королевств? Эти страны не так уже и далеки от Милана, чему свидетельством является наше появление.

— Нет, ваша милость, людей из ваших земель я видел только как пилигримов в наших базиликах и, прошу простить, на городских рынках.

— Видя вашу словоохотливость, легко поверю, что в вашем доме они находили пищу и кров.

— Все так, ваша милость. К стыду своему я любопытен и я всегда прошу странствующих людей, останавливающихся у меня, рассказывать мне о землях, в которых они побывали, о нравах и обычаях народов, которых они видели.

— Как же вы общались с ними?

— На благословенной латыни, ваша милость.

— Но ведь далеко не все пилигримы знают латынь.

— Увы, тогда мое любопытство оставалось неудовлетворенным.

— Вы не знаете ни слова на германских или франкских языках?

— Ни слова, ваша милость.

Следующие несколько минут гости и сопровождающий их священник провели в молчании, пока герцог Бурхард вдруг не заявил громко и отчетливо:

— Der Sohn Gottes, an ein Kreuz genagelt; ich schäme mich nicht, denn dieser sollte sich schämen[3].

Рудольф удивленно взглянул на своего тестя, но тот во время этой фразы внимательно изучал лицо отца Лаврентия, пыхтящего на свое муле вровень с герцогом.

— Тесть мой, великий и отважный герцог Бурхард, что вы хотели этим сказать? — Рудольф обратился к герцогу также на немецком.

— Я хотел лишь проверить, насколько искренен этот святой отец в своем невежестве, и убедился, что мы можем говорить спокойно. Я призываю вас, мой король, отнестись к здешним жителям со всей разумной осторожностью и нисколько не забывать, что этот город в течение всего этого времени открыто противостоял вам, а сейчас безропотно открыл ворота.

— Город потерял своего императора, что же тут удивительного? В самом сознании холопов заключено желание и стремление, чтобы ими повелевали.

— Вы правы, ваше высочество. Нам нечего бояться открытой битвы с ними, любого из местных я повергну наземь одним ударом своего копья. Но я боюсь измены, государь, она как змея в траве, если ты заметишь ее и при тебе твой меч или копье, она не опасна для тебя. Но берегись тот, кто, не заметив ее, растянется на траве, будучи безоружным. Ее нападение будет внезапным и фатальным, и лихой и сильный воин умрет в считанные мгновения. Бойтесь этих итальянских змей, государь!

— Да, мой князь, в ваших словах истина, одна истина. С этими людьми невозможно заключать долгосрочные союзы, их клятвы ничего не стоят, неслучайно, что, однажды короновав себе сюзерена, они почти тут же стремятся короновать и второго, как будто может быть два хозяина у слуг.

— На сей раз уже с ваших уст слетает истина, ваше высочество, и неслучайно мы здесь, ибо до нас дошли слухи о желании Рима выбрать для Италии нового короля. Клянусь, мы выколем ему глаза, прежде чем он войдет в Павию, не будь я герцог Бурхард. Ну а потом, мы разберемся со всеми теми, кто был неверен нам все эти годы. И с Гвидолином, этим Иудой в сутане, и со здешним святошей, и с местными горожанами, которых я всех, вплоть до их графа и префекта, пересажу на такие же клячи, как у нашего разговорчивого диакона. Не будь я герцог Бурхард! — воскликнул он в заключение.

На протяжение всего этого монолога отец Лаврентий также не замолкал ни на секунду, рассказывая историю строительства базилики Святого Амвросия. Он замолчал только при повторном восклицании герцога.

— Прошу простить меня, отец Лаврентий, — вернулся к латыни герцог Швабии и диакон подобострастно улыбнулся.

— Однако, благодарение Богу, мы достигли цели, — ответил он.

Вся королевская свита спешилась и почтительно вошла в просторные пределы двора базилики. Слева и справа двор окаймляли великолепные древние колоннады. Возле главного входа, окруженный со всех сторон монахами, стоял архиепископ Фламберт. При виде входящих гостей, монахи дружно запели «Te Deum laudamus». Отец Лаврентий не упустил возможности прокомментировать.

— Этот гимн, государь, был также сочинен Святым Амвросием Медиоланским.

Рудольф, не ответив, поспешил к архиепископу и преклонил пред ним колена. Фламберт благословил короля и его свиту, и пригласил в храм на службу, где гостям были отведены почетные места, а сам архиепископ взошел к грандиозному деревянному алтарю, возведенному в прошлом веке графом Ангельбертом. Жители Милана, устраиваясь на службу, с угоднической боязливостью постарались выдержать от бургундцев некоторую дистанцию, заполнив собой все остальное пространство базилики. Литургия началась.

Король Рудольф не зря сетовал на переменчивость местных сеньоров и прелатов. Причины, сподвигшие на покорность строптивого архиепископа, были на самом деле вполне прозрачны, и явились ответной реакцией на действия смутьяна Гвидолина. Епископ Пьяченцы, конечно же, не оставил в мыслях своих намерений заместить Фламберта на его кафедре в Милане и ради этого пошел на открытый мятеж против Рудольфа, который так и не оценил старания Гвидолина при Фьоренцуоле и в деле устранения Беренгария. Фламберту же не оставалось ничего иного, как предпринять действия прямо противоположные, и теперь, в этом молодом и не слишком решительном государе, Фламберт надеялся увидеть гарантии своей безопасности на ближайшее время. Помня неуступчивость Фламберта, войско Рудольфа и в этот раз готово было проследовать мимо Милана, однако, к удивлению бургундцев, они встретили на своем пути гонца от архиепископа с приглашением посетить великий город.

По окончании службы архиепископ Фламберт пригласил короля и его свиту на торжественный ужин и поручил гостей городскому префекту и своему мажордому. Короля, с видимой досадой и сожалением, покинул и отец Лаврентий, так и не успевший до конца поведать Рудольфу и Бурхарду о всех достопримечательностях родного Милана и о многочисленных христианских подвигах Святого Амвросия. Однако таков был приказ епископа, который пожелал, чтобы отец Лаврентий помог ему снять его литургическое облачение.

Едва Фламберт и его диакон остались наедине, архиепископ нетерпеливо хлопнул в ладоши.

— Итак, мой славный и премного образованный падре, поведайте же своему епископу о планах наших угрюмых и непрошеных гостей. Даром что ли вы были целых пять лет нотарием славного Арнульфа Каринтийского?!

[1] Все изменялось, изменяется, будет изменяться (лат.)

[2] Т.н. мосарабский обряд

[3] «Сын Божий пригвожден ко кресту, я не стыжусь этого, потому что этого должно стыдиться» (нем., Тертуллиан «О плоти Христа»)