Эпизод 21.

Эпизод 21. 1679-й год с даты основания Рима, 5-й год правления базилевса Романа Лакапина (сентябрь 925 года от Рождества Христова).

Ура, свершилось! И нам, наконец-то, представился отличный повод проследовать по хорошо знакомому, но, увы, давно забытому маршруту в Сполето, где вот уже почти десять лет местный герцог Альберих вел полузатворнический образ жизни. Один из главных творцов победы при Гарильяно, в этой битве он потерял едва ли не более, чем поверженные им сарацины. В короткий срок лишившись золота, жены, влиятельных римских друзей, он вернулся в свой замок, горя страстным желанием отомстить. Однако, сколь не был подвержен Альберих влиянию испепеляющих эмоций, ему никогда нельзя было отказать в здравом уме. Немного приведя мысли в порядок, он достаточно ясно увидел всю незавидность своего теперешнего положения. Для того века герцог сделал головокружительную карьеру, проделав путь от обычного грабителя с большой дороги до правителя одной из самых могущественных областей Италии. В какой-то момент казалось, что у него не будет препятствий даже для узурпации королевского трона, настолько выгодно его фигура отличалась от невзрачных силуэтов правящих монархов. Однако, с определенного момента звезда Альбериха, вспыхнувшая так ярко, вдруг и необъяснимо для всех, кроме него самого, покатилась к горизонту. Будучи из породы мужчин, высокомерно сводящих роль женской половины человечества к обслуживанию и плотскому утешению успешных самцов, он, только оставаясь с собой наедине, мог признаться в том, что его дальнейшее восхождение к вершинам власти было прервано волею двух женщин — Агельтруды и Мароции.

Отомстить первой не представлялось возможным — старая герцогиня уже давно пребывала во мраке Эреба[1], забрав с собой заодно и мужскую силу герцога. Но и отомстить Мароции также было непросто, ведь после Гарильяно Альберих мог чувствовать себя хозяином исключительно в пределах своего Сполето. Ради союза с папой император Беренгарий свел до минимума общение с Альберихом и последний, разумеется, не мог не держать на императора обиды. На южных границах герцогства без всякого страха и почтения к Альбериху расположились капуанские братья-князья Ландульф и Атенульф, захватив беневентские земли еще недавно принадлежавшие Сполето, но бездарно упущенные Альберихом. Что же касается Рима, то здесь можно было и вовсе распрощаться с мечтой хотя бы еще раз в жизни увидеть Латеран и Колизей. Помимо его жены Мароции, ничего хорошего не сулила Альбериху встреча с ее отцом и своим недавним другом, консулом Теофилактом, еще одним смертельным врагом стал брат папы, мессер Петр Ченчи, и сам папа со времен Гарильяно был почти ежедневно поминаем Альберихом в качестве прислужников Сатаны. С каждым из них Альберих горел желанием поквитаться, однако в своей жажде мести ему можно было бы уповать только на какой-нибудь случай или чью-нибудь откровенную глупость, но ни Мароция, ни братья Тоссиньяно в своих многочисленных поездках ни разу не забредали легкомысленно в пределы сполетского герцогства.

Что в итоге оставалось Альбериху? Только вино и собутыльники-друзья, и Альберих, обреченно махнув рукой, малодушно принял выпавшую на его судьбу долю. Дела герцогства постепенно начали приходить в упадок, блестящий воин и талантливый интриган Альберих оказался никудышным хозяином и за четверть века его правления Сполето, при Агельтруде считавшееся вторым после Тосканы по богатству и, несомненно, первым по военному могуществу феодом в Италии, очень быстро превращался в захолустную провинцию. Альберих придавал мало значения обнищанию своих подданных и откровенному воровству своих управленцев, его только огорчало постепенное уменьшение гостей в своем замке и сокращение ассортимента яств на его столе, но даже эти тревожные признаки скорого экономического краха не сподвигли его на какие-либо действия в плане наведения порядка.

Впрочем, одной стороной жизни своих подданных он вскоре заинтересовался очень живо и на беду им. Став убежденным женоненавистником, Альберих начал охотно заниматься матримониальными вопросами среди своих слуг и даже вассалов. Особое удовольствие для своей оскорбленной натуры он находил в упорном и бессмысленном препятствовании браку любящих друг друга и, напротив, бесцеремонном обустройстве семейной жизни тех, кто к таким союзам был либо не готов вовсе, либо друг другу абсолютно не соответствовал. Его злили обращения за разрешением брака от красивых молодых людей, умильно держащихся за руки и лучисто поглядывающих друг на друга, вид чужого счастья приводил его в бешенство. Зато выдать юную красотку за отвратительного вонючего горбуна, да при этом сопроводить свое решение каким-либо наставительным словом о всепобеждающей силе любви, доставляло Альбериху превеликое удовольствие. Неудивительно, что со временем страх и ненависть к своему тирану поселились в душах его слуг, заметно потеснив там почтение и добросовестность.

Шло время и даже роль сатрапа-самодура в какой-то момент наскучила Альбериху. Замок его к этому моменту совсем опустел, и герцог зачастую беспробудно пил в полном одиночестве, сутками не видя ни одного человеческого лица, и предаваясь воспоминания о все дальше уходившем прошлом. Альберих должен был благодарить Господа за то, что тот наградил его отменным здоровьем, его алкоголизм принял ужасающие масштабы и герцог однажды бесславно закончил бы свои дни в собственной рвоте, если бы новая идея-фикс не появилась бы в его заспиртованном сознании.

Явившись однажды в пьяном бреду, она неожиданно стала доминирующей в его поведении. Благонравные и верные слуги со слезами радости на глазах возносили молитвы Богу, чей голос вдруг услышал их герцог. «Сын, ведь у меня, черт побери, есть сын!» — однажды воскликнул Альберих, и всю его душу вдруг охватило желание непременно увидеть своего сына, поговорить с ним, научить его всем премудростям военного искусства, во всем покровительствовать ему. Вот она, цель его жизни на все оставшиеся, дарованные ему Господом, годы! Вот чему он посвятит остаток дней своих!

Дурные голоса, взывающие к его разуму из подвалов сознания и беспардонно напоминающие все обстоятельства рождения его сына, были Альберихом решительно откинуты. Он не будет вспоминать, как именно Альберих-младший появился на свет, и что участие герцога заключалось в хм…… приказе изнасиловать собственную жену. Может в данном случае вино как раз сыграло редкую благотворную роль, в противном случае эти мысли не дали бы ему покоя и быстро погасили бы его одержимое желание встретиться со вторым сыном Мароции. Однако, периодически впадая в алкогольный бред и все чаще вспоминая своих погибших друзей Марка, Максима и Кресченция, Альберих начиная с какого-то момента убедил самого себя в своей ответственности за судьбу этого ребенка. В самом деле, ведь он делил с погибшими в свое время и кров, и пищу, и боль от ран, и встреченных на пути женщин. И сын его несчастных друзей может иметь право именоваться его сыном, тем более что герцог точно имеет отношение к появлению того на свет.

Прежде всего, он написал письмо к Мароции и младшему Альбериху. Вести о поведении своей жены, а Мароция по-прежнему оставалась его женой, периодически достигали его ушей и вызывали в нем лишь саркастические усмешки — в конце концов, неужели кто-то рассчитывал, что дочь куртизанки будет вести себя как-то иначе? Поэтому тон его письма был суров и требователен, а посему был встречен отказом, полным оскорблений и намеков на пустые отцовские притязания Альбериха. Герцогу пришлось даже взять с капеллана, читавшего ему это письмо, страшную клятву под угрозой смерти не распускать язык, а, в целях надлежащего исполнения клятвы, также заточить в тюрьму брата капеллана в качестве заложника. Бедняги, знали бы они, что эпистолярное творчество герцога со своей женой растянется на несколько лет! Впрочем, с другой стороны, разве у них был выбор?

Мало-помалу тон писем Альбериха с приказного перешел на просящий, а затем и вовсе умоляющий. Идея жить вместе с сыном, воспитать его в русле своего мировоззрения и тем заслужить прощение у своих друзей все более овладевала Альберихом. В своих последующих письмах он несколько раз попенял Мароции, что она, в своих развратных кутежах, не заботится о сыне и морально уродует его душу. Согласимся при этом, что доля истины в словах Альбериха, несомненно, присутствовала. Мароция отписывалась однообразно, не отвечая на упреки мужа в непотребстве, но зато в каждом письме намекая на то, что Альберих не имеет права именовать себя отцом ее ребенка.

Тем временем умерла Берта Тосканская, и Мароция, уступая мольбам своего друга, графа Гвидо, в одном из писем Альбериху потребовала его согласие на расторжение брака. Получив это письмо, Альберих в этот день даже не притронулся к вину. Слова Мароции резко меняли всю картину, ведь он свое согласие на расторжение брака давал папе Иоанну целых девять лет тому назад, после битвы при Гарильяно, и все это время был уверен, что Мароция не пускает его письма в дело исключительно потому, что рассчитывает на свои права на Сполето в случае его, Альбериха, смерти. Однако, папа Иоанн, заполучив эти письма, по всей видимости, не стал оповещать об этом никого, весьма разумно решив, что Мароция для него куда менее опасна в таком подвешенном состоянии, чем, если она станет законной маркизой Тосканской. Каков, однако, святой отец, какая хитрая лиса! Альберих впервые за долгое время почувствовал, что у него есть шанс добиться своего.

Конечно же, он отказал Мароции в ее просьбе. Начался своеобразный сюрпляс, каждый из «супругов» в вынашиваемых планах, очевидно, попал в зависимость к другому. Мароции, несмотря на все заверения герцога, что ее сын просто приедет к нему погостить, ни в коем случае, конечно, нельзя было отпускать младшего Альбериха в Сполето. Герцог, по опасениям Мароции, вполне мог разыграть роль любящего отца и, захватив младшего Альбериха, держать того в заложниках сколь угодно долго. С другой стороны, Мароция и в самом деле начала тяготиться своим положением, когда ее фактическая роль в Риме и Италии по сути не подкреплялась никакими титулами, кроме тех иллюзорных, типа «сенатриссы», которые она продавила через своих городских любовников и благодаря авторитету Теофилакта.

В связи с этим, безусловное отрицание со стороны Мароции самой возможности встречи герцога с ее сыном вскоре сменилось на вполне вероятное, но при определенных условиях. Альберих наблюдал за действиями своей жены с видом терпеливого рыбака, увидевшего, как бьется на крючке пойманная рыба. Но Мароция не была бы Мароцией, если даже в такой ситуации не нашла бы блестящий выход из своего положения. В конце лета 925 года Альберих получил очередное послание из Рима, где сенатрисса поставила в зависимость его встречу со своим сыном от признания герцогом наследственных прав на Сполето за Альберихом-младшим.

Герцог думал недолго. Ведь это на самом деле должно было соответствовать его желаниям. Кому как не своему сыну — да-да сыну! — чтобы и кто бы не говорил, он должен оставить в наследство свое герцогство. В противном случае, Сполето очень скоро станет ареной борьбы между соседними феодалами, в котором больше всего шансов заполучить бесхозное герцогство будет у беневентских князей, особенно, если тех поддержит их византийский сюзерен.

В конце сентября 925 года очередной сполетский гонец с письмом от герцога остановился возле ворот дворца Теофилактов. Мажордом дворца объяснил, что донны Мароции нет в городе, а юный синьор Альберих, вместе со своей бабкой и теткой, двумя Теодорами, а также старшим братом, находится на службе в базилике Святого Петра. Гонец поспешил на другой берег Тибра к ватиканскому холму. К тому моменту, когда он подошел к ступеням священной базилики, служба уже закончилась и семья Теофилактов, лучезарно улыбаясь всем горожанам, столпившимся подле них, уже выходила из ворот церкви.

Теодора, мать семейства, держала за руку юного Альбериха. Мальчику шел тринадцатый год. Он был среднего роста, тонкокож, в связи с чем на лице его всегда очень ярко отражались переживаемые им эмоции, и в целом был не слишком примечательной внешности, если бы не длинные пушистые ресницы, которые вкупе с длинными белокурыми волосами придавали его лицу вид немного мечтательный и сентиментальный. Его бабка, Теодора, искусно играла на разнице отношений Мароции к своим сыновьям, и намеренно выказывала Альбериху признаки своего особого расположения, тогда как к Иоанну, старшему сыну Мароции, относилась подчеркнуто холодно. Впрочем, особых дивидендов Теодора до сего моментов не снискала, маленький Альберих горячо любил свою мать и восхищался ею, а свою ревность выплескивал только на этом увальне Иоанне, которому несоразмерно и необъяснимо, с его точки зрения, потакали его мать и тетка.

Гонец, благодаря тому, что предъявил свои доверенные грамоты охране Теофилактов, был допущен к семейству. Услышав откуда он, Теодора-старшая бесцеремонно протянула руку к письму, намереваясь самолично прочесть его содержимое. Однако гонец оказался весьма исполнительным слугой.

— Прошу прощения, великая сенатрисса, но, в отсутствии донны Мароции, мне приказано передать это письмо лично в руки юному висконту Альбериху.

Альберих удивленно взмахнул своими ресницами и, вежливо поблагодарив слугу за усердие, взял письмо и развернул. Однако, он недооценил решительность и, где необходимо, нахрапистость своей бабки. Та, как ни в чем не бывало, пристроилась к Альбериху и, быстро пробежав глазами письмо, выхватила его из рук мальчика.

— Однако, — пробормотала она, еще раз развернув письмо и прочтя его содержание вторично.

— Я правильно понял, моя нонна[2], что…, — начал было Альберих, но Теодора прервала его:

— Ни слова, мой милый! Об этом письме никто не должен до поры до времени знать, иначе вред оно принесет гораздо больший, чем пользу, — быстро заговорила она, радуясь вовремя найденной уловке, — В тоже время, об этом письме обязательно должен знать Его Святейшество! Мы немедленно возвращаемся к нему.

Теодора, не выпуская из своей руки руку внука, круто развернулась и пошла по направлению к базилике. Ее дочь Теодора и внук Иоанн совершили тот же маневр.

— А вам, пожалуй, нечего присутствовать при этом разговоре, касающемся только моего внука Альбериха, — сказала Теодора-старшая, — будет лучше, если вы вернетесь в наш дворец, тем более, что там с утра вас, дочь моя, ожидает видеть барон Кресченций из Сабины.

При этом имени щеки дочери заметно порозовели. Мать знала, на каких ее чувствах можно сыграть. Теодоре-старшей и впрямь незачем было, чтобы свидетелями ее разговора с папой стала дочь и ее старший внук, во всем глаза и уши Мароции. Очень кстати к ним прибыл этот молодой Кресченций, который, при первом же посещении дома Теофилактов, по уши влюбился в Теодору-дочь, несмотря на то, что та была почти на десять лет старше его. Впрочем, при взгляде на них разница в возрасте была незаметной, Кресченций был крепким и румяным здоровяком, выглядящим намного старше своих лет, настоящим воином-мужчиной, а младшая Теодора, и внешне, и поведением своим, до сих пор носила на себе следы легкомысленной юности. Матери стоило немалого труда и значительного арсенала доводов, чтобы убедить свою ветреную дочь как можно дольше держать на дистанции юного барона и не торопиться пускать его к себе в постель, как это иной раз случалось у ней с другими молодыми людьми, в которых опытная Теодора-мать затем легко обнаруживала всю их бесперспективность. Кресченций же своим появлением быстро вызвал у проницательной Теодоры определенный интерес.

— Кресченций?! Вот здорово! Пусть он непременно дождется меня, — воскликнул Альберих вслед уходящей тетке, его ресницы с радостной энергией замахали вверх-вниз.

Теодора-старшая хитро улыбнулась. Альберих относился к Кресченцию, как к старшему брату, такому сильному, смелому и опытному брату, и часто невольно даже подражал ему в манерах и речи. И появление Кресченция в их доме стало возможным как раз благодаря этой дружбе, которая, по наблюдению Теодоры, явно не вызывала симпатий со стороны Мароции. Конечно же, Теодора, идя во многом в пику своей старшей дочери, начала потакать общению молодых людей, которые все крепче привязывались друг к другу. После того, как взаимная привязанность проявилась и в отношениях Кресченция с сестрой Мароции, последней ничего не оставалось, как смириться с частым появлением в их доме человека, который лично у нее вызывал самые грустные и неприятные воспоминания.

Теодора чуть ли не силой тащила своего внука к базилике. Папа Иоанн стоял подле алтаря, беседуя с несколькими прихожанами, которые не удовлетворились совершенной им недавно службой и требовали личного общения. Рядом с папой находились несколько слуг крепкого телосложения, а также его брат Петр, который зорко следил за паствой и готов был проявить силу при первом же нехорошем подозрении о намерении страждущих. Теодора, нисколько не смутившись присутствием и желанием посторонних, и лишь немного задыхаясь от взятого ей слишком быстрого темпа ходьбы, выпалила:

— Ваше Святейшество, дело срочное и не требующее отлагательств!

Папа, немного поморщившись и сконфузясь от столь бесцеремонного вторжения, наспех благословил раздосадованных прихожан и вместе со своим братом, Теодорой и Альберихом заперся в прилегающей к храму библиотеке.

— Надеюсь, мой друг, вы отвлекли меня от общения с мирянами в силу действительно чрезвычайных обстоятельств, — сухо начал папа.

— Судите сами, Ваше Святейшество, — с обидой в голосе ответила Теодора, и протянула ему пергамент, доставленный сполетским гонцом.

Прочтя его, папа удивленно поднял брови.

— Сим посланием герцог Альберих Сполетский объявляет наследником вверенного ему Господом герцогства своего сына, присутствующего здесь отрока Альбериха, — сказал папа, со значением взглянув на своего брата.

Затем обернувшись к мальчику, Иоанн Десятый продолжил:

— Поздравляю вас, Альберих… простите, великодушно, теперь уже висконт Альберих!

Мальчик склонился в поклоне.

— Обстоятельства торопят нас, — произнес Петр, — безмерно рад за вас, висконт Альберих!

Альберих поклонился снова, на сей раз адресовав поклон брату понтифика.

— Почему это решение герцог Сполетский озвучил именно сейчас? — спросил папа Теодору.

— Потому, что мой отец хотел видеть меня, но моя матушка озвучила условия, необходимые для встречи, — ответил Альберих и был весьма польщен, удостоившись признательной улыбки главы католической церкви.

— Ах, это очень мудро с ее стороны. Как же иначе она могла поступить? — вслух рассуждал папа, а затем вновь повернулся к Альбериху, — я думаю, висконт, вашей встречи с отцом более ничто не препятствует.

— А как же матушка, падре? — спросил Альберих, — ведь она мне строго запретила видеться с отцом без ее согласия.

— Ее условие герцогом исполнено, сын мой. К тому же вы переправите ей полученное вами письмо. Гонец из Сполето не догадался прислать вам копию?

— Нет, Ваше Святейшество, — ответил Альберих, — у меня только один пергамент.

— Называй меня лучше падре, Альберих, — ответил Иоанн, — Мне так больше нравится. Что до письма, то я предлагаю вам либо оставить его в моей канцелярии, а вашей матери направить его описание, либо рискнуть и послать гонца с этим же самым письмом. Я думаю, — сказал папа и вновь взглянул на своего брата, — герцог наверняка составил копию, которая теперь хранится в Сполето.

— Я думаю, надо послать моей матушке оригинал письма, — ответил Альберих.

— Пусть будет по-вашему, висконт, хотя дороги ныне небезопасны, — ответил папа и вновь взглянул на Петра.

Теодора, заметив эти взгляды, крепко задумалась, брови ее угрюмо сошлись к переносице.

— Мне кажется, что можно уже сейчас, не дожидаясь ответа вашей матушки, послать письмо герцогу Сполетскому с предложением встретиться. Пусть не в Сполето, чтобы не вызвать раздражение вашей матери, висконт, а где-нибудь на посторонней территории, — сказал Петр и папа немедленно поддержал своего брата.

— Верно, негоже далее разлучать отца со своим сыном. Своим единственным сыном, — со значением добавил папа, — К тому же это нисколько не будет идти вразрез с запретами вашей матери, висконт. Вы можете встретиться с вашим отцом в одном из городов, лежащих в моих владениях, ну скажем …

— В Орте, — подсказал Петр.

— Да. Например, в Орте, — подхватил Иоанн, — Начинается сезон охоты, а о том, какие охоты организовывает герцог Сполетский, ходят весьма интересные истории.

— Да, — радостно воскликнул Альберих, — мой друг Кресченций, которого все именуют Кресченций Мраморная Лошадь, однажды принимал участие в подобной охоте и рассказывал мне о том неописуемом удовольствии, которое он получил.

— Очень славно, висконт. Возьмите вашего друга с собой. Я думаю, это удвоит ваши впечатления, — сказал папа и улыбнулся, увидев, как озарилось радостью лицо мальчика.

— На какое число назначить встречу? — спросил Петр.

Папа надолго задумался, он вскидывал руки вверх и негромко бормотал какие-то слова, но все более числа. Теодора напряженно следила за ним. В ее понимании, друг ее затеял слишком сложную игру.

— Не ранее, чем через две седмицы. Лучше бы через три, но тогда, боюсь, об этом узнают те, кому не следовало бы знать. Он извещал меня о полной своей готовности, все зафрахтовано и оплачено и, думаю, этих двух седмиц как раз ему хватит на все, чтобы начать задуманное, — сказал папа.

— О ком вы, падре? — недоуменно спросил Альберих. Папа погладил его по голове.

— Ну, разумеется, о вашем отце, висконт. О ком же еще?

[1] Эреб— древнегреческий бог вечного мрака.

[2] Обращение к бабушке в Италии