Эпизод 8.

Эпизод 8. 1677-й год с даты основания Рима, 4-й год правления базилевса Романа Лакапина, 8-й год правления императора Запада Беренгария Фриульского

(март 924 года от Рождества Христова)

Шум города, вначале приглушенный и тихий, а теперь уже истерически-нервный, долетел до ушей епископа Пьяченцы и пробудил его ото сна. Гвидолин вскочил со своего грубого жесткого ложа и первой мыслью, ворвавшейся в его сознание, было: «Вот оно, начинается!». Волна страха прошла в его душе и неприятно качнула сердце. Уже много дней он ожидал подобной тревоги и перед сном всякий раз благодарил Господа за то, что он даровал ему и его городу еще один спокойный день. Но видно, на сей раз, горькая чаша перешла уже в его руки. Епископ спешно начал натягивать свои одежды, ежесекундно прислушиваясь к нарастающему гулу. Сомнений уже не было — шум по своему характеру и децибелам уже давно превысил тот уровень, который издают рыночные торговцы, поймавшие карманника. И это явно не пожар, при пожаре не орут так истошно и повсеместно, если, конечно, не загорелся весь город сразу. Епископ, справившись, наконец, со своим туалетом, выскочил на лестницу и помчался, вопреки общему потоку не вниз и к крепостным стенам, а вверх на смотровую площадку башни, охраняемую его личными стражниками. Пока он добрался до нее, церкви Пьяченцы зашлись колокольным звоном, развеивая последние надежды жителей на заурядность происходящего.

Поднявшись к смотровой площадке, Гвидолин выбрал выход, ведущий к обзору северных стен города. Именно оттуда он, прежде всего, ожидал увидеть опасность. С тех пор, как император Беренгарий словно лисиц в курятник, спустил в Паданскую равнину полчища безжалостных венгров прошло едва ли больше месяца, но уже все соседние с Пьяченцей земли на левом берегу реки По напитались кровью своих жителей. Горожане и сам епископ в последние дни уже несколько раз видели подымавшиеся к небу грозные столбы дыма, повествующие о печальной участи, постигшей очередное соседнее селение. Пару раз на левом берегу появлялись и конные разъезды варваров, они кричали что-то нечленораздельное, но предельно грозное обитателям Пьяченцы, которые после их воплей тут же падали на колени, прося о заступничестве святого Антонина — покровителя их родного города.

Но на этот раз на левом берегу По все было спокойно и епископ, едва успев обрадоваться этой новости, испытал приступ нового, еще более жесточайшего страха. До последнего времени была слабая надежда на то, что венгры не рискнут переправиться через разлившуюся По, но если тревогой сейчас охвачены южные крепостные стены, стало быть, эта надежда рухнула, и горе и кровь теперь потоком хлынет в Тоскану, Сполето и папский Пентаполис. Епископ поспешил на южную смотровую площадку.

Там уже находился молодой папский посол Лев, священник кардинальской церкви Святой Сусанны, со своим, еще более юным, слугой. При виде Гвидолина слуга тотчас же отступил в тень и скрылся в темноте крепостной лестницы. Гвидолин был слишком встревожен, чтобы обратить на это внимание.

— Доброго дня ваше преподобие! Ликуйте, Господь услышал ваши молитвы!

— Доброго дня, отец Лев! Что вы хотите этим сказать?

Вместо ответа Лев вытянул вперед руку. По пармезанской дороге к городу приближалась колонна вооруженных людей. На первый взгляд в отряде было не менее тысячи человек. В середине отряда слуги несли роскошные носилки, очевидно, хозяина этого войска. У рыцарей, степенно ехавших впереди, развевались на ветру пять-шесть знамен, но Гвидолин, подслеповатый, как все, знакомые с грамотой, служители Церкви, никак не мог различить их цвета, не говоря уже о гербе.

— Это не венгры, — полувопросительно, полуутвердительно, произнес он.

— Конечно, это не венгры, ваше преподобие. Разве мог бы я так издеваться над вами?

Епископ до боли напряг зрение.

— Красные… Белые. Знамена красно-белые, полосы горизонтальные! И, кажется, коронованный лев! Это Тоскана?

— Именно так, ваше преподобие.

— Не знаю, зачем и с какой целью они появились здесь, их никто не звал. Но, благодарение Господу, их присутствие — гарантия нашей безопасности хотя бы на ближайшие дни.

Гул набата между тем нарастал. Город готовился к обороне, внизу на Большой городской площади, которая со временем получит название Пьяцца Кавалли, суетились люди, милиция занимала свои места возле крепостных бойниц.

— Ваше преподобие, вам надлежит поспешить к воротам, дабы услышать, с чем и к кому пожаловали тосканские гости.

Гвидолин послушался совета и заспешил вниз. Страх в его душе уступил место суетливым размышлениям. С момента появления в Италии короля Рудольфа, он и его город неизменно держали руку бургундцев. В связи с этим, тосканцев можно было вроде бы и не опасаться, они также находились в еще более жестком и долгом противостоянии с Беренгарием. Однако король Рудольф уже на девять с лишним месяцев застрял в земле франков, и в его отсутствие у равных ему по силе и возможностям князей вполне могло взыграть желание поднять мятеж. Так что совсем уже расслабляться не стоило.

Прошло немало времени, прежде чем Гвидолин добрался, наконец, до пармезанских ворот. За это время он уже успел услышать неоднократный призыв гостевого горна, очевидно, вызывавшего на переговоры или просившего горожан пустить их к себе. Гвидолина встретил глава городской милиции. Все прочие преклонили колено при появлении хозяина Пьяченцы.

— Вашему преподобию милость Господа, доброго здравия и времени на заботы о нас, — учтиво ответствовал глава милиции, здоровый и жизнерадостный саксонец, оставшийся в Пьяченце еще со времен похода императора Арнульфа и сделавший в городе неплохую карьеру.

— Благодарю вас, сын мой. Приветствую вас, жители Пьяченцы, — Гвидолин повернулся к согбенным спинам горожан, — прошу вас не отвлекаться на мою персону, а продолжать усердно исполнять дело свое. Итак, мой честный комит[1], что за тосканский гость пожаловал к нам и с какой целью?

— Графиня Берта Тосканская шлет приветствие вашему преподобию и желает войти в пределы Пьяченцы.

— Берта Тосканская? Сама графиня Берта, — забормотал епископ, — вот так неожиданность. Цель свою она вам, конечно, не сказала?

— Не сказала, ваше преподобие.

— Я бы очень удивился, если бы было наоборот. Что же, — сказал епископ, хлопнув в ладоши, — шлите графине Берте приветствие от Пьяченцы, мы будем счастливы лицезреть ее милость, город разрешит войти ей и ее сопровождению в количестве тридцати человек. Всем прочим предлагаем воспользоваться гостеприимством наших предместий.

Спустя полчаса Берта Тосканская торжественно вплыла на своих носилках в пределы Пьяченцы. Город приветствовал ее поклонами своих жителей, пением монахов и пронзительными стонами труб.

— Благороднейшая и величественнейшая графиня Тосканская! Вверенный мне милостью Господа святой и наивный город Пьяченца целиком и полностью у ваших ног, в чем от имени моего подтверждается.

И епископ сдержанно поклонился перед графиней, ибо выступал сейчас как светский владыка и хозяин лояльного города.

— Что вы, что вы, ваше преподобие, — заговорила Берта, — в первую очередь мне надлежит склонить голову перед святым городом и смиренным пастырем его в вашем лице.

И уже Берта опустилась на колени и поцеловала протянутую епископом руку.

— Простите за дерзость мою, если я поинтересуюсь у вас, благородная графиня, какие пути Господни привели вас сюда?

— Терпение, ваше преподобие, терпение. Думаю, что вы очень долго терпели неизвестность. Месяцы…

— Скорее годы, …— вставил Гвидолин.

— Тем более, так потерпите еще пару часов. Надеюсь и от вас услышать любопытные новости с севера.

— Увы, благородная сеньора, эти вести с каждым днем все более похожи на плач и стенания.

— Значит, такова воля Господа ниспослать нам горе и испытания за грехи наши и за гордость.

— Именно так, графиня. Будучи рожденными в грехе, мы изначально обречены на…

— На бесконечное стояние возле городских ворот Пьяченцы и рассуждения о высших материях, не так ли? — резко оборвала епископа Берта и, видя как тот изменился в лице, перевела все в шутку, — простите меня, ваше преподобие, но я не спала ночь и буквально валюсь с ног от усталости, а в такие минуты плоть и разум слабеют, тем более, что я столь наслышана о ваших превосходных винах и сырах.

Епископ все понял. Он поспешил с раздачей указаний своим слугам и сопроводил сердитую графиню к цитадели города — высокой крепостной башне, стоявшей напротив главной городской базилики — Церкви Святого Антонина. Видя настроение своей капризной гостьи, он не стал докучать ей предложением посетить начинающуюся службу третьего часа, однако перед полуденной службой все-таки послал своего диакона с приглашением, и Берта, состроив недовольную гримасу, не посмела ему отказать.

Только после оффиция девятого часа Берта смогла попробовать расхваленные всеми вина и сыры. Вся знать города присутствовала на обеде у епископа и восхищенными глазами смотрела на дочь самой Вальдрады, шепотом рассказывая снова и снова историю любви ее матери и короля Лотаря и пытаясь найти в складках ее морщин остатки былой красоты. Потерпев в большинстве своем неудачу, сплетники взяли убедительный реванш, вспомнив про красоту Ирменгарды, дочери Берты, и уверяли при этом, что и сама графиня еще несколько лет назад была нисколечко не хуже.

Сама же Берта была не словоохотлива за обедом, так и не пожелав рассказать Гвидолину о цели ее визита. Зато епископ поведал ей во всех красках и подробностях события последних месяцев.

— После битвы при Фьоренцуоле, где волей Господа, силой святого ковчега короля Рудольфа и мощью нашего оружия была сокрушена гордость императора Беренгария, король Рудольф посчитал более важным для себя отправиться в земли франков, где намеревался стать их правителем. Однако Господь распорядился иначе, и тамошняя знать избрала себе королем Рауля, на тот момент являвшегося герцогом Бургундии.

— Этих бургундских феодов больше, чем кардинальских церквей в Риме[2], — зло сострила Берта. Сидевшие за столом гости поддержали шутку дружным смехом. Берта подняла удивленно брови.

— Вот как? Бургундские правители здесь не пользуются почтением? — и смех в епископальном триклинии тут же трусливо замер. Большинство предпочло уткнуться в свои подносы с едой.

— Король Рудольф молод, полон сил, но ему, конечно, не достает опыта, и долг его советников заключается в помощи своему монарху, — дипломатично ответил Гвидолин.

— Прекрасно сказано, ваше преподобие. Продолжайте, вы изумительный рассказчик.

— К тому моменту император Беренгарий уже был в Вероне и, поискав вокруг взглядом, не нашел более ни в ком для себя опоры и совета. Тогда Люцифер, посещающий каждого в минуту его слабости, снизошел к нему и внушил мысль позвать своих страшных соседей, которые уже неоднократно приходили ему на помощь.

Берта почему-то одобрительно кивнула.

— Эти язычники, будучи всегда голодны и готовы проливать чужую кровь, как саранча кинулись на наши поля. Численность их войска составляла более десяти тысяч копий, и не было силы способной противостоять ей. В начале марта они обрушили на Павию, столицу нашего королевства, всю свою темную ярость.

За столом воцарилась полная тишина. Говорил один Гвидолин.

— По счастью, эти безбожники темны разумом и потому у них, хвала Всевышнему, до сих пор нет осадных орудий, способных пробивать наши стены. Граф Гариард и смиренный епископ Иоанн закрыли перед ними ворота и приготовились к долгой осаде. Однако венгры, по совету Люцифера, явно присутствовавшего в их войске, разожгли огромный костер, опустили в него свои стрелы и стали кружить вокруг города, направляя свои стрелы в его пределы. Очень скоро город оказался объят пламенем. Горели дома, горели святые базилики, заживо горели люди. В огне погиб епископ Иоанн, да упокоит Господь его душу и отпустит ему грехи!

Все за столом перекрестились.

— Горожане не успевали справляться с одним пожаром, как в другом месте возникал следующий. В городе, несмотря на холодную мартовскую погоду, было столь жарко, что волосы на голове у людей беспричинно вспыхивали как солома, а иссушенные жаром глаза выпадали из орбит. К исходу третьего дня в несчастной Павии не осталось дома, которого бы не коснулись языки дьявольского пламени. Этот пожар для жителей города стал самой страшной бедой со времен чумы, разразившейся в их городе двести сорок лет тому назад. Тогда, говорят, люди видели, как по улицам Павии ходили два ангела, добрый и злой; там, где первый давал знак, второй ударял копьем в дверь дома, и, сколько делалось таких ударов, столько в этом доме умирало людей[3].

— Хотела бы я знать, в чем заключалась доброта первого ангела, — воскликнула Берта и залилась громким смехом, увидев обескураженное лицо Гвидолина, не знавшего, что сказать в ответ. Отсмеявшись над бедами, постигшими столицу соседнего феода, в чем ее никто не посмел ограничивать ни в продолжительности, ни в громкости, Берта продолжила расспросы:

— Почему венгры, прежде всего, атаковали Павию?

— Потому что Павия — королевская столица, потому что Павия имела смелость принять сторону короля Рудольфа и короновать его лангобардской короной. Наконец, потому, что в Павии находились графы Гариард и Бонифаций, чье появление при Фьоренцуоле решило исход битвы.

— Что было далее?

— Некоторые отряды венгров начали рыскать, как шакалы, по землям Ивреи и Лангобардии, но большинство из них, направляемые умелой рукой, вероятно из Вероны, а может быть из самого ада, поспешили через Иврею проникнуть на территорию бургундских королевств. По всей видимости, Беренгарий, горя местью, решил перенести поле битвы на землю врага и нанести максимальный ущерб его имуществу. Но там их поджидал достойный и жестокий отпор. Немногие из варваров вновь увидели поля Италии. Против Священного копья короля Рудольфа не устояли даже эти дикие орды. В самый разгар битвы король Рудольф достал эту бесценную реликвию, и один вид ее обратил венгров в беспорядочное бегство.

— Ваши слова, как мед, текут из ваших уст, ваше преподобие. Я, конечно, не такой искушенный рассказчик, как вы, и у меня есть сведения об этой битве гораздо менее цветистые, чем ваши, сведения скучные и практичные. Король Рудольф навряд ли справился бы с венгерским войском и даже Святое копье навряд ли бы помогло ему, пусть простит Господь дерзость мою, если бы на помощь Рудольфу не пришло бы войско соседнего королевства, которое возглавлял Гуго, граф Арля и Вьенны, — сказала Берта крайне недовольным тоном, ее покоробило, что лавры этой битвы, о подробностях которых она уже знала, распределились народной молвой так несправедливо.

— Граф Арля и сын нашей заступницы, великой графини Берты Тосканской! — воскликнул кто-то из тосканских рыцарей, очевидно, быстрее прочих успевший оценить качество местных вин.

Все присутствующие встали и поклонились графине. Лицо Берты озарила гордость за своего сына.

— Я слышал, что в войне против венгров участвовали даже сарацины Фраксинета, — сказал кто-то из местной знати.

— Нахожу весьма мудрым объединяться для защиты своих земель против единого и грозного врага, несущего одну лишь смерть и разрушение, — вынесла очередную сентенцию Берта. Спорить с ней никто не посмел, большинство вообще избегали с ней встречаться взглядом. Один лишь папский посол Лев внимательно рассматривал графиню и запоминал каждое ее слово.

За обедом последовала вечерняя служба, после которой графиня изъявила желание отужинать с епископом наедине. Гвидолин оживился, весь день он провел в терзаниях, безуспешно пытаясь разгадать намерения графини.

После того как слуги, сделав свое дело, удалились, Берта еще раз обошла небольшое помещение, выбранное ей днем ранее в качестве места своего ужина. Графиня предприняла все меры предосторожности, чтобы убедиться, что они действительно одни.

— Ваше преподобие, мне хотелось бы узнать ваше личное отношение к королю Рудольфу, — начала она.

— Я солгу, если скажу, что меня за это время не посещали мысли сожаления, что я принял его руку.

— Благодарю вас за быстрый и лишенный излишних церемоний и уверток ответ. Ваших слов мне достаточно, ваше преподобие. А как вы думаете, куда, после Павии и Бургундии, направит теперь своих венгров, император Беренгарий?

Гвидолин молчал.

— Сюда, — за него ответила сама Берта. И Гвидолин, вздохнув, кивнул.

— И в лучшем случае вас будет ждать участь Павии. Вы ведь тоже принимали участие в битве при Фьоренцуоле.

— Да, графиня.

— А куда Беренгар направит своих мстителей после вас? Куда, по вашему мнению?

Гвидолин поднял на нее глаза.

— Полагаю к вам, донна Берта.

— Правильно полагаете, святой отец. Поэтому я здесь. Я вовсе не желаю покорно ожидать прибытия варваров ко мне в Лукку. У меня нет желания накрывать им праздничный стол и подавать им на обед мясо моих бедных подданных.

— Вашего войска хватит, чтобы здесь выдержать осаду и, возможно, не дать им пройти вглубь страны. Но для сражения в открытом поле даже ваших рыцарей слишком мало.

— Мое войско здесь для того, чтобы подкрепить мои аргументы в разговоре с вами. Если мы сейчас не договоримся, мое войско уйдет, и вы будете держать ответ перед Беренгарием один. Два дня назад венграми была взята и разграблена Кремона.

Гвидолин печально возвел глаза к небу.

— Не в венграх проблема, святой отец. Вы сами сказали сегодня, что ими управляет опытная и умелая рука. Если отрубить эту руку, венгры уподобятся слепым котятам, тыркающимся во все стороны, и почтут за благо поскорее убраться к себе. Мой сын доказал, что сила их оружия преодолима.

— Как же вы предлагаете отрубить эту руку?

— Опять же сошлюсь на ваши собственные слова, епископ. Вы сказали, что, помимо венгров, у Беренгара почти не осталось союзников. Самое время, пока венгры бегут из Бургундии, воспользоваться этим и оставить Италию без императора.

Гвидолин посмотрел в глаза Берте.

— Вы предлагаете …. убить того, на чей лоб нанесен священный мир наместником Апостола Петра?

— Прежде всего, оставьте, разговаривая со мной, ваши аргументы насчет помазания и прочего. И не беспокойтесь, ваше преподобие, мои слова предельно конкретны и честны по отношению к вам. У меня нет желания и времени на то, чтобы говорить с вами намеками и пугаться причинить вред человеку, на которого кто-то, тоже весьма сомнительных достоинств, однажды нанес своей рукой оливковое масло. Если сомневаетесь и подозреваете меня в двуличии, то подумайте прежде, есть ли на Апеннинах кто-нибудь, ненавидящий Беренгара более меня?

— Нет, абсолютно точно нет.

— Эту мысль о мести я вынашивала долгие годы, сидя в этой вонючей мантуанской тюрьме. Беренгар не слепой Людовик, даже лишившись глаз, рук, гениталий он будет опасен, поэтому да, вы слышите? Да-да-да, убить! Беренгар лишил меня нескольких лет жизни, лишил здоровья, до срока лишил красоты, но не лишил слуха. Я слышала, как ваши невежественные слуги сегодня отпускали шутки насчет меня.

— Ваша милость, о чем вы?! — воскликнул Гвидолин, побледнев от ужаса.

— Мне нет дела до этой черни, епископ. Мои силы, увы, на исходе, и у меня осталась всего лишь одна цель, и мне безразличны насмешки этих червивых языков. Если Беренгар умрет вашими стараниями, у меня и моих детей вы можете просить все, что пожелаете. Я подниму вас до самых высот Церкви.

— У вас есть план относительно императора?

— Подле императора сейчас находится ваш друг, граф Гизельберт Бергамский. Однажды он уже участвовал в заговоре против Беренгара вместе с вами.

— Неудачном заговоре.

— Тогда Беренгар был силен, и многочисленна была свита вокруг него. Теперь она кормит червей во Фьоренцуоле. Далее, рядом с Гизельбертом находится преданный мне и моему сыну Гуго граф Вальперт.

— Граф Гизельберт, я слышал, даже женился на дочери Вальперта.

— Да, и я приветствую этот союз. Не знаю отчего, но Беренгарий питает какую-то глупую симпатию к Гизельберту.

— Не совсем так. Я слышал, граф недоволен вниманием императора, тот отказывает ему в своих дарах и милости. Гизельберт просил даже императора быть крестным для своего недавно родившегося сына, но Беренгарий под каким-то нелепым предлогом отказался, чем серьезно обидел графа.

— Очень хорошо, очень хорошо, — приветствовала эту новость Берта, — вам будет с кем иметь дело. Но я слушаю ваше решение.

Гвидолин, сложив ладони домиком и потирая этой конструкцией нос, погрузился в размышления.

— Я хочу услышать также ваше предложение о вашей награде, — подбодрила его Берта.

Прошло несколько минут тишины. Берта недовольно заерзала.

— Вас мучают сомнения? Я пришла не по адресу? Три года назад не вы ли с Одельриком, пусть черти смилуются сейчас над ним, и тем же Гизельбертом умышляли против Беренгара?

— Там был еще Фламберт, епископ Милана, — сказал Гвидолин, как будто это что-то коренным образом меняло.

— Ну да, помню. Тот еще прохиндей. Для его отца я даже на мгновение не буду просить у чертей жалости.

Гвидолин при упоминании служителей ада всякий раз передергивался и крестился. Наконец, он решился. Он повернулся к Берте, и та не смогла скрыть своего удивления, видя хитрую улыбку на его лице.

— Мне нравится ваш настрой, святой отец, — сказала она.

— Дело в том, благородная графиня, что сегодня я утаил от вас еще одну новость. Она, конечно же, предназначалась не для многих ушей. Третьего дня ко мне прибыл посол из Рима, священник Лев из прихода Святой Сусанны.

— Да, я обратила на него внимание. Милая мордашка.

— Тщусь чем-либо удивить вас, благородная донна, но накануне мне эта мордашка предложила то же, что и ваша милость!

— То же? Что «то же»? Как? Убить Беренгария? — лицо Берты даже на мгновение разгладилось от удивления.

— Именно так, графиня.

— Рим направил вам посла? — и, всплеснув руками, Берта принялась рассуждать, — Рим направил посла, …… посла с такой целью……… Иоанн, который так дорожил союзом с Беренгарием, теперь……..

Догадка зажглась в сознании Берты.

— Что за человек этот Лев? Внешность его менее всего подходит на заговорщика и убийцу? Да и для служителя Церкви он слишком мил и ухожен!

— Прежде всего, спешу успокоить ваши сомнения, графиня. Он действительно священник, делающий сейчас весьма примечательную карьеру. Его внешность, ученость и такт позволили ему, выходцу из плебейской семьи, стать одним из самых талантливых отцов римской церкви. Среди всего водоворота местных страстей он умудряется выходить сухим из воды. Ему благоволят и Его Святейшество папа Иоанн, и прекрасная сенатрисса Мароция.

— Стоп! Достаточно, я услышала то, что ожидала! Я сожру прилюдно городские нечистоты, если вы докажете, что этого попа к вам направил папа Иоанн. Император Беренгар — последняя надежда этого Тоссиньяно продлить свои спокойные дни на папском престоле. Не будет Беренгара и папа не успеет оглянуться, как эта шлюха Мароция накинет ему петлю на шею. Нет, я вас обманула, ваше преподобие, у меня в этой жизни еще не одна, а две цели. Убрав Беренгара, я приду в Рим и постараюсь не дать этой потаскухе завладеть папским троном. Ваш юный священник послан Мароцией, его сладенький вид буквально кричит об этом. Как он ведет себя здесь?

— Признаться, мои слова укрепят ваши подозрения. Я не могу отказать ему в учености, знании и уважении законов Церкви, но я вижу, что его душа слаба и часто отвлекается на дела суетные.

— …Каковыми являются…., — подвела его к выводу Берта.

— Сладость вина и плотские утехи. Я, с самого его появления здесь, приставил к нему особо наблюдательных слуг.

— Прекрасно, ваше преподобие. Это очень умно!

— Они заметили, что юный священник, стреляя глазами по округлостям местных дев, тем не менее, привечает удовольствия другого рода. В его свите есть еще более молодой, чем он, паж, с которым он, по уверению моих слуг, запирается на ночь в своих покоях.

— Господи! — воскликнула, еще более поморщившись, Берта.

— И я думаю, что не за ночными молитвами проводят они там время. Сами понимаете, я не стал углубляться дальше в своих расследованиях.

— И этого человека вы называете будущим римской Церкви? Что за проклятие постигло Рим, если на троне Святого Петра воцаряются раз за разом люди, являющие собой мерзкий сосуд, наполненный самыми жуткими и разнообразными грехами.

— Все началось с Трупного синода. Нельзя было поднимать руку на наместника Апостола. Господь наказывает за это Рим!

— Тут я с вами готова согласиться. Ну, ладно, — сказала уже более спокойным голосом Берта, — быть может, это даже сыграет нам на руку. Любая слабость нашего врага придает силы нам. Думаю, что нам нужно будет, не мешкая, вызвать на разговор этого милого пресвитера, но прежде, чем это сделать, расскажите мне предложенный им план.

— Его план, в основном, мало чем отличается от вашего. Это, по сути, просто предложение за хорошую награду сделать весьма трудное и опасное дело, — начал было Гвидолин, но осекся, уловив смысл своих собственных слов.

Берта слабо улыбнулась.

— Продолжайте, друг мой. Вы все правильно сказали. С моей стороны это тоже всего лишь предложение, а далее я целиком полагаюсь на ваш ум, интуицию и осторожность.

— Так вот, — воодушевленно продолжил Гвидолин, — он так же, как и вы, предлагает мне в своих действиях опираться на графа Гизельберта. Он указывает мне на графа Мило, как на, возможно, главную помеху нашим планам. Этот граф — верный пес Беренгария.

— Да, я это знаю и с выводами этого Льва согласна.

— Но есть одно отличие плана, предложенного мне Римом, и, признаться, мне лично это отличие очень даже по сердцу. Отец Лев предлагает главной движущей силой заговора сделать Фламберта, архиепископа Миланского, а мне самому оставаться в тени и координировать действия заговорщиков.

— Какими способами предлагалось стимулировать епископа Фламберта?

— Не секрет, что Беренгарий за его утверждение в сане архиепископа возложил на него непомерную дань. Фламберт активно сопротивлялся королю Рудольфу, надеясь своим рвением заслужить освобождение от этого долга. Однако, Беренгарий остался непреклонен в своих требованиях и даже послал к Милану отряд венгров, которые, впрочем, не стали атаковать город, но расположились в прямой его видимости и пообещали уйти только с золотом предназначенным для них.

— Вы хотите сказать «для Беренгария»?

— Нет, графиня, я намеренно в своих словах отдал золото венграм. Кому, как не им предназначается оно, в качестве уплаты за их верную службу, разорившую Павию и Бургундию?

— И опять-таки вы правы, ваше преподобие. Каков же срок уплаты долга?

— Он давно истек и, как мне сообщали приезжие негоцианты, Фламберт, стирая в пыль свои зубы от злости переполняющей его, недавно собрал-таки это золото. Его тоска была так велика, что архиепископ, говорят, лил самые настоящие слезы, передавая деньги, золотые украшения и золотую церковную утварь перевозчикам, а потом и вовсе решил самостоятельно ехать с этим золотом в Верону, видимо, окончательно упав духом, а может пытаясь использовать последний шанс и очно просить императора о милости. Так было заявлено венграм, и те согласились стать его охраной и провожатыми к императору.

— Более чем уверена, что Беренгарий откажет Фламберту. По моим сведениям, король пытался через посредников добиться займа от Тосканы, а затем от венецианцев. Везде ему было отказано, ибо мои люди не задаром едят свой хлеб.

— И теперь у него нет другой возможности расплатиться с язычниками, как только золотом Милана, иначе венгры сами очень скоро поднимут его на свои копья.

— Да, да. Ну что же, план этот очень недурен, Беренгарий получит в самые ближайшие дни еще одного лютого врага, и ваши, с разумом подобранные, слова упадут на благодатную почву святейшего гнева. Вам есть с кем работать, ваше преподобие, и ваши сведения укрепили мою надежду на успех. Да, кстати, а что в качестве вознаграждения вам обещал этот отец Лев, а точнее те, кто его сюда направил?

Гвидолин потупил взор.

— Миланскую епархию.

Берта расхохоталась.

— Так значит миссия его высокопреподобия Фламберта, по замыслу Рима, не простирается дальше веронских стен? План римлян мне определенно нравится, но для того, чтобы привлечь вас на свою сторону, я теперь, конечно, должна поманить вас чем-то большим. Признаться, я хотела пообещать вам то же самое, но из общения с вами я пришла к выводу, что столь разумный и талантливый отец Церкви заслуживает особой награды. И я готова поцеловать распятие, лежащее у вас на груди, что я вам дам нечто более значимое, чем Милан.

У Гвидолина загорелись щеки.

— А что выше Милана, только Равенна и сам Рим, не так ли? — продолжала Берта, — И если римляне планировали откупиться от вас одним Миланом, то кого же они видят своим епископом? Ведь далее у них на очереди будет их собственный город. Кого же они видят вместо Тоссиньяно? Что, если этого смазливого пресвитера Льва?

— Он так молод, графиня.

— А вы забыли, как десять лет назад на римском троне восседал еще более юный Анастасий? Да, именно, — воскликнула Берта, самостоятельно нашедшая еще один аргумент в пользу своей догадки, — Пусть кара небесная постигнет меня немедля, если инициатор понтификата Анастасия и изобретатель плана по свержению Беренгария не одно и то же лицо! Отсюда и мысль задействовать Фламберта, ведь и он, и Беренгар две самые верные опоры папе. Тоссиньяно в результате будет поставлен перед нелегким выбором и при любом исходе дела позиции папы ослабнут. Вот чертова шлюха, узнаю ее дьявольский почерк!

— Вы говорите о Мароции?

Берта не ответила, ее сознание посетило еще одно, совершенно невероятное предположение.

— Скажите мне, мой друг, — Берта окончательно зачислила Гвидолина в свои союзники, — а вам доводилось видеть слугу этого священника, с которым они кротко и целомудренно проводят ночи?

— Пару раз. Мельком.

— Вы видели его лицо? Опишите мне его.

— Я нет, но слуги уверяли меня, что он молод и хорош собой.

— А волосы, какого цвета и длины у него волосы?

— Его лицо всегда спрятано под капюшоном, поэтому ничего определенного сказать нельзя. Он худ и весьма невысок ростом.

Берта вскочила со своего кресла.

— Невысокого роста, говорите? Наши планы меняются, епископ, мы не будем звать сюда этого Льва. Мы сами наведаемся к нему. Сейчас же!

[1] Термин широкого применения — от командира отряда до графа.

[2] Герцогство Бургундия образовалось в конце 9 века наряду с королевствами Верхняя (Трансюранская) и Нижняя (Цизальпинская) Бургундия .

[3] Ф.Григоровиус «История Рима в средние века» Том 2, Книга 3, глава 6.1