Эпизод 27.

Эпизод 27. 1679-й год с даты основания Рима, 6-й год правления базилевса Романа Лакапина (март 926 года от Рождества Христова).

Наверное, все же не стоит сильно упрекать Рудольфа Бургундского в малодушии, в эти дни он действовал достаточно разумно и трезво, полагая, что, даже будучи в изгнании, он останется помазанным церковью королем Италии и сможет в дальнейшем попытаться изменить ситуацию в свою пользу. Стоящий перед глазами пример Беренгария, долгие годы пребывавшего в тени сполетских и бургундских правителей и в свое время все-таки достигшего императорской короны, вдохновлял и поддерживал Рудольфа. К тому же у него оставалось еще непобедимое Священное копье, а по правую руку ослепительная красавица, в плену чар которой он по-прежнему сибаритски нежился и ради обладания которой за последние два года наделал кучу фатальных для себя глупостей. Никто из слуг, конечно, не осмелился вслух упрекнуть короля тем, что из-за его слабости был предан и бесславно погиб герцог Бурхард Швабский, присутствие которого так бы сейчас выручило короля и, несомненно, защитило бы Рудольфа и его корону от всех посягательств соседа-узурпатора.

А вот теперь королю Рудольфу приходилось, словно затравленному охотниками кабану, прокладывать со своим небольшим отрядом путь среди холмистых лесов Ивреи и, по возможности, сторониться больших городов. Их с Ирменгардой неуемной гордости и честолюбию, конечно же, до тошноты в горле претило то, каким именно способом они покидают страну, которую, как они полагали, держали под своей пятой последние три года. Однако, инстинкт самосохранения вынуждал их подчиняться графу Вальперту, который теперь руководил движением их отряда и заставлял недавних монархов вести поистине спартанский образ жизни и не выпячивать при каждом встречном и поперечном свои миропомазанные регалии. Несмотря на все просьбы и протесты Ирменгарды, Вальперт настоял на том, чтобы беглецы обошли стороной Турин, где иврейские бароны-изменники запросто смогли бы повязать их всех. Не раз и не два старый граф понукал обладателя Священного копья трусливо прятаться в лес при виде значительной колонны пилигримов, направлявшихся вглубь Италии, или обоза негоциантов. На постоялых дворах Вальперту приходилось труднее всего справляться с амбициями и воспитанием своих высокородных сеньоров, которые всенепременно требовали себе отдельного стола, блюда или хотя бы деревянного подноса для своей еды, а также изгнания из своей трапезной всех тех, кто по рождению своему и образу жизни оскорблял бы им вид и портил аппетит. Старый опытный воин только сокрушенно качал головой, представляя себе, как повстречавшиеся им по дороге пилигримы спустя сутки, а может и часы, словоохотливо поделятся впечатлениями о своей встрече с королем его грозным преследователям.

По всей вероятности, Вальперт дул на воду, обжегшись на молоке. Вот уже и Турин остался далеко позади, вот уже и полуразрушенный замок Авильяно скрылся за туманными холмами, и началась дорога совсем уже дикая и труднопроходимая. Тем не менее, Вальперт по-прежнему призывал всех к осторожности, напоминая, что, помимо погони из Италии, им теперь следует опасаться сарацинов Фраксинета, поскольку они проходят в непосредственной близости от этого страшного разбойничьего гнезда. Пилигримы и негоцианты, время от времени появлявшиеся у них на пути, теперь совсем исчезли, поскольку дорогу от Бургундии до Турина они предпочитали проходить, сколотившись в значительные дружины, способные дать отпор грабителям всех мастей и вероисповеданий. Несмотря на мрачные завесы лесов, окружавших со всех сторон беглый отряд, граф Вальперт, впервые за последние недели, поверил, что его миссия проводника увенчается успехом. Он с трудом устоял против искушения просить ночлега и пищи в замке Суза, но уже ничего не мог поделать с новым приступом гордыни и своеволия короля и его спутницы, также почувствовавших себя в безопасности и поэтому непринужденно выгнавших всех простолюдинов из таверны, в которой они остановились на ночлег. Таверна располагалась в пяти милях к западу от Сузы.

Все последние недели при Вальперте оставалась его дочь Роза, которая безропотно несла все тяготы походной жизни и к настоящему моменту осталась единственной служанкой графини Ирменгарды. Граф Вальперт втайне восхищался стойкостью своей дочери и мысленно ставил ее в пример капризной Ирменгарде, которая временами закатывала всем своим спутникам истерику, досадуя то на паршивую погоду, то на пришедшие в негодность платья, то на короля и его воинов, не сумевших постоять за себя и за нее. Каждый свой день, а Вальперт вставал чрезвычайно рано, он начинал с того, что навещал еще спящую дочь, долго с умилением смотрел на нее и целовал в лоб.

Вот и этим утром Вальперт совершил трогательный отцовский обряд, после чего спустился во двор таверны, чтобы разбудить слуг и дать им указания для сегодняшнего похода. Велико было искушение остаться здесь хотя бы на сутки, ибо все смертельно устали, но Вальперт заставлял себя и других двигаться вперед, к бургундской границе, где только и можно было рассчитывать на вожделенный отдых, да и то относительно, поскольку они выходили к границам Нижнего королевства, подчиненного их врагу Гуго. Однако, дорога к Верхней Бургундии пролегала через Иврею и в текущих обстоятельствах выглядела еще более опасной. В свое время Вальперт долго спорил с Рудольфом и Ирменгардой о выборе пути, и решающим фактором стало то, что в пределах Нижнего королевства имя Вальперта послужит им надежной защитой от слуг Гуго, а, в самом худшем случае, можно будет взывать к милости Людовика Слепого, который номинально оставался в Арелате[1] королем.

Королевский двор, как и ожидалось, лежал вповалку, не исключая дозорных, и если бы враг преследовал их, он мог взять их без малейшего сопротивления. Вальперт вознес благодарную молитву Господу о том, что он защитил их этой ночью и начал темпераментно возвращать к сознанию слуг и воинов. Будучи целиком поглощенным этим весьма энергозатратным занятием, он не сразу услышал тревожный топот многочисленной конницы, приблизившейся к месту их ночлега. Приказав немедля закрыть ворота и поднявшись на верх сторожевой деревянной башни, возвышавшейся над постоялым двором, он, с мгновенно зашедшимся от волнения сердцем, увидел, как таверну окружили более сотни вооруженных всадников.

Стремглав, насколько ему позволяли возраст и телосложение, он бросился к покоям короля. Слуги беспрепятственно пропустили его, и Вальперт, распахнув двери, на мгновение замер при виде совершенно обнаженной Ирменгарды, властно распластавшейся на широкой кровати, на угол которой она во сне загнала короля Рудольфа. Несмотря на смертельную опасность, грозящую им всем, старый граф несколько мгновений не мог отвести своего восхищенного взгляда от открывшейся ему картины. «Святое Небо! От такой женщины действительно можно потерять голову», — первым делом после потрясения подумал он. Затем, поискав взглядом по сторонам, он поднял с пола упавшую простыню, которой укрывалась графиня, и осторожно опустил ее на Ирменгарду.

Пронзительные звуки труб донеслись извне. Спящие вздрогнули и подняли головы с мутными после сна глазами. Вальперт бросился перед королем на колени.

— Беда, ваше высочество! Нас нашли!

— Как нашли? Кто нашел? — бормотал король, а Ирменгарда тихо вскрикнула от страха.

— Еще пока не знаю, ваша милость, но у ворот таверны не менее сотни рыцарей. Христиане, но, на мой взгляд, уж лучше были бы сарацины, по крайней мере, нам было бы ясно, что делать.

— Одежду, оружие! — закричал король.

— Они до сих пор не ворвались в таверну. Может быть, они преследуют другие цели? — робко спросила Ирменгарда.

— О, как бы я хотел, чтобы вы оказались правы, графиня! — ответил Вальперт, — не будем терять времени. Я пойду навстречу и попытаюсь выведать их намерения. Вы же, ваше высочество, готовьтесь к защите и молите Господа, ибо силы наши скудны.

С этими словами Вальперт поспешил покинуть покои короля. Направляясь к воротам, он убедился, что незнакомцы закончили окружение таверны, но не проявляют стремления проникнуть внутрь, очевидно, напрашиваясь на переговоры. Граф Вальперт приказал открыть для себя ворота и вышел за пределы таверны. Он сознательно отказался от оружия и даже не надел шлема, чтобы продемонстрировать все миролюбие сегодняшних обитателей постоялого двора.

К Вальперту тут же направились двое всадников. Первого их них Вальперт узнал сразу — Ансельм, владелец маленького замка в предместьях Турина, старый рыцарь, служивший еще Анскарию Иврейскому. Вторым был монах, который надвинул себе на голову капюшон и всем своим видом подчеркивал нежелание афишировать свое имя и происхождение.

— Здесь расположились на ночлег и, подаренным нам всем Господом, новым днем намереваются продолжить свой путь добрые христиане могущественного рода. С чем связано ваше появление здесь, благородные мессеры?

Отвечал рыцарь Ансельм:

— Чтим ваше благородство, мессер Вальперт, и склоняем головы перед вашими доблестями, известными миру, но, по нашим сведениям, здесь, вместо добрых христиан и высокородных людей, скрывается бургундский король Рудольф, упорствующий в грехе прелюбодеяния, со своей конкубиной Ирменгардой, которая коварством и хитростью Люцифера отняла графскую корону у ее законного обладателя, благочестивого висконта Беренгария, сына Адальберта. Мы имеем приказ задержать конкубину Ирменгарду и доставить ее на милость и суд висконта Беренгария.

— Ваши намерения относительно короля Рудольфа?

Ансельм быстро переглянулся с монахом и ответил:

— У нас нет намерений препятствовать королю Рудольфу.

Ответ более чем исчерпывающий. Вальперт поклонился своим собеседникам и поспешил обратно к королю, где слово в слово передал им содержание разговора. Ирменгарду посетила короткая вспышка бессильной ярости, она начала метаться из угла в угол, заламывая руки и бросая проклятия Беренгарию, Ансельму и всем прочим иврейским баронам-предателям.

— Возможно ли предложить этим баронам выкуп? — спросил Рудольф.

— Выкуп?! Помилуйте, мной торгуются как какой-нибудь рабыней на невольничьем рынке, — воскликнула Ирменгарда. Мужчины не обратили внимания на ее возмущение, и графиня разразилась еще одним страстным монологом.

— Я думаю, ваше высочество, что мудрость и мужество остаются при вас. Во всяком случае, нужно попытаться им это предложить, — при первой же паузе, любезно допущенной Ирменгардой, ответил королю Вальперт.

— Иди же, мой верный друг Вальперт, мой старый друг Вальперт, предложи им…

— Прошу прощения, ваше высочество, но думаю, что вам надлежит сделать это самому. Коронованной особе трудно отказать, одно ваше присутствие остудит пыл этих баронов, к тому же вашей милости ничего не угрожает, они ясно дали понять, что их целью является только графиня.

— Тогда я тоже приму участие в переговорах, — сказала Ирменгарда, уязвленная тем, что ее судьба отныне ей самой не принадлежит, а является предметом торга.

— Ваша милость проявит больше мудрости, если пожелает остаться здесь. Обиды ваших баронов на вас слишком сильны и появление вашей милости перед их глазами может спровоцировать их на необдуманные поступки. Останьтесь здесь, быть может, нам придется защищать вас молитвой и мечом, если мы не сумеем договориться.

— Останься здесь, душа моя, — поддержал Вальперта король.

Далее Рудольф подкрепил указания своим слугам относительно возможной обороны таверны. Впрочем, на протяжении всего времени осаждающие не проявили более никаких действий по отношению к ее обитателям, и Вальперт усмотрел в этом добрый знак, о чем не преминул сообщить королю.

— Это свидетельствует о том, что мы можем договориться, — сказал он Рудольфу и повторил затем свои слова Ирменгарде, которая, после их ухода, опустилась на колени и зашлась в неистовых мольбах к Небу.

Король и Вальперт поспешили за ворота таверны. Вальперт вновь был без оружия и шлема, а вот король, напротив, облачился в парадное воинское облачение и водрузил на голову норманнский шлем с бармицей и распятием на нашлемнике.

Наблюдательный глаз Вальперта быстро подметил, что число окруживших их воинов заметно увеличилось. Он доложил об этом королю, и настроение последнего заметно упало, поскольку это обещало Рудольфу, как минимум, увеличение выкупной суммы за Ирменгарду и, кроме того, делало совершенно бессмысленной попытку прорваться из окружения силой.

Изменился и качественный состав окружившего их войска, и это нашло подтверждение в том, что при появлении короля и Вальперта к ним направились уже трое послов. К Ансельму и безвестному монаху присоединился могучий рыцарь, чья плотная одежда, оттороченная мехом, и огромный меч с редкой для того времени массивной гардой выдавали в нем человека из германских земель. Все трое приветствовали короля поклоном, в котором отсутствовало какое-либо подобострастие.

— Карл Ринек, барон Вартбурга, вассал могущественного и грозного Геро, графа Тюрингии, — с достоинством обозначил себя чужеземец.

Вальперт услужливо расстелил на земле конские попоны и переговорщики, кто сел, а кто и возлег на них. Один лишь монах предпочел черным столбиком стоять подле рыцарей.

— Преданный мне граф Вальперт рассказал о ваших намерениях, благородные мессеры. Меня, прежде всего, удивляет и печалит, что вы ставите условия королю Бургундии и Италии.

— Ваше высочество, вы находитесь на земле маркграфства Иврейского, властелин которого не признает ваш сюзеренитет над собой, неосвященный благостью епископа Рима, преемника Святого Петра. Претензии же Иврейской марки касаются женщины, которую вы держите при себе и которая попрала законные права наследника нашего маркграфства. Хозяин здешних земель требует ее предать суду, и кто сочтет его требования неправомерными?

— Эта женщина является моей супругой, а, стало быть, правительницей Бургундии и Италии.

— Ваш брак не получил одобрения ни епископом Рима, ни прочими отцами Святой церкви. Ваша законная жена Берта находится сейчас в Тургау, под покровительством герцога Германа Веттерау и своей матери Регелинды, — ответил барон Вартбурга.

Тон барона очень не понравился Вальперту, барон говорил резко и без всякого почтения к королю. Рудольф смутился и не нашел что ответить. За него начал говорить Вальперт.

— Не подвергая ваши слова, благородный мессер Ринек, никакому сомнению, спешу заметить, что все мы, являясь суетными и строптивыми рабам Господа нашего, должны стремиться во спасение души собственной не проливать чужую кровь христианскую. Графиня Ирменгарда, да будет ей единственно Господь судьей в этом мире, имела и имеет права на владение Иврейской маркой и вы, мессер Ансельм, знаете это не хуже меня. Она является законной вдовой графа Адальберта, да воспоют ему сейчас осанну ангелы небесные, и права ее были подтверждены здесь присутствующим Рудольфом, королем Италии и сюзереном Ивреи. Так распорядился Господь наш, что его волею в Иврее утверждается сейчас молодой висконт Беренгарий, чьи претензии на корону графства, возможно, также имеют обоснование. Зачем же злоупотреблять властью своей и искушать Создателя нашего, требуя выдачи той, которая сейчас лишена всяческой силы и воли и представляет собой несчастную гонимую душу, умоляющую вас о милости к себе и сохранении своей жизни? Вы же лучше меня знаете, что именно ее будет ждать, если висконт Беренгарий учинит над ней свой суд.

Монах, так и не снявший капюшон, на протяжении всей речи Вальперта кивал головой и, как показалось графу, кивал одобрительно, а по окончании монолога соизволил присесть рядом с остальными собеседниками. Ансельм наклонился к нему, и они обменялись парой неслышных прочим фраз.

— Ваша речь, мессер Вальперт, весьма убедительна, но я вассал висконта Беренгария и у меня есть четкий приказ относительно графини.

— Мы находимся почти на границе Бургундии и, кроме присутствующих, здесь никого более нет. Что вам стоит, граф Ансельм, не догнать нас и взамен получить …. десять тысяч денариев. Какой вам прок в погублении души христианской?

— Но есть мой вассальный долг, есть приказ моего сюзерена и есть посул с его стороны, согласно которому за голову Ирменгарды мне обещаны …. двадцать тысяч денариев.

При упоминании головы Ирменгарды король передернул плечами. Он ужаснулся злобе и ненависти человеческой, представив себе отсеченную голову своей возлюбленной с остекленевшими глазами и оскалившимся в предсмертной муке ртом. К этой голове подходит громила Карл Ринек, поднимает ее за волосы и небрежно откидывает в траву. Бррр!

Король загрустил и задумался, а все прочие меж тем внимательно смотрели на него и ждали ответа на открывшийся торг. Наконец Рудольф вышел из оцепенения.

— Волею Господа, изгоняющего меня из вашей страны, я сейчас не имею большие возможности в деньгах. Тем не менее, я оставлю вам мессеры все, что у меня есть, моих слуг и мое имущество с тем, чтобы каждый из вас, благородные мессеры Карл и Ансельм, получили по десять тысяч денариев. Также десять тысяч я передам Святой Церкви в вашем лице, святой отец, и пусть эти средства пойдут на благие дела во искупление грехов моих и моей……конкубины.

— Да будет благословенна во все времена щедрость ваша и да смилостивится над вами и вашей спутницей Господь, — тихо проговорил монах и король, при его словах, облегченно вздохнул и даже улыбнулся Вальперту. Тревожные мысли быстро покинули Рудольфа, и теперь его сознание более всего занимала личность таинственного монаха, чей голос на мгновение показался ему знакомым.

— Да, но кто защитит меня от гнева моего сеньора, висконта Беренгария? — вновь испортил настроение королю несговорчивый Ансельм.

Поскольку Рудольф долго собирался с мыслями, монах вновь взял слово:

— Я могу предложить вам способ, который, уверен, удовлетворит все стороны, включая грозного висконта Беренгария, и, главное, будет наиболее любезен Господу нашему. Неподалеку отсюда расположено Новалезское аббатство, где дают приют всем пилигримам, и женам и мужам, шествующим из франкских земель в Рим, и не задают при этом лишних вопросов. За стенами этого монастыря дева Ирменгарда будет надежно защищена от гнева графа Беренгария и в тоже время разлучена с его высочеством, что даст вам право, мессер Ансельм, ответствовать перед своим сеньором, что ваша миссия выполнена полностью. Под сенью монастырских стен вдова графа Адальберта получит возможность очистить свою душу от гордыни и похоти, так часто овладевающих ей, и вы, ваше высочество, освободитесь от дьявольских искушений, посещающих вас через эту женщину. Вы также дадите клятвенное обещание, что, вернувшись в Безонтий, призовете к себе свою законную супругу Берту. Только при этом условии я соглашусь у вас принять ваш дар Святой церкви.

Долгое молчание последовало за словами монаха. С другой стороны, этот таинственный святой отец предлагал действительно компромиссный вариант. С некоторых пор, и Рудольф прекрасно чувствовал это, Ирменгарда стала обузой для всех его планов и действий, и сегодня возвращение в Бургундию вместе с ней не гарантировало королю теплый прием со стороны его вассалов. Ко всему прочему его тревожило появление здесь, в итальянских землях, пришельца из Тюрингии, некоторыми землями в которой владели наследники Швабского дома, которые и вовсе обещали ему в будущем целый ворох проблем. На мгновение перед его сознанием возникло прекрасное лицо Ирменгарды, с упреком смотрящее на него. Однако Рудольф прогнал это наваждение прочь, он успокоил себя тем, что своим решением сохранит графине жизнь и оставит за собой возможность в один прекрасный день явиться перед ней в стенах монастыря и вернуть ее миру.

— Вы правы, святой отец, да будет так, как вы говорите. Все необходимые распоряжения я отдам немедля, — сказал король и уже собирался подняться. Однако слова попросил Карл Ринек.

— Благодарю вас, ваше высочество, за то, что в перечне одаренных вами лиц, моя скромная персона также получила щедрое вознаграждение. Клянусь Распятием, я буду свидетельствовать в вашу пользу, мессер Ансельм, когда вы будете держать ответ перед своим сюзереном. Но у меня, в свою очередь, есть приказ от моего сюзерена, у которого я состою на службе. Приказ, касающийся вас, ваше высочество, и опять-таки вашей конкубины.

Король и его слуга замерли, настороженно вглядываясь в лицо Ринека, который испытывал явное удовольствие от того, что становился центром внимания.

— Что за приказ и от кого? Кто ваш сюзерен?

— Приказ моего сюзерена, великого и благочестивого короля Германии Генриха Первого, по прозвищу Птицелов. Приказ арестовать вас, ваше высочество, и вдову Ирменгарду, и препроводить вас в Регенсбург, где вас будет ждать суд короля по жалобе супруги вашей, королевы Берты, дочери Бурхарда Швабского.

Король и граф Вальперт долго осмысливали произнесенное. Вальперт взглянул на Ансельма, но тот жестом Пилата показал, что его роль исчерпана. Король поник головой.

— Мне нечего вам предложить, мессер Вартбург.

— Тогда вы мой пленник, ваше высочество.

— Вы взяли у меня все.

— Эта цена хороша для конкубины-прелюбодейки, но слишком низка для короля Трансюранской Бургундии и несостоявшегося короля Италии.

Король был не в том положении, чтобы достойно ответить на дерзость немецкого рыцаря.

— Что мне делать, граф? — тихо спросил Рудольф Вальперта.

— Подчиниться или умереть, — очертил ему выбор Вальперт.

«Necessitas auctum intellectum!» [2]!!! Король вдруг вскинул голову, как конь, услышавший бодрый сигнал к лихой атаке, и почти крикнул:

— Есть! Я знаю, что предложить вам и вашему сеньору за себя! Копье!

Вальперт попытался образумить короля:

— Ваше высочество! Это же Священное копье, которым пронзили тело Спасителя! Копье, которое дарует победу всякому, обладающему им.

Король повернулся к Вальперту.

— Может ты подскажешь мне, любезный граф Вальперт, какую победу мы одерживаем сейчас? Может ты подскажешь мне, как оно помогало мне все эти годы?

Монах сокрушенно покачал головой.

— Вами сейчас движет страсть и гордыня, ваше высочество. Разве не копье принесло вам победу при Фьоренцуоле и разве не оно открыло вам ворота Павии? — упрекал короля Вальперт.

— Ворота Павии мне открыло не копье, а графиня Ирменгарда, которую вы все здесь осуждаете, забыв, кто нам всем единственный судья. А Фьоренцуола, да и вся ваша Италия для меня стала той самой огромной западней, в которую я попал, и за спасение от которой до конца дней своих буду славить Господа нашего!

Король, закрыв лицо руками, разразился рыданиями ребенка, у которого отняли последнюю игрушку. Присутствующие терпеливо ждали окончания этой неожиданной и жалкой истерики.

— Вас устраивает мое предложение? — не глядя на Ринека, бросил Рудольф, плечи короля продолжали судорожно подергиваться.

Тому, вероятно, хотелось озвучить какой-нибудь пафосный и цветистый монолог, но его жестом остановил монах.

— Да, — повинуясь неизвестному монаху, в итоге коротко ответил германец.

Переговоры окончились, и король с Вальпертом медленно побрели в сторону ворот таверны, пообещав, что еще до полудня им будут представлены все предметы выкупа, в том числе и священная реликвия. Ансельм, Карл и монах внимательно наблюдали за уходящими.

— Вы настоящий провидец, брат Одон. Как вам удалось подвигнуть этого короля к идее пожертвовать копьем?

— Нам всем это удалось, благородные мессеры. Однако, мессер Ринек, вы не находите, что миссия Святой церкви, в моем скромном лице, заслужила щедрое вознаграждение?

— Разумеется, брат Одон. Все деньги, полученные от этого бургундского правителя, будут переданы вашему монастырю во славу Господа.

— Не жалейте о деньгах, мессер Ринек. За это победоносное копье ваш король Генрих воздаст вам сторицей!

Король же и граф Вальперт по пути к таверне долго молчали. Наконец, король остановился и повернулся к своему верному слуге.

— Я не могу показаться перед ней, граф, — сказал он, пряча от него красные глаза.

— Понимаю, ваше высочество.

— Я боюсь за нее, граф. Заклинаю тебя, будь при ней неотлучно, сопроводи ее в аббатство и живи рядом с ней, держа ее под защитой.

— Ваше высочество, у меня самого дочь…

— Пусть будет ей верной слугой, граф. У нее никого не осталось в этом мире, кроме вас и меня…… Я предаю ее, граф? — в голосе короля ясно звучала просьба услышать желаемый ответ, и Вальперт поспешил успокоить Рудольфа.

— Поклянись мне сейчас же на Святом распятии, что будешь подле нее до конца ее дней или же до того момента, пока я не явлюсь перед ней самолично. Передай ей, передай, что я клянусь бессмертием своей души, что однажды открою ей дверь к свободе и коронам мира.

Вальперта такая перспектива совсем не радовала, но отказать королю старый верный слуга также не мог. Страшная клятва на распятии была им немедленно принесена. Шепча слова клятвы, Вальперт проклинал себя за слабость и неумение сказать твердое «нет». Как же он жалел сейчас, что не нашел в себе смелости вовремя предать и присоединиться к войскам удачливого нижнебургундского соседа! Как дорого порой нам обходится излишняя щепетильность и превратные понятия о какой-то выдуманной чести! Бог ты мой, знал бы еще старый рыцарь, какую цену придется заплатить ему и его дочери за свою никчемную преданность и привитые самому себе внешне прекрасные, но на деле губительные принципы!

Подойдя к воротам таверны, король приказал подать ему первую же лошадь и принести пергамент. Он поставил свою подпись и скрепил печатью чистый свиток.

— Распорядись всем и запиши сюда все, о чем сегодня было оговорено, — сказал он Вальперту. Тот молча поклонился.

— Ты все объяснишь ей, Вальперт? — спросил король, вскочив верхом на коня.

— Я постараюсь, ваше высочество, — ответил ему граф. Он ясно представил себе, как широко раскроются прекрасные голубые глаза Ирменгарды при известии, что король бросил ее, как хлынет из этих неповторимых глаз поток соленых слез и невольная жалость тронула душу Вальперта, только-только начавшую приходить в себя после всех злоключений, которые выпали на долю графа и долю его собственной дочери.

Король пришпорил лошадь. Никто не чинил ему препятствий, все только молчаливо провожали взглядом человека, который тщился быть правителем этих земель, а ныне покидал ее в одиночку, бросив все и брошенный всеми. Дольше всех ему в спину смотрели редкой красоты голубые глаза и пухлые алые губы смотрящей шептали ему вслед страшные проклятия.

[1] Одно из названий Бургундии, образованное от названия города Арль

[2] «необходимость обостряет разум» (лат.)