Прощай, беда! или Карты не врут

***

Балашихинская электричка в этот вечерний час была полупустой. Давно уже миновало то неспокойное время, когда труженики в массовом порядке возвращаются из первопрестольной в родное Подмосковье. Две женщины — одна лет сорока со светлыми волосами, другая — темноволосая лет тридцати — вошли в четвёртый вагон и хотели было сесть в середине. Но увидев, что напротив сел мужчина, немолодой, сурового вида, разместились на местах чуть спереди.

— Да, повеселила Светка! — заговорила светловолосая и старшая. — Надо ж было такое нагадать!

Впрочем, по мнению Полины, ничего из ряда вон выходящего старая Жанина подруга ей не нагадала. Сказала, что очень скоро она встретит свою судьбу — в лице тайного поклонника, что давно в неё влюблён и не пропускает ни одного спектакля с её участием.

— Ну, а что? Вдруг он и вправду твоя судьба?

— Нет уж, спасибочки! Мне одного Алика вот так хватило! — с этими словами Жанна провела рукой по горлу. — Снова сидеть на антидепрессантах как-то не хочется!

— Ну, не все ж такие козлы, как Алик, — возразила Полина.

— А кто ж мог заранее знать, что это за тип? Я ему поверила — и что? Не хочу снова так обжечься!

Молодая женщина ничего не ответила, только вздохнула. Конечно, чувства младшей сестры своей матери она прекрасно понимала. Чудо, что из-за этого Алика Жанна вообще не осталась без квартиры! Однако никакое чудо не защитило её от тяжких страданий, от депрессии. Целый год прошёл как на вулкане — Полина с матерью боялись, что её нежная, ранимая душа не вынесет разочарования, и Жанна что-то над собой сделает. Но слава Богу, всё обошлось!

Зато самой Полине Светланины карты не сулили скорой встречи с любовью. Выпал какой-то пиковый король, который, по словам гадалки-самоучки, косвенно окажет влияние на её судьбы, причём дважды.

«Какой-то злодей дважды испортит мне жизнь?» — уточнила Полина, прекрасно понимая, что пиковая масть не сулит ничего хорошего.

«Нет, — ответила Светлана. — Рядом светлые масти. Так что человек это будет неплохой. Немолодой, смуглый, возможно, с виду суровый или с нелёгкой судьбой. Но не злодей. А вот туз пик — это плохо. Это смертельная опасность. В дороге — тут рядом шестёрка. Но поскольку туз перевёрнутый, есть шанс её избежать. А вот с любовью… Тут два туза. Письма, письма — много писем, но не любовных. Скорей всего, дружеская переписка. Потом встреча. Ещё тут какая-то червонная дама — замужняя женщина, то есть...».

— Я вот думаю, — призналась Полина тёте. — Это что я, сначала буду со своим будущим парнем в соцсетях чатиться, потом встретимся и полюбим друг друга, но нашему счастью будет мешать соперница, притом замужняя?

— Ой, Полин, эти гадания… Вот как мне всё это выучить к завтрашнему дню?

Жанна достала из дамской сумочки сложенный вдвое лист и, закрыв глаза, пропела:

«Juraria, que no se bien lo que quiero,

Pero se, que moriria, si me quedo en la mitad» (1).

— Ох, если бы я хоть понимала, что пою! Испанский язык — это не для меня!

Тут Полина ничем не могла помочь тёте, ибо язык Сервантеса был для неё такой же тайной за семью печатями.

— Простите, девушки, — суровый мужчина, с которым Жанна и Полина побоялись садиться, встал со своего места и подошёл к ним. — Это означает: могу поклясться, что не знаю точно, чего хочу, но знаю, что умру, если остановлюсь на полпути.

— Ух ты! — удивилась Жанна. — А можете, пожалуйста, перевести ещё и это?

— С радостью. Давайте сюда текст. «Мечусь из стороны в сторону, чтобы познать настоящую жизнь»…

— Ой, спасибо Вам огромное! — с чувством произнесла Жанна, когда попутчик перевёл всю песню.

— Да не за что! Простите, что с художественной точки зрения получилось коряво. Всё-таки я не поэт.

— А я уже перевела художественно, — подала голос Полина. — В общем, получается как-то так:

«Что хочу от жизни я, сама не знаю,

Но умру тотчас же я, только застыв на полпути.

Мечусь душою, всё в облаках витая,

Чтобы жизнь познать и в ней себя найти.

Хоть не поздно, всё же страх мне душу гложет:

На каком пути таишься ты, любовь, мечта моя?

Страшусь иллюзий, вдруг обман быть может?

Только как их различить, не знаю я.

Прощай, беда! И я живу

Теперь свободно не во сне, а наяву.

Прощай, беда! Уйди долой!

Успех и счастье будут век теперь со мной».

— Ой, Полиночка, ты такая умница!

— Ваш перевод намного лучше! — признался попутчик.

— Так я с Ваших слов и переводила. Кстати, Вы испанец?

Вопрос был задан не на пустом месте — лёгкий акцент, с которым говорил попутчик, а также его смуглая кожа явно говорили о нерусском происхождении.

— Нет, я чеченец. А испанский преподаю в школе.

— А живёте в Подмосковье?

— Нет, я в Москву на несколько дней приехал. На конференцию. Решил заодно племянника навестить. Кстати, скоро будет Железнодорожная?

Тем временем двери закрылись под объявление о том, что следующей станцией будут Горенки, и электричка, набирая скорость, стала покидать платформу с надписью «Стройка».

— Ой, это Вы сели не на ту электричку! — в один голос «обрадовали» попутчика Жанна и Полина. — Эта идёт в Балашиху. Как раз после Горенок будет конечная.

— Вам надо было выйти в Реутове и подождать другую электричку, — объяснила Жанна. — Теперь лучше всего доехать до Балашихи и там сесть на триста тридцать восьмой автобус. Он как раз едет до Железки.

— Спасибо! — ответил попутчик. — Нечасто бываю в Москве, расписания электричек не знаю. Думал, до Железнодорожной любая доедет.

— Почти любая, — сказала Полина. — Кроме балашихинской. Эта после Реутова сворачивает налево, а все остальные едут прямо.

Вскоре за окнами замелькал лес, затем электричка остановилась на платформе «Горенки». А там уже и до Балашихи было рукой подать. И вот, наконец, объявили, что поезд дальше не идёт. Пассажиры стали покидать вагоны, спеша по своим делам.

— Вот тут остановка, — Жанна указала попутчику рукой на стеклянное строение в конце платформы. — Там останавливается триста тридцать седьмой.

— Спасибо вам!

— Да не за что! И Вам большое спасибо! Теперь мне будет намного проще выучить песню.

***

«О, несравненная Жанет!

Я посвящаю Вам сонет.

Средь бела дня и тёмной ночи

Всё предо мною Ваши очи.

О, несравненная Жанет!

Моей души и жизни свет!

Нет в мире Вас милей и краше.

Хочу припасть к ногам я Вашим.

О, несравненная Жанет!

Каков же будет Ваш ответ?

Так знайте: потеряв беспечность,

Я ждать его готов хоть вечность.

Ведь с Вами мне и смерти нет,

О, несравненная Жанет!»

— Классный стих! А вот и проза…

«Я страстный поклонник Вашей красоты, Вашего таланта! Не пропускаю ни одного спектакля, где могу Вас видеть и наслаждаться Вашей игрой. Вчера Вы играли особенно блистательно. Не зная испанского, я не понял ни слова из песни, которую Вы пели, но я верю, что так петь могла женщина, которая решила проститься с болью прошлого и стать счастливой. Я Вас очень люблю, Жанет! Если мои чувства взаимны, приходите завтра после концерта в сквер. Я буду ждать вас там. Если же моя любовь не тронула Вашего сердца, я всё равно буду Вас ждать, потому что разлюбить Вас не смогу всё равно. Преданный Вам Василий».

— Как думаешь, Поль? Поклонник зовёт меня на свидание. Идти или не идти? Вручил мне букет, а тут записка.

— А тебе этот Василий нравится? — спросила Полина.

— Он очень милый, — ответила Жанна. — Но я боюсь: вдруг опять придётся разочаровываться? Сама не замечу, как влюблюсь, а потом будет больно.

— Так ты не спеши влюбляться. Сперва присмотрись повнимательней.

— Знаешь, наверное, я всё-таки пойду, — произнесла Жанна после некоторого раздумья.

— Эх, Жан, как хорошо быть актрисой! Мне вот никто сонетов не посвящает!

Полина вздохнула. Кто ж ей будет признаваться в любви в стихах? Коллеги-технари люди не очень-то склонные к поэзии. Есть, правда, один пишущий — Вадим Серов. Однако его стихи исключительно о деятелях «цветных революций» — начинаются со слов: «Скачите, козлики, скачите!», а заканчиваются пожеланиями «Впендюрить вам бы, как в Китае!». Однако даже если бы он в кои-то веки и написал о любви и даже не будь он давно и безнадёжно женатым, Полина вряд ли бы оценила. Хоть внешне Серов и недурен собой, но его бесконечная озлобленность и стремление как можно больше поиметь на халяву делали его настолько отталкивающим, что с ним лишний раз и говорить-то не хотелось.

«Ладно, не пишут стихов — и не надо! — подумала молодая женщина. — Лишь бы у Жанны было всё хорошо!».

Завтра же она пойдёт в церковь и помолится Иоанну Кронштадтскому — за благополучие рабы Божьей Иоанны. Пусть святой поможет двум одиноким сердцам обрести друг друга. Но если этот Василий альфонс или ловелас, пусть отвадит такого от Жанны как можно скорее.

***

Полина не знала точно, помогает ли Иоанн Кронштадтский в делах сердечных, но если да, то готова была поклясться, что святой сделал всё по высшему классу. Уже несколько недель Жанна летала, как на крыльях. «Вася просто чудо! — слышались её восторженные возгласы. — Он такой внимательный, такой заботливый! Пылинки с меня сдувает!». Видать, не такой плохой гадалкой оказалась Светлана!

На сей раз Жанна с Полиной возвращались домой не так поздно. Электричка была набита людьми так, что свободного места почти не оставалось даже в проходах, не говоря уже о сидячих. Приди Полина с тётей пятью минутами позднее, им пришлось бы стоять.

— Опять мне нужно учить песню, на этот раз на французском, — пожаловалась последняя, оглядывая листок с распечаткой. — Эх, полная электричка, а учителей французского, похоже, нету…

— Учитель, значит? — Полину вдруг осенило. — А я-то думаю, кого-то этот человек мне напоминает. Гляди.

Расстегнув сумочку, Полина вытащила оттуда газету. С первой страницы сквозь прутья решётки смотрел мужчина с чуть смуглой кожей, в чёрном халате и шапке.

— Слушай, да этот ж тот самый «испанец»! — от изумления глаза Жанны чуть не вылезли из орбит. — За это ж это его?

Успевшая лишь бегло просмотреть статью, Полина читала её вместе с тётей. Зелимхан Сулейманов, внештатный сотрудник правозащитного центра, обвинялся в том, что по пьяной лавочке избил случайного прохожего. И всё потому, что у бедолаги не нашлось закурить. Хотя и друзья, и коллеги, и старейшины, знавшие Сулейманова с детства, в один голос утверждали, что он алкоголя в рот никогда не брал — у мусульман вообще не принято пить. А уж курить в его присутствии стеснялись даже те, кто был старше него. Зато сам потерпевший, давая показания против Сулейманова, едва держался на ногах, и от него за километр несло перегаром. Притом на его теле экспертиза не обнаружила никаких следов побоев. Как это возможно, чтобы человек, занимавшийся спортом (у Сулейманова, как оказалось, чёрный пояс по дзюдо), ударив кого-то со всей дури в глаз (а потерпевшего, по его же словам, именно так и били), не оставил фингала? К тому же, как утверждал руководитель и сотрудники правозащитного центра, в то время, когда на потерпевшего якобы напали, Сулейманов как раз был у них в офисе на совещании — а это в другом конце Грозного. Тут и захотел бы, не отлупил!

Однако судья, Милана Гизатуллина, пачками отклоняет все ходатайства защиты о приобщении к делу — нет, не фактов, заставляющих усомниться в виновности подследственного, а явных доказательств его невиновности. Зато словам полицейских, которые утверждают, что сбежались на крик избиваемого и с трудом оттащили Сулейманова от жертвы, верит на слова. Или, по крайней мере, делает вид, что верит. Ибо трое полицейских не смогли опознать того, кого, как они утверждали, оттаскивали от избиваемого и от которого якобы слышали в свой адрес нецензурные оскорбления с угрозами поиметь их матерей. А ещё двое усмирявших разбушевавшегося правозащитника, как раскопал адвокат, были в тот момент вообще в другом месте, один так и вовсе за пределами республики.

— Похоже, тут полная подстава! — сказала Жанна. — Ну, не похож этот Зелимхан на пьяницу и хулигана!.. Ой, что-то мне душно. И тошнит. Давай выйдем в Горенках.

Ждать остановки пришлось недолго. Да и пробираться особо не пришлось, ибо часть пассажиров уже успела рассеяться по станциям.

— Ну, как ты? — поинтересовалась Полина, когда они обе вышли на свежий воздух, и электричка, выпустив торопливо спускающихся с платформы пассажиров, устремилась далее — к конечной станции.

— Всё равно тошнит! Не могу терпеть!

Не дожидаясь Полины, Жанна стала торопливо спускаться с платформы и чуть ли не бегом побежала к кустам. Через несколько минут вышла оттуда, тяжело вздыхая.

— Что-то я сегодня совсем расклеилась. Из-за статьи, наверное, и стошнило, — попыталась пошутить Жанна.

— А я думаю, не из-за статьи. Хотя всё это, конечно, очень мерзко!

— Ну, а серьёзно, видимо, что-то не то съела. Потому что с утра тоже тошнило, и голова кружилась.

— Знаешь, лучше бы, конечно, пойти к врачу, но мне кажется, что вот это «не то съела» теперь будет девять месяцев.

С минуту Жанна стояла столбом, словно не смея даже предположить, что сказала ей племянница. А после замешательство сменилось переживаниями: что скажет Вася?

— Если он тебя в самом деле обожает, — предположила Полина, — то будет рад.

— А если не обрадуется? Вдруг скажет, что не готов?

— Так, Жан, давай-ка без паники! Давай сначала послушаем, что он скажет. Главное, что скоро ты будешь мамой. Если Вася захочет быть счастливым отцом, хорошо. А нет — в конце концов, и без него не пропадём. Ты лучше скажи, как ты? Легче?

— Знаешь, теперь да. Давай пойдём пешком, а то пока электричку дождёшься. А на автобусе боюсь — вдруг укачает.

***

«Здравствуйте, Зелимхан Султанович! Пишут Вам Жанна и Полина — те самые, с которыми Вы ехали в электричке до Балашихи и переводили испанскую песню. Совершенно случайно увидели в газете статью про Вас. Охотно верим, что всё это — подстава. Хоть мы и видели Вас всего один раз в жизни, но как-то не производите Вы впечатления любителя выпить и помахать кулаками. Те люди, что за Вас вступились, конечно, знают Вас лучше, и раз уж они говорят, что Вы этим не грешите, то и мы обвинениям не верим.

Кстати, песня, которую Вы помогли Жанне выучить, Жанна спела блестяще. И давний поклонник её таланта решился признаться ей в любви. Так что поздравьте Жанну — вчера он сделал ей предложение. Вася её обожает, сдувает с неё пылинки. И очень обрадовался, когда узнал, что скоро будет отцом.

Ну, а у меня пока всё по-старому: работа, дом, по выходным хожу на концерты, на выставки. Раньше Жанна составляла мне компанию, но сейчас, когда она почти замужем, больше внимания, конечно, уделяет любимому человеку. Такие вот дела!

Мы всей душой Вас поддерживаем и хотим сказать: держитесь, не унывайте!

С уважением!

Жанна и Полина».

***

Отправляя Сулейманову письмо, Жанна и Полина не надеялись получить ответ. Поэтому были несколько удивлены, обнаружив в Жаннином почтовом ящике письмо из грозненского СИЗО:

«Добрый день, Жанна, Полина!

Спасибо вам за письмо и поддержку! Очень рад за счастье Жанны! Тебе, Полина, также желаю быть счастливой!

А процесс против меня с самого начала был незаконным. Это месть власти за мою правозащитную деятельность. И другим предупреждение — чтоб боялись. Но я своей вины в том, чего не совершал, не признаю и признавать не собираюсь. Если я всё же признаю себя виновным, это будет означать, что меня вынудили это сделать либо пытками, либо шантажом. Об этом я, кстати, с самого начала написал в публичном заявлении. Оговаривать своих товарищей, давать нужные следствию показания, я также не собираюсь, даже это помогло бы мне облегчить собственную участь.

Я не знаю, дойдёт ли моё письмо до вас? По всей видимости, какой-то негодяй выкидывает мои письма. Он не понимает, что совершает преступление, нарушает конституционное право. Ничего, коллеги и адвокаты работают над этим. Поэтому писать много не буду, думаю, это письмо тоже не дойдёт.

С благодарностью и уважением!

Зелимхан».

— Ну что, Жан? — спросила Полина. — Напишем Зелимхану Султановичу, что получили письмо?

— Давай.

С этого и началась активная переписка актрисы и технарши с чеченским правозащитником. Отвыкшие от ручного письма пальцы строчили абзац за абзацем, конверты летели из Подмосковья в Чечню и обратно. Писала в основном Полина, передавая от тёти приветы и наилучшие пожелания, ибо самой Жанне беременность давались нелегко — сил порой не хватало даже на домашние дела, не говоря уже о написании писем.

«Buenos dias, hijo generoso de la nacion Chechena (2)!» — этой фразой Полина теперь приветствовала Сулейманова почти в каждом письме.

«Откуда такие знания языка? Причём так чисто и приятно», — удивился «благородный сын чеченского народа».

«Эту фразу мне подсказали фейсбучные френды — Рамиль и Геннадий из Мадрида. Кстати, Вы бывали когда-нибудь в Испании?».

«В Испании был, — объяснил Сулейманов в следующем письме. — Но из всех турпоездок мне нравилось бывать в Каталонии. Даже Мадрид не так понравился».

На всех четырёх тетрадных листа он описывал достопримечательности Салоу, городка неподалёку от Барселоны: усадьбу Masina Catalana на улице Карлоса Буигоса, поющий фонтан на набережной на проспекте Хайме Первого; Камбрильса, где чудесная рыба; Таррагоны — античного города, построенного римским императором Августом; и, конечно, самой Барселоны: парка Антонио Гауди с пряничными домиками и самой длинной в мире скамьёй, собора семейства святых Саграда Фамилия, рынка Бакерия, где можно купить всё, чего душа пожелает, и улицы Рамбла, ведущей прямо к набережной и заканчивающейся памятником Христофору Колумбу. Не забыл также про аквариум и поющий фонтан. Ну, как после таких описаний не захотеть побывать в Каталонии и увидеть всё своими глазами?

Параллельно Полина следила за ходом процесса в Фейсбуке — подписалась на группу того правозащитного центра, на который Сулейманов работал как внештатник. Руководитель в своём интервью рассказывал, что знает Зелимхана очень давно как человека высоких моральных качеств, сотрудника сдержанного и исполнительного. Также поведал о некоторых фактах его биографии. Нелёгкая, оказывается, судьба выдалась у Сулейманова! Во время Первой чеченской войны его ученики пошли в дудаевское ополчение. Попав в окружение, пятнадцать человек погибли. Их участь разделил и родной племянник Зелимхана. Сулейманов страшно переживал — чуть с ума не сошёл.

«Даже не знаю, — призналась ему в письме Полина, — говорить Вам об этом или нет, но меня Чеченская война также не обошла стороной. Если Вы скажете: расскажи-ка поподробней, я Вам расскажу всё без утайки. Если же скажете: обсуждай эту тему с кем-нибудь другим, только не со мной! — я с чистой совестью промолчу. Но хочу, чтоб Вы знали: я никогда не одобряла эту войну — ни Первую, ни Вторую. Ничего хорошего они не принесли ни русскому народу, ни чеченскому!».

«По поводу войны в Чечне, — ответил ей Сулейманов, — уверен, все порядочные, здравомыслящие люди осудят любую войну, т.к. это самое большое зло, придуманное человечеством. Я бы, конечно, хотел бы, чтобы ты поделилась своей трагедией. Неужели кто-то из родственников погиб в Чечне? Расскажи, если можно, поподробнее. Это наша общая боль».

«Это был мой сосед Саша. Мне тогда было лет 13, ему — 18. Я его тайком любила, но он, понятное дело, не обращал внимания на пигалицу. Его убили во Вторую чеченскую. Я тогда рыдала целыми днями, ненавидела президента, который ради своей собственной выгоды послал на смерть моего Сашу».

Общая боль… А ведь Полина тогда так хотела разделить её с тётей Машей — Сашиной мамой, которая за каких-то пару дней стала совершенно седой! Но той сильно не понравилось, что Полина винит в Сашиной смерти главу государства. «Это борьба с терроризмом! — кричала она. — Понимаешь, дубина стоеросовая? С терроризмом! Наш президент виноват лишь в том, что не сбросил на проклятых нохчей атомную бомбу! А стоило бы! Пошла отсюда, шлюшка продажная! Чтоб ты сдохла!».

«Она вела себя так, будто это я убила Сашу, и от этого становилось совсем невыносимо. Мама и Жанна старались всё время быть со мной рядом, но разве они могли помочь?».

Строчку за строчкой писала Полина человеку, с которым её разделяло и огромное расстояние, и национально-культурные особенности, и недавняя война — будь она проклята! Но что значили эти преграды, когда именно в нём сейчас чувствовалась родственная душа? Общее горе — потеря дорогих людей — с этими письмами поделилось на двоих, и оба переживали его вместе — люди, чьи близкие убивали друг друга.

Сулейманов, как оказалось, и через столько времени не забыл о погибших учениках. «Они ушли за каким-то идиотом, который выставил их в чистом поле на верную смерть. Хотя они могли отказаться, и ничего бы им за это не было. Тогда никто никому не мог отдавать приказы — всё было добровольно. Я бы многое отдал, чтобы в тот момент оказаться рядом с ними. Тогда я вывел бы их оттуда без боя или был бы убит с ними вместе». Строки из его письма руководитель правозащитного центра цитировал на своей страничке в Фейсбуке, куда Полина теперь заглядывала довольно часто.

Дудаевцы — они хотя бы шли добровольно. А вот Сашу и других русских ребят никто и не думал спрашивать, хочет ли он во цвете лет пойти повоевать в Чечне, желает ли принять смерть во имя т.н. «контртеррористической операции». Просто отправили, использовали как пушечное мясо. И во имя чего, спрашивается?

Саша не мог отказаться. А могла ли сама Полина уберечь любимого от этой участи? Что она могла сделать? Будь ей тогда хотя бы шестнадцать, могла бы подойти к Саше и сказать: женись на мне. Может, парень бы согласился. А там она родила бы детей, и он получил бы отсрочку. И была бы Полина сейчас счастливой женой и матерью. Но кто же возьмёт замуж тринадцатилетнюю девочку?

Справилась ли с бедой сама Полина? Это она бы точно сказать не могла. Но тот день, когда чёрная тоска отступила, она помнила хорошо. Тогда хмурое небо прояснилось, и в окошко заглянуло яркое солнце. Захотелось вдруг подставить лицо под его яркий свет и, щуря глаза, вдыхать свежий воздух поздней весны. Так и сидела она на подоконнике, свесив ноги на улицу и слушала звучавшую по радио песенку про Португалию. Хулио Иглесиас пел так бодро и весело, что хотелось жить, невзирая ни на что. Так и сидела она, пока не услышала встревоженные голоса мамы и Жанны: «Полюшка, слезь, пожалуйста!». Только потом она сообразила, почему они были так напуганы. Они думали, что она, не выдержав горя, собралась прыгнуть с пятого этажа.

«Но кончать с собой мне как раз хотелось меньше всего. С тех пор я особенно ненавижу т.н. „маленькие победоносные войны“. Пусть меня назовут сепаратисткой, предательницей, да как угодно — хоть ящером-рептилоидом с Сириуса. Но территориальная целостность явно не стоила таких жертв. Я бы очень хотела, чтобы наши дети и внуки жили мирно — как граждане России или как соседи — неважно, только бы не стреляли друг в друга!».

Если бы рядом была Жанна, она, возможно, упрекнула бы племянницу в излишней откровенности. Но той сейчас было явно не до писем. Со вчерашнего дня её положили в больницу на сохранение.

Однако заканчивать письмо на такой грустной ноте не хотелось.

«Может, Вы, Зелимхан Султанович, знаете содержание и перевод той песни про Португалию, что поёт Иглесиас? Если да, можете мне его написать? Очень хочется знать, о чём та песня, что привела меня в чувство.

Заранее благодарна!

Hasta pronto! (3)

Полина».

***

Всю неделю Жанна, а с нею и все родственники, переживали за нерождённого ребёнка. Вася так и вовсе буквально не отходил от любимой женщины. Когда Жанна забеременела, он стал к ней особенно внимательным. Каждый каприз несравненной Жанет был для него превыше всех законов. Впрочем, та ни о чём противоправном и не просила. А как трепетно и нежно утешал Вася свою возлюбленную в ту тревожную неделю!

На этот раз Иоанн Кронштадтский снова оказался милостив к своей тёзке — вскоре угроза выкидыша, к всеобщему счастью, миновала, и Жанну выписали домой. Однако о запланированном на август теплоходном круизе пришлось забыть.

«Так что поеду одна», — писала Полина в своём письме к Сулейманову.

Мать — она ни за что бы не согласилась составить ей компанию — её на водном транспорте сильно укачивало.

Писала она своему корреспонденту уже в колонию, куда его отправили на четыре года, невзирая на явные доказательства невиновности. В своём последнем письме из СИЗО он писал ей, что прекрасно понимает её горе, и как хорошо, что она сумела с ним справиться.

«Насчёт песни про Португалию, наверное, речь идёт о песне „Abril en Portugal“, то есть „Апрель в Португалии“. Вкратце — молодой человек восхищается этой страной и с ностальгией вспоминает тот апрель, что провёл с любимой. Ну, а если подробно...».

«Извини, что не художественно, но уверен, у тебя получится красивее.

Закругляюсь.

¡Hasta pronto!

Зелимхан».

Украсить перевод так, чтобы было близко по звучанию, Полина сочла просто долгом чести. И вскоре Сулейманов на пару с цензором (молодым и не слишком опытным, если верить адресату) читали следующие строки:

«Чудесная страна,

Седых легенд полна,

В тебя влюбился я,

О, Португалия!

Душа моя теперь

Навек с тобой, поверь.

Вернётся в песнях тот апрель.

Коимбра, ты мечта!

Любовь с тобой слита!

А Лиссабон и Порту — просто праздник!

От фаду слёзы лью,

С крестьянами пою.

Апрель твой я навек люблю!

Мне позабыть невмочь

Счастливую ту ночь

С любимою моей.

Ушли печали прочь,

Душа моя поёт,

В ней тот апрель живёт,

Что песня мне теперь вернёт».

Также Полина расспрашивала Зелимхана Султановича, как звучит по-испански: «И расправились злые собаки над бесстрашнейшим горным орлом» — фраза, которую сказала Жанна, узнав о приговоре. И выражала надежду, что тот вскоре выйдет по УДО и вернётся к правозащитной деятельности, как и желал. Ведь руководитель обещал взять Зелимхана в штатные сотрудники. А из школы его теперь наверняка уволят, хотя все знают, что он не виноват.

Впрочем, о грустном Испанец (так за глаза называла его Жанна) решил не распространяться. «У меня всё в порядке! Настроение и здоровье тоже в норме. Ты пишешь, что уезжаешь в круиз. Надеюсь, он будет интересным, удастся отдохнуть и расслабиться. Спрашиваешь, бывал ли я в Саратове, Волгограде и Астрахани? В Астрахани был очень давно — ещё в юности, и хорошо её запомнил. В Саратове я, кажется, не был. Почему кажется, потому то я не все города помню, где бывал. А бывал я во многих городах. В Смоленске, например, живёт мой двоюродный брат с семьёй, ездил в гости. А вот в Волгограде был, кажется, только проездом и то не помню когда. Там мой родственник воевал, был орденоносцем. В 1944 году, когда нас выслали, моего родственника с одной ногой отправили домой. И всё, что он получил от советской власти, это была автомашина „Запорожец“. В те годы самая дешёвая машина. Но для нас это была роскошь. В общем, буду ждать от тебя письма с описанием круиза. Жанне от меня большой привет и самые добрые пожелания!».

***

Пожелание Сулейманова сбылось — круиз и впрямь оказался весёлым и интересным. Хоть Полина и поехала одна, скуки ей не довелось испытать. Сначала молодая женщина добралась поездом до Самары. Поскольку приехала она утром, а теплоход отчаливал от пристани только вечером, у неё было достаточно времени, чтобы погулять по городу.

После отплытия пассажиры пускали в небо воздушные шарики, пели песни под баян, затем, поужинав (а ужин показался Полине поистине королевским), отправились на вечерний концерт.

На второй день в Усовке была зелёная стоянка с купанием, а на третий теплоход причалил к славному городу Волгограду.

Город Полине понравился. Обилие парков, аллей, зелёных насаждений делало его неотразимым. А памятники и плиты с высеченными именами напоминали о трагических страницах истории. Площадь павших борцов, Мамаев Курган, музей-панорама «Сталинградская битва» напоминали о тех, кто ценой своей жизни защитил Родину от фашистов. Ужель для того, чтобы в Москве звучало радостное для Геббельса: «Понаехали чурки!»? Или чтобы русские и чеченцы, сражавшиеся под Сталинградом плечом к плечу, друг друга убивали, а «тёти Маши» с обеих сторон желали друг другу атомной бомбардировки? Простите нас, победители, потомков своих недостойных!

Следующий остановкой была Астрахань. Нелегко было выбрать: или город посмотреть, или в дельту Волги отправиться? В конце концов, после долгих колебаний Полина выбрала экскурсию по городу.

Астрахань действительно оказалась красивой. Кремль с изразцовой отделкой, снятой с печей из ханского дворца, рыбный рынок, где можно купить множество видов рыбы и икры, речушка с большими сладко пахнущими лотосами, бульвары с цветами и фонтанами. Словом, о своём выборе молодая женщина ничуть не пожалела.

На обратном пути после зелёной стоянки в Никольском снова заплыли в Волгоград — посетить планетарий и прогуляться по городу. И там же купить цветы, чтобы, отплывая, бросить их в воду в память о павших героях.

А вот в Саратове стоянка была слишком короткой, чтобы успеть всё как следует рассмотреть и погулять по городу. Сначала была обзорная экскурсия, из которой Полине больше всего запомнилась консерватория, институт Вавилова и памятник Чернышевскому, потом туристов повезли на Соколову гору — памятник тем, кто не вернулся с войны, и затем — последний пункт экскурсии — лимонарий, где в теплице на ветках желтели крупные сочные плоды. И на теплоход — до Самары.

Впрочем, во время плавания тоже скучать не приходилось. Полина быстро нашла себе занятие по душе — каждый день приходила в зал, где под баян туристы пели русские народные и советские песни. Иногда наведывалась и на мастер-классы по танцам, когда по времени они не совпадали с пением. Также туристов развлекали профессиональные музыканты, играя на пианино классику, и аниматоры на вечерних концертах. Если же на концерт идти не было желания, можно было послушать по бортовому радио сказку на ночь. Это же радио, кстати, будило по утрам чириканьем птиц и бодрой музыкой. По нему же поздравляли тех, чей день рождения приходился на время круиза. Полина, появившаяся на свет месяц назад, в число этих счастливцев не попала.

В Самару прибыли утром. Поэтому до вечера, когда поезд должен был увезти её в Москву, Полина снова гуляла по Ленинградскому проспекту, полюбившемуся ещё в первое посещение. Отчего-то вспомнилось предостережение Светланиных карт. Туз пик, рядом шестёрка… Опасность в дороге. Эх, горе-гадалка! Круиз-то уже почти закончился — и никакого тебе хоть мало-мальского ЧП — только положительные эмоции.

Поездка на двухэтажном поезде до первопрестольной обещала быть комфортной. Ничего что на нижнем этаже, главное — в отдельном купе. С Полиной вместе ехали две молодые женщины, одна в платке, очевидно, мусульманка. Другая со стрижкой каре путешествовала с мальчиком лет пяти. Притом ребёнок был очень подвижным — всё время вертелся, и Анастасии — так звали его мать — приходилось не спускать с него глаз. Сама она жила в Москве и возвращалась домой от матери, которая живёт в Самаре. Милана — женщина в платке — также ездила в гости к родственникам. А так живёт в Грозном.

«Ох, везёт мне в последнее время на попутчиков из Чечни!» — подумала Полина.

— Вы случайно не учительница? — поинтересовалась она, предвкушая, что если Милана ещё окажется коллегой Зелимхана Султановича, это будет ну очень интересное совпадение.

Но ответ поверг Полину в шок:

— Нет, я судья.

Полина хотела было задать ей ещё один вопрос, но в этот момент вошла проводница:

— Нефёдова… Сидоркина… Гизатуллина… Ваши билеты.

— Милана Гизатуллина? — Полина отказывалась верить своим ушам. — Судья? Так это Вы вынесли Зелимхану Сулейманову обвинительный приговор?

— Да, это я, — ответила та, немного смутившись. — Такие были обстоятельства.

— Какие такие обстоятельства, когда Вы безвинно засадили человека в тюрьму? Вы же давали присягу судить по чести, а сами продали правосудие ради тёплого места! Не будет Вам от этого счастья!

С этими словами Полина взяла сумочку и вышла из купе, прежде чем Гизатуллина успела её как-то осадить.

«И прокурора, который требовал Вашего осуждения, и судью, которая вынесла обвинительный приговор, я презираю не меньше, чем их презираете Вы, Зелимхан Султанович, — вспоминались строки из собственного письма, написанного сразу после приговора. — Встречу их — ей Богу побрезгую за один стол сесть с такими!».

Думала ли Полина, что когда-нибудь кого-то из них реально встретит, да ещё и совсем скоро? И что у неё будет выбор: либо, преодолев брезгливость, всё-таки сесть с судьёй за один стол (как ни крути, а в купе по-другому не получится), либо простоять всю ночь в коридоре или тамбуре? Если бы она не вела с Сулеймановым задушевных разговоров, кто знает, может, она скоро остыла бы и вернулась в купе. Но сейчас сама мысль о том, чтобы провести ночь в обществе такой вот бесчестной особы казалась ей просто кощунственной. Лучше уж в тамбуре постоять.

Однако разглядывать проплывающие мимо леса, поля, вокзалы с нижнего этажа было не так интересно, поэтому Полина поднялась на верхний. А поезд, рассекая темноту ночи, нёсся всё дальше на север — к Москве златоглавой.

Рассматривание быстро меняющихся пейзажей за окном так увлекло молодую женщину, что она потеряла счёт времени. В какой-то момент ей захотелось крепкого горячего чая с сахаром, и она уже собралась спуститься, чтобы попросить его у проводницы, как вдруг услышала крик Анастасии:

— Помогите кто-нибудь! Полиция!

Когда Полина, напуганная, сошла вниз по лестнице, у её купе уже собрались полицейские и зеваки. Анастасия с ребёнком также стояла рядом и отвечала на вопросы сотрудника полиции.

— Ну, что там? — спросил один из людей в форме другого, который выходил из купе.

— Да всё уже, труп.

— Господи, Колька! — запричитала вдруг женщина, выглядывая из соседнего купе. — Всё водка, будь она проклята!

— Вот она тоже в том купе ехала, — проводница указала на Полину.

— Так, гражданка Нефёдова… Полина Андреевна, — полицейский тотчас же приблизился к ней. — Где Вы были в момент убийства гражданки Гизатуллиной?

— Что? — Полина была так ошеломлена, что не сразу поверила услышанному.

— Вашу соседку — Гизатуллину Милану Абдуаллиевну несколько минут назад зарезали? — терпеливо объяснил полицейский. — Так где Вы были?

— В коридоре стояла. Этажом выше…

— Так, значит, на почве личной неприязни к убитой, покинули купе. И ничего не видели, ничего не слышали? Никаких подозрительных звуков?

— Нет.

Тем временем двое полицейских повели под белы рученьки мужика явно нетрезвого, в перепачканной чем-то красным рубахе. Он едва держался на ногах и при этом заплетающимся языком горланил:

«Эх, бродяга!

Дальние края, холодные моря

Разлучили нас с тобой».

И жаловался, что все бабы стервы — за копейку человека со свету сживут.

***

«Вот так вот, Зелимхан Султанович, зарезали Вашу судью! Прямо как накаркала — сказала, что не будет ей счастья — и вот результат! Оказывается, пока я стояла на верхнем этаже, этот Куликов захотел ещё догнаться. Попросил денег у жены — та не дала. Вот он и залез в наше купе — как раз дверь была открыта. У Насти ребёнок среди ночи в туалет захотел, ну, она с ним и вышла. А Милана, видимо, проснулась, заметила, что он у неё в сумке роется, стала на него кричать — и он её ножом. И после этого спокойненько пошёл в вагон-ресторан, денежки пропивать, представляете! Это ж до какого дна доводит пристрастие к алкоголю! Убил человека и сожалеет только о том, что не успел допить рюмку! Выходит, спасла меня моя брезгливость от смерти. Будь я в купе, этот алкаш мог и меня так же зарезать».

— Ваши билеты, — отвлёк Полину от письма голос кондукторши.

Билеты… Ёлки-палки! Хотела ведь ещё вчера намагнитить просроченный проездной, да забыла. Теперь придётся покупать билет в электричке, да ещё и штраф платить!

Но делать нечего, Полина вытащила кошелёк и, отсчитав нужную сумму, протянула кондукторше, которая тут же выбила ей билет. Однако его молодая женщина взяла уже на автомате, ибо в тот момент зазвонил телефон. На определителе высветилось имя подруги Кати.

— Представляешь, какой козёл! — жаловалась Полине подруга на своего благоверного. — Мне сказал, что в командировку поехал, а сам с длинноногой блондинкой развлекается!

Ситуация и впрямь была пренеприятная — только что Катя застала муженька на месте преступления и теперь рыдала, не зная, как жить дальше. Что могла сказать Полина, которая никогда не сталкивалась с предательством любимого? Что она бы сама сделала, если бы Саша не погиб на войне, а вернулся, женился бы на ней и вдруг загулял налево? Сумела бы простить измену или подала бы на развод? Не зная ответа, она почти ничего не говорила — большей частью выслушивала рыдания подруги.

Так за разговором остался позади Курский вокзал, ноги на автомате понесли вместе с толпой людей во чрево московского метрополитена. Потом был спуск на эскалаторе, громыхание поезда по тёмному лабиринту тоннелей.

Когда Катя, выговорившись, малость успокоилась, Полина уже выходила из метро. Рядом стояла палатка, где можно было купить самого разного кофе: от крепкого эспрессо до нежного латте, а также разного рода выпечки: круассанов, маффинов, макаруни.

— Мне, пожалуйста, круассан с миндалём.

Полина полезла в сумку, но рука не ощутила привычного присутствия кошелька.

— Ёк-макарёк! Кошелёк в электричке оставила!

Однако не это больше всего огорчало Полину. Очень редко она носила с собой больше пятисот рублей — только когда собиралась купить что-то значительное. Да и то утром половину на штраф потратила. Но вместе с кошельком она забыла в электричке недописанное письмо к Сулейманову и заполненный конверт.

Но делать нечего. Возвращаться за пропажей было уже поздно. Электричка наверняка успела умчаться вдаль и теперь бороздит просторы Подмосковья. Надежды на то, что у кого-то хватит совести отдать потерянное машинисту или дежурному по станции, было мало. Скорей всего, кошелёк заберут себе, а письмо с конвертом просто выбросят. Оставалось одно — погоревать и забыть.

***

Вечером того же для Полина, смирившись с потерей, принялась писать Сулейманову новое письмо. Но лишь только она успела поприветствовать адресата словами: "¡Buenos dias, mantañes con el corazon sin miedo! (4), как вдруг её прервал настойчивый звонок домофона.

— Простите, здесь живёт Нефёдова П.А.? — раздался в трубке приятный мужской голос.

— Да, это я.

— Это Вы в электричке кошелёк потеряли? И письмо?

— Да. А откуда Вы знаете?

— Да вот ехал в электричке, нашёл. Принёс их Вам. Спуститесь тогда, заберите.

— Сейчас, сейчас.

Не прошло и пяти минут, как Полина была во дворе. У двери подъезда стоял симпатичный молодой человек.

— Это Вы, Нефёдова? — осведомился он. — Вот и Ваше добро! Увидел на конверте обратный адрес, решил заехать после работы, вернуть.

— Ой, спасибо Вам большое! Я уж думала: всё, кто-то наверняка себе взял. Мир не без добрых людей!

— Чужое — оно всё равно счастья не принесёт. Тем более у меня, слава Богу, руки и ноги есть — могу и сам заработать.

— Мудрое рассуждение! — заметила Полина. — Жалко, мало кто так думает. Вот мой коллега — тоже руки-ноги есть, а на халяву поживиться не против.

— Видимо, это недалёкого ума человек.

— Сам он считает себя очень умным.

— Значит, точно дурак. Умные не кричат на каждом углу о своей умности.

— Логично.

— Кстати, может, познакомимся? Меня зову Роман.

— Очень приятно! Полина.

В этот вечер молодая женщина вернулась домой поздно. Так бывает, когда на скамейке у собственного подъезда беседуешь с интересным человеком. Да ещё и с благородным. Сколько строителей ездят в электричках от Москвы до Фрязева на объект! Но далеко не всякий из них заедет вечером после работы в Балашиху, чтобы вернуть незнакомой даме забытые вещи.

А вновь обретённое письмо Полина допишет завтра в электричке, рассказав про его путешествие по поездам Горьковского направления. Не забудет она также написать о том, что договорилась с Ромой встретиться после работы — посидеть в кафе за чашкой кофе. И о том, с каким нетерпением ждёт вечера.

***

«Никогда больше не буду влюбляться! — говорила тринадцатилетняя Полина. — Не хочу опять страдать!».

И вот на тридцатом году жизни она так легко нарушила этот зарок. Чем больше она Романа узнавала, темп больше понимала, что именно его ждала все эти годы. Это была не пылкая юношеская любовь, которую она питала к Саше. Это был гармоничный союз двух взрослых людей, когда, как в песне, легко разговаривать и молчать вдвоём легко.

— Я очень счастлива, что Рома у меня есть! — делилась она с Жанной месяц спустя. — но иногда начинаю бояться. И из-за этого, бывает, по ночам спать не могу.

Обе женщины сидели на кухне Жанниной квартиры за покрытым кружевной клеёнкой столом. Хозяйка, едва передвигая огромным животом, наливала из чайника янтарно-жёлтый чай.

— Войны боишься? — догадалась она.

— И её тоже. Но ещё больше — пикового короля.

— Кого?

— Короля пик. Помнишь, Светка мне нагадала, что какой-то смуглый пожилой мужчина дважды повлияет на мою судьбу?

— Ах, да, припоминаю. Она предсказывала косвенное влияние. Так оно вроде уже сбылось. И этот пиковый король — никто иной, как Испанец. Пожилой, смуглый, сурового вида, с нелёгкой судьбой.

— Так он же вроде ничего не сделал, — возразила Полина. — К тому же он пишет, что очень рад моему счастья. Не думаю, что Зелимхан Султанович захочет причинить мне зло.

— Да почему сразу зло? Вспомни, у тебя была опасность в дороге. Ты избежала её почему?

— Потому что вышла из купе.

— А вышла ты почему? потому что тебе не понравилась, как эта Милена (или как её там?) поступила с Испанцем. Или вот встреча с любовью и много-много писем. Письмо, которое ты забыла в электричке, ты писала тоже Испанцу. Вот тебе и второй раз.

— Ага, а червонная дама, — догадалась Полина, — это, получается, Катька! Она же тогда меня отвлекла. А это было ещё до развода — тогда она была замужней.

— Точно! К тому же она светленькая… Ай! — Жанна вдруг скорчила гримасу боли и схватилась за живот. — Ай, кажется, уже начинается! Зови скорую!

***

— Поздравляю! У вас девочка! — сообщила медсестра, выходя из палаты.

Полина с матерью и Вася на радостях принялись обнимать друг друга.

— А как Жанна? — спросили в один голос все трое.

— С ней всё в норме. Первый случай в моей практике! Обычно мамаши, когда рожают, орут благим матом. А эта всё песни пела. Русские народные. Кстати, хорошо поёт!

— Наверное, потому что душа пела, — пожала плечами Полина.

А уж если у творческой личности душа поёт, то и физические страдания не страшны.

Из больницы все трое отправились в церковь — благодарить Иоанна Кронштадтского за лёгкие роды.

***

«Теперь у меня есть двоюродная сестричка Анечка. Красавица — вся в маму! Вася в дочке души не чает, называет маленькой принцессой. Того гляди, избалует! У Жанны теперь, понятное дело, забот полон рот. Кстати, привет Вам от неё!

Вчера мы с Ромой ходили на концерт в галерею „Нагорная“ Там пели русские народные песни и романсы. После концерта зашли к нему домой, попили чаю».

Однако о том, что было после чаепития, Полина не расскажет ни Зелимхану, ни Катьке, ни Жанне, ни даже матери родной. Не расскажет она и о том, как удивлён был Рома, узнав, что он её первый мужчина. Ровно как и о том, что она тоже его первая женщина. Его старшая сестра Наташа вышла замуж незадолго до Второй чеченской войны и, когда её мужа забрали в армию и затем в горячую точку, была беременна двойней.

— Стёпку убили, а Наташка осталась одна с двумя детьми. Было очень трудно. Хотя пацаны-то её и спасли. Наташка говорит: если бы не они, она бы повесилась. Любила она Стёпку безумно! Поэтому я не встречался с девушками — боялся: вдруг меня тоже отправят куда-нибудь и убьют, а моя жена останется одна с детьми. А потом не мог найти достойную девушку, с которой хотел бы прожить всю жизнь. А просто спать не хотелось. Если отдаваться друг другу, то по любви. Считаешь меня старомодным?

— Ни в коем случае! — отвечала Полина. — Ты просто особенный! Не такой, как все!

***

В своём ответном письме Сулейманов от души поздравлял Жанну и Полину с рождением Анечки, а неделю спустя Полина по Фейсбуку поздравляла уже его самого — с условно-досрочным освобождением. А также с новым статусом — штатного сотрудника правозащитного центра.

— Да этот Испанец просто сумасшедший! — говорила Жанна. — Другой бы после всего, что пережил, к правозащитной организации близко бы не подошёл. Сидел бы тихо и радовался, что живой.

— От того, в чём видишь смысл жизни, — объясняла ей Полина, — не так-то просто отказаться. Вот ты, как Анечка подрастёт, разве не думаешь вернуться на сцену?

— Конечно, думаю. Но ведь за это не сажают.

— А если бы сажали?

— Даже не знаю, — Жанна на мгновение задумалась, затем произнесла. — Наверное, всё равно бы вернулась.

***

Фрязевская электричка постепенно заполнялась людьми. Жанна заняла место в середине у окна, рядом с Васей. Маленькая Анечка, сидя на коленях у матери, с любопытством рассматривала проходящих мимо людей. Напротив разместились Полина с Ромой.

— Ну, даёт Светка! — заговорила Жанна. — Нагадала — хоть стой, хоть падай!

«Вас всех ждут большие перемены. Притом в масштабах всей страны».

«Ну, хоть к лучшему или к худшему?».

«Этого я пока сказать не могу, — отвечала гадалка на вопрос Полины. — Короли, перевёрнутые тузы… Кто был всем, станет никем. То, что казалось незыблемым, подвергнется пересмотру».

— Ну, с учётом того, как сбываются её предсказания, — ответила Полина, — перемен долго ждать не придётся.

— Хорошо, если они к добру, — покачал головой Вася. — А то может начаться такое, что мало не покажется. Как в семнадцатом.

— Но карты ничего не сказали про кровь. Значит, есть надежда. Вот мне Светка нагадала, что какой-то пиковый король…

— Смотрите-ка! — перебила племянницу Жанна. — Испанец лёгок на помине! Здравствуйте, Зелимхан Султанович!

И точно — в вагон вошёл никто иной как Сулейманов.

— Здравствуйте! — он был явно обрадован случайной встречей со старыми знакомыми. — Только, кажется, теперь вы перепутали электричку. Эта идёт во Фрязево.

— Так мы не в Балашиху, мы в Есино. Садитесь с нами, Зелимхан Султанович, а то сейчас все места займут…

(1) — из песни Наталии Орейро «Cambio dolor».

(2) — Добрый день, благородный сын чеченского народа! (исп.)

(3) — До скорого! (исп.)

(4) — Добрый день, горец с бесстрашным сердцем! (исп.)