Кто я?

Сойти с ума. Разве это страшно?

Страшно скользить на грани, на грани боли, что придавила тебя многотонной плитой, и ты ещё жив, и даже сердце бьётся, но стоит плиту приподнять…

Когда безумие стало желанным? Не могу сказать… Точно не сразу, помнится, я его зачем-то боялся. Но плита изменила меня, будто часть её холодного естества проникла сначала под кожу, потом пропитала кровь и наконец добралась до сердца. Безумие живёт в мозгу — скажете вы. Да, я знаю это. Но когда камень прорастает в сердце, мозг уже ничем не поможет.

А самое главное — в сравнении с серой массой внутри тебя — безумие просто прекрасно. Когда я с ним — мир становится ярче, живее, осмысленнее… В безумии даже ветер дует не просто так.

Он щекочет мне шею, перебирает волосы, дразнит кожу, легонько дотрагиваясь прохладным шёлком юбки. Прикосновение ткани будит воображение, заставляет думать о чём-то таком… пугающем, но от чего душа трепещет и ликует. Страстно шепчет, почти умоляет забыть обо всём, отбросить условности, отпустить себя и сорваться… в густой кобальт небес, где чёрные облака, артисты театра теней, бегут к морю.

В безумии я сижу на террасе, рядом со мной на деревянной скамье сидит мужчина. Настолько близко, что я чувствую аромат парфюма, терпкий запах кожи, табака и чего-то ещё, от чего у меня сводит скулы и бегают мурашки.

Его рука лежит на спинке, готовая в любой момент ослушаться и упасть на мои плечи, его карие в крапинку глаза — играют, лукавят, зовут, и я не могу не отозваться.

Как странно!

Стараюсь отвлечься, вырваться из плена. Отвожу взгляд и внимательно изучаю терракотовый пол, галогеновые лампочки, утопленные в низковатом потолке, кружево чугунного ограждения. Несколько скамеек расставлены по периметру и сиротливо жмутся к ограде. Мысленно добавляю небольшую тумбу, ставлю на неё граммофон и завожу мелодию, заставляя призраков кружиться в полном нежности вальсе.

— О чём вы думаете?

Низкий хрипловатый голос рождает во мне волну, она пробегает по коже, ударяет по нервам и заставляет сердце замереть…

— О том, что это место похоже на площадку для танцев, — признаюсь я, но не сразу.

— Вы хотите танцевать?

Он наклоняется. Я чувствую жар его тела. В руках нечто похожее на зуд, хочется провести пальцем по коже, чтобы убедиться, такая ли она гладкая, как кажется, потрогать глубокую ямочку на подбородке, прикоснуться к густым тёмным волосам. Они слегка растрепались от прикосновений ветра и выглядят более длинными, чем казалось раньше.

Широкие брови, складка между бровей, капризные губы — всё это так интересно рассматривать. Ощущения настолько непривычны, что немного страшно. Хочется сбежать, скрыться от них, но нет сил, чтобы заставить себя оторваться.

— Позвольте мне…

Мне так и не удаётся узнать, что он хочет сказать, потому что он резко замолкает, наклоняется и, прежде чем я успеваю понять, что происходит, целует.

На меня обрушивается холодный поток, в нём смешивается удивление, недоверие, страх и даже паника. Расслабленная нега исчезает, оцепенение, сковавшее на секунду, отпускает. Моя рука против воли сжимается в кулак и врезается в наглеца. Не в силах сказать ни слова, хватаю сумочку и бегу, путаясь в складках собственной юбки, спотыкаясь на коварных каблуках.

— Лилия!!!

Его голос, полный боли и удивления, ударяет в спину, заставляет сердце на секунду заледенеть. Но стеклянные двери спасают меня. Пробегаю по бесконечному гостиничному коридору и наконец могу укрыться в душной тишине собственного номера. Некоторое время без сил подпираю входные двери, пытаясь прийти в себя.

Апартаменты не слишком шикарные: маленький тамбур на входе делит номер на две части. Слева небольшая спальня, с двуспальной кроватью, на ней стоит мой чемодан, справа ванная комната. Первое, что бросается в глаза — зеркало над монументальной раковиной.

Мне необходимо отвлечься. Хочется избавиться от навязчивых картинок, застрявших в мозгу. Надеюсь, холодный душ сможет помочь.

Но моё тёмное «я» крадётся за мной. Густой тенью проползает по тёплому полу, по белому чуду техники, по бежевому кафелю стен. Я знаю, что оно вечно рядом и ждёт, а иногда вырывается на свободу.

Я вижу его отражение — густо напудренное, чтобы скрыть веснушки, лицо, глаза блестят от возбуждения и страха. Под влиянием волнения они из банально-серых превратились в ярко-голубые. Эффект порочности взгляда усиливается голубыми тенями, подводкой и накладными ресницами. Короткие волосы кокетливо уложены, губы подкрашены, только помада слегка размазалась из-за поцелуя.

Поцелуй!

Мне хочется вернуть его пьянящую свежесть.

Рука тянется ко рту, словно хочет удержать ощущение. Зрачки моего отражения расширяются.

Раздражение охватывает меня. Я злюсь на это разомлевшее незнакомое мне существо, которое, завладев моим телом, творит, что ему угодно.

Бью себя по губам. Сильно. Боль обжигает, оставляя привкус крови во рту. По щекам. Дёргаю за волосы. Рву тонкую голубую блузку. Проклинаю себя за то, что решился надеть её, и за те невероятные ощущения, что испытал во время церемонии одевания.

Треск ткани будит ярость. Она вырывается на свободу и закутывает меня в плотную красную пелену. Сквозь неё ничто не может прорваться. Я беснуюсь, разрывая в клочья собственную одежду, изо всех сил хлеща по предавшему меня телу. Мечусь по маленькой комнате, рычу как зверь и одновременно рыдаю.

Продолжается это до тех пор, пока силы окончательно не покидают меня.

Я остаюсь один, сжавшись в комок на полу, заваленном окровавленными обрывками. Только слёзы тихонько выбираются из-под судорожно сжатых век.

Пустота!

Горькое одиночество снова возвращается ко мне.

Не знаю, сколько я лежу в полной прострации, но жизнь возвращается, диктует свои условия. Я вспоминаю — дела закончены, пора собираться на поезд. Заставляю себя встать, и, не обращая внимания на жалобы истерзанного тела и саднящую боль в груди, убрать за собой, чтобы не осталось следов.

Душ помогает мне расслабиться и окончательно стать самим собой. Распутная девка отступает, и в зеркале появляется моё отражение. Обыкновенный ничем не примечательный обыватель — довольно худой, даже щуплый, с абсолютно невзрачным серым лицом, «лягушачьим» ртом и давно не стрижеными волосами, которые отрастил якобы для того, чтобы спрятать слишком большие уши.

Иду собирать чемодан.

Замечаю, что руки дрожат. Приходится открыть холодильник, достать бутылочку с виски и выпить. Через некоторое время на меня нападает тупая равнодушная сонливость, которая позволяет отрешиться от происходящего.

Часть вещей, купленных в «подарок» жене, нужно выбросить, но я не могу сделать это. Прячу их на самое дно чемодана, закладываю своими шмотками, в надежде, что супруга не заметит.

Когда дурман рассеивается, в памяти всплывает её тонкое исхудавшее за последнее время лицо, обрамленное медовыми волосами, большие печальные глаза. Я знаю, что она наблюдает за мной, что всё ещё надеется.… Но чем дальше, тем меньше во мне остаётся уверенности в том, что её надежды могут оправдаться.

Чем дольше я лежу под плитой, тем меньше шансов выжить.

Кошмар, что преследует меня, начался со смерти сестры.

Может быть, ничего не случилось бы, если бы она умерла от болезни или погибла в аварии. Нелепость и неожиданность её ухода поразили меня даже больше, чем сам факт того, что мне никогда уже её не увидеть. Сестра скончалась в поликлинике, куда пошла сделать прививку от гриппа.

Когда мне сообщили, я послал звонившую тётку так далеко, как только это возможно. Утром я сам подвёз сестру до больнички, и она была абсолютно здорова. Я даже не встревожился нисколько.

Какой такой анафилактический шок? Зачем отвлекать меня от работы? Когда появилась заплаканная жена, я думал о чём угодно, только не об этом.

Долго не мог поверить, что в поликлинике, набитой медиками, не нашлось ни одного врача, могущего помочь ей. И никто не убедит меня, что они пытались.

Я старался что-то сделать. Пытался доказать, что отупевшим от сидения в четырех стенах эскулапам место только в похоронной бригаде, на далеком севере. Но всё оказалось бесполезным. Ни одного из горе-врачевателей, что прятались в своих кабинетах, пока сестра погибала в ожидании скорой помощи, даже не уволили.

Состоялся суд, больше похожий на фарс. И, несмотря на резонанс, всё так и осталось на своих местах. Эти равнодушные ко всему, озлобленные тётки по-прежнему просиживают толстые задницы в поликлинике. Делают вид, что лечат.

А моей сестры нет — уже почти два года.

Когда вспоминаю об этом, мои руки сжимаются в кулаки. Я представляю, как сдавливаю в руках шею одной из этих врачих и.… К счастью, на этом месте видения всегда обрываются, и меня обычно отпускает. Появляется образ сестры. Она весело улыбается мне. Как улыбалась давным-давно в детстве, когда мы вместе ловили мальков в стеклянные банки, или когда она закапывала меня в песок, или наряжала в платья, чтобы я играл роль её маленькой подружки.

Нас всегда называли близнецами, хотя она и была старше меня на пять лет. Теперь, когда сестра ушла, разница между нами постепенно сокращается, через три года мы окончательно станем близнецами, потому что родились мы в один день.

Из-за нашего внешнего сходства я могу пользоваться её старым паспортом. Незадолго до смерти она потеряла его и получила новый. Разбирая вещи в её квартире, я нашёл документ в одной из сумочек. Он затерялся под надорвавшейся подкладкой.

На фотке она казалась взъерошенным котёнком из-за новомодной короткой стрижки. Глядя на фото, я смеялся, вспоминая, как дразнил её Лыской, и плакал одновременно. Мне так хотелось вернуть её.

Тогда впервые, повинуясь сумасбродному импульсу, я переоделся в её одежду. Подкрасился. И на несколько минут увидел её в зеркале. А когда я напел песенку, что она пела нам перед сном… Волшебство стало полным. Я услышал её голос, почувствовал тёплую ладошку, когда мне было горько, она всегда легонько хлопала меня по спине, утешая.

Вот тогда я и полюбил безумие.

Всё ещё боялся его, но с самого первого раза оно стало желанным.

Повторно это случилось, когда жена сообщила мне, что у нас не получилось «завести» ребенка. Я так надеялся, что у нас родится маленькая фея, похожая на сестру, но ничего не вышло… Разочарование жгло меня, поэтому я ушёл из дома, напился. И три дня жил в квартире сестры, выдавая себя за неё. Она снова была со мной. Снова пела мне песни, смеялась, спрашивала, что там у меня на работе, рассказывала о том, как идут дела в её библиотеке. Это стало повторяться снова и снова.… И я перестал различать, где я, а где сестра…

Но никогда не забывал, где мне хорошо.

Звонок с ресепшена, с напоминанием о том, что мне пора вставать, вернул меня в настоящее. Сложил вещи и вышел к администратору, пока она проверяла номер и выписывала мне документы, я сидел в ресторане.

Желания завтракать не было. Но всё равно заставил себя съесть несколько ложек рисовой каши и запить её сладким чаем. Спиной чувствовал любопытные взгляды. Персонал шушукался за моей спиной. Им что? Они не лежали под бетонной плитой и не ощущали, как боль врастает в них, пуская корни в каждую клетку.

Чтобы отключить себя от кошмара, решил напиться. Но усталость оказалась сильнее меня. Кое-как осилив бутылку горького пойла, что мне продали в вагоне под видом напитка, называемого пиво, я попросту отрубился.

Во сне надо мной летали солнечные зайчики. Они заглядывали мне в глаза, щекотали нос, до тех пор, пока я громко не чихнул и не проснулся. Открыв глаза, я увидел девушку, она сидела рядом и, улыбаясь, наблюдала за мной. Высокая — головой почти упиралась в верхнюю полку. Черты почти треугольного лица, не показались мне красивыми, но я не мог оторвать от него взгляд.

Всё из-за огромных глаз, такого цвета, что, взглянув в них, я сразу вспомнил прихваченное первым морозцем болото в лучах утреннего солнца. Передать нюансы смешения красок смог бы, наверное, художник. Я же просто лежал и пялился, отмечая про себя нежную бледность кожи, бескровные губы и яркие пылающие огнём волосы.

Их оттенок напомнил ягоды клюквы, что, впитав краски болота, сверкали подобно драгоценным камням на фоне буро-зелёной травы. Я заворожённо наблюдал за красавицей, а она смотрела на меня. Никогда раньше я не видел её, но в загадочном взгляде угадывалось разочарование.

— Ты на себя не похож, — заявила вдруг она.

Знакомый до судорог голос ударил меня в область солнечного сплетения, разом лишив возможности дышать, видеть и понимать что-либо в происходящем. Он мог звучать только из уст единственного человека. Тембр, интонация, певучесть — всё принадлежало моей сестре, но передо мной сидела совершенно чужая девица.

— Кто вы? — Взбудораженный, я сел на кровати, и оказался совсем рядом с незнакомкой.

— Ты не узнал меня?

Лицо её подернулось радужной плёнкой, а когда она исчезла, передо мной оказался я сам — уставший, издёрганный, бледный, страшный, но реальный до жути. Мне стало страшно, но желание понять, что происходит, пересилило. Я спросил ещё раз:

— Кто ты?

Она снова изменилась. Теперь уже приняв облик сестры. Но долго молчала, изучая знакомыми вечно печальными глазами.

— А кто ты?

Я не знал, что ей ответить. Но когда трансформация началась снова, и лицо сестры начало таять в тумане, я невольно закричал, желая остановить процесс, чтобы хоть немного побыть рядом с ней.

— Стой! Не надо!

Я вопил до тех пор, пока проводник не разбудил меня.

Я так вспотел, что пришлось снять футболку. Но это всё было ерундой по сравнению с ощущением утраты. Плита двинулась. Ночной инцидент пошатнул равновесие. Чуть-чуть…

Но меня-то уже давно нет. Всё занял равнодушный, неумолимый бетон. Так зачем мне цепляться за него?

Поезд остановился. К двенадцатому вагону вместе с толпой встречающих и отъезжающих поспешила красивая молодая женщина. Привлекая любопытные взгляды, долго стояла в ожидании. Но время шло, а тот, кого она ждала, не появлялся.

Тогда она подошла к проводнику и, после коротких переговоров, вместе с ним поднялась в пустое купе. На кровати в беспорядке лежали знакомые ей мужские вещи, а на столике паспорт того, кого она встречала. Охватив взглядом красноречивую картину, женщина сильно побледнела. Проводник даже испугался, что ей станет плохо, но обошлось. Только руки у неё дрожали, пока они собирали брошенные вещи в пакеты.

В это время из вагона в конце состава вышла высокая, миловидная девушка в нарядном платье. Встречающие оглядывались ей вслед, невольно откликаясь на её открытую радостную улыбку.