Ода невинности

Ты любишь Асти Мартини и Модильяни.

Я — твоё присутствие, аромат персиков на твоей коже, твои откровения.

Ты приходишь ночью украдкой, и стук твоих каблуков не тревожит тишины подъезда. Твой муж не должен узнать…

Мы, как и всегда, сидим в темноте. Лампа в коридоре и экран ноутбука — вот и всё освещение.

Ты устраиваешься рядом по-турецки, скрестив ноги. Спина прямая. Короткое платьице завёрнуто так, что видна кожа над чулками и кружевные лепестки на трусиках.

Если бы не было так больно, я бы сказал, что в штанах у меня памятник эрекции. Гранитный.

Ты пьёшь шампанское, смотришь на картины. Только одно говорит о том, что помнишь обо мне, — иногда ты прикасаешься рукой к моему «памятнику». Проводишь сверху вниз или охватываешь пальцами в кольцо и сжимаешь, или легонько гладишь уздечку, или пускаешься исследовать плетение вен.

Мне хочется… но нельзя… нельзя не то что прикоснуться, нельзя спугнуть твоё созерцание движением или резким звуком.

Вот такая безмолвная пытка.

Иногда стираешь испарину с моей груди или легко касаешься губами… Видела звёзды после удара по голове? Твои редкие поцелуи — удары. Я всегда вижу великое множество звёзд. А иногда, как рождаются целые вселенные…

Но больше всего я люблю моменты, когда ты забываешь про мою эрекцию, про то, что за возможность побыть чуть-чуть собой нужно платить. Люблю, когда ты уходишь в созерцание с головой. Когда ты не со мной. Завидую этому… тебе не надо знать, как я называю его про себя. О, если бы я только мог понять, что в его картинах пленяет тебя?!

Мне кажется, что тогда мне досталась бы твоя душа. Твоё тело прекрасно, но его так мало. И мне мало быть для тебя телом. Сейчас уже мало. Когда-то я, дурак, радовался этому.

— Ты похож на Модильяни, — сказала ты мне в тот вечер, когда мы встретились впервые. И хотя где-то там, в глубине ресторана, сидел твой муж, я знал, что ты будешь моей. Так и случилось — прямо в вашей красивой машине.

Завороженный красотою янтаря, я, как и тот наивный муравей, не знал, что мне суждено любоваться им вечно. Узнал, только когда доделал ремонт и переехал в свою собственную, наконец-то, квартиру.

Понял, чем рок отличается от судьбы, когда из лифта мне навстречу вышла ты. Не одна, разумеется, а под ручку с самодовольным олухом, что считает себя твоим мужем.

Иногда, чаще, когда бутылка становится наполовину пуста, ты расслабляешься, прижимаешься ко мне, рассказываешь…

Тогда я могу смотреть в твои глаза, ловить улыбки, иногда даже обнять…

Но чаще мы просто плывём каждый в своём одиночестве, под прекрасную как весеннее утро музыку, страдая каждый по-своему.

Ты всегда даёшь то, что мне, по-твоему, нужно. Рано или поздно стягиваешь с меня штаны, изучаешь. В такие моменты я горжусь своим членом. Ты считаешь его красивым. Не меня…

Заколдованный тобою я, неподвижно сижу на диване, а ты садишься на меня сверху. Спиной ко мне. Не раздеваясь. Такая скользкая, жадная… Мне стоит немалых усилий не сорваться.

Ты мне помогаешь. Некоторое время сидишь неподвижно. Хочется верить, что ты наслаждаешься, что тебе нравится, когда с тобой я. Ты не скажешь. И не спросишь. А я бы хотел рассказать… О восторге быть в тебе, ощущать, как ты сжимаешь меня, как дрожишь, как уплываешь.

В эти минуты мне можно всё. Можно сорвать платье, освободить от бюстгальтера грудь, поиграть сосками и целовать — шею, плечи, затылок, тянуться к губам, дышать одним с тобою воздухом, отпустить тебя… и дождаться. Если повезёт, даже не раз. Пока тебя нет, хоть издали ощутить, каково оно — быть единым с тобою.

Ты будешь мне благодарна, я знаю.

С ума можно сойти, когда ты берёшь в рот. Но мне не этого надо. С ума я сходить уже привык. Гораздо круче, когда ты отдаёшь власть мне. Я усаживаю тебя сбоку, лицом ко мне. Твои ноги обвивают меня. Плотно, Кажется — на двоих у нас одна кожа. Бедром я чувствую твою влагу, а умом понимаю, что значит библейское — «возлежать между ног твоих». Вьюнком обвиваешь меня. Одна твоя рука блуждает по моему телу, другая — в моих ладонях.

Я сжимаю тебя, ты сжимаешь меня. Ты целуешь меня, я целую тебя. Я твой, ты моя.

Ты слушаешь, как бьётся моё сердце.

Разбитое на тысячу маленьких частей, оно оказывается в твоей ладони.

Я надеюсь, когда-нибудь ты его примешь.

Ты любишь скорость, кофе и секс.

Я люблю твой смех, твои лопатки и когда во сне ты зовёшь меня. Но счастье у нас бывает не часто. Ты не ищешь его рядом со мною. Со мной ты живёшь, для меня ты создаёшь дом, заботишься… о нашем попугае ты заботишься тоже.

А потом, когда в глазах твоих просыпается море, уходишь.

Гулять. Или к подружке.

Наш дом очень большой. Но недостаточно для прогулок. И подруга твоя живёт, хоть и рядом, но не в нашем доме. А камера над дверью в подъезде показывает что угодно, но только не то, как ты выходишь или возвращаешься. Иногда хочу спросить:

— Как там звёзды? — но молчу, потому что жду.

Когда-то я думал, что счастье это несложно. Я думал, достаточно найти ту, что полюбит меня… Я был уверен, любить меня несложно. Ведь я кроме того самого обаяния, я мог предложить, если не много, то уверенность, возможности, по желанию праздность или занятие по вкусу.

А потом я нашёл тебя… Ты собирала ракушки на пляже.

Твои щиколотки утонули в песке, море кружило вокруг них, прядями твоих волос играл ветер, мне достались сломанные крылья лопаток. Наивные, хрупкие, беззащитные… И я был счастлив. Вернуть человеку крылья. Я думал это возможно.

Как глупо.

Глупо не знать себя. Не знать, что на умилении далеко не уедешь. Ещё глупее верить, что эгоист внутри тебя исчез, растворился, что он не ждёт любви, восхищения и благодарности. А уж думать, что юное тело в постели, гарант великого счастья — это даже не глупость…

Но некоторое время мне достаточно было, чтобы ты снимала для меня платье. Знать, что то, что принадлежит мне, совершенно. Владеть. Я долго хотел лишь владеть.

Вставляя член тебе в рот, я думал: «Я король! Предо мной красота на коленях».

Но и этого мало.

Я придумал — нужно больше. Вообразил, что пресыщен тобою. Сколько их было? Кто сказал, что охапка цветов, заменит один?

Цветы не умеют мстить. Им просто нужна почва, чтобы жить. Ты так и сказала мне, когда я застал тебя с партнёром по бизнесу. Он трахал тебя. А твои соски плясали, кружились, сотрясались — в припадке? Я не знаю, как объяснить, что с ними происходило. Но я не мог оторвать от них взгляд. Это было бы даже красиво, и возбуждающе, если бы я не знал, что имеют мою жену. Я видел, как пот течёт по твоей груди. Видел, как ты извиваешься… тебе явно нравилось то, что с тобой делают. Я досмотрел шоу до конца. Вы были так увлечены, что не заметили приоткрытых дверей.

Убить! Прогнать! Сломать!

Всё что я хотел.

— Что мертво — умереть не может, — разбитыми губами ответила ты. И засмеялась.

В глазах твоих плясало море. Я понял, что не могу ничего. А я хотел, чтобы тебе было больно. Но не получалось. Хоть я и старался. Ночами не спал, пытаясь понять, как добраться до тебя. Вышвырнуть за дверь и забыть не получилось.

Я думал… ненавидел и думал, думал и ненавидел…

Где-то между стаканами виски, стонами дикой музыки и всевозможными титьками, что полностью были к мои услугам, меня озарило.

— Хорошо, — решил я, — ждать я умею. Когда-нибудь ты оживёшь. Вот тогда я и отберу у тебя то, что ты любишь.

И всё стало, как почти как прежде.

Ты живёшь в моём доме. Греешь мою постель… Твоё тело снова принадлежит мне.

Но я знаю тебя — однажды, ты захочешь большего. Я делаю всё, чтобы ты захотела. Я даже делаю вид, что не замечаю этой твоей «морской болезни». И тогда я отомщу.

Мой план идеален.

Но иногда во сне ты зовёшь меня.

Ты любишь?.. А я? Я люблю? Что я люблю?

Я люблю тишину. Люблю, когда ночь. Люблю, когда смотришь в небо и хочется плакать. Не знаю почему — от глупости, сентиментальности, от счастья.

Люблю музыку. Люблю её магию. Люблю её способность преображать мир. Под музыку даже рваный пластиковый пакет, подгоняемый ветром, летит иначе. Люблю её откровения, её чистоту, её непредвзятость.

Люблю красоту. Восхищаюсь бесконечной тягой человека к прекрасному и способностью созидать.

В этом мире, в котором мне хочется раствориться, стать невидимкой, я ненавижу только одно. Себя. Своё тело.

Больше всего я хотела петь. Хотела, чтобы моё тело стало инструментом, чтобы в нём жил голос, чтобы я умела пронзать сердца так же, как голоса оперных певиц пронзали моё.

— Девочке надо заниматься, — твердила бочкообразная преподавательница по вокалу, что жила в квартире напротив.

— Не дурите ей голову, — отрезала мать, — нам негде ставить пианино.

Но мечты сбываются. Увы. Я мечтала о красоте, которая будет восхищать любого. Я её получила. В двенадцать лет я узнала об этом, когда отчим затащил меня в гараж…

Вот тогда я и узнала, что может рождать красота.

И тогда же впервые возненавидела.

Возненавидела тело, что украло мою веру в прекрасный и удивительный мир.

Всё что мне нужно — дождаться, когда оно отпустит меня.