Эпизод 35.

Эпизод 35. 1717-й год с даты основания Рима, 2-й год правления императора Запада Оттона Первого, 1-й год правления базилевса Никифора Второго Фоки (10 января 964 года от Рождества Христова).

Вот уж действительно никогда не стоит зарекаться от чего-либо. Мы вроде бы уже давно простились с грозным сполетским замком, который частенько навещали в прошлом. Но течение событий вновь гонит нас от Рима на север, в Умбрийскую долину, мимо древнего аббатства Меж Виноградников, в город Сполето, а там вправо и круто вверх, на самую вершину холма Элиа, где с незапамятных времен селились местные правители. Вот уже семь лет хозяева тут старый воин Тразимунд и неотразимая рыжеволосая красавица Алоара, но сегодня дома лишь хозяйка, супруг весь последний год куда больше времени проводил возле замка Сан-Леон, променяв, против собственного желания, широкое ложе сполетских герцогов на продуваемый всеми ветрами воинский шатер и малоперспективную роль сторожа итальянского короля.

Час тому назад в замок прибыли гости, кавалькада из двух десятков всадников, среди которых выделялся одеянием, статью и массивной головой рыцарь лет тридцати. Гость оставил свиту во дворе, проследовал в сопровождении мажордома в приемную залу, где его, блестя изумрудными глазами, с поклоном встретила герцогиня и, ничуть не смущаясь, с ходу пригласила в личный кабинет, приказав подать туда необходимые угощения. Едва только приказ Алоары был исполнен, герцогиня лично захлопнула перед мажордомом двери, и верный слуга услышал, как заскрипел старый засов, — хозяйка и гость позаботились о том, чтобы их встрече никто не помешал.

Мажордом Донато получил эту высокую должность с воцарением в Сполето Алоары. Вот уже несколько поколений его предков служили в замке, а деду Донато полвека тому назад, во времена грозного Альбериха Первого, также довелось побыть некоторое время управляющим двором, или препозитом, как тогда на греческий манер называли мажордома. Увы, с уменьшением греческого влияния, таянием подвластных базилевсу территорий на Апеннинах, неумолимо отмирали и старые византийские термины и разговорные обороты, так что теперь препозитом продолжали называть лишь управляющего папского двора. Но, как ни называй сейчас должность Донато, перечень основных требований, предъявляемых господином к первому среди слуг, ничуть не изменился, и главным среди них являлась верность. И потому верный слуга остался подле запертой двери, волей-неволей прислушиваясь к звукам, исходящим из кабинета, и чем дальше, тем больше сердце его наполнялось самыми дурными подозрениями. Кабинет герцогини был, как это часто устраивали в то время, преддверием спальни, и это давало лишний повод к фантазиям. К тому же время, прошедшее с момента уединения господ, уже давно исчерпало регламентные рамки делового визита, если, конечно, там за дверью хозяйка и ее гость не задались целью прочесть от корки до корки Новый Завет.

Сколько ни ждал Донато момента, когда откроется дверь, он вздрогнул, услышав вновь скрип засова. В проеме двери показалась Алоара, и наблюдательный глаз Донато тут же выхватил и растрепанность ее рыжих волос, и нездоровый румянец на щеках, и не до конца, наспех застегнутую рубаху. Хозяйка приказала подать обед себе и гостю в кабинет.

— Будут ли распоряжения, синьора, относительно размещения слуг вашего гостя?

— Да, найдите им места для ночлега и проследите за их лошадьми.

— Прикажете подготовить покои и для синьора?

— Нет! — отрезала Алоара и захлопнула дверь, оставив Донато с раскрытым от изумления ртом.

Ну что тут будешь делать? С одной стороны, крайне опасно соваться в личные отношения между господ, разотрут они твою судьбу, как пшеничное зерно два мельничных жернова, разотрут и не заметят. Тем более что хозяин далеко, а хозяйка-то вот она, рядом, и лишиться должности за длинный язык он может по одному мановению ее конопатой ручки. Да и не станет ли это черной неблагодарностью той, что однажды приметила его среди всей дворни и возвысила над всеми? Его ли, мажордома, дело, что госпожа герцогиня потеряла всякую совесть и открыто наставляет рога мужу, ныне зябнущему подле замка Сан-Леон? Но с другой-то стороны, кому как не главному и верному слуге оповестить господина о беде, пришедшей в его дом? Разве не так должен поступать добросовестный раб, призванный оберегать имущество хозяина, а ведь жена, почитай, то же имущество? Ведь если бы у герцога, к примеру, заболел его любимый конь, не было бы возмутительной халатностью мажордома не оповестить хозяина об этом? И, наконец, он, Донато, не единственный слуга в доме, кто видит явный блуд, совершающийся на глазах у всех. Что, если кто-нибудь из слуг опередит его и поспешит поставить в известность старого герцога? А ведь так и будет, как пить дать будет! Что тогда верный Донато ответит разъяренному мессеру Тразимунду? Почему молчал?

Последний аргумент, приведенный Донато самому себе, стал решающим. Он поспешил во двор замка, уже холодея от мысли, что какой-нибудь ретивый слуга, видя нерешительность мажордома, на свой страх и риск мог ради такого перспективного дела покинуть без разрешения замок и отправиться к герцогу с великой выгодой для себя и позорным известием для господина. И первым делом мажордом кинулся к стражникам ворот с вопросом, не выезжал ли кто из замка за последние два часа.

А в спальне сполетских герцогов, в тех самых покоях, где старая Агельтруда строила козни всей Италии, а Мароция Римская познала сначала самое горькое унижение, а затем самую великую страсть в своей жизни, изголодавшаяся по ласкам Алоара неутомимо терзала распростертое тело Пандульфа Капуанского по прозвищу Железная Голова. Время от времени в приступе очередного пароксизма от жесткой любовной игры Пандульф перехватывал инициативу, и тогда Алоаре приходилось тяжко, но она не сдавалась.

— Еще! Еще! — требовала она. — Возьми меня, как шлюху!

— Ты и есть шлюха, — ревел Пандульф, награждая герцогиню хлесткими пощечинами и сдавливая ей горло до клекота.

Первым сдался Пандульф. Он упал навзничь и уже не сопротивлялся герцогине, только охая и урча в ответ на ее маневры. Наконец обессилела и Алоара, и она распласталась рядом с капуанцем, влюбленно и признательно глядя ему в глаза.

— Кто знает, чем для нас закончится этот день! — сказала она.

— Минуту назад ты ни о чем не жалела.

— Я и сейчас не жалею. Либо — либо, пусть! Либо Тразимунд снесет мне голову, либо Сполето сегодня безраздельно станет моим!

— «Безраздельно»?

— Прости, мой милый, конечно же на пару с тобой. И земли Сполето и Капуи навек объединятся. И это сделаем мы с тобой, мы осуществим давнюю мечту властителей наших земель. Они веками лили столько крови!

— А надо было пролить лишь немного семени, — засмеялся Пандульф.

— Увы, не все даже сегодня зависит от нас. — Алоара села на постель, подогнув колени и обняв их руками. — Ты уверен, что твой германец не выкинет с нами злой шутки?

— А какой ему смысл? Он хочет наказать Тразимунда за измену, но не знает как, ведь сполетская дружина вкупе с дружиной Беренгария составляет теперь сильное войско, и даже если германец сокрушит их, его собственное войско ослабнет настолько, что власть Оттона в Италии повсеместно рухнет. Мы же предлагаем ему простой и легкий способ избавиться от изменника и поставить над Сполето верного ему человека.

— То есть тебя. А что будет со мной?

— Я предвидел твои сомнения, моя хитрая лисичка, и потому уговорил Оттона оставить тебя наместницей Сполето до заключения между нами брака. Не бойся, тебя никто не обманет. Ты даже не представляешь, насколько этот саксонец предусмотрителен. Ты сама сможешь убедиться в этом, если сегодня дело дойдет до ордалии.

— Интересно, а что говорит по нашему поводу его бледная ханжа Аделаида?

— Да не все ли равно, что она говорит? Тем более если она ханжа? Пусть охает и закатывает глазки, главное, что сам Оттон понимает, сколь выгодно ему наше предложение. И я не сомневаюсь, что он поспешит сюда и перехватит Тразимунда по дороге. Главное, чтобы твой муж не почувствовал подвоха.

— Ему сообщит о моей измене верный ему человек. Думаю, что таковым будет сын моего мажордома. За ним с самого утра следят мои люди.

— Почему ты думаешь, что это будет сын мажордома?

— Потому что столь щекотливую весть не поручишь абы кому. Потому что некому написать письмо моему мужу, ибо наш славный Донато не обучен грамоте. А местные монахи еще уговаривали меня обучить слуг письму и чтению! Нет уж, темный слуга более надежен!

— Не окажется ли Тразимунд в Сполето раньше германца?

— Надеюсь, что нет. Дорога в Витербо, где остановился Оттон, вдвое короче, чем до замка Сан-Леон.

— Когда Тразимунд окажется в Сполето?

— Думаю, что на рассвете, в надежде застать нас заспанными и обессиленными.

— Его надеждам я постараюсь угодить.

— Да уж, постарайся, я все еще не наигралась.

Едва возобновившуюся игру прервал стук в дверь. Алоара накинула на себя рубаху и вышла в кабинет. Спустя пару минут она вернулась в спальню с сияющим видом.

— Ну? Кто из нас умница? Мой слуга доложил мне, что Донато только что отправил своего сына якобы в Терни, якобы за вином для господ.

— Прекрасно! Ты так светишься от счастья, что мне даже становится жутковато. Ведь ты делила ложе с Тразимундом более семи лет!

— Ну, из этих семи лет выкинь последние полтора года, что он отсутствовал на ложе. Из оставшегося выкинь еще не менее половины, ибо Тразимунд более храбр на поле битвы, нежели в постели. Но я была бы слишком глупа, если бы ставила в вину ему только его плотскую слабость.

— А что же еще?

— Как только Тразимунд, с моей помощью и помощью плута Амедея, получил титул герцога Сполетского, в него словно вселилась та самая ханжа Аделаида. Он вдруг проникся такой заботой о своих детях от первого брака, что начал им раздавать налево и направо сполетские поместья. А сыновей у него, между прочим, четверо. Помимо этого, он не забыл об их матери, унылой Сихельгарде, и также подарил ей земли южнее Перуджи. Но даже этого ему показалось мало. Движимый, вероятно, чувством какой-то, одной ему понятной, вины, он разыскал Ричильду, первую жену моего первого мужа Теобальда, и тоже поделился с ней землями моего герцогства.

— А имел ли он право так распоряжаться сполетскими владениями?

— Разумеется нет. На такие сделки должно было быть разрешение короля Беренгария, ведь Сполето не является феодом. Но кто сейчас слушается короля?

— В таком случае, как же он сейчас договорился о союзе с Беренгарием?

— Ну, самому Беренгарию сейчас явно не до сделок со сполетскими землями. Продай Тразимунд Сполето хоть полностью — со мной, слугами, со всеми потрохами какому-нибудь сарацинскому князю — Беренгарий все равно бы согласился, лишь бы этот князь примкнул к нему в его борьбе против Оттона. Ну а самому Тразимунду спустя полтора года наконец надоело бесплатно стеречь Беренгария в расчете только на то, что Оттон оставит за ним герцогство.

— Саксонец, надо сказать, неплохо запугал вашего мужа.

— Да, и неизвестно, сколько бы такой шантаж продлился, если бы не я. Как в Византии подливают неугодному яд в его кубок, капля за каплей, за каждой трапезой, так и я медленно и терпеливо капала ему на мозги, что его используют, что его водят за нос, и вот наконец это подействовало. Я даже уговорила его встретиться в Сполето с Адальбертом, сыном короля, причем не здесь, в замке, а в церкви Сан-Сальваторе, где их проще было бы заметить случайному глазу.

— И такой глаз оказался у местного капеллана.

— Которого Адальберт к тому же за какую-то провинность приказал высечь плетьми. Себе на беду.

— После такого пропадает сон от ободранной кожи на спине и желания отомстить. Зато улучшается зрение и слух.

— И распускается язык. Ходят разговоры, что после свидания с моим лопоухим мужем оба короля, отец и сын, вновь призвали присоединиться к их союзу Умберто Тосканского. Если эти слухи верны, против Оттона впервые поднимется великая сила.

— Не всем слухам можно верить. И в слухи верит тот, кому хочется верить.

— Ты о чем?

— Весть о том, что Тразимунд вступил в переговоры с Беренгарием, верна только наполовину.

— Неужто? На какую половину?

— Переговоры действительно были. И после переговоров Беренгарий тайком выбирался в Равенну и Венецию, где пытался склонить на свою сторону обоих Пьетро, епископа и дожа. Другое дело, что король ни с кем ни о чем не договорился. В том числе и с вашим мужем.

— Откуда же взялись обвинения в измене?

— Я же говорил, что человек верит тому, чему хочется верить. Даже если этот человек император. Мои люди известили Оттона о встречах Беренгария и о появлении Адальберта в Сполето. Оттон проверил слухи, убедился в их правдивости, а в результатах переговоров он уже убедил себя сам.

Алоара звонко рассмеялась. Во время смеха она так притягательно показывала розовый язык и запрокидывала назад золотые кудри, что Пандульф немедленно скрутил ее волосы в пучок на своей руке и наградил ее губы долгим сочным поцелуем.

— Ты готов еще? — зазывно улыбаясь, прошептала она.

Но тот отпустил ее гриву на волю.

— У твоего первого мужа была дочь, у второго четверо сыновей, но все эти дети были не от тебя. Как ты можешь объяснить это?

Алоара переменилась в лице, ее зеленые глаза заметали нехорошие молнии.

— У первого мужа было не много времени обрюхатить меня, у второго, по-видимому, уже не было сил. Не переживайте, благородный князь, я не бесплодна, мой астролог предсказал мне аж пятерых детей.

— Будем верить, — поспешил примириться Пандульф, — у меня тоже до сих пор нет детей, тогда как у моего младшего брата уже двое очаровательных мальчишек.

— Вы любите своих племянников? — спросила Алоара, пытаясь скрыть и в голосе, и в выражении лица признаки темпераментной ревности.

— Да, их зовут так же, как и нас с братом. Это наша старая семейная традиция.

— Дети родных братьев или сестер рано или поздно становятся врагами наших детей.

— Вы перекладываете традиции Сполето на традиции лангобардских земель. У нас так не принято.

Ничего, рыжая лиса, которую вы запустите в ваш капуанско-беневентский птичник, поправит это дело. И дядя Железная Голова расправится с некогда любимыми племянниками, повинуясь беспощадному приказанию сполетской герцогини, которая ради власти не побоится даже страшного пророчества, открытого ей святым Нилом Россанским. Но преступления Алоары не останутся без наказания в этом мире, пророчество исполнится, и никто из пятерых детей, которых произведет на свет ее чрево, не станет правителем ни Капуи, ни Беневента, ни Сполето. А самой рыжей фурии доведется пережить смерть большинства ее потомства.

В утехах и разговорах любовники провели весь оставшийся день, время от времени вызывая к себе мажордома и требуя угощений. Долгожданный для всех главных обитателей замка звук рога раздался посреди глухой ночи. Мажордом Донато, всю ночь проведший у дверей господской спальни, со всех ног кинулся отдавать распоряжения заспанным слугам приготовиться к встрече грозного хозяина. Любовники также спешно начали одеваться.

— Не рано ли? Ты говорила, что ждешь их на рассвете, — с тревогой в голосе спросил Пандульф.

Алоара пожала плечами, и Пандульф посчитал нужным надеть поверх рубахи кольчугу. Одевшись, они бросились к окну, из которого открывался вид во внутренний двор замка. Когда-то из этого окна смотрела, давясь слезами, герцогиня Агельтруда, ожидавшая ареста за убийство римского папы.

— Ты смотри, Донато открыл ворота, даже не оповестив меня и не дождавшись моего разрешения! — сердито прошипела Алоара, глядя, как двор заполняется неизвестными людьми.

— Мне кажется, ваш мажордом сделал неправильный выбор. В корне неправильный.

— Он нам может быть опасен. Он может свидетельствовать против нас. О нашем грехе.

— Тогда, душа моя, когда вы спуститесь вниз, скажите ему, что вы забыли… ну хотя бы вашу корону. Попросите его вернуться сюда, принести вам эту корону. А я его тут подожду.

— Только, ради Бога, не вздумай это сделать в спальне!

— Что ты, мне самому будет потом неприятно.

Снова раздался звук рога, требуя от хозяев выйти к гостям. Алоара и Пандульф начали спускаться по винтовой лестнице. На полпути Пандульф остановил герцогиню и ободряюще крепко обнял ее.

— Ничего не бойся, душа моя, — сказал он, и герцогиня на недолгое время уняла дрожь, заметно колотившую все ее тело. Пандульф же, поцеловав Алоару, сию же минуту заспешил обратно, на ходу вынимая кинжал.

Когда герцогиня вышла во двор, все всадники, кроме одного, уже спешились. Оставшийся на коне всадник в одной руке держал баннер с черным орлом, а в другой веревку, которая была надета на шею грузному мужчине, стоявшему на коленях с опущенной головой и одетому в одно лишь исподнее.

— Почет и процветание могущественному августу и королю нашему! — вскричал кто-то из германской свиты, и все во дворе подхватили этот клич и повторили его еще дважды.

— Приветствую своего сюзерена в озаренном милостью Божьей Сполето, преклоняюсь перед сюзереном своим и могуществом его и передаю во владение его все вверенное мне герцогство! — прозвенела голоском Алоара и постаралась взглянуть на грозного императора тем взглядом, каким весь день награждала Пандульфа.

Оттон широко улыбнулся, благо в его ночном походе не приняла участие Аделаида, спешился и взял за обе руки герцогиню.

— Не знаю, будете ли вы рады мне, очаровательная Алоара, ведь я пришел сюда в столь странное время, чтобы наказать изменника и защитить имущество, на которое покушаются.

— Ваши слова ввергают мое сердце в глубокую печаль, ибо охрана здешнего имущества является обязанностью моей и моего супруга.

— К вам, прелестная Алоара, у меня претензий нет, но вот ваш муж… — с этими словами Оттон сделал знак слугам, и те подняли Тразимунда с колен. — Ваш муж этой ночью поднял оружие против сюзерена своего и тем подтвердил страшные обвинения в измене.

— Ах! — Алоара была бы неплохой актрисой. — Как возможно такое?! Любого другого я обвинила бы в клевете, но я слышу это из уст господина моего!

— Да, все так, неподалеку от Треви ваш муж напал на меня, и стычка стоила жизни пяти моим верным слугам.

— Я спешил в Сполето, господин мой, чтобы покарать прелюбодеев, занявших постель мою в этом замке. Я не узнал ваших людей, кир, — срывающимся от волнения голосом проговорил Тразимунд.

— Вот как! Кто был сегодня ночью в постели герцога? — громко вопросил Оттон.

— Только я одна, мой господин, — кокетливо улыбаясь, сказала Алоара.

— Пусть поклянется на Святом Писании! — крикнул Тразимунд.

— Мы еще успеем потревожить Господа, когда будем рассматривать дело о вашем предательстве, — ответил Оттон, — но сначала я хотел бы спросить у слуг этого замка. Видел ли, слышал ли кто-нибудь или подозревал хоть кто-либо из вас неверность госпожи вашей мужу своему?

Поскольку во двор к присутствующим парой минут ранее вышел князь Капуи с лицом человека, только что успешно провернувшего скользкое дело, толпа ответила императору недоуменным молчанием. При других обстоятельствах, возможно, слово мог бы взять сын мажордома, однако ночная стычка закончилась плачевно для всех без исключения слуг Тразимунда, взявшихся сопровождать его.

Между тем Оттон, не дождавшись ответа, вновь обратился к Тразимунду и обвинил того в предательстве.

— Правдивость слов моих я готов отстаивать на Божьем поединке! — воскликнул Тразимунд.

— Надеюсь, вы не собираетесь сразиться с собственной супругой?

— С любым, кто осмелится заявить о предательстве моем. Пусть выйдет и еще раз при всех слугах Божьих обвинит меня.

Настало время Пандульфу выступить вперед.

— Я, раб Божий Пандульф, волею Господа и милостью августа и короля нашего властитель Капуи и Беневента, обвиняю тебя, негодный раб, в предательских встречах с изменниками Беренгаром и Адальбертом, в нарушении приказов господина своего, присутствующего здесь и благословляющего всех нас императора Оттона, из-за чего предатель Беренгар получил свободу для действий, направленных во вред господину нашему и в оскорбление Спасителя нашего.

Поскольку Тразимунд был славным воякой, но никак не юристом, мимо его уха и внимания укрылись довольно изящные формулировки Железной Головы.

— Я, раб Божий Тразимунд, герцог Сполето и Камерино, вызываю тебя, гнусный Пандульф, слуга Люциферов, на суд Божий. Я вызываю на поединок тебя, грязного прелюбодея и клеветника, ибо именно ты, и никто иной, провел эту ночь в стенах замка моего, в объятиях жены моей, на горе и позор мне. И если в тебе осталась хоть капля достоинства, прими мой вызов и покорись Высшей воле.

— Я вижу, вы все не угомонитесь, мессер Тразимунд? — недовольным тоном спросил Оттон. — Мессер Пандульф был направлен в замок сполетских герцогов по моему поручению, и мне оскорбительно слышать, что вы связываете дрязги в вашем доме с моим именем.

Тразимунду пришлось срочно извиняться перед Оттоном. Тот использовал промах герцога по полной.

— Я знаю, что вы оба, мессеры, отличные воины, и поединок между вами неизбежно закончится смертью одного из вас. Но я не хочу, чтобы мое появление в этом замке люди, собравшиеся подле, впоследствии связывали с убийством, а посему приказываю обоим спорящим пройти испытание огнем. Пусть спорящие пройдут по «огненной дороге», и мы увидим Суд Божий. Напоминаю, что спорящий признается виновным, если тело его явит на себе следы воздействия огня, даже если саму боль испытующий пройдет без стенаний!

Таковы были правила этой разновидности средневековой ордалии. Оба участника спора поклонились императору.

— Уложить «огненную дорогу»! — приказал Оттон.

Слуги быстро принесли угли из тлеющих костров, служивших для нагревания пищи или для утепления покоев господ, и вывалили угли на землю двора так, что они образовали узкую дымящуюся тропинку длиной не более десяти метров.

— Кому вы прикажете пройти испытание первым, великий король? — спросил у Оттона присутствовавший подле него епископ Ландвард Минденский.

— Я думаю, что здесь не должна решать воля смертного. Предлагаю воспользоваться известным обычаем наших предков. Пусть спорящие выберут лук и стрелу и, стоя спиной друг к другу, одновременно выпустят стрелы вверх. Тот, чью стрелу Господь первым уронит на землю, и начнет испытание.

После этих слов участникам ордалии были предложены два десятка различных луков, подаренных Оттону из различных земель. Среди них особой конструкцией выделялся греческий соленарий^[1], которому еще не скоро предстояло войти в моду. Тразимунд, которому Оттон милостиво позволил первому выбрать оружие, долго не мог решиться, по десятку раз пробуя натянуть тетиву у каждого лука. Среди зрителей, как водится, немедленно нашлись видные эксперты, которые поспешили поделиться своими знаниями с остальными, и их комментарии заполнили двор замка негромким гулом. Оттон через оруженосца фон Левена приказал толпе замолчать. Наконец Тразимунд сделал выбор, отдав предпочтение самому большому и тугому луку, прадеду знаменитых впоследствии лонгбоу.

— Понимаю ваш выбор, мессер Тразимунд. Это лук из британских земель, подаренный мне его высокопреподобием отцом Дунстаном, гостившим у меня три года тому назад. Заранее скажу, что натянуть его тетиву непросто, и если ваш палец сорвется ранее, чем я отдам команду, вам останется пенять лишь на самого себя. Мессер Пандульф, теперь дело за вами!

Пандульф был смущен. Он тоже успел положить глаз на английский лук и теперь не мог выбрать из оставшихся.

— Вы придаете большое значение силе оружия, а не силе Божьей истины, мессер Пандульф, — иронично заметил Оттон. — Я облегчу вам выбор, я сам выберу для вас оружие. Вот лук, с которым вы выступите на Суде Божьем!

Он протянул Пандульфу лук, который тот чуть ли не первым среди предложенных вариантов исключил из рассмотрения. Этот лук был заметно меньше остальных и отличался изогнутостью конструкции как в месте расположения стрелы, так и в местах соединений с тетивой. От зрителей не укрылось то, с каким скепсисом капуанский князь воспринял выбор Оттона.

— Этот лук был подарен мне совсем недавно посольством от Хельги, королевы русов. Таким оружием пользуются кочевники, что живут к северу от Понтийского моря.

— Такие луки, говорят, имеются и у ромеев, — раздались голоса комментаторов.

— Не знаю, как ромеи, но сарацины уже давно пользуются такими, — послышались ответные реплики.

— Выбор сделан, мессеры, — закончил все прения Оттон.

Гастальды протрубили в трубы и зачитали коротко о предстоящем споре и титулах спорящих. Толпа возбужденно загудела, таких развлечений никто этой ночью не обещал и это стало для большинства приятным сюрпризом. Понятно, что германская свита в симпатиях своих была на стороне Пандульфа, тогда как местная челядь, пусть боязливо, но все же заметно, сочувствовала Тразимунду.

Спорящие встали друг к другу спиной, взвели луки вверх и замерли в ожидании команды императора. Тот не торопился с сигналом, с усмешкой наблюдая, как с каждым мгновением все отчетливей трясутся от напряжения пальцы Тразимунда, с трудом удерживающие тетиву.

— Да рассудит вас Бог! — воскликнул Оттон и махнул белым платком.

Стрелы взмыли ввысь, и все присутствующие дружно подняли головы, громко оценивая шансы сторон и нисколько не страшась того, что сами могут стать случайными жертвами господского спора. Прошло всего несколько секунд, но всем показалось, что стрелы в предрассветном небе исчезли на час, не меньше. Часть зрителей воскликнула от радости, а другая часть от разочарования, когда первые зоркие увидели возвращающуюся к земле стрелу. Она была заметно длиннее соперничающей. Вторая стрела показалась в поле зрения еще через пару мгновений и воткнулась в землю рядом с первой, но явно позже нее.

— Вам предстоит начать испытание, мессер Тразимунд, — подвел черту под жребием Оттон.

Тразимунд изменился в лице и шумно задышал, все лицо его покрылось крупными каплями пота. Какое-то время он посверлил умоляющим взглядом императора, наконец-то уразумев, что стал жертвой давно задуманного спектакля. Он уже ни капли не сомневался, что Оттон и его свита специально подстроили ему ловушку, в которую он легкомысленно угодил, даже трюк с луком представлялся ему теперь заранее спланированным, и он находил мало удовольствия в том, что именно ему пришлось стать непосредственным свидетелем триумфального успеха оружия древних скифов, непритязательного на вид, но непревзойденного по дальнобойности. Однако выбраться из этой ловушки не представлялось возможным, Оттон сохранял спокойствие сфинкса, а к Тразимунду уже направлялись несколько дюжих слуг, готовых потащить его к огненной дороге.

— Нет! — прошептал он, когда его подхватили под локти и начали грубо подталкивать в спину.

— Нет! — вдруг пронзительно крикнул он. — Я признаю часть вины своей, великий август! Да, я встречался с Беренгарием и Адальбертом, но, видит Бог, не принял их посулы! Я признаю, что мог клеветать на мессера Пандульфа, поскольку действовал по навету слуг моих и только собирался установить истину! О, Боже мой! Прости и пощади меня, много грехов на душе моей, но нет в сердце моем измены сюзерену.

— Сила духа покинула вас, мессер Тразимунд, но было бы неверным прекращать ордалию из-за одного малодушия вашего, — заметил Оттон.

— Господи! Не боюсь гнева Твоего за грехи дня сегодняшнего, ибо о них поведал я и раскаиваюсь! Страшусь гнева Твоего за грехи старые и грехи смертные! Подожди же, Господи, с судом Твоим, рассуди нас по грехам последним, по клевете и измене только этого дня и ничего более! — Тразимунд бормотал словно в бреду, быстро-быстро, а слуги тем временем подвели его к огненной тропе и освободили от обуви. Четверо самых крепких стражников положили себе на плечи шест, к которому привязали руки герцога, а еще двое стражников в плотных сапогах повисли на ногах Тразимунда в тот самый миг, когда того занесли над огненной тропой. Крики Тразимунда в последующие мгновения услышали далеко за пределами Сполето. Толпа, собравшаяся во дворе, сочувственно ахнула, большинство слуг в душе желали герцогу, неплохому, в принципе, хозяину, победы и теперь были жестоко разочарованы тем, что их господин, очевидно, солгал.

Но все в этом мире заканчивается, даже самые страшные испытания. Стражники пронесли Тразимунда вдоль всей тлеющей тропы и небрежно бросили ничком, даже не удосужившись отвязать герцога от шеста. Тразимунд, раздражая всем уши жутким визгом, извивался на земле, пытаясь стряхнуть с пяток прилипшие угли, от его ног шел дым, а в воздухе меж тем распространился омерзительный запах горелого мяса. На все его страдания удовлетворенно взирали неумолимый Оттон с жестокосердной Алоарой и императорская свита, злорадно потешались самые мерзкие из слуг, с трудом прятали слезы самые достойные, и лишь один Пандульф, чья очередь настала бледнеть и покрываться потом, сохранял сосредоточенность, готовясь к собственному испытанию. Наконец его вопрошающий и не слишком отважный взгляд заметил сам Оттон.

— Я полагаю, нет смысла заставлять проходить вас испытание, храбрый мессер Пандульф, ведь правда была за кем-то одним из вас, и что из того, что мы узнали праведника с первой попытки? Господь явил Свою волю и однозначно указал на виновного, наградив вашего оппонента ожогами и язвами, от которых ему не избавиться до конца дней его. К чему нам еще вопрошать Господа, зачем нам отвлекать Его в столь ранний час и вторично просить ответа, когда первого вполне достаточно? Ваше преподобие, — обернулся Оттон к отцу Ландварду, — приведите ко мне секретарей, я хочу еще до восхода солнца дать распоряжения по осиротевшему Сполето, чтобы утро нового дня сей благословенный край встретил с новым и более достойным хозяином!

^[1] Арбалет.