Эпизод 25.

Эпизод 25. 1716-й год с даты основания Рима, 1-й год правления императора Запада Оттона Первого, 3-й год правления базилевса Романа Второго Младшего (май 962 года от Рождества Христова).

Во все времена, в период самых жестоких войн, эпидемий и голода обязательно находятся рассудительные и предприимчивые люди, способные из любой беды человеческой извлекать прибыль. Известно утверждение, с которым сложно не согласиться, что большинство мировых капиталов происхождением своим имеют заработок на крови или лишениях. Когда одни грызут глотки другим за веру, за землю, за собственного господина, всегда вокруг схватки объявляется некто, кто охотно и зачастую обеим враждующим сторонам продает средства для продолжения войн, бесстыдно задирая цены и втайне молясь на то, чтобы война шла как можно дольше. Когда распространяется слух о найденных где-нибудь золотых копях и туда немедленно устремляется горный поток из соискателей счастья, неизменно при этом в золотой лихорадке более прочих наживается тот, кто обслуживает всю эту оборванную, с блестящими от страстей глазами ораву кладоискателей дешевым вином и доступными женщинами. И наконец, в неурожайные годы обязательно находятся такие прозорливые, кто из простых наблюдений за погодными аномалиями делает далеко идущие выводы и потому не спешит с распродажей зерна из собственных закромов, рассчитывая, что зимой это зерно будет уходить за две-три нынешних цены, и при этом еще ты сможешь прослыть благодетелем.

В начале мая 962 года Умберто, маркграф Тосканы, разослал по всей Италии приглашения на рыцарский турнир. Маркиз здраво рассудил, что эта идея будет иметь успех, так как с начала года в страну пришло достаточное количество мужественных и небедных людей, имеющих оружие, но до настоящего момента все еще не нашедших ему должного применения. Война между новым императором и прежним королем все еще находилась в стадии кратковременных стычек, мужчины скучали, сталь ржавела в ножнах, а деньги меж тем продолжали греметь в кошелях, не видя для себя достойного применения. Кроме того, представлялось неплохой идеей для правителя Тосканы пригласить в Лукку новоиспеченного августа и нехитрым сочетанием хлеба и зрелищ заполучить расположение Оттона.

Весть о турнире дошла и до Рима, где была с энтузиазмом встречена главой местной милиции, изнывавшим от скуки. Деодату пришлось, правда, долго уламывать Его Святейшество, чтобы он отпустил его и графа Роффреда на несколько дней в Лукку. Иоанн упирался с капризностью ребенка, ему было просто завидно, что друзья нашли себе на это лето развлечение, тогда как ему, в силу его сана, поездка в Лукку была заказана. Но чем он мог их удержать возле себя? В Риме было относительно спокойно, а предлагаемые родным городом удовольствия не будоражили у молодых людей кровь так, как это все еще новое зрелище, пришедшее к ним из Бургундии, но уже успевшее стать популярным как в Западной, так и в Восточной Франкиях. Разговор с папой закончился тем, что Иоанн раздраженно махнул на Деодата и Роффреда рукой, обиженно отвернулся и, в качестве благословения, велел им проваливать на все четыре стороны, что те, ухмыльнувшись меж собой, поспешили исполнить.

Тремя днями после Деодат и Роффред в сопровождении двух десятков слуг прибыли в Лукку. К их досаде оказалось, что турнир идет уже второй день и сегодня все гости и сам граф Умберто уже собрались в старом амфитеатре, точнее, на месте старого амфитеатра, ибо за прошедшие полвека со времен первого турнира в Лукке камни амфитеатра пошли на ремонт и строительство многих местных домов и церквей. Вместо каменных руин по приказу Умберто были спешно возведены две деревянные трибуны, одна из которых предназначалась для маркиза и самых знатных гостей, а вторая, побольше, для зажиточных, но неблагородных горожан, имевших возможность заплатить за вход. На отдалении от ристалища нашлось место и для черни, никаких трибун для нее не возводилось, а пределы распространения толпы ограничивались лишь живой цепью стражников.

Прибыв в Лукку, Деодат и Роффред не испытали желания самим принять участие в турнире, в поездке ими больше двигало простое любопытство, желание сменить обстановку и оценить красоту местных дев. Дай им волю, они бы с большей охотой разместились на большой трибуне для горожан; с первых же минут появления в амфитеатре им было видно, что на той трибуне публика ведет себя гораздо свободнее и, судя по ноткам доносившихся до них голосов, женщин там было не меньше, чем мужчин. Но им пришлось идти в ложу почетных и чопорных гостей и, прежде чем занять места, долго раскланиваться с маркизом и его гостями.

Вопреки многочисленным ожиданиям, Оттон отказался от приглашения в Лукку. Среди толпы шелестели ехидные намеки, что грозному августу запретила появляться на «богопротивном» зрелище его ханжа Аделаида. Вместе с тем германская речь на трибунах встречалась довольно часто, во всяком случае чаще, чем бургундская, и намного чаще, чем греческая, от которой на Апеннинах, по крайней мере к северу от Рима, уже начали отвыкать.

Граф Умберто поинтересовался у молодых римлян, не желают ли те все-таки принять участие в турнире. Оказалось, что находчивый тосканец сделал участие платным, и любой, кто вознамерился участвовать, должен был уплатить два солида в графскую казну. Тем самым граф изящно и необидно отсек от участия в турнире значительную массу молодых, но неблагородных и потому небогатых воинов. Те сдались не сразу и ради того чтобы попасть на арену амфитеатра, накануне азартно играли в кости и карты меж собой, пытаясь таким образом добыть заветные деньги и все же попасть на турнир. Помимо самолюбия, на такие подвиги юных рыцарей влекло и еще одно немаловажное обстоятельство: тосканский граф, предприимчиво опережая собственный век, из четверти взносов сформировал призовой фонд, и двум победителям турнира, в пешем и конном бою, полагалось по сто золотых монет. Чем не стимул?

Усевшись на жесткие скамьи самого верхнего ряда, молодые римляне первые минуты провели в созерцании схваток, развернувшихся на их глазах. Бои шли попеременно то между всадниками с тупыми копьями, то между пешими воинами, сражавшимися облегченными мечами. Перед началом поединков герольды долго и нудно провозглашали имена участников и либо их титулы, либо страну происхождения. По приветственным крикам с трибун, следовавшим за объявлениями, можно было безошибочно угадать, в каком месте арены разместились бургундцы, а где собрались швабы или лангобарды. Уже с первых минут друзья подметили, что в конных состязаниях велико преимущество бургундских всадников, тогда как в пешем бою мастеровитее выглядели гости из германских земель.

Довольно скоро зрелище наскучило Деодату, и тот уже не столь внимательно смотрел на ристалище, а чаще пытался разглядеть соседей по трибуне. Многие лица ему были незнакомы, некоторых он видел в Риме, но не успел сойтись с ними настолько, чтобы запомнить их имена и титулы, а значит, возможные панибратские отношения стоит отложить до вечера, когда маркиз соберет их всех за пиршественным столом. Вытянув шею и приподнявшись с места, он начал рассматривать сидящих в первых рядах и вдруг обнаружил две очаровательные головки, нарочито небрежно спрятанные под шелковыми мафориями, из-под которых выбивались лавины черных и каштановых волос.

— Хотел бы я знать, кто это, — подмигнул он Роффреду, и они оба стали внимательно наблюдать за единственными девицами, находящимися на их трибуне. Любопытство их понемногу распалялось, тем более что с высоты им было видно совсем немногое; пару раз эти девицы синхронно вскочили в решающие моменты поединков, но большей частью их головы послушно следовали за перемещениями воинов. И они ни разу не оглянулись, как бы настойчиво их в мыслях ни призывали двое римлян.

— Эй, любезный, не хочешь ли заработать денарий? — Деодату пришла в голову мысль обратиться за помощью к слугам, шныряющим между рядами и исполняющим прихоти гостей, будь то кубок с вином или опахало. — Можешь ли ты узнать имена двух дев, сидящих на первом ряду?

Слуга охотно принял монету и поклонился.

— Чего же ты стоишь, дурень? Иди узнай!

— Того не надобно, синьоры, — ответил слуга, — я слышал их имена, когда они утром представлялись графу Умберто. Поскольку они единственные женщины здесь, я хорошо запомнил, как их зовут.

— И как же?

— Это благородные девы, и им может не понравиться, что их имена разглашают без их разрешения. — Ушлый слуга кланялся и кланялся, как китайский болванчик.

— Вот ведь плут! — рассмеялся Деодат. — Достойный слуга своего господина! На, вот тебе еще денарий! Ну что, теперь расскажешь?

— Это римлянки, синьор. Благородные римлянки. Сенатриса Стефания и ее сестра Мароция.

— Да неужто? — вскричал Деодат и, вскочив с места, снова впился глазами в макушки девиц.

— Помнится, они очень недурны собой, — флегматично заметил Роффред.

— «Недурны»! — передразнил его Деодат. — Они прекрасны как Юнона и Венера!

— Не знаю таких, — ответил Роффред, удалой малый, но, к сожалению, не посчитавший нужным растратить драгоценную молодость на постижение таинств чтения и письма.

Деодат же потерял покой. Турнирные баталии больше не интересовали его, он не отрывал глаз от сестер Кресченция и только раздумывал, как бы подсесть к ним.

— Хорошо, что Наше Святейшество не знал ничего об их поездке. Он либо не пустил бы нас, либо кинулся вперед наших лошадей, — пошутил Деодат.

— Да? Октавиану они тоже приглянулись?

— Еще бы! Я даже удивляюсь тебе!

— Да ну! — скептически отмахнулся Роффред. — Чего они умеют такого, чего не умеют простые трактирщицы? Скорей наоборот, с ними скучно, и к тому же надо выбирать слова.

— Хорошее вино тоже не пьют из бурдюков, а пьют из дорогих кубков. Не знаешь почему?

Роффред недоуменно подвигал косматыми бровями.

— Пьянит-то одинаково.

— Может, еще скажешь, что и голова поутру болит одинаково?

Роффред поднял обе руки, капитулируя в споре.

— Однако ж как к ним подобраться? — вопросил Деодат.

— Так ведь они наверняка будут на ужине у графа, — ответил Роффред, и Деодат хлопнул себя по лбу. Бог ты мой, это ведь очевидно, как он сразу не догадался!

Еще до начала ужина Деодат отыскал мажордома тосканского двора.

— Послушай, любезный, среди гостей у твоего господина сегодня будут две девы из Рима. Им будет неловко и даже неспокойно, если вокруг них будут люди из далеких земель. Мы же с ними знакомы, мы с ними равного положения и уже пообещали им, что будем охранять их покой и честь. При размещении гостей за столами расположи наши места по соседству.

— Я испрошу на то разрешения его милости графа Умберто.

— Ну разумеется.

Деодат с Роффредом прибыли на пир, умышленно немного опоздав. Мажордом представил их Умберто Тосканскому, после чего повел за стол, стоявший по правую руку от графского стола и ступенькой ниже. Этот стол был предназначен для гостей весьма почетных, но не самых благородных. Тогда как за центральным столом расположились сам граф с семьей, Ротильда, сводная сестра Умберто, ее муж Бернард, граф Павии, епископ Лукки и два неразлучных брата-лангобарда, Пандульф и Ландульф, князья Капуи и Беневента соответственно.

— Его милость исполнил вашу просьбу, — шепнул по пути мажордом Деодату.

Стефания и Мароция уже сидели за столом, места напротив них пустовали. И если младшая Мароция приветливо улыбнулась подошедшим землякам, то Стефания, напротив, заметно помрачнела и, буркнув что-то якобы приветственное, уткнулась взглядом в собственный поднос. В это время всеобщего внимания попросил маркиз Умберто. Все гости поднялись с кубками в руках, и последний остававшийся на ту пору в живых сын Гуго Арльского провозгласил тост — благодарственную молитву Господу.

— Laudamus te! Benedicimus te! Adoramus te!^[1]— закончил он, и по широкой зале лукканского дворца пронеслось стоголосое эхо, гости с воодушевлением повторили слова хозяина.

После чего приезжие господа с энтузиазмом принялись за трапезу. Деодат поднялся с места и вместо стольников со знанием дела начал сам отрезать лакомые куски от лежащего между ними и девицами барашка. Поддев мясо ножом, он протянул его Стефании, но та не приняла во внимание его любезность, а жестом приказала слуге дать ей мясо от другого барана. Мароция же не стала ломаться и отказываться от услуги Деодата, а вновь наградила главу римской милиции солнечной улыбкой.

— Стоило ехать за полторы сотни лиг от Рима, чтобы встретить все те же лица, — сказала она.

— Надеюсь, не опостылевшие лица, — ответил Деодат и поймал на себе взгляд Стефании, взгляд, переводящий эту надежду в разряд призрачных.

— Странно, что Его Святейшество отпустил вас от себя. — Тот, кто может представить себе, чтобы райские птички вдруг заговорили с холодной язвительностью и высокомерием, тот очень точно поймет тембр голоса Стефании.

— Это было явно не сложнее сделать, чем отпроситься у своих родных братьев, — ответил Деодат.

— Наши братья посчитали, что в Лукке мы будем в большей безопасности, чем в Риме.

— Странное предположение.

— Да, странное, хотя до сего вечера я считала, что они правы.

Первая стычка обернулась для Деодата полным поражением. Он сокрушенно сел на место, бросив напрасные потуги галантного кавалера. Роффред сочувственно хлопнул его по плечу и налил другу вина, но Деодат отказался, продолжая пускать в сторону Стефании стрелы обиженных взглядов. Та под этими стрелами клюнула пару-тройку раз снедь, после чего предложила сестре уйти с ужина, ссылаясь на недомогание.

— Как? Уже? — расстроилась Мароция. — Еще же совсем рано! А скоро будут танцы!

— Обязательно будут, прекрасная Мароция! — за спиной Деодата раздался голос графа Умберто, учтиво обходившего все гостевые столы и следившего, чтобы гости не скучали. — Да будут танцы!

Музыканты по приказу графа начали играть сиртос. Гости стали подниматься с мест и охотно выстраиваться в танцующую цепь, которая вскоре поползла между столов вдоль стен приемной залы. Гостей увлекал за собой сам маркиз Умберто. Деодат с легкостью перепрыгнул через трапезный стол и протянул руки обеим римлянкам, приглашая танцевать. Его руку подхватила только Мароция, и спустя мгновение они уже оказались в середине развеселой цепочки танцующих. Стефания осталась сидеть за столом с каменным выражением лица.

— Ваша сестра всегда такая бука? — крикнул Деодат, оглядываясь на Мароцию. У той счастливая улыбка уже не сходила с лица.

— Что вы! Напротив, она в нашем доме завсегда главная выдумщица. Я сама удивляюсь, отчего она сегодня злится.

Сиртос закончился под громкие рукоплескания и приветственные крики. Умберто сделал музыкантам новый знак, и после энергичного сиртоса гостям была предложена медленная, но куда менее целомудренная соуста^[2], пожалуй единственный на то время танец, во время которого мужчины и женщины не только танцевали парами, но и могли касаться друг друга руками и плечами. Деодат предпринял еще один решительный штурм римской крепости, но эта атака закончилась еще более сокрушительным поражением, чем первая.

— Вы, мессер Деодат, сейчас похожи на охотника, пустившегося за двумя зайцами. Погнавшись за вторым, вы упустили первого, который уже почти был в ваших руках, — ехидно заметила Стефания и взглядом указала Деодату на центр залы.

А там Мароцию уже подхватил широкоплечий и приземистый Пандульф по прозвищу Железная Голова. Он кружил Мароцию вокруг себя, залихватски пускался с ней в «ручеек», что-то ворковал ей, а та весело ему отвечала. Танец закончился, но Пандульф уже не отпускал от себя добычу, да та и не сопротивлялась. За первым танцем последовал другой, затем третий, и Деодату ничего не оставалась, как, терзаясь ревностью и досадой на собственную глупость, наблюдать за этой парочкой, сидя на своем месте. А напротив него по-прежнему оставалась сидеть Стефания — обернувшись на нее, он заметил как усмешку на ее губах, так и некую тень сочувствия к нему. Не на шутку разозлившись, Деодат быстрым шагом пересек дворцовую залу и вышел на открытую площадку, немедленно подарившую ему всю прелесть ароматной майской ночи.

Внизу площадки из главного входа дворца понемногу выходили люди. Многие, перебрав вина, шли в сопровождении слуг. Несколько сеньоров, окончательно обессилев, лежали вповалку на дворцовой лужайке, никто не хлопотал вокруг них, графская челядь, видимо, решила, что свежий воздух сам сделает всю оздоравливающую работу. Деодат, приглядевшись, с ядовитой усмешкой заметил среди полегших бражников оттоновского оруженосца фон Левена. Другой, еще более драгоценной находкой стало обнаружение обездвиженного тела Ландульфа, младшего брата Железной Головы, и разум Деодата озарила коварная и опасная идея.

Спустившись вниз, он подошел к Ландульфу, осмотрел его, а затем, для начала оглянувшись по сторонам, отвязал от его пояса меч и кошель и забросил их в соседние кусты. Вернувшись в залу дворца, он стал высматривать графских слуг, ища того, что побойчее. На его счастье, ему подвернулся слуга, с которым он днем разговаривал на турнире.

— Эге, знакомец! Не хочешь ли заработать еще один денарий?

— Весь день воздаю вам хвалу, синьор.

— Там внизу, — сказал Деодат, указывая на лужайку с павшими на винном фронте бойцами, — кто-то ограбил беневентского князя Ландульфа.

— Не может быть!

— Может, может, я видел сам только что, как кто-то отвязал у него меч и кошель и убежал. Может, это кто-то из слуг, а может, кто-то из города, я не знаю. Так вот об этом надо немедленно сообщить брату мессера Ландульфа, ты знаешь его?

— Да, вот он! — сказал слуга, указывая на танцующих в зале. — Вот он с синьорой Мароцией!

— Скажи ему о брате, но только так, чтобы никто другой не слышал. И не называй моего имени, скажи, что видел это собственными глазами! И вот тебе денарий за труды!

— Мессер, а почему вы сами не скажете об этом мессеру Пандульфу?

— Видишь ли, милый, мы не в ладах с ним. Мало ли что он подумает, вдруг решит, что это я ограбил его брата?

— Он так же может подумать и относительно меня. Боязно как-то, мессер.

— Уговорил, вот тебе второй денарий. Этак ты разоришь меня, четвертый денарий за день! Ну а чтобы ты был совсем спокоен, вы найдете меч и кошель Ландульфа в ближайших кустах. Только быстро не находи, понял? Тогда, быть может, и от Пандульфа тебе что-нибудь перепадет.

Последние слова были излишни, загоревшиеся алчным блеском глаза слуги давали понять, что Железной Голове неминуемо придется потратиться. Деодат издали наблюдал, как слуга аккуратно нарушил танец Пандульфа с Мароцией, что-то шепнул ему на ухо, после чего Пандульф, скоро поклонившись, почти бегом покинул дворцовую залу. Мароция недолго пробыла в растерянности, озираясь по сторонам залы. Деодат немедленно возник перед ней, и улыбка вернулась на лицо римлянки.

Следующие два танца молодые люди провели, не расцепляя рук и оживленно болтая о всякой чепухе. Затем графский мажордом пригласил гостей к столам, ибо маркиз готовился произнести еще один тост. Мароция плюхнулась на скамью и, наклонившись к уху сестры, начала ей что-то жарко шептать. По тому, как Стефания зыркнула на него пару раз, Деодат понял, что речь идет о нем, причем главе милиции показалось, что к исходу монолога Мароции взгляд Стефании немного смягчился.

— Прекрасная Мароция, простите, что мне пришлось спешно покинуть вас. Клянусь, до конца вечера я более не отпущу вас от себя, что бы ни случилось, — за спиной Деодата возникла коренастая фигура Железной Головы.

— А куда вы так внезапно пропали, мессер? — осведомилась Стефания.

— Слуги сказали, что какие-то мерзавцы ограбили моего брата Ландульфа.

— Как? Здесь?

— Дело в том, — замямлил смущенный Пандульф, — что мой брат напился до поросячьего визга, так что это оказалось делом несложным.

Стефания и Мароция не смогли сдержать смех. Сенатриса при этом еще раз, уже совсем весело, зыркнула на Деодата.

— Много ли украли эти бродяги? — спросила Стефания.

— Кошель. А сколько было в кошеле монет, узнаем только поутру, когда Ландульф проспится. С него также сняли меч, но один из слуг нашел его в кустах.

«А кошель не нашел. Вот слуга-то прохиндей! Теперь уже и мне любопытно, сколько там было монет», — подумал Деодат.

— Увы, мессер Пандульф, — сказал Деодат, — сочувствую вашему брату. Но еще более вам, ибо дева Мароция обещала танцевать со мной до конца пира.

— Что такое? — немедленно взъярился Пандульф. — Я слышал от вас, прелестная дева, такое же обещание мне.

— Мессер Пандульф, я очень виновата, — залепетала Мароция, — я действительно обещала вам, но я… я ведь не знала, что вы вдруг покинете меня. Что я должна была в тот момент подумать? Может, вы ушли насовсем? А тут мессер Деодат… Благородный мессер Деодат…

— Мессер Деодат, благородная дева подтвердила, что давала такое обещание мне, — Железная Голова положил свою увесистую лапу на плечо Деодату.

— И подтвердила, что ее обещание перестало действовать, поскольку вы сами покинули ее, ни о чем не предупредив, — Деодат достаточно спокойно снял руку лангобарда с плеча и встал со скамьи, развернувшись к Пандульфу лицом.

— Мессер Деодат, а не желаете ли принять участие в завтрашнем турнире? — спросил, недобро щурясь, Пандульф.

— Ну что, доигралась, свистунья? — прошипела Стефания на ухо Мароции. Сенатриса поднялась с места и обратилась к уже по-петушиному взъерошенным кавалерам: — Благородные мессеры, я имею намерение предотвратить эту безобразную ссору между столь уважаемыми людьми и, прежде всего, прошу прощения за легкомыслие моей младшей сестры. Мессер Пандульф, вы получите танец с Мароцией, как вам было обещано. Вам же, мессер Деодат, я предлагаю следующий танец провести со мной. Помнится, в начале сегодняшнего пира вы изъявляли такое желание. И еще. Сразу после этого танца мы с сестрой покинем дворец графа Умберто, и заранее прошу никого из вас не набиваться к нам в сопровождающие. У нас есть достаточно слуг, которые проводят нас до наших покоев.

— Всего лишь один танец? — жалобно пискнула Мароция.

— Угомонись, моя милая, если не хочешь, чтобы сегодняшний пир закончился поединком.

Пандульфа устроило предложение Стефании, пусть маленькую, но все же победу над Деодатом он одержал. Очень вовремя раздались звуки очередной соусты, и Железная Голова повел Мароцию в центр зала, горделиво улыбаясь, ведь очень многие слышали их спор с Деодатом. Сам же Деодат взял за руку Стефанию и первым делом поспешил выразить восхищение ее рассудительностью и находчивостью.

— В плане находчивости мне далеко до вас, мессер Деодат, — в первый раз за вечер очаровательно улыбнулась Стефания, — я оценила ваш трюк с пьяным братцем этого лангобардского князя.

— Да? Вы догадались? Хотите знать, как было на самом деле? А то мне становится неловко от мысли, что вы можете меня принять за вора.

Услышав подробный рассказ, Стефания вновь улыбнулась так, что у Деодата перехватило дыхание.

— Я понял, почему вы были столь мрачны весь этот вечер, — сказал он, — ваша улыбка сражает наповал любого, а потому ей, как опасным оружием, надлежит пользоваться только в исключительных случаях.

— А вы опытный ухажер, — заметила Стефания, — чувствуется школа Его Святейшества.

При упоминании папы помрачнели и на некоторое время замолчали оба.

— Его Святейшество жаждет вашего внимания, — признался Деодат.

— Я знаю, я это хорошо вижу.

— Его раздражает, что и на заседания Сената, и на личные приемы в папском дворце вы неизменно приходите с вашими братьями.

— Вы не хуже меня знаете, что может быть со мной, если я приду к Его Святейшеству одна.

— Вы так верите слухам?

Стефания остановила танец.

— Можете ли вы мне поклясться на Священном Писании, мессер Деодат, что все это только слухи? Можете ли вы немедленно покляться мне в этом?

— Клясться грех.

— Не несите чепухи! Ответьте мне, и я немедленно прикажу слугам принести вам Библию.

— Уместно ли это делать посреди пира?

— Довольно, мессер Деодат. Проводите меня до стола.

Тяжело вздохнув, Деодат поплелся вслед за Стефанией. Отчаянная мысль пришла вдруг ему в голову.

— Сенатриса, а хотите узнать, почему Его Святейшество воспылал к вам столь неуемной страстью?

Какой женщине не захотелось бы узнать подобное? Стефания не стала исключением.

— Сделайте одолжение.

— Вернемся же к танцующим. Я прошу вас.

— Уязвлена ваша мужская гордость, мессер Деодат? Ну что ж, извольте.

— Восемь лет назад, — продолжил Деодат, когда они возобновили танец, — когда Его Святейшество еще не был папой, а Римом короткое время управлял ваш отец, Кресченций Мраморная Лошадь, мы небольшой компанией отправились к амальфитанскому заливу. Там Его Святейшество, а тогда он носил имя Октавиан, приказал нам найти лодку до острова Искья. На этом острове мы посетили замок, где содержался всего один узник. Точнее, узница. Октавиан стал единственным, кто осмелился встретиться с ней. Вернувшись оттуда сам не свой, он этот день провел так, словно в него вселились бесы. До того дня я никогда не видел его пьяным, в этот день он напился до рвоты. До того дня он трепетно хранил целибат, но этим вечером он был в компании таких женщин, которыми побрезгует даже бродяга. Лишь много времени спустя он признался мне, кем была та узница. Он должен был сказать мне об этом, потому что это была… моя мать. И… его бабка.

Стефания даже не сразу поняла, о ком идет речь. Деодат же только много позже сообразит, какое страшное оружие он передал в этот день врагам папы. Его обеляет только то, что он руководствовался благими намерениями. Но ведь известен конечный пункт дороги, которую мостят подобными желаниями.

— Это была покойная сенатриса Мароция?

— Да.

— Получается, что вы сводный брат Альбериха. Получается, что вы также мой кузен.

— Да, и вражда между нашими семьями очень удручает меня.

— Но погодите-ка, сколько вам тогда лет?

— Да, она родила меня уже в заточении. А умерла в тот же день, когда Октавиан виделся с ней.

— Пусть так, но какое это имеет отношение ко мне?

— Он сказал, что у вас Ее глаза. Глаза, которые сводят с ума всякого, кто хоть раз увидит их. Перед тем как прибыть на остров, мы услышали множество легенд, как эта узница губила людей, даже будучи в заточении. Октавиан заглянул ей в глаза, остался жив, но — Богом клянусь! — изменился навсегда. Вы же вновь заставили его потерять покой.

И страшно, и лестно было в этот момент Стефании. Страшно из-за суеверного воспитания и впечатлительной натуры сенатрисы, из-за того замысловатого клубка легенд, которым обросла история великой Мароции. И как же лестно было слышать, что она имеет в себе ту же самую силу, которая однажды помогла ее предшественнице встать, по сути, во главе всего христианского мира. Ей вдруг нестерпимо захотелось встретиться с тем, кто до сего дня только пугал ее и вызывал в ней отвращение, увидеться с Его Святейшеством и не откладывая, немедленно испытать на нем свою природную силу. Да, но вдруг это все легенда, чтобы смутить ее и разжечь в ней ответный интерес?

Стефания пресекла собственные фантазии и сдержанно поблагодарила Деодата за танец. После этого она схватила за руку младшую сестру, до последнего надеявшуюся, что Стефания смилуется и останется на пиру, и поволокла к главному пиршественному столу, где в учтивых манерах раскланялась с хозяином замка.

На следующий день Деодат проснулся, когда время уже шло к полудню. Все тело гудело и ныло после неимоверных нагрузок, перенесенных накануне. Менее всего хотелось тащиться сейчас к амфитеатру и наблюдать, как благородные рыцари, глотая пыль, упражняются в воинских доблестях. Спустившись в пиршественную залу, он не застал там никого, кроме нескольких слуг, которым Умберто предусмотрительно поручил организацию завтрака для подгулявших накануне господ. Уныло ковыряя завтрак, Деодат осведомился о маркизе, оказалось, что граф утро провел в высшей степени праведно, посетив все службы, а сейчас уже наблюдает за ходом турнира. Затем Деодат спросил о графе Роффреде, которого под конец предыдущего дня он просто потерял. Роффред оказался верен себе и, не преуспев в охоте за знатными сеньорами, к полуночи направился в одну из городских таверен, где за умеренную плату нашел чем, а точнее кем, утолить жажду. Далее Деодат на правах земляка расспросил о римских дамах. Ответ слуг удивил его.

— Сразу после утренней мессы они уехали в Рим.

Деодат с досады даже хватил кулаком по столу. Все оказалось напрасным, даже его дурацкое откровенничанье на этих танцах, пропади они пропадом. Чего ради он вздумал, что расшевелит сердце этой холодной мегеры? Да и не для себя ведь старался, а для своего друга, который еще не факт, что оценит его старания. Почему он не остался возле ее младшей сестры, с той хотя бы весело и беззаботно? Получается, прав Роффред, тысячу раз прав!

— Они уехали одни? — уже скорее по инерции продолжал он расспрашивать слуг.

— Да, но спустя время о них, так же как и вы, мессер, спросил князь Пандульф. Услышав, что те покинули Рим, он вместе с братом устремился за ними, чтобы сопроводить.

— Сопроводить?

При сестрах было достаточно слуг, чтобы относительно спокойно добраться до Рима. Но Пандульф вознамерился сопроводить их. А что, если… Пандульфу вчера эта болтушка Мароция могла наобещать невесть чего и вскружить тому голову, даром что железную. Деодат почувствовал себя крайне беспокойно. Он вдруг представил, как этот детина Пандульф тащит младшую сестру к себе в шатер, а едва опохмелившийся Ландульф забавляется со старшей. Послушайте! Но ведь представляется великолепная возможность ему, Деодату, совершить подвиг и не просто спасти Стефании и Мароции честь, но и восстановить наконец мир между семьями Теофилактов и Кресченциев. И ведь это может сделать он, последний бастард Мароции, о подробностях рождения которого лучше не вспоминать. И не является ли это наградой Спасителя, возвышающего таким образом последних вперед первых?

Он приказал срочно разыскать Роффреда и подготовить отъезд. Граф Роффред остался, конечно, очень недовольным суетливостью друга, но нехотя согласился с его рыцарскими порывами. Спустя час еще один римский кортеж покинул Лукку. Возможно, граф Умберто впоследствии немного оскорбился внезапным отъездом папских гостей, но никому в тот день не было дела до этикета. Деодат и его люди пустились быстрой рысью по дороге, ведущей к Пизе. Однако очень скоро им пришлось менять направление; расспрашивая в местных тавернах, Деодат получил сведения о проезде этим утром большого отряда лангобардов, но никто не видел всадников, сопровождающих богатых сеньор. Посоветовавшись с Роффредом, они приняли решение объехать Пизанские горы с востока и пустили лошадей по дороге, ведущей в Травальду^[3].

Стоило довериться Роффреду, он был известный охотник и в мастерстве следопыта не уступал даже королевским егерям. Очень скоро граф заверил Деодата, что на дороге видит свежие следы множества копыт и колею повозок. Деодат приободрился, правда его смущало, что лангобардов видели на пизанской дороге, а значит, вероятность совершить подвиг несколько уменьшается, хотя, с другой стороны, также снижается риск опоздать. Беглянки навряд ли могли ехать очень быстро, и по всем расчетам они должны были их нагнать в течение ближайшего часа-двух. Но что это? Граф Роффред в какой-то миг внезапно закрутился на своей лошади волчком, затем спешился и начал внимательно разглядывать дорогу, приказав всем прочим остановиться.

— Следы потерялись, — пояснил он тут же встревожившемуся Деодату.

Спешились все. Некоторые из слуг вызвались помочь Роффреду, но тот цыкнул на них и потребовал, чтобы они не топтались вокруг. Он, словно опытная гончая, обрыскал все окрестности и, не найдя ничего интересного, повернул обратно, в сторону Лукки. Вскоре Деодат услышал его радостный клич.

— Сюда! Вот они!

В самом деле, следы вели от дороги в поле, где одиноким оазисом стояли с десяток пиний, а за ними поблескивала гладь небольшого озера.

— Наши нимфы, возможно, решили искупаться, — смеясь, сказал он.

Косвенным подтверждением его слов стал лагерь, который слуги римлянок разбили поодаль от озера, чтобы не видеть своих сеньор во всей их прелести. Деодат с Роффредом, немного пошушукавшись, приказали слугам спешиться и подобраться к лагерю незаметно. Их атака была молниеносной и успешной. И бескровной, ведь Деодат замыслил всего лишь проказу, но никак не преступление, а потому слугам римлянок просто велено было молчать.

Далее они с Роффредом направились к озеру. Возле берега стояло несколько служанок, а их хозяйки увлеченно плескались в воде, заливисто хохоча.

— Вот чертовки! — рассмеялся Роффред.

— Ну что ж, пора обнаруживать себя, — ответил Деодат.

Внезапное появление всадников навело шороху среди купальщиц и их прислуги. Служанки, каждая визжа как дюжина свиней, разбежались по зарослям. Молодые госпожи, напротив, кинулись вглубь озера, но скоро остановились, застигнутые врасплох.

— Не холодна ли водичка, милейшая сенатриса? — засмеялся Деодат.

— А, это вы, мессер Деодат! И вы, мессер Роффред? Нет от вас покоя ни днем, ни ночью. Вы уже достаточно посмеялись? Тогда дайте нам одеться.

— Да, но где ваша охрана, сенатриса?

— Думаю, вы это знаете уже лучше меня. Надеюсь, вы не причинили никому вреда?

— Как можно было подумать такое? Но ваша охрана и ваша прислуга показали себя неважно. А места здесь меж тем опасные, и знаете ли вы, что за вами по пятам скачет Пандульф с братом? Утверждает, что вы все-таки задолжали им с танцами.

— Даже если вы не шутите, мессер Деодат, я прошу вас отойти на достаточное расстояние, чтобы дать нам с сестрой одеться.

— Нет уж, милейшая сенатриса, наш долг отныне и до того момента, пока вы не вступите в Рим, охранять вас и не отходить ни на шаг. Верно, Роффред?

— Именно так, — захохотал граф.

— Да что с ними разговаривать, сестра! — вдруг заявила Мароция и начала бесстрашно выходить из воды.

Проказники с каждым шагом Мароции смеялись все громче. Вот она уже вышла по грудь, вот по пояс…

— А что же вы, сенатриса? — сквозь хохот крикнул Деодат.

— Да я лучше окоченею, но не доставлю вам такого удовольствия, — зло отвечала Стефания, стуча зубами.

— Придется тогда и нам нести вечную охрану возле этого озера.

— А вот вам и награда за вашу службу! — крикнула уже по колено вышедшая из воды Мароция и, зачерпнув озерной глины, запустила ей в Деодата.

Выстрел был исключительно метким. Но с лошади свалился не Деодат, а Роффред. Граф упал на прибрежный песок и стал кататься по нему, уже не хохоча, а буквально хрюкая от смеха.

— Клянусь, я сохраню вашу плату до конца моих дней, — сказал Деодат, утирая с лица глину. — Граф, ничего не остается, давай уважим красоток, отойдем.

— А как же вторая?

— Вторая умрет, но не вылезет. Я это уже понял, — сказал Деодат. — Простите же нас, милые девы! Сейчас мы вернем всех ваших слуг и все-таки сопроводим вас, ибо мои слова про Пандульфа сущая правда. Обещаю вам, что до самого Рима мы будем вести себя благороднее Роланда.

— Не знаю такого, — фыркнул Роффред.

^[1] «Хвалим Тебя! Благословляем Тебя! Поклоняемся Тебе!» (лат.).

^[2] Соуста (суста) — греческий танец.

^[3] Ныне местность возле коммуны Понтедера.