Эпизод 18.

Эпизод 18. 1714-й год с даты основания Рима, 1-й год правления базилевса Романа Второго Младшего (июнь 960 года от Рождества Христова).

Честолюбие все-таки прекраснейшая из страстей человеческих! Пусть оно всегда сопряжено с гордыней, пусть нередко соседствует с жадностью, нетерпением, дерзостью и порой побуждает на грехи, которые принято относить к смертным. Зато именно оно, как ничто иное, толкает вперед скрипучее колесо Цивилизации. За всеми подвигами былинных героев, за войнами и переворотами, за успешными карьерами, научными открытиями, спортивными рекордами так или иначе, зримо или незримо стоит тень великого честолюбия их основных творцов. Они могли быть святыми или грешниками, победителями или проигравшими, преступниками или меценатами, но лишь одно качество всегда было присуще им всем. Честолюбие! Честолюбие расцвечивает яркими звездами небосклон Истории, на который потомки не устают любоваться спустя века и тысячелетия. И упоминание неба как образа здесь более чем уместно. Взгляните на ночное небо — оно точнее всего отражает итог десяти тысяч лет истории человечества. Неисчезающая Луна, как единое божество народов мира, вне зависимости от имени и образа. Видимые глазу звезды — это ведь главные герои ушедших веков, от Цезаря и Гомера до Наполеона и Эйнштейна. Звезды, чье присутствие обнаруживается с помощью телескопа, сродни персонам, известным профессиональным историкам или ученым, они не уступают первым, они существуют в этом мире, но волею судеб их орбиты все дальше и дальше от нас, а многие из них погасли навсегда и стерты из памяти людской. И, наконец, мириады безвестной невидимой космической пыли, которой так и не суждено стать ни яркой звездой, ни темной планетой, — след тех, в ком честолюбие не получило должного развития или же было растеряно и уничтожено в течение недолгого, по меркам Вселенной, и неудачного пути к признанию.

Или же тех, в ком честолюбие отсутствовало и отсутствует напрочь. Такие люди тоже есть, они повсюду, они живут с вами по соседству, они стоят с вами в очереди за хлебом, они радуются своим ничтожным победам, вроде прибавки к жалованью, и седеют от жалких неудач типа проигрыша любимой команды и непроросшей по весне капусты. Но прежде чем одарить их заслуженной порцией презрения от вас, бесспорно неординарной и талантливой личности, примите к сведению, что эти люди, скорее всего, вас счастливее, а кроме того, поднимите-ка еще раз глаза к небу — соотношение видимых звезд к остальному пространству вполне точно обозначает ваши шансы оставить после себя столь же значимый для человечества след.

Третий аббат Клюнийского монастыря, почтенный отец Аймар, принадлежал к числу тех, в ком честолюбия не было с рождения. Да и откуда тому было взяться в семье потомственных кожевников, дни и годы напролет не покидавших склоны холма Фурвьер и без устали выполнявших заказы почтенных отцов Молящегося города^[1]! Соседство с церковным кварталом, похожим, к слову, на Город Льва в Риме, с одной стороны, давало семье Аймара гарантии от голодной смерти, с другой — привязывало кожевников к холму Фурвьер хуже тюремных цепей. Все детство Аймара прошло в бесконечном мытье зловонных шкур, а наступление юности ознаменовалось только тем, что ему было доверено еще более тяжелое и противное мездрение, то есть удаление со шкур жира и остатков мяса.

Неприятные особенности ремесла, как правило, отпугивали от их улицы случайных гостей. Тем удивительнее для Аймара стал визит в их скромное жилище молодого монаха, шедшего из самого Парижа в аббатство Бом, но решившего по пути сделать заметный крюк и наведаться в Молящийся город. В ответ на удивление хозяев монах рассказал им о неизвестном, к их стыду, Корнилии, которому однажды ангел приказал отыскать Святого Петра в доме кожевников^[2]. Речь монаха была удивительна, его ученость и знакомство с Ремигием Осерским^[3] вызывали в Аймаре благоговение, граничащее со страхом, тем более что весь багаж гостя состоял из мелких коровьих шкурок, испещренных загадочными письменами. Родители поручили Аймару сопровождать гостя в течение тех двух дней, которые тот провел в Лионе, и это время показалось пятнадцатилетнему подмастерью, избавленному наконец от чистки шкур, пребыванием в раю. В ночь накануне ухода гостя он, набравшись смелости, упал к ногам монаха.

— Святой отец, умоляю тебя так, как только могу и умею, разреши мне последовать за тобой!

Монах, выслушавший его сбивчивые трепетные мольбы, заявил следующее:

— Я не имею права отбирать из семьи будущего кормильца, но также не имею права отказывать просящему. Я буду ждать тебя завтра на дижонской дороге, ровно до полудня. Думай и решай сам!

Это был первый выигрышный лотерейный билет, доставшийся простаку Аймару. Наутро он, воспользовавшись разрешением ненадолго отлучиться, навсегда покинул родной дом. В тот день сердце едва не разорвало ему грудную клетку, но не от горечи расставания с родными, а от одной только мысли, что ученый монах вдруг решит не дожидаться его. К тому же он до тошноты боялся опоздать, ведь ему пришлось бежать наугад и, к стыду своему, он на тот момент не представлял, какая из выходящих за город дорог ведет к Дижону, а спросить кого-то он боялся. Увидев монаха, сидевшего возле дороги прямо на самой земле, Аймар упал перед ним от изнеможения и великой радости, подогнувшей ему колени. Монах, в свою очередь, удивился тому, что на плечах Аймара висело несколько тяжеленных коровьих шкур.

— А это зачем? — спросил он.

Аймар, смутившись, пояснил, что взял их с собой, чтобы было что на первых порах обменять на пропитание. Монах в ответ прочел тому известную проповедь о птицах небесных, которых за одно существование в этом мире одаривает Господь, но про себя отметил житейскую мудрость Аймара. Через несколько дней они достигли аббатства Бом, где их встретил настоятель, отец Бернон, под суровым взглядом которого Аймар почувствовал себя крайне неуютно.

— Обучен ли он грамоте, брат Одон? — спросил аббат молодого монаха и недовольно нахмурился, услышав, что нет. — Как же он будет помогать тебе в библиотеке?

Тем не менее Одону удалось настоять на том, чтобы Аймар остался при нем, а не был отправлен на строительство очередной капеллы, которые отец Бернон в те годы активно штамповал, словно куличи в песочнице, в бургундских и аквитанских землях. Следующие месяцы Аймар, за исключением совместных с братией молитв, провел в стенах монастырской библиотеки, среди множества приятно пахнущих крученых пергаментов. Он и не подозревал, что коровьи шкурки могут пахнуть так хорошо! В первый же день Одон усадил его за стол, сунул ему под нос склянку чернил и пучок острых стилосов и попросил скопировать письмена с одного пергамента на другой.

— Хотя ты не умеешь читать, все же постарайся в точности перерисовать их. Или же отправляйся к плотникам отца Бернона.

Стимул был выбран удачно, и пусть упрямые пальцы отказывались гнуться как следует, пусть от напряжения к вечеру заслезились глаза, а на тех же загрубелых пальцах от непривычной работы обильно проступили волдыри, но пергамент был скопирован с исключительной точностью. Как и с десяток других, в тот день ему подсунутых.

— Ты остаешься при мне, — ответил Одон, и Аймар во второй раз в жизни выиграл в лотерею.

Работа в монастырской библиотеке стала для Аймара временем почти ежедневных открытий, в течение которого его сознанию стала постепенно открываться суть исполняемого: странные значки, старательно выводимые им, сначала обрели звучание, затем стали складываться в слова и далее во фразы, за которыми уже постепенно проступал силуэт излагаемой мысли. Мало-помалу в душе бывшего кожевника пропал страх быть прогнанным за ненадобностью из монастыря и даже казавшийся вечным страх подвести своего благодетеля, к которому Аймар продолжал относиться с благоговением. Надо сказать, что его признательность к брату Одону однажды чуть не довела Аймара до непристойной драки, когда он случайно услышал, как братия монастыря втихаря называет Одона «могильщиком» за его вечно потупленный взор. Таким образом, оставался только один ничем не истребимый страх — страх перед суровым отцом Берноном, а потому Аймар воспринял с удвоенной радостью предложение Одона последовать за ним в Орильяк, где недавно скончался и оставил бесхозным местное аббатство благочестивый граф Геральд^[4].

— Нет, брат Одон, усердие брата Аймара будет нам более полезно при строительстве нового монастыря в Клюни на месте замка герцога Гильома, нашего благословенного Господом покровителя, — ответил Бернон и тем самым поверг Аймара в глубокую печаль. Его дороги с ангелом-хранителем, каковым для Аймара являлся брат Одон, разошлись на несколько лет.

В числе двенадцати монахов, по шесть из монастырей Бома и Жиньи, брат Аймар прибыл в старый охотничий замок аквитанских герцогов. Переписывание старинных рукописей было надолго забыто, теперь промежутки между молитвами были заполнены исключительно строительными работами. Аймар таскал тяжелые камни, строгал доски и втихомолку куксился, не подозревая, что столь непростым образом зарабатывал себе на третий и самый главный выигрыш в лотерее, розыгрыш которой состоялся тридцать лет спустя.

За это время построенный двенадцатью монахами монастырь стал известен всему христианскому миру, к его стенам начали стекаться ищущие спасения, приюта и доброго слова люди из всех франкских королевств, а имена первых настоятелей аббатства, Бернона и Одона, заняли почетное место вровень с именем святого Бенедикта, чей устав они неукоснительно практиковали. Сам Аймар все эти годы провел почти безвылазно в Клюни, в отличие от своих учителей, благодаря усилиям которых клюнийская конгрегация начала распространяться по всей Бургундии, проникла в Италию и достигла самого Рима. После завершения строительства первых сооружений монастыря Аймар вновь вернулся к работе в библиотеке и, под диктовку брата Одона, в компании еще нескольких братьев, добросовестно написал для своего патрона биографию Геральда Орильякского.

Однако ход времени неумолим, и однажды новому монастырю настала пора проститься с его основателями. В 927 году Господь призвал к себе отца Бернона, спустя пятнадцать лет опустились и уже более не поднялись веки Одона Клюнийского. Монастырская братия встала перед непростым выбором нового настоятеля. Будучи не в состоянии определить среди себя самой наиболее благочестивого и смиренного, главным критерием она в итоге выбрала «стаж» деятельности в стенах Клюни. На тот момент единственным живущим среди двенадцати основателей клюнийского монастыря оставался лишь почтенный отец Аймар. Дополнительным аргументом в пользу бывшего кожевника стало покровительство, которое ему не раз оказывал великий предшественник Одон Клюнийский.

Выбор монашеской братии поверг Аймара в состояние близкое к панике. Скромный и тихий служитель Божий, абсолютно лишенный личных амбиций и устремлений, всю жизнь боявшийся лишнего внимания, вдруг оказался подхвачен стремительным течением капризной реки по имени История, ни с того ни с сего обратившей на него внимание и вынесенный ею на поверхность против его воли, талантов и желания. Вдруг откуда ни возьмись в душе Аймара вновь возродились страхи о собственной недостойности и неспособности занимать столь ответственный пост, а также боязнь разрушить своими неумелыми действиями ту великую конструкцию, что воздвигли его учителя. На фоне столь масштабных фигур, каковыми являлись первые аббаты Клюни, новый настоятель смотрелся невзрачно и даже жалко, что навевало мысли о скором и преждевременном закате так много обещавшего предприятия.

Так думали многие, и так считал сам Аймар. И ему потребовалось немало времени, чтобы привыкнуть к новому для себя положению, научиться премудростям управления, вместо того чтобы пытаться сделать все самому, научиться держать дистанцию с людьми, вникнуть в потребности братии и начать планировать деятельность аббатства на долгие годы вперед. В период его настоятельства аббатство прекратило расширение своей конгрегации и значительно снизило дипломатическую активность, поскольку сам Аймар не отваживался покидать Клюни, а достойных послов, в его понимании, также не находилось. Но нет худа без добра, как раз, может, именно такая пауза и необходима была монастырю, который под управлением Аймара поправил собственное хозяйство и за календарный год собирал теперь пожертвований порой втрое больше, чем при Одоне.

В один из хмурых осенних дней, где-то в конце первого года настоятельства отца Аймара, в двери монастыря постучался человек в возрасте Иисуса Христа, чьи невзрачные одежды, однако, не смогли ввести в заблуждение относительно благородства и учености их владельца. Таковым оказался Майоль ди Валенсоль, виконт Фрежюса и Систерона. Его отец, граф Фулькерий, потерпел поражение в междоусобных войнах, и в возрасте семи лет Майоля спрятали от житейских бурь в Молящемся городе. Мальчик не затерялся в церковном квартале Лиона и очень рано получил признание среди местного духовенства. В восемнадцать лет он стал архидиаконом собора в Маконе, а спустя пару лет ему была предложена митра епископа в самом Безонтионе. Несмотря на то что в те годы интронизация безусых юнцов была в моде во всех главных епархиях мира, о чем не дадут соврать ни папа Иоанн Одиннадцатый, ни патриарх Феофилакт Лакапин, двадцатилетний Майоль, ко всеобщему изумлению, отказался от столь лестного предложения и предпочел митре десять лет учебы и странствий, которые в итоге привели его к стенам Клюни.

Такие таланты не каждый день приходят за спасением, и Майолю была с ходу доверена монастырская библиотека. Затем последовала должность аркария, а вскоре он стал правой рукой отца Аймара. Не проходило и дня, чтобы старый аббат не возносил Господу хвалебные гимны за ниспослание ему столь мудрого советника, тем более что очень скоро отца Аймара посетила болезнь, в то время частенько приходящая к монашеской братии, занятой усердным переписыванием священных текстов при дрожащем свете одинокой свечи.

Аймар поначалу не придал никакого значения черной точке, однажды появившейся перед его взором. Однако точка со временем начала расширяться, превратилась в расползающуюся по краям полосу, и в один печальный день для третьего аббата знаменитого монастыря не осталось в мире больше цветов, кроме серого и черного. К тому моменту Аймар успел назначить Майоля своим заместителем, а в день, когда свет перед его глазами окончательно погас, собрал всю монашескую братию и объявил о собственном низложении. Все аббатство пропело благодарную молитву в его честь и еще до захода солнца выбрало новым настоятелем брата Майоля^[5].

Аймар планировал остаток дней провести в Клюни за тихой молитвой, иного конца жизни он себе не представлял и ни к чему более не стремился. Но он не мог отказать новому аббату в его просьбе, и, кроме того, Аймару было невероятно приятно осознавать, что он еще может быть нужен, когда Майоль предложил ему отправиться послом в Рим. Пусть он не увидит своими глазами могилы апостолов, благость святого города для его души ничуть не убавится, а беседы с мудрым папой Агапитом и несомненные почет и забота, которыми тот окружит Аймара, станут лучшей наградой бывшему аббату за годы примерной службы во славу Господа и Церкви Его. Благодарными слезами Аймара, исторгнутыми в тот день из его невидящих глаз, можно было сделать протекающий рядом Гросн^[6] соленым как море.

Пока шли сборы и пересуды, пока Аймар пересекал Альпы и Апеннины, в Риме сменился понтифик, и вместо старых сухих рук Агапита Аймару пришлось лобызать мягкие и нежные, точно девичьи, пальцы Октавиана-Иоанна. Лично Аймар от такой перемены только выиграл: Иоанн быстро уяснил себе, что заступничество бывшего аббата весомо, тогда как сам по себе Аймар является фигурой абсолютно безобидной и посольский пост для него является не более чем почетной синекурой. В связи с этим к старику необходимо было отнестись с тем же почетом и любовью, с каким относятся к рождественской елке — в означенное время его извлекали на свет Божий и делали чуть ли не главным атрибутом каких-либо празднеств или помпезных соборов, он с важным видом внимал здравицам в его честь, хмурился, если слышал, что кто-то перечит мнению папы, и неизменно добавлял свой голос в поддержку решениям Иоанна. Все же прочие дни Аймар безмятежно проживал в тепле и сытости в одной из келий Ватиканского квартала — словом, вел примерно ту же самую жизнь и исполнял те же самые роли, что сегодня подчас ведут заслуженные спортсмены или списанные в тираж звезды кино в государственных департаментах псевдодемократических стран.

В один из майских вечеров 960 года отец Аймар получил очередное приглашение в папский дворец. Повод для аудиенции был, видимо, серьезный, такой вывод Аймар сделал исходя из того, что папа прислал для него специальных провожатых, а его личному поводырю было велено остаться дома. К тому же папа спешил, провожатые пару раз и не слишком обходительно попросили Аймара поторопиться, из-за чего старик только еще более засуетился и взволновался. До папского дворца было пять минут пешком, эту дорогу Аймар успел выучить наизусть и не раз проходил ее без поводыря, но на сей раз ему было предложено сесть в носилки. Удивительно, но бывшему аббату показалось, что носилки добирались до дворца намного дольше, нежели он шел бы самостоятельно. Свои мысли он высказал вслух.

— Ничего удивительного, папа пожелал принять вас в Замке Святого Ангела, — ответил один из проводников.

Аймара провели в папские комнаты на верхнем ярусе замка. Как у многих людей, лишенных зрения, все прочие органы и в первую очередь слух были у него чрезвычайно обострены. Подходя к дверям покоев, Аймар явственно услышал шум, характерный для разудалой попойки. Однако как только мажордом анонсировал появление бывшего аббата, шум мгновенно стих. В следующую минуту Аймар переступил порог, и его обоняние подтвердило первоначальную догадку — в покоях пахло вином и испарениями мужских и женских, Аймар мог отчетливо это различить, тел.

— Приветствуем вас, святой отец, в нашей скромной обители, приветствуем и шлем наше благословение святому Клюнийскому монастырю, чьим достойнейшим представителем вы являетесь, и просим вашего мудрого совета и помощи в решении трудностей, возникших перед Святым престолом. — Аймар особенно выделял голос Его Святейшества, он всегда звучал столь звонко и уверенно, что в воображении бывшего аббата папа представлялся ему человеком очень высокого роста с гордой осанкой и пронзительно чистыми голубыми глазами, каковые бывают только у исключительно праведных людей.

— Смиренный слуга Господа и ваш смиренный слуга боится неразумности и никчемности своей и просит заранее простить его, если совет покажется бесполезным или глупым.

Аймара усадили на скамью и предложили вина. Тот отказался.

— Близится время мессы, — пояснил он.

— Отец Аймар подает всем нам пример чистоты и рвения, — ответил Иоанн, его свита коротко зашушукалась, — а также укрепляет Святой престол во мнении, что на помощь отца Аймара мы всегда сможем положиться.

— Я исполню все для меня возможное и все от меня зависящее.

— Это мы сейчас проверим, святой отец. Нам действительно нужна помощь мудрого. Вы знаете, что в решениях своих я всегда ищу опору среди епископов римских субурбикарий.

— Да будут благословенны их деяния, да возрадуется паства их и да спасется под их чутким покровительством!

— Вот именно. Ибо паства без пастыря все равно что слепой без поводыря, идущий по краю бездны. Его шансы на спасение ничтожны!

— Мне ли не знать об этом! — вздохнул Аймар.

— Отсутствие зрения есть испытание для одних или наказание другим, но к душе это не имеет никакого отношения. Как часто именно глаза наши соблазняют нас! Именно глазами мы видим чье-то богатство, и потому пробуждается зависть. Именно глазами мы видим прелести дев, и в душе рождается похоть. Именно через глаза мы видим слабость ближнего и решаемся на воровство или убийство. Ваши глаза погибли, отец Аймар, но путь души вашей к спасению теперь видится более легким, чем наш.

Честно говоря, Аймар предпочел бы более трудный путь. Он не знал, как ответить на слова Его Святейшества.

— Не буду упражняться в многословии, отец Аймар, тем более что в богословских спорах с вами не сравнятся даже византийские мудрецы, — Иоанн не боялся пересластить речь, Аймару с годами лесть нравилась все более. — Одна из древних субурбикарных епархий в настоящее время не имеет пастыря. И я не вижу более достойного лица, чем вас, способного занять епископский престол.

Снова раздалось шушуканье из всех углов покоев. Оглушенный предложением Аймар на сей раз пропустил это мимо ушей.

— Вы ошибаетесь, я не достоин, — тихо произнес старик.

— Дозвольте мне, верховному иерарху кафолической церкви, давать оценку людям, окружающим меня и служащим мне. Да простит мне Господь дерзость судить людей, но сейчас я не сужу грехи ваши, а воздаю должное вашим добродетелям. И я повторяю, что не вижу в сане епископа древнего Лабикана более смиренного, благочестивого и несуетного лица, чем вы, святой отец!

— Лабикан, Лабикан… Я даже не знаю, где это.

— Древняя славная земля к юго-востоку от Рима. Земля доблестного Тускулума, откуда родом мои предки. Теперь вы понимаете мою особенную заботу о людях, населяющих эту землю?

— Да, конечно, но… я же простой монах.

— Не заставляйте меня повторять о ваших добродетелях, многие подумают, что вам приятно слушать лесть, пусть она тысячу раз заслуженная. Если же вы имеете в виду, что не имеете священнического сана, то это дело поправимое, ведь вы разговариваете с епископом епископов!

— Не только сана священника, а вообще никакого.

— Это задержит нас не более, чем один танец танцовщицы. Ш-ш-ш! — шикнул Иоанн в ответ на раздавшиеся из темноты смешки.

— Простите, я вас не понимаю.

— Вижу вашу растерянность, но все же жду от вас ответа. Люди Тускулума без пастыря обречены на муки ада, и чем дольше престол местного епископа будет оставаться вакантным, тем более будет навеки загубленных душ. Отвечайте же, готовы ли повести бедный народ Тускулума к спасению?

— Я же ничего не вижу, а правила Церкви меж тем…

— Но вы же различаете какие-то тени? Вы умеете отличить день от ночи?

— Да, но…

— А значит, зрение вас окончательно не покинуло. Почти не значит полностью, а в правилах Церкви прямо говорится о запрещении посвящать в сан лиц, лишенных зрения. Слышите, лишенных, уже лишенных, но не лишающихся!

— Я плохо знаю Писание. Я не знаю порядка ведения служб. Я…

— Для начала позвольте мне не поверить тому, что библиотекарь Клюни знает Писание хуже, чем константинопольский патриарх Феофилакт, мир его грешному праху! Я также не верю, что вам, не пропускающему ни мессу, ни часовые службы, по сию пору неведом их порядок, который выучили даже приблудившиеся к церкви собаки. Кажется, вы ищете оправдание, лишь бы не взваливать на себя немалую ответственность. Вы хотите передать ваш крест другому, в отличие от Господа нашего, смело и с любовью тащившего свой крест к Голгофе!

Папа палил из всех орудий по самым болевым точкам Аймара, и ни один снаряд не пропал даром. Аймар смутился, съежился, со времен отца Бернона он не чувствовал себя настолько жалко. Он понял, что не в его силах отказать этой настойчивой просьбе папы, но земля уходила из-под ног бывшего аббата, стоило ему только подумать, какой груз может лечь ему на плечи. Как так получается, что Господь время от времени подкидывает ему дары поистине вселенского значения? Ему, никогда ни к чему особо не стремившемуся и вообще попросившему в своей жизни лишь один раз у гостившего в его доме монаха!

— В Лабиканскую епархию архидиаконом мной назначен известный вам отец Сергий, пастырь Непи. Он будет вашим коадъютором^[7]. Таким образом, мы заранее сгладим, в чьих-то излишне суровых глазах, нарушение, по их мнению, правил Церкви, запрещающих полагать в епископы лиц, лишенных зрения.

Ох, слава Богу! При этих словах груз ответственности, уже почти осязаемо лежащий на плечах Аймара, был сброшен. С таким мудрым и энергичным помощником можно было ринуться и в огонь и в воду.

— Смиренно склоняю голову в знак готовности принять предложение преемника Апостола, но прошу еще раз подумать о более достойной кандидатуре.

— Считайте, что уже подумал и вновь не нашел. Hosanna in excelsis! Теперь я спокоен за людей Тускулума!

— Что за люди здесь помимо нас? — озабоченно спросил Аймар, вновь заслышав смешки.

— Нетерпеливые гордецы и насмешники, которые давно не получали эпитимью, — раздраженно ответил Иоанн, и смешки тут же прекратились. — Не будем же терять времени, отец Аймар. Я предлагаю вам проследовать в церковь…

— Святого Буцефала^[8]! — крикнул кто-то из свиты.

— Да, Святого Буцефала! Ш-ш-ш, негодники! — воскликнул Иоанн. — Начинается месса, а вы своими остротами можете испортить все дело!

С этими словами папа со своими приближенными поспешил во двор. Аймара усадили в папские носилки, сам Иоанн взял его за руку и в течение всей недолгой дороги не выпускал ее из плена. Возможно, для того, чтобы лишний раз подчеркнуть свое уважение к Аймару, а может, для того, чтобы тот в последний момент не передумал или, хуже того, не сбежал.

Войдя в храм, Аймар потянул носом воздух, удивился и возмутился. Нет, в те времена визитами домашних животных даже в Латеран или собор Святого Петра никого удивить было нельзя, кошки мерно посапывали под пение монахов, собаки с удовольствием слушали литургию и иногда даже пытались подпевать, также часто в пределы храма забредали лошади или ослы, которых путники небрежно привязывали возле входа. Но в данном случае в храме Буцефала творилось форменное безобразие, конским навозом пахло слишком сильно, а за лошадьми никто не удосуживался присматривать, и Аймар отчетливо слышал, что в церкви присутствует сразу несколько этих глупых животных.

— Непременно укажу отцу Бениньо, что в его базилике творится Бог знает что, — опережая Аймара, рассердился Иоанн.

— Может, нам стоит посетить другую церковь? — спросил Аймар.

— Стоило бы, но время мессы уже подошло, а перед мессой я еще должен исповедовать вас. Нам ничего не остается, как потерпеть эту грязь возле себя, она не должна нас отвлекать от служения Господу.

Аймар восхитился простоте, нетщеславию и стойкости молодого папы. Иоанн к тому же сам начал службу. Возле них в церкви находилось еще несколько человек, которые неразборчиво бормотали молитвы вместе с ними. Очень скоро папа добрался до Евхаристии. Вручив пастве Кровь и Плоть Христову, он вновь взял за руку Аймара.

— Господи, Царь Небесный, Дух истины и душа души моей, поклоняюсь Тебе и молю Тебя: наставь меня и укрепи меня, будь моим руководителем и учителем, научи меня тому, что мне следует делать!

Аймар опустился на колени перед папой и публично исповедался в грехах.

— Сим представляю на публичное суждение слугу Божьего Аймара, готовящегося принять сан субдиакона церкви Святого Буцефала! Пусть каждый несогласный с его намерениями подаст голос свой и укажет на существующие к тому препятствия, согласный же с ним останется безмолвным.

Судя по следующим минутам, против Аймара голос подали только две лошади, но суть их возражений так и осталась собранию непонятой.

— Сим поставляю тебя в сан субдиакона, — торжественно обьявил Иоанн и вложил в руки Аймара потир и патену, а папские слуги облачили Аймара в тунику и надели ему на левую руку манипул.

— Слава и почет субдиакону Аймару! Слава и почет Его Святейшеству и всему Риму! — раздалось несколько молодых голосов, и в воздухе явно запахло вином.

После минутной паузы Иоанн вновь провозгласил:

— Сим представляю на публичное суждение слугу Божьего Аймара, готовящегося принять сан диакона церкви Святого Буцефала. Пусть каждый несогласный с его намерениями подаст голос свой и укажет на существующие к тому препятствия, согласный же с ним останется безмолвным.

Эта традиция представления кандидата на повышение сана в церковной иерархии зародилась с первых лет воцарения христианства в античной империи и просуществовала примерно до середины Девятого века. Одобрение народом требовалось не только при выборе папы, но и при рукоположении священников и даже диаконов. Народ обычно весьма активно участвовал в этих процедурах, и частенько его голос расходился с мнением высшего клира. Неудивительно, что с усилением папской власти и превращением пап в светских государей такая традиция оказалась обреченной на исчезновение.

Иоанн возложил на Аймара правую руку и прочел префацию^[9].

— Прими Духа Святого! — закончил он, и Аймар сменил тунику на диаконскую далматику.

— Слава и почет диакону Аймару! Укрепленный благодатью таинства, служи народу Божьему! Слава и почет Его Святейшеству и всему Риму! — вновь раздались веселые голоса в церкви, и — странное дело! — вновь запахло вином.

На сей раз папе потребовался более длительный отдых, но вскоре он вернулся к Аймару и заставил того простереться ниц. Но прежде чем опуститься на землю, старый монах вдруг пробормотал:

— Ваше Святейшество, рукоположение в священники, в отличие от диаконов, осуществляется ведь до Святой Евхаристии, а не после!

Иоанн сегодня был в ударе и на такое замечание моментально нашел блестящий ответ:

— «Тогда пришли к Господу ученики Иоанновы и говорят: почему ученики Иоанновы и фарисейские постятся, а Твои ученики не постятся? И сказал им Иисус: могут ли поститься сыны чертога брачного, когда с ними жених?»^[10] Так вотздесь и сейчас я тот самый жених, а рукоположение ваше как свадьба, и кому, как не жениху и устроителю, здесь и сейчас устанавливать собственные правила?

Ошеломленный Аймар, не говоря ни слова, покорно уткнулся носом в пахучую землю. Вскоре над ним раздался бодрый голос Его Святейшества:

— Господи, исполни даром Духа Святого того, кого Ты удостоил возвышения в священническое достоинство, чтобы он был достоин безупречно предстоять у Твоего престола, возвещать Евангелие Царства Твоего, совершать служение Твоего слова истины, приносить Тебе духовные дары и жертвы, обновлять Твой народ купелью возрождения; так, чтобы сам он шел навстречу нашему великому Богу и Спасителю Иисусу Христу, Твоему единому Сыну, в день Его второго пришествия, и чтобы он получил от Твоей безмерной благости награду за верное исполнение своего священства^[11].

Третий акт переодевания, и на Аймара надели столу и казулу. И в третий раз воздух наполнился винными парами, а славословия стали еще более цветистыми, но менее стройными. Кого-то в церкви вдруг пробрал демонический смех, но грешника быстро вывели на воздух и, вероятно, примерно наказали.

— Дай, Отче, ведающий сердца, слуге Твоему, Тобою избранному для епископства, стать пастырем святого Твоего стада и исполнять по отношению к Тебе безупречно высшее священство, служа Тебе днем и ночью; без устали испрашивать Твою милость и приносить дары святой Твоей Церкви; иметь силою духа высшего священства власть отпускать грехи, согласно Твоей заповеди, распределять должности согласно Твоему повелению, разрешать всякие узы силою власти, данной Тобою апостолам; быть благоугодным Тебе своей кротостью и чистым сердцем, вознося Тебе благоухание через Твоего Сына Иисуса Христа^[12].

Иоанн возложил на Аймара обе руки, а кто-то из папской свиты раскрыл над посвящающимся Евангелие.

— Accipe Spiritum Sanctum!^[13]

На сей раз Аймару вручили епископский жезл, перстень и то самое Евангелие, что минуту назад раскрывалось над его головой. После этого бывшему аббату на голову сразу водрузили епископскую митру, миропомазание в те годы еще не осуществлялось. Новоиспеченному епископу теперь надлежало принести клятву кандидата, однако папа любезно разрешил заменить ее на «Символ Веры», после чего все присутствующие воодушевленно пропели Veni Creator Spiritus^[14], во многих церквях мира на тот момент еще совсем незнакомый.

Финальным актом кощунственной трагикомедии, состоявшейся летом 960 года в конюшне папского дворца в Ватикане, стало подписание и оглашение указа Его Святейшества папы Иоанна Двенадцатого о назначении Аймара, бывшего аббата Клюнийского монастыря, главой возрожденной Лабиканской епархии. Епархия просуществует еще четверть тысячелетия, но сгинет вместе с Тускулумом и c его одиозно безнравственными хозяевами, а здравствующий на тот момент папа особо позаботится тщательно затереть и это оскорбительное пятно на белоснежных одеждах католической церкви. Церковная власть в этих землях, равно как и светская, перейдет к Фраскати и в таком виде сохранится до наших дней.

^[1] В Средние века так называли церковный квартал в старой части Лиона.

^[2] Новый завет. Деяния Апостолов, глава 10.

^[3] Ремигий Осерский (848-908) — французский богослов, учитель Одона Клюнийского.

^[4] Геральд (Жеро) Орильякский (855-909) — граф Орильяк, святой католической церкви.

^[5] Майоль (ок. 910-994) — 4-й аббат Клюнийского монастыря (954-994), святой католической церкви.

^[6] Гросн — река на востоке Франции, протекающая возле Клюни.

^[7] Коадъютор — епископ без епархии или помощник епархиального епископа.

^[8] Буцефалом звали коня Александра Македонского.

^[9] Префация — молитва, призывающая Святой Дух на посвящаемого. Также префацией называют часть христианской литургии.

^[10] Новый Завет. Евангелие от Матфея 14-15.

^[11] Катехизис католической церкви (ч. 2, р. 2, гл. 3).

^[12] Катехизис католической церкви (ч. 2, р. 2, гл. 3).

^[13] «Прими Дух Святой!» (лат.).

^[14] «Приди, Дух Животворящий» (лат.) — католический гимн, сочиненный примерно в середине IX века.